***
Одному в баре скучно, ещё и такому разговорчивому одному, как Лёше. Он оглядывается по сторонам: хоть кто-нибудь такой же одинокий, как он? Да, вон тот брюнет в углу. Лёша заказывает ещё одно тёмное пиво и подходит к брюнету. На него поднимают бесконечно грустный взгляд, и Лёша понимает — сегодня он получит душераздирающую историю. — Это тебе, — ставит он кружку. — А это, — отодвигает он стул, — мне. Парень слабо ухмыляется и не прогоняет.***
Оказывается, грустные незнакомцы не всегда вываливают на тебя свои проблемы, некоторые предпочитают заткнуть себя твоим языком, а затем — членом. Хватаясь за мягкие чёрные пряди, Лёша записывает каждую деталь на подкорку и до скрипа сжимает зубы, лишь бы не проронить чужое имя. Вечер складывается почти так, как он мечтал.***
Чёрт бы побрал тот вечер! В следующий раз Лёша обязательно будет слушать истории грустных незнакомцев, прежде чем позволять им целовать его! И уж тем более позволять… Лёша заходится в новом приступе кашля: с рвотными позывами, захлёбывающимися звуками, вылетающей слюной. И лепестками анемона. Лёша выкидывает их в мусорку, к остальным лепесткам. Подхватить ханахаки непросто: нужно поцеловать человека, в котором вирус не просто живёт, а активен на момент поцелуя. Но Лёша ведь чемпион, он справился и с этой задачей. — Ладно, — говорит он, поднимая ладони, — значит, действовать нужно ещё круче. Может, субтильные пареньки после такого падают и плачут, умирая, а Лёша — танк. У него и так были виды на Нурлана, просто теперь поводов ещё больше.***
Через неделю лепестки выходят с кровью. Глотку дерёт до слёз в глазах, а интернетные эксперты пишут, что после первого кашля с кровью у человека есть всего две недели. Теперь Нурлан даже не смеётся над наглыми Лёшиными шутками, не улыбается ему по-кошачьи соблазнительно, когда Лёша словно бы в шутку с ним заигрывает, не хмурится сексуально, когда тот перебарщивает. Очень тактильный, Нурлан больше не трогает Лёшу, при встрече не жмёт ему руку, что уж говорить о согласии сходить куда-нибудь. Раздражение, которое по плану Лёши должно было перейти в ярость и наконец вылиться страстью, внезапно утекло в русло Апатия. — Нурик, раскидываем сегодня пьянчуг? Раньше Лёша задерживался, чтобы помочь ему прогнать со станции всех маргиналов. Теперь же: — Спасибо, я сам. Теперь же он даже не произносит его имя.***
У Лёши остаётся семь дней, когда Стас говорит ему признаться. — Чтобы что? Он меня пожалел? Чувствовал себя виноватым? Муч… Он заходится кашлем на полминуты. Всё это время Стас гладит его по спине с жалостливым взглядом, Лёша знает. Когда поток анемонов прекращает, он вытирает кровь с губ. — Тогда путь один, — тихо говорят ему над ухом. Он знает. Операция. Всего-то и нужно выдрать цветы с корнями из лёгких, и вместе с цветами чувства уйдут навсегда. Но ему так страшно представить свою жизнь без них. Он жил вообще раньше? Без искорок, рождающихся там, где касается Нурлан? Без огненных волн где-то между кожей и мясом, когда Нур опрокидывает особо борзого мужика прямо перед Лёшей? Без обруча, сдавливающего лёгкие, потому что Нурик курит с рейтингом восемнадцать плюс? Без смысла?***
— Лёш, — звучит за спиной. Он быстро прячет белые бутоны под мультиметр и закрывает ящик, оборачиваясь. — Да, Нурик? — Он не улыбается болванчиком, как прежде — в последнее время он всё уставший да уставший. К тому же, кровь на зубах не способствует приятному разговору. — Я не знаю, что ты скажешь на это и что подумаешь о моих мотивах, но тебе лучше узнать от меня. Так будет честно. Нурлан прячет шею в воротник, потому что в подземке его всё время продувает, но не прячет руки в карманы и не тушуется — он стоит так же спокойно и уверенно. Что бы ни случилось. Это Лёша в нём любит едва ли не больше всего. — Узнать что? — Я женюсь. — …а. Что люди делают в таких ситуациях? Желают счастья? Это не про них. Бросаются на грудь в слезах? Это не про Лёшу. — Значит, никаких мне поцелуев, да? Вот это про Лёшу. Свести старания нескольких месяцев к одной кривой шутке. «Я и так посмешище». Он почти пропускает момент, когда Нурлан наклоняется к нему, но успевает отпрыгнуть. Сердце, по ощущениям, раздрабливает рёбра, кровь разгоняется, и Лёша чувствует, как лёгкие собираются вытолкнуть новую порцию бутонов. — Уходи, — выталкивает из себя Лёша и отворачивается, зажимая рот рукой. «Нет, нет, нет, не перед ним, нет». Бутоны уже чешут гортань, он чувствует. — Прости, — шепчет Нурлан, а через секунду щёлкает дверь. Лёша, падая на колени от силы спазмов, выкашливает четыре бутона. Вот и вся его любовь — четыре кровавых бутона на грязном полу мастерской. Посмешище, не иначе. Успокоившись, он старается дышать глубоко, чтобы не свалиться в истерику, но не слишком глубоко, чтобы не спровоцировать новый спазм. Надо же, он почти получил свой поцелуй! Правда, из жалости. Правда, перед тем, как потерять Нурлана навсегда. Но Лёша не мог допустить этого — не хватало ещё заразить Нурлана. Несмотря на всю боль, что он ему принёс. Лёша не может мстить. Лёша слишком любит. Он даже успевает дойти до своего подъезда, прежде чем первая слеза срывается на щёку. В лифте он роняет голову на грудь и закусывает губу, беззвучно сотрясаясь. Всхлип в пустой квартире звучит особенно отчаянно. Набирая номер хирурга, Лёша плачет навзрыд. Ему говорят, что времени мало и весной ханахаки инкубируется быстрее, что нужно госпитализироваться уже завтра, а за срочные анализы придётся доплатить. Лёшины ответы короткие, чтобы не выдать слёзы голосом, но он уверен — выдаёт. Подписывая заявление на больничный с последующим переводом на другую станцию, он уже почти спокоен, только по инерции всхлипывает, но это пройдёт. После операции всё пройдёт.***
Когда-то он любил осень за её золотые пейзажи и разнообразную погоду. С работой в метро он потерял сезоны, все они превратились в сквозняк, поддерживающий его на разных уровнях простуды. Зато историй на такой работе всегда в избытке, и на каждой попойке он в любой момент может украсть всё внимание. Только сегодня не хочется, хандра какая-то. Весь сентябрь хандра и простуда. — А когда он тебя в пустом вагоне запер на всю ночь? Мы всей бригадой на утро чуть не обоссались. — Да, выкидывал он, конечно, знатно. — Кто? — вмешивается Нурлан. — Да Лёха Щербаков. Говорят, из метро вообще ушёл, в танцы подался. — В комедию, — поправляет Стас. Лёша. Нур уже и забыл о нём — со всей свадебной суматохой и повышением. Когда-то они были близки, выбирались вдвоём в бар, Лёша провожал пьяного Нурлана до дома, иногда оставлял у себя, чтобы девушка — жена — не ругалась. С ним было либо смешно, либо тепло, потому что и молчать уютно получалось. Мама всегда говорила Нурлану, что в жизни важно найти человека, с которым ты сразу сможешь молчать. Таким человеком была его жена, таким был и Лёха. Всё было здорово, пока он не выдал своё сумбурное «Мне кажется, я очень в тебя, это». Лёша, может, после этого и не изменился, но по-прежнему смотреть на него Нурлан не мог. Ответить взаимностью тоже. И дело было не в его ориентации или девушке. Просто не ёкало. — Как он? — тихо спрашивает Нур у Стаса, пока остальные о Лёше уже и забыли. — Нормально, — кивает Стас. — Хорошо даже. — Хорошо — это хорошо. Стас фыркает и отвлекается. Нурлан правда рад. Лёша заслуживает целого мира, просто он не мог ему этого дать. Он бы не простил себе, если бы Лёша разрушал себя из-за бестолковой, совершенно неуместной влюблённости. Если бы довёл до слёз эти светящиеся глаза или испортил эту зубастую, но добрую улыбку. У него золотое сердце, это правда, а у Нура, наверное, просто нет вкуса, раз упёртой искренности и краснеющих только для него щёк ему оказалось мало. А может, раз Лёше теперь хорошо, они могли бы, как прежде? Нурлан не признается никому, но он соскучился по беспорядку, который наводил взбалмошный Лёха, и заботе, которой окутывал славный Лёша. Хотя это глупая мысль, выкинуть её из головы не получается. Этой ночью Нурлан впервые будет сидеть под чьим-то окном, вглядываясь в его темноту. Этой ночью Нурлан впервые в жизни ощутит тревожную нерешительность, а спустя час побредёт домой. Этой ночью Нурлан впервые увидит лепестки анемона.