Кривая, стремящаяся к бесконечности

      — Извините, а что здесь происходит?       Очередной прохожий смотрит на Лёшу, как на придурка, и Нурлан отворачивается, чтобы зажмуриться от смеха и не спалиться. Всё-таки Лёша придурок. Которому, к тому же, никто не стремится ответить.       — Лес рук! — кричит он на прохожих.       — Лёш, Лёш, Лёш, — хватает за плечо Нурлан, — пойдём лучше пауков наковыряем.       Это Лёшино любимое занятие после пацановки. Обычно они выпускают их в зазор под дверью в учительскую и слушают, как верещит физрук.       — А дава-а-ай на этот раз прямо химичке в пуховик выпустим, — предлагает Лёша, шагая по бордюру. Время от времени он заваливается на Нурлана, который ставит его обратно.       Конкретно у него тёрок с химичкой нет, но на последней контрольной она сняла с Нурлана балл за один проёбанный плюсик, а «личное дело моего братана — личное дело моё, ну, ты понял». По-честному, это самое романтичное, что Нурлан когда-либо слышал.       — Да не, не надо, — отмахивается он. — Всё равно она старая и скоро умрёт.       — Вот эт-то настрой, — Лёша улыбается, в последний раз заваливаясь на плечи друга, а тот стаскивает его обратно на тротуар. И, немного угомонившись, он идёт под тяжестью руки, которую Нур не убирает. Только прижимает ближе.       В школе они вечно вдвоём, потому что Лёша больше ни с кем не дружит, а бросать его Нурлану совестно. Или это с взбалмошным Лёшей никто не дружит? Как бы то ни было, Нур — и он знает, что это отвратительная черта — по-собственнически рад такому раскладу.       Девушки на обаятельного Лёшу тоже не спешат слетаться — для них он, как и для большинства, неадекват. Его вообще держат за дурака, застрявшего на задней парте, никогда не поднимающего руку, но когда у Нура случается очередная затыка с физикой, Лёша, бурча, как батёк, садится рядом и объясняет до последнего.       Да и с химией у него лучше, чем у Нура: когда он напивается из-за расставания с Дианой и приползает под Лёшины окна, Лёша чертыхается, но спускается и отпаивает друга солёной водой, чтобы на утро он не охуел. И отдаёт свою куртку, и отводит домой.       Заботится.       Никто из их одноклассников не подозревает о таком Щербакове. Нур безмолвно радуется: такой Лёша только для него.       — Ну вот и всё, Геннадий, — приговаривает тем временем Лёша, загоняя в баночку последнего паука на балконе седьмого этажа. — Располагайтесь, послезавтра будете на базе. Родина вас не забудет, пацанва. — Он поворачивается к Нурлану с непроницаемым выражением лица. — Социалочка.       Тот, конечно же, смеётся.       — Давай сюда, прапор Попрыгайло. — Он забирает баночку и прячет её в большой карман толстовки. — Натренирую дома твоих бойцов.       В ответ Лёша внезапно покладисто кивает, в глазах — бесёнки.       — Что ты уже придумал?       — Пойдём.       Нур человек простой: куда Лёша, туда и он, иначе будет переживать, жив ли тот.       Игнорируя лифт, гиперактивный юноша заставляет друга подняться на шестнадцатый этаж пешком, вприпрыжку, перескакивая ступеньки. У самой двери на крышу запыхавшийся Лёша показывает сложившемуся пополам Нуру отмычку и зубастую улыбку.       Первым делом на крыше в грудь ударяет холодный воздух, вторым его бьёт вид — желтушные совковые фонари между хрущёвками вместе складываются в волшебный и словно бы добрый пейзаж. Кажется, если прямо сейчас шагнуть за край, чудом уцелеешь. Третий удар приходится прямо в его сердце, потому что Лёша, кутающийся в толстовку, смотрит на него, как на сокровище, и даже не подозревает, что настоящее сокровище — он сам.       — Замёрз? — спрашивает юноша повыше. Ответа не дожидается — снимает свою огромную джинсовку и укутывает в неё юношу поменьше.       «Ну, сейчас он заладит, что не тёлка и хватит нежничать», — думает Нур, но друг молчит, а ещё смотрит кротко, в глазах блестят огни далёких трасс. «О, — понимает он. — Сейчас».       Нур поддаётся вперёд, прижимаясь к холодным губам тёплым языком, пока его не впускают. Лёша поддаётся навстречу и наверх.       Что же, называя Лёшу другом, он немножко лукавит. Если после школы вы с другом залетаете к тебе, пока родителей нет, выпрыгиваете из кроссовок, раскидываете куртки и заваливаетесь на твою кровать, чтобы ближайшие три часа болтать и целоваться, то вы, наверное, не совсем друзья? Если он лезет руками под твою рубашку, а ты под шумок оставляешь засос на ключице, и вы жмётесь друг к дружке, трётесь, жарко дыша в губы, то вы совершенно точно совсем не друзья.       Лёша тянется наверх, к губам Нурлана, и позволяет даже обнять себя за талию, в ответ притираясь ближе. Он вообще позволяет ему слишком много, как думает сам Нурлан. Прекращать это он, конечно же, не собирается.       Когда они отпускают друг друга, Нуру неловко от того, насколько хорошо, и он не смотрит в глаза, смотрит на фигуру, утонувшую в его джинсовке.       — Выпьем? — предлагает он с кондачка.       — Выпьешь.       — Тогда к кругляку?       — К треугольняку.       — Это ужасно, и я тебя обожаю.

***

      «Ну, — думает Нур, когда Лёша промывает ему переносицу портвейном «Три семёрочки», — хоть бутылку купили».       О чём он думал, держа их сцепленные руки в кармане своей джинсовки, висящей на Лёше? Он ни о чём не думал, он наслаждался жизнью. И он точно не думал, что, пока упрямый Лёша будет выбивать из продавщицы алкоголь, а сам он будет докуривать свою последнюю сигарету, к нему подвалят двое недовольных. Уравновешенный по натуре, Нурлан спокойно терпел спонтанные доёбки до его поведения, по-видимому, несоответствующего их мировоззрению, но двое смекнули, что заходить нужно с другой стороны, и открыли свои рты на его парня, которого почему-то «переебала половина района». Это был момент, когда Нурлан нарушил правило боксёра «драться лишь на тренировках».       И вот они теперь: сидят на розовых ступенях какого-то закрытого бутика, Лёша промывает костяшки Нура, а Нур пересказывает драку и периодически прикладывается к бутылке.       — Это горячо, — заявляет Лёша после рассказа, от чего Нурлан, признаться, хуеет.       — Я думал, ты назовёшь меня идиотом.       — Ааа, — улыбается Лёша. — Ну так ты идиот. Но это горячо.       В следующий раз Нур прикладывается не к бутылке, а к Лёшиным губам. Лёша морщится — не любит вкус и запах алкоголя, — но позволяет себя целовать.       Перед рассветом стелется ледяной туман, и Щербаков упрямо снимает джинсовку, чтобы отдать её приятелю. Нур соглашается разделить её, но молчит о том, что треть куртки бесполезно болтается на его плече. Всё в порядке, ведь ему тепло от дешёвого алкоголя внутри и тёплого Лёшиного бока. Ему всегда тепло рядом с ним.       Было тепло с самого первого рукопожатия, с самого первого взгляда в откровенные глаза, с самого первого раза, когда ещё ничего не понял, но уже точно знаешь, что не сможешь без. Не этого первого раза, а того, далёкого, из его-не-его жизни. С того первого взгляда.       Даже пьяный, Нурлан поджимает губы, прежде чем заговорить. Он так давно хотел об этом заговорить.       — А ведь я всё помню, Лёш.       Лёша поднимает на него голову и смотрит любопытно. Он никогда не обращается с пьяным Нурланом, как с ребёнком или недостойным серьёзности мальчишкой. Мудрее, чем любой взрослый — Лёша знает, что пьяные люди особенно искренны и доверчивы, поэтому слушает, подперев подбородок.       — Помню, как раскашлялся, а в руке остались лепестки. Белые, красивые.       Ему хочется смотреть в Лёшины глаза, но говорить и без того тяжело, и он смотрит куда-то вперёд, вниз по улице.       — Помню, как пришёл к тебе, а ты сказал…       — «Ты так опоздал, Нурик. Ты так сильно опоздал».       Лёша шепчет. Нур понимает — слова приходится высекать нечеловеческими усилиями.       — Помню, как… — он пьяно усмехается, ведь ситуация глупая, если забыть, что она решила их жизни. — Как учил твоего сына, но тогда так этого и не понял. Так никогда и не узнал.       — И я так и не узнал, кто дрочил на моём экране…       — И на кого ты дрочил.       — Справедливо.       Они прыскают смехом. Юмор — их оружие против жестокости судьбы. Из жизни в жизнь. Скоро смех тает, и тишина снова замораживает. Нурлан роняет взгляд себе под ноги, часто моргая.       — А помнишь, как я был мудаком?       — Но каким красивым, — мечтательно тянет Лёша и ныряет под длинную руку в объятия.       — Я… Я до самого конца тебя ждал. — Нуру тяжело продолжать, особенно пьяному, но так нужно, нужно больше всего на свете. — До самой смерти не отходил от океана.       — А я всё это время был рядом. — Робко улыбается Лёша, а улыбка тусклая. — Я думал, сбегу, а ты меня найдёшь. Я же влюбился, с первого взгляда влюбился.       — Как обычно.       — Но шторм…       Погребённый волнами, Лёша правда был рядом с Нурланом с самой своей смерти до самой его смерти. А Нур и не знал, почему его так сильно тянуло к океану.       — А помнишь тогда, на крейсере?..       — Все тебя ненавидели.       — И ты один хотел понять. Ты словно знал, что это я. Каждый раз ты будто бы чувствуешь… — он обрывается, вспоминая. — Я ведь тогда вернулся. А у тебя жена, ребёнок даже… Я не смог.       — Я думал… — шепчет Лёша, но даже в шёпоте Нурлан слышит, как раскалывается его сердце. — Я думал, ты утонул.       — Я знаю, я понял, но… Не смог, понимаешь? У тебя уже всё было. Мне не было места там.       — Я больше никогда о тебе и не слышал, знаешь?       — Я слёг с пневмонией в тот же месяц и… всё.       — Это…       — Не твоя вина, нет. Не смей.       И Лёша не смеет — молчит. Предрассветный туман тает у их ног, небо светлеет и постепенно загорается. Такие молодые, но такие древние.       — Я так никогда и не смог вернуться к морю, — шепчет Лёша.       Нур заглядывает в светлые глаза своей несчастливой судьбы, боясь заметить искру сомнения, боясь услышать, что он так больше не может, потому что они словно прокляты, Нур и сам знает. Но взгляд Лёши любящий и упрямый — из жизни в жизнь, и Лёша говорит:       — Может, на этот раз у нас получится?       Нурлан обнимает его, вздыхая. Они такие молодые и такие древние. Такие мудрые и так глупо вновь бросающиеся в огонь, который выжигает их раз за разом.

***

      Дверь за ним тянет сквозняком, и — бах!       «Вот блять. Сейчас начнётся».       — Нурлан… — начинает мама с кухни, ещё даже не выйдя к нему, и Нурлан торопится вылететь из кроссовок и джинсовки, чтобы спрятать в комнате свой разбитый нос и синяк на щеке. — Потрудись объяснить, пожалуйста, где ты…       Мама хватает его за локоть и заставляет обернуться, тут же вытягиваясь в беспокойстве.       — Это что такое? Откуда? Кто?       — Мам, меня — никто.       — Я и вижу. — Она внимательно осматривает его костяшки и качает головой, но беспокоится меньше. Всё же её дитину не каждый может победить. — Что тренер скажет?       — Я ему объясню ситуацию, и он мне что-нибудь скажет, — из-под палки отвечает Нурлан.       — Мне тоже, пожалуйста, объясни ситуацию.       Юноша закатывает глаза, потому что она-то ситуацию нихуя не поймёт, но как примерная мать спросить обязана. Проще рассказать и надеяться, что отъебётся.       — Из-за друга, окей? Какие-то мудаки наехали на него, я и вступился.       — Что это за друг такой, за которого приходится заступаться?       — Это Лёша и за него не приходится заступаться, просто я так захотел. Я пошёл, окей?       Не взглянув на испуганное мамино лицо, Нурлан прячется в своей комнате, где его ждёт Лёша, закрывающий за собой окно. Ничего удивительного в этом нет — паркуристу Лёше второй этаж, как Нуру первая ступенька, да и Нур сам оставляет окно открытым для него.       — Я теперь боюсь, — сразу говорит ему Лёша.       — Чего?       — Что с тобой что-нибудь случится, если меня не будет рядом.       Что Нурлан может ответить? Он тоже боится. Он закрывает дверь на щеколду, а затем подходит ближе, чтобы крепко обнять.       — Знаешь, — шепчет он на ухо и наслаждается дрожью в ответ, — обычно что-нибудь со мной случается, когда ты, долбаёб, рядом.

***

      Чёрные от туши слёзы капают на белую блузу, но женщина не замечает серых пятен. Упав на край ванны, она хватается за голову и всхлипывает как можно тише. Чтобы не услышал сын. Телефон в кармане разрывается от звонков разозлённого начальника — она опоздала. Козлу невдомёк, что в её жизни могут быть вещи важнее его собраний. Женщина сбрасывает входящий и листает контакты до имени, которое, она надеялась, ей уже никогда не увидеть. Гудки, по ощущениям, растягиваются на годы, но она всё ещё не знает, что сказать на «алло» психолога. Только и получается, что просипеть:       — Он опять его видит, Мария Владимировна, он…       — Постойте, пожалуйста. Кто видит кого?       — Лёшу, — она всхлипывает, заходясь в новых рыданиях. — Нурлан снова видит Лёшу.