Крёстная, с благодарностью за всё! Джек Синдер

Наверное стоит объяснить, почему я голый стою в тёмных кустах позади королевского дворца, натягивая штаны? А, между тем, всё до пареной тыквы просто. Четверть часа назад, не разрывая взгляда с наследным принцем нашего царства-королевства, я стоял около мерцающего в лунном свете фонтана. Я тщетно пытался казаться чуть ниже, чем невольно оказался, когда влез в изящные полупрозрачные туфельки на каблуке, волшебным образом вместившие мои, предназначенные, скорее, для грубых стоптанных сапог, ноги. Ещё за полчаса до этого тот самый принц настойчиво меня танцевал. Я скромно ему улыбался, улыбаясь всё менее скромно по мере удаления от общего зала с танцующими в сторону сумрачного сада с фонтаном, где никто не мог бы на нас глазеть, и где, перестав танцевать, мы степенно прогуливались, стыдливо опуская глаза, как бы случайно встречаясь взглядами и вновь отворачиваясь друг от друга. Мы тихо болтали о чём-то, он слегка касался пальцами моей руки, и мне впервые не хотелось отшутиться и заставить его отвалить. Я смотрел прямо в его королевское лицо, озарённое снизу отражённым светом луны, и, дьявол меня разбери, был готов сотворить с ним в следующую секунду что-нибудь отвратительное. И в этот момент я услышал внезапный и гулкий удар, эхом разлившийся по притихшему саду — часы били полночь. «Крёстная!» — в ужасе промелькнуло в моей голове, и я почувствовал, как под кучей юбок, пока незаметный для посторонних глаз, рвётся, расползаясь во все стороны, тонкий белый чулок. — Мне пора бежать, — шепнул я, судорожно оглядывая сад и намечая взглядом направление и маршрут побега. — Могу я тебя проводить… — начал, было, вещать принц, придерживая край моего платья. Но я, оставив в его руках кусок фатина, уже улепётывал с максимальной скоростью, возможной для бегуна на хрустальных шпильках с кипой трещащих по швам юбок. — Постой! — очнувшись, принц-умник припустил следом. — Мы ещё увидимся? «Да провались ты! — думал я с раздражением, вылетая на лестницу, подхватывая разлетавшийся на клочки лиф от платья руками, чтоб не слишком уж сверкать голым торсом, плоскости которого тут никто, кроме меня, не ожидал. — Вдруг у принцессы золотуха?! — думал я. — Оставь её, то есть меня, в покое!» Стоило мне так подумать, как моя правая нога, скользнув по ворсу ковра на очередной ступеньке, с хрустом подвернулась, перегибаясь неестественным образом, и я чуть было не взвыл от боли, грязно дискантом выругавшись; туфелька соскочила с ноги, отлетая в сторону. Я метнулся её поднять, но, услыхав за спиной топот наследного кабанчика, плюнул на обувку и стремглав выскочил из дверей. Проскочив мимо охраны, я выбежал за ограду и, нырнув в первый же куст, помчался прочь от дворца сквозь буйную растительность, и тогда вдалеке раздался последний удар часов, с которым я чудным образом лишился остатка наряда, включая шёлковое бельишко. Я остался в лесу неподалёку от королевского дворца совершенно голеньким. «Чудно!», — подумал я, отмахиваясь от веток и подволакивая на бегу ногу. На выходе из этого тщедушного лесочка я и наткнулся на отряд своих бравых товарищей-мышей, уже крохотных, но всё-таки оделивших меня моей обыденной и привычной, родной одеждой трубочиста. Так я и оказался в этих кустах. ✨ Зовут меня, кстати, Джек Синдер, живу я на чердаке дома, когда-то принадлежащего моему отцу, а нынче — мачехе и двум её дочерям. Да-да, дочерям. По логике этой сказки у меня должны бы быть братья, но как же бы тогда принц искал себе жену, примеряя ей туфельку? Нет, он именно что искал меня среди девушек, это было по его мнению логично. Мой избранник не был обезображен подобного рода сообразительностью, хоть и читал Гёте в оригинале и имел степень по философии. Вся эта дьявольская арифметика не помешала ему пребывать в полном неведении по поводу моей половой принадлежности и считать, что он весь вечер протанцевал с девицей в пышном серебристо-голубом платье, от которого он воинственно оторвал кусок фатина, и после, как девочка-подросток, повесил у себя в кабинете на крючки от револьвера, который планировал использовать в случае, если не удастся найти прекрасную незнакомку. Принц был, что называется, немного дэбил. Мой дэбил. Я провёл с ним вечер, немного поболтал и, кажется, хотел его пришествия в свой грязненький пепельный мир. Хотел своего разоблачения и нашего с ним общего хэппи-энда. Что-то интересное в этом осанистом мерзавце вопреки разумной логике было. Не только его парадная военка со сверкающими эполетами, не его королевско-царский сан, не то, как он восхитительно и бережно поддерживал тёплой ладонью мою талию во время танца, не только лишь его эти уверенные движения, подтянутая фигурка и большие глазищи. Как он краснел, глядя на меня, и замолкал на полуслове. То, что он по статусу являлся королевичем и то, что королевич втрескался по уши было ясно и ежу. Но дело было не в этом. Может быть, я смотрел на его папашку и думал — вот, таким он станет в будущем, и мне это нравилось? Чёрт знает, кем бы я мог ему быть. Но торчать с ним рядом в то время, пока он сходит с ума от свободы, когда принимает трон и власть, становясь деловым и серьёзным. Видеть, как его мордочка приобретает черты мужчины, замечать его морщинки, быть крёстным для его детей, обедать за его столом, вести долгие обсуждения политической газетной дряни, с томными лицами гуляя в тени раскидистых деревьев королевского парка, а потом в самом конце сказки сидеть у его постели, сжимая его измождённую голубоватую старческую руку, чтобы он впервые в жизни прошептал мне на ухо что-то типа: «Все эти годы я любил только тебя…» — и откинулся. Я бы плакал, дети плакали, жена плакала бы. А я бы знал, что мне он принадлежит больше, чем всем им вместе взятым. — Вы не видели здесь девушку?! — с дикими глазами вылетая из распахнутых ворот, едва не сталкиваясь со мной, громко вопросил принц-дэбил. Уже полностью одетый в свои продранные штаны с подтяжками, потрёпанную рубашку, убитые сапоги, надвинув на глаза козырёк и тщательно запихнув под головной убор все отросшие золотистые волосы, я флегматично покуривал извлечённый из недр бездонного кармана заново воспламенённый вонючий окурок, грызя его зубами. Я как-то не подумал, что этот бешеный олень выпрыгнет за ворота своего дворца, да ещё с таким опозданием, поэтому, стараясь казаться как можно более мужиковатым, пожевал кончик замусоленной сигаретки, глухо кашлянул и хриплым скрипучим голосом сказал: — Коровьего дерьма тут побольше, чем девушек. Принц с оскорблённым видом прижал к груди хрупкую туфельку, пара которой в ту секунду лежала в моём бездонном кармане на месте извлечённого оттуда вонючего окурка. Смерив меня презрительным взором, принц передумал гнаться за незнакомкой и предпочёл за благо вернуться обратно во дворец. Задержись он на минуту подольше, он бы увидел, как замызганный трубочист, который так дерзко оскорбил царственную особу, сделал шаг вперёд и с громким вскриком припал на повреждённую правую ногу, после чего отдышался и побрёл прочь, продолжая сильно хромать. Крёстная меня пожалела, а туфлю оставила мне в качестве сувенира. Восприняв этот факт, я выдохнул, забрался на чердак и лёг спать. Это всё, конечно, было очень здорово — принцы, балы, тыквы, но какое у этого может быть будущее? Пф. ✨ На следующий день я прочитал объявление на столбе о том, что принц собирается примерить туфельку всем девушкам королевства. Я содрал объявление со столба, высморкался в него и кинул в отхожую канаву, тихонько посмеиваясь над изобретательностью прелестного солдафона голубых кровей. Таким образом, принц и его помощники прошерстили всех незамужних девушек, но туфелька была волшебной и, само собой, никому в королевстве не подошла. Когда королевич уже одним глазом косился на револьвер, я, не будь я трубочистом, смог к нему пробраться самым естественным для трубочиста образом, пока он меланхолично гипнотизировал обувь неизвестной красотки. Торжественно явившись из камина, я сообщил, что должен с ним перекинуться парой слов о таинственной леди-растеряше. Он впился глазами в мою перепачканную физиономию, предпочитая игнорировать грязные следы на белоснежном ковре его комнаты, пока ещё совершенно не понимая, обманываю я его или просто шучу. Но я не шутил. Я не стал швырять ему факты в лицо, надеясь, что у него возникнет ассоциация задрал штанину и показал след от огромного синяка. Он недовольно нахмурил густые брови, не понимая, зачем я это делаю. Тогда я снял шапку и, протерев моську, тряхнул золотистой шевелюрой, взглянув на него прямо. И вновь узнавания не случилось. Принц начинал сердиться, не улавливая в моих действиях обещанной мной информации об исчезнувшей мадам. Осознав, что намёки на этого парня не действуют, я запустил руку в карман и вынул, наконец, несчастную хрустальную туфельку, демонстрируя её принцу, и только в этот момент глаза его вспыхнули огнём вожделения. — Откуда она у вас? — выпалил он. Я облокотился на его плечо, сам не понимая, чем же мне нравился такой дэбил, скинул сапог и, легко натянув туфельку, вытянул ногу в сторону. Мы с принцем переглянулись: он посмотрел на меня изумлённо и чуть-чуть испуганно, я на него — скептически. Взяв от стены стул, принц усадил меня, после метнулся к своей туфельке, покоящейся на алой подушке, схватил её, преклонил передо мной колено, медленно выдохнул и, задержав дыхание, скинул второй сапог, надевая вторую туфельку на мою правую ногу. Сделав это, принц уткнулся руками в колени, покачнулся и резко выпрямился, продолжая озадаченно созерцать мои ноги, обутые в хрусталь. Я тоже посмотрел на свои ноги, потом на принца: тот сперва провёл руками по волосам, потом одну руку уткнул в бок, а другой принялся потирать шею. Оставив шею в покое, он стал покусывать ноготь указательного пальца, медленно поднимая взгляд от туфлей вдоль моих ног, выше, и, в конце-концов, посмотрел мне в лицо. — Я должен об этом подумать, — сказал он, тяжко выдохнув. Получив такую реплику, я сразу принялся снимать туфли, поднялся, вставая босиком на ковёр, грубым движением сунул ему в руки драгоценный хрусталь и, начав натягивать сапог, заворчал: — Да пошёл ты, знаешь ли… Будет он… — Нет, подожди, я не это имел в виду, — замахав руками, засуетился он с натянутой улыбочкой, шустро сунув мешавшие разговору туфли на стол. — Пошёл к чёрту! — сказал я уже громко, разворачиваясь и собираясь покинуть комнату. — Стой! — хватая меня за плечи и впечатывая всего меня вместе с моей родной пылью в обитую драгоценной тканью стену. — Ты подходишь! Ты — как раз то, что надо! — Кто тебе сказал, что подходишь ты?! — напористо бросил я, сдуру валя всё ва-банк. Он ошеломлённо отклонился, потом улыбнулся и сказал: — Я знаю. — Только потому что ты принц, все должны перед тобой расстилаться? — поинтересовался я. Покачав головой, он сокрушённо усмехнулся. — Однозначно не поэтому. На этот моменте я узнал в нём его самого. Такого, как в тот знаменательный вечер. Очаровательный сукин сын. В нём по-прежнему было это, то самое, что я никак не мог описать, но что мне неизменно нравилось. Он прижал кипенно белую перчатку к моей талии, скрытой под краем грязно-чёрных грубых штанов на подтяжках. Я знал, что от меня пахнет горелым поленом, железом и немного — гнилью, поэтому с огромным удовлетворением прильнул к его шее, тесно в него вжимаясь и с молчаливого согласия опуская голову на его плечо. Он обнял меня, сделал вдох — и вздрогнул от рвотной судороги в горле, которую, будучи чрезвычайно воспитанным и вежливым молодым человеком, тут же подавил. «Ты привыкнешь», — подумал я, растягивая губы в улыбке. У нас не было никакой свадьбы с голубями, рисом и свадебными колоколами. Он бегал от меня дня три, делая вид, что очень занят, а потом внезапно поцеловал на задворках конюшни, пока я нёс ведро воды, которое тут же уронил, зацепившись рукой за деревянный столб, отчего посадил занозу. Доставая занозу мы поцеловались раз восемьсот, празднуя мою скорую смерть от заражения крови. Спустя месяц после нашей второй встречи мы валялись в постели: я покачивал туфлей на ноге, он целовал меня в шею. Говоря по-правде, это были уже совсем другие туфли: оказалось, ему такое нравится. Кто я такой, чтобы спорить с наследным принцем? А позавчера, в процессе званного ужина и бессмысленной светской беседы, он у меня нажрался, как свинья, до ночи пел гимны и заклинания на латыни, пил воду из того самого фонтана, около которого мы крутились влюблёнными и загадочными, потом дотащился до спальни, упал на кровать и уснул в ботинках. Когда его сон стал настолько крепким, что он начал храпеть, я соизволил его разуть, поцеловал в нос и сказал, что люблю. Его чёртовы проблемы, что он этого не слышал. P.S. Крёстная знает, о чём Джек Синдер мечтает.