Крёстная, с благодарностью за всё! Джек Синдер

Придерживая широкополую светлую шляпу, я грациозно спустился с деревянного трапа, придерживаясь за любезно предложенную мне руку, наконец, после утомительного плавания, ступая на сушу. Подхватив принца Чармина под локоть, я поправил волосы и посторонился, позволяя слугам пройти с нашими вещами, после чего направился вдоль причала в сторону поджидавшего нас транспорта. — Мне обязательно носить женскую одежду? — в тени шляпки стрельнув глазами на принца, спросил я. Принц, облачённый в длиннополое пальто с шикарным меховым воротником, наклонился ко мне, сжав мою руку на своём локте. — Твои ноги в этих туфлях сводят меня с ума, — сказал он. Я стянул края палантина, лежащего на моих плечах, и с улыбкой поджал губы. Все эти новые дамские штучки заставляли меня вести себя соответственно их статусу и стоимости. Пускай у нас не было свадьбы и принц порядочно глупил и тянул резину поначалу, но осознав свою влюблённость, он сделал мне официальное признание в любви, в связи с чем было решено отправиться в путешествие, чтобы мы могли как следует насладиться обществом друг друга, немного отдохнуть и отметить таким образом начало наших отношений. Нас сопровождали только двое слуг, поскольку принц желал простоты и не хотел привлекать внимания, с чем плохо согласовался тот факт, что он выкупил для нас один из лучших номеров в самой шикарной гостинице города. Впрочем, я решил, что смогу с этим смириться.  Никогда в жизни я ещё не испытывал ничего подобного этому. Первое, что я сделал, войдя в просторную спальню нашего номера — упал на кровать на спину, и почувствовал от этого такой прилив счастья, что чуть было не расплакался. Принц, сунув руку в карман и закуривая (он совсем недавно пристрастился к сигаретам, но ему это шло), смотрел на меня, утирающего нос кружевным платочком и самодовольно улыбался. Он был намерен безгранично меня баловать. Я ел мороженное, заедая его шоколадом, сидя прямо в горячей ванной с пушистой белой пеной, у него на коленях, ловил на себе его неизменно одобрительный и насмешливый взгляд, и улыбался ему в ответ, чувствуя себя исчерпывающе счастливым. Я кормил мороженым его, а после, увлечённые бурными водными процедурами, мы откладывали мороженое в сторону. Я надевал для принца шикарные платья и туфли, или только туфли, оставаясь полностью обнажённым. Я пил самое дорогое и лучшее шампанское, позволяя себе обливать им его и себя, с тем, чтобы после этого он помог мне раздеться. Я позволял ему любить себя так, как он хочет, и как ему нравится. Мои длинные ноги, облачённые в алые туфли, подрагивали от напряжения, когда я сжимал его волосы, а он, стоя на коленях, доставлял мне довольствие, склонившись между моих бёдер. Иногда, ублажая меня очередным увлекательным образом, он прерывался, переставал вылизывать меня или гладить и, подняв голову, спрашивал: — Тебя не оскорбляет ничего из того, что я делаю? — Я сразу скажу, если станет оскорблять, — чувствуя, как немеют от удовольствия мышцы, коротко отвечал я. — Не останавливайся! И он вновь, как послушный щенок, возвращался к моему телу, принимаясь рьяно любить меня. Помимо такого времяпрепровождения принц Чармин водил меня в разные интересные места: театры и музеи. Их я посещал в мужской одежде. Не каждую же минуту мне сводить его с ума своими ногами. Тем не менее, я чаще, чем мог этого ожидать, обнаруживал его руки на собственных бёдрах и плечах, и вынужден был его одёргивать, напоминая о том, что мы не одни. Он смотрел на меня львом, которого остановили за секунду до решающего прыжка, но соглашался ждать до вечера. В один из таких вечеров мы сидели с ним на склоне холма, любуясь заходящим за линию горизонта оранжевым солнцем. На мне были короткие шорты, и я поскоблил пальцами зачесавшуюся коленку, нарушая томную безмятежность любования. Принц повернулся ко мне, потирая затылок и щурясь, и я ответил на его взгляд. Мгновения хватило, чтобы как по щелчку почувствовать притяжение друг к другу. Он подобрался ко мне, целуя в губы, я обнял его за шею, ложась на спину. Мы быстро нашли рядом удобную плоскую поверхность. Чармин сдёрнул с меня шорты, и мы занялись тем, чем всегда занимались, стоило нам пробыть наедине дольше, чем пять минут. Я обнимал его ногами, выгибаясь всем телом, вытягивал руку, упираясь ладонью в выступающий край скалы над головой и целиком отдавался охватывающим меня ощущениям. Чармин, будучи принцем во всех смыслах, глубоко проникал в моё тело, заставляя меня трепетать от пронизывающей боли и сладости. Завершилось приключение бурно и стремительно, и я устал от него настолько, что Чармин всю дорогу до номера вынужден был нести меня на руках, от чего доставленное им удовольствие многократно усилилось. Мы вошли в наш номер: загорелый раскрасневшийся Чармин, я — у него на руках, обхвативший его за красивую шею, и он застыл на месте. Мои босоножки, которые он нёс за меня в руке, с громким стуком упали на пол.  Номер был пуст. Нет, не в смысле, что в нём не было наших вещей. В номере не было вообще ничего. От номера осталась одна только пустая коробка со шторами и обоями. Я боязливо слез с рук Чармина на пол, вялыми движениями подцепляя босоножки и натягивая их на ноги. Не нарушая в целом картины тягостного безмолвия, я прошёл в спальню номера. Не обнаружив там ничего интересного, я вернулся в гостиную. Принц вышел из ванной с весьма недоуменным видом и, увидев меня, кивком головы попросил подойти. Он привёл меня в исследованную им комнату, где я вынужден был констатировать пропажу отпиленной ванны. Увидев это, я не удержался от того, чтобы расхохотаться от курьёзности сложившейся ситуации. — Нужно что-нибудь с этим сделать, — вытирая слёзы от смеха, проговорил я. Расправив плечи, Чармин выпятил грудь, после чего развернулся и направился к управляющему гостиницы. Спустя час я и наследный принц Чармин молча сидели запертые в тесной и тёмной тюремной камере маленького городка. Я начинал догадываться о том, что наши слуги нас обокрали и смылись в то время, пока мы предавались радостям обладания друг другом, но поделать ничего не мог. Слуг никто не видел, а в номере жили мы, записанные в книгу учёта под вымышленными именами, так что тому, что мой принц действительно настоящий принц, а не вор и преступный сообщник, никто не верил. Чармин выглядел неплохо, лишь изредка хмуря брови, о чём-то думая. Я брал его за руку, ласково ему улыбался и говорил, что всё будет хорошо. Он отвечал, что знает об этом и потирал костяшки моих пальцев. На следующий день, обнаружив-таки у нас железное алиби — во время выноса имущества мы ходили за экскурсоводом по музею, местная полиция сочла уместным вышвырнуть нас из камеры на улицу. Говоря «вышвырнуть» я имею в виду буквальный смысл этого слова. Едва не лишившись воротника в процессе этого вышвыривания, принц чуть не кинулся в драку с полицейским, но я успел удержать его, успокоить и увести в сторону, прежде чем он умудрился снова угодить за решётку. Я и без драки знал, что принц в достаточно хорошей физической форме, чтобы навалять обидчику, но новые неприятности нам были не нужны. — Возмутительно! — высказался он, пребывая в раздражении. — Я прошу тебя, успокойся, — удерживая его руки, говорил я. — Ради меня. Меня смешил его надутый петушиный вид, но я силой воли удерживал себя от смеха. Опустив напряжённые плечи, принц фыркнул и прекратил вырываться. — Всё это временно, — сказал я. — Просто недоразумение! Лучше подумай, что нам теперь делать? Получив задачку для решения, Чармин успокоился окончательно. — Нужно найти посольство, я думаю, — сказал он, и я с ним согласился. Мы пытались вновь обратиться к полицейским, но те, раз и навсегда заклеймившие нас, как преступных подельников, к тому же, лгунов, отказывались слушать и просто выгнали нас на улицу, ругаясь и веля убираться к чёрту.  Да уж, выглядели мы с принцем не слишком по-королевски. На нём была простая рубашка и такие же тонкие летние штаны, на мне — того хлеще — потёртый балахон неопределённого цвета и короткие шорты, предназначенные единственно для того, чтобы отправиться в таком виде на пляж. Впрочем, я был рад уже тому, что не одет во что-нибудь вроде красного платья и туфель на шпильках. Я вполне мог оказаться на улице в таком виде. Тогда ещё неизвестно, как бы закончилось для нас посещение полицейского участка. После череды безуспешных попыток объяснить кому-нибудь из прохожих, посольство какой страны мы ищем, нам, наконец, указали в нужную сторону. Радость от обладания этой информацией продлилась недолго. Дверь в здание посольства мало того, что не содержала никаких опознавательных знаков, в придачу ко всему оказалась накрепко запертой. Немного посидев под запертой дверью, мы с Чармином устали ждать и принялись обходить окрестности, расспрашивая людей о том, почему посольство закрыто. Никому не было дела ни до нас, ни до нашего посольства, и, в итоге, мы проходили так до самого вечера, осознав, насколько уже поздно только, когда в городе стемнело окончательно и мы попросту перестали видеть дорогу. Понадеявшись на то, что найдём выход из ситуации очень скоро, буквально вот-вот, мы, конечно, не позаботились ни о том, чтобы найти ночлег, ни о том, чтобы раздобыть себе ужин. В конце концов, ужасно устав от поисков и проголодавшись, мы сидели на выступе у стены какого-то дома, размышляя о том, что делать дальше. — Уму непостижимо, — бормотал Чармин, приглаживая назад волосы. — Мы что-нибудь придумаем, — сказал я. — Само собой, мы что-нибудь придумаем, — без сомнения, повторил он. — Я просто не могу поверить, что оказался в такой ситуации. Наследный принц огромного государства, ещё утром выбирающий, какой из ста костюмов надеть на вечерний спектакль, сижу теперь посреди улицы, не имея даже приличных ботинок, — он задумчиво поглядел в свете луны на собственные сандалии. — Прости, что всё так получилось. Билеты пропали… Я обещал, что покажу тебе величайшую оперу всех времён, а вместо этого едва не ввязался в драку с полицейским. И всё из-за своей попранной гордости. — Мне наплевать на все оперы мира, пока ты со мной, — сказал я. — А полицейский заслуживал быть вздрюченным. Чармин тепло усмехнулся. — Всё, что мне нужно — это ты, — сказал я. — Ничто на этом свете не заменит мне удовольствие просто быть с тобой. — О, мистер Синдер, — счастливо улыбаясь, Чармин привстал, закидывая руку на мои плечи и бережно меня обнимая. Нашу идиллию прервал громкий звук, донёсшийся из его желудка: прилично ели мы в последний раз вчера вечером, до похода на пляж. После этого в участке нам предложили по тарелке серой каши с куском хлеба, которую мы, уверенные в скором разрешении наших проблем, дружно отвергли, съев только хлеб и запив его водой. Теперь голод дал о себе знать, хотя принц и попытался проигнорировать урчание желудка. В тот момент, когда он был готов разродиться новой идеей по поводу того, как нам следует искать несчастное посольство, мимо нас прошёл человек франтоватого и слегка потрепанного типа, со смаком покуривающий ярко вспыхнувшую в ночной темноте сигарету. Заметив его, я прищурился, выжидая пару мгновений, после чего тихо поднялся, поднимая с собой и Чармина. — Пойдём, — шепнул я. — Куда?.. — поинтересовался принц, прерванный на полуслове. Я не ответил и просто повёл его за собой. Все его вопросы отпали, стоило нам за очередным поворотом дороги увидеть освещённое множеством тусклых ламп питейное заведение, из которого доносился смех и звуки разбитого рояля. Принц боролся с сомнением, что нам туда надо, но я настойчиво дёргал его за руку. Никем не замеченные, мы пробрались внутрь. Устроившись за грязным облезлым столиком, мы огляделись: вокруг самозабвенно выпивали и закусывали, у дальней стены стоял тот самый наполовину раскуроченный рояль со стёртыми и западающими клавишами, на котором, покуривая в сторону, тренькал сухой, как вяленая рыба, пианист в круглой шляпе. Рядом с ним красивая девица, перетянутая посередине корсажем, самозабвенно тянула очередную песню под незатейливый аккомпанемент.  Когда она кончила петь, пьяницы разразились шумными овациями, швыряя ей под ноги какую-то мелочь, которую тут же собирал маленький хромой человечек в надвинутой на лицо кепке. — Ну, кто хочет меня заменить? — спросила она, видимо, уже не в первый раз, обмахиваясь веером, разгоняя дымную жару пивной. Я тут же соскочил со своего места, хватая Чармина, ошеломлённого моей активностью, за руку. Кажется, он не был в восторге от моих действий, но меня было уже не остановить: я выбрался на сцену. Отстранив пианиста, легко покинувшего надоевший пост, я усадил своего принца на шатающийся трёхногий табурет, опёрся рукой на крышку рояля и посмотрел на певичку. — Ты хочешь? — спросила она, вильнув бедром в мою сторону. — О чём будешь петь? — О мечтах, — дёрнув бровью, сказал я В зале засмеялись, девушка тоже усмехнулась. — Придержи место, пока я промочу горло, — сказала она, проходя по сцене очень тесно ко мне, задевая меня своими округлыми формами. А я прихватив боа с её плеч, незаметно стянул его и накинул себе на плечи, обвив шею. Я наклонился к Чармину, шепнул ему пару слов, после чего кашлянул, прикрыв рот рукой. В зале стоял шум: смеялись, наливали выпивку, громко чокались кружками, разговаривали. Мне предстояло перекричать всех этих людей. На секунду меня охватило смятение, но, сказать по правде, я не боялся. Я много раз делал это на своих крышах, когда, закончив с работой трубочиста, оставался наедине со своими желаниями и бродячими котами. Игривым жестом откинув волосы с уха, я глубоко вздохнул, скользя рукой от шеи до бедра, оставляя на нём ладонь. Послушав фальшивый пассаж, который принц сумел извлечь из дребезжащего чёрного сундука со струнами, я запел: — Мечты — желания сердца, — начал я.  Придут, лишь стоит уснуть. Во сне утихают печали,  В них боли заказан путь.  Верь, и жизнь улыбнётся  Радугой с высоты. И как ни тяжело на сердце,  Ты не теряй надежду,  Реальностью станут мечты. Пока пел, я заметил, как пара-тройка заинтересованных пьяниц повернули ко мне свои лица. — Мечты — желания сердца, — продолжал я, вальяжно выгибаясь, и принялся в такт водить кончиком боа по груди. Когда гонит ветер злой, Ты шепчешь в ночи, но без толку:  Не слышит никто шёпот твой. Но с первым лучом вставая, — радостно отмечая общее оживление забитой народом распивочной, пел я, Поймаешь удачу и ты.   Не позволяй себе сдаваться,  Всегда наступит завтра — Реальностью станут мечты. Я помахал Чармину пальцами, чтобы ускорил темп, и запел другие слова на тот же мотив, бросая сцену и отправляясь вглубь пьянки, прихлопывая себе и пританцовывая на каждом шагу. — Мечты — желания сердца.  Уснём дружно пьяным сном, Но прежде как следует хряпнем  И перевернём всё вверх дном. Развеселившись и чувствуя, что на меня смотрят с одобрением, я подскочил к одному из выпивох, выдернул его из-за стола, заставляя с собой танцевать. Он двигался, как медведь, переступая пьяными и неуверенными шагами, но я живостью и размахом отточенных на городских крышах с щётками наперевес движениями охватил его вихрем своего танца. — Пусть пиво наполнит кружку, — пел я, Пусть друг не зажилит пятак, Наступит завтра — это верно,  И будем пить, наверно, А то, кто не станет — дурак! Мечты — желания сердца!  Ужрёмся, сограждане, вхлам. Изгоним все кислые рожи  И кислое пиво к чертям! Налей-ка мне пива, крошка,  Я выпью до дна и опять С моими добрыми друзьями,  В честь доблести и славы, Продолжу бокал поднимать! Внезапно меня кто-то крепко прихватил за талию, и я очнулся уже в чужих объятьях — этим кто-то оказался рослый и мускулистый моряк, решивший, что дальше я буду танцевать с ним. Широко и испуганно улыбаясь, я предпочёл сделать вид, что так и задумано. — Мечты, чёрт их, в сердце таятся! — распевал я, обматывая боа вокруг шеи моряка. О танцах, вине и мадам, Которая сразу скажет,  Мол, сердце своё вам отдам. Всё будет, наступит, свершится,  Успеем до мрачной плиты! И как ни тяжело на сердце,  Ты не теряй надежду,  Реальностью станут мечты. Обманным движением поднырнув под рукой грозного морского волка, я вырвался из его хватки, улепётывая к роялю и принцу, оставив боа на радость своему бывшему партнёру по танцу. — А завтра наступит похмелье, — запел я, и со всех концов зала послышался тяжкий и грустный вздох людей не понаслышке знающих, что такое утро после шумной попойки. И будет занудной жена, — вздохов после этой фразы было не меньше, — Напомнит нам старое зелье Зачем утром глотка нужна. Но, выпив воды хрустальной, Мы заново, крылья раскрыв, Воспрянем снова крепким духом, Назло коварным слухам, Услышим далёкий призыв. Он громче трубы Гавриила, Проникнет в наши сердца. И вспомним мы пенное пиво Веселье и шум без конца. И к ночи, мечтою гонимы, К порогу пивнушки придём И будет снова жизнь прекрасна Гореть, как ламповое масло, Пока веселимся и пьём. У меня перехватило дыхание из-за пересохшего горла, но, спасибо Чармину, он виртуозно заполнил паузу, и я продолжил с твёрдым намерением сворачивать шарманку. — Мечты — желания сердца, — запел я, решив, что всё, хватит, это последний куплет! За них не придётся платить. Но всё же, когда есть монетка, То можно слегка закусить. Я верю, что жизнь улыбнётся  Радугой с высоты. И будет радостною встреча,  С монеткой в этот вечер,  И реальностью станут мечты. Окончив, я шумно выдохнул, незаметно пнул принца, чтоб кончал играть и опустил голову, грациозно припадая на ножку в поклоне. Мне усердно хлопали, и на мгновение, улыбаясь в пол, я даже перестал хотеть есть. Воображение уже нарисовало мне картину с монетами в моих руках, когда посреди шумного веселья кто-то в гуще зала кому-то врезал в нос. Тут же радостный настрой толпы сменился активным желанием набить кому-нибудь лицо, и, если бы не принц, выдернувший меня из общей толчеи и выбежавший вместе со мной на улицу, я бы тоже рисковал превратиться в отбивную.  Убравшись подальше от опасной пивной, мы с Чармином остановились отдышаться. — Думал, нам удастся заработать немного на ужин, — переводя дух и вытирая рукой лоб, пояснил я. — Это было нечто! — усмехаясь, проговорил Чармин. — Жаль, из-за бунта на корабле не успели ничего прихватить! Не успел он это сказать, как из-за угла, хромая на одну ногу, проковылял маленький человечек в кепке и, подойдя ко мне, протянул руку. Я послушно вытянул ладонь, он положил на неё что-то и, развернувшись, как ни в чём не бывало ушёл назад. — Лепрекон, — проговорил я заворожённо, проводив его взглядом, после чего развернул то, что он положил мне в руку — этим оказалась замызганная бумажная банкнота. Подняв её на уровень лица, я посмотрел на принца и подёргал купюру за края, скрывая за ней широченную улыбку. Купить ночью еду всё равно было негде, а возвращаться в питейное заведение я отказался наотрез, но сам факт появления у нас денежных знаков радовал и внушал надежду. Ночь мы с принцем провели на берегу моря — он соорудил для нас шалаш, который я в шутку назвал нашим новым дворцом, после чего Чармин сбегал куда-то и принёс мне яблок, а потом, довольного и почти сытого, качественно отодрал, заставив кричать от удовольствия, оглашая бесстыдными стонами пустынный пляж и пугая осоловелых чаек.  Поэтому, когда на следующий день мы с Чармином выяснили, что в городе нет не то, что посольства нашей страны, а и даже людей, которые о ней слышали, меня это не слишком беспокоило. Я с трудом сидел, улыбался таинственной блуждающей улыбочкой и умирал от желания спать. — Ну и что с того, что нет посольства, — зевая, говорил я Чармину, когда он вёл меня за руку по улице. — Не знаю, как ты, а я был бы не прочь покинуть это место, — сказал он. — Нам нужно найти транспорт, — предположил я, потирая глаза. — Вот мы и идём в порт, — сказал принц. — Понятно, — снова широко зевая, отозвался я. Сжалившись надо мной и позволив мне выпить чашечку кофе на часть тех денег, что я заработал в пивнушке, принц привёл меня в порт, и, как я понял, пока стоял, подпирая столб, ситуация с регулярностью рейсов была плачевная.  Так или иначе, нам нужны были какие-то деньги на билет, поэтому ещё пару монет мы потратили на то, чтобы написать письмо домой с просьбой выслать нам денег побольше, чем та сумма, которой мы располагали. Заявив, что петь в пивнушке я больше не буду, принц озаботился поиском денег сам. Мы прошли город из конца в конец, но так и не нашли ему подходящей работы, тогда, устав от поисков, он обратился первую попавшуюся у нас на пути конюшню. — Я отличный наездник, я легко найду себе место, — сказал он, не преминув напомнить, что отучился в академии и свободно разговаривает на пяти языках. Его пыл поугас сразу же, стоило ему получить в руки огромную лопату, которой предстояло убирать за лошадьми навоз. Я старался не засмеяться, увидев его озадаченное лицо, но принц, стойко приняв удар судьбы, веско заявил, что это тоже работа и принялся энергично орудовать лопатой. Эту ночь, как и предыдущую, мы провели на пляже. Чармин долго старательно мылся в морской воде, прежде чем позволил себе забраться в слегка подряхлевший шалаш. — В конце недели получу жалование, — подпинывая ногой ветку, сказал он. — А там и ответ на письмо придёт. Я покивал, подбирая крошки от куска пирога, который он принёс мне из дома фермера. Когда я улёгся с ним рядом, я обнаружил, что мой принц уже крепко и сладко дрыхнет. Не собираясь мешать его здоровому сну, я устроился у него под боком, укладывая голову на его плечо, и тоже уснул. В конце недели, в течение которой мы каждый день ходили на почту, чтобы узнать насчёт ответного письма, у нас произошла трагедия: получив совсем не то жалование, на которое рассчитывал, принц впал в справедливое возмущение и попытался призвать фермера к ответу.  Я смог забрать своего вспыльчивого парня из полицейского участка только после того, как подкупил полицейского. — У нас остались хоть какие-то деньги? — спросил он виновато, значительно успокоенный заключением. — У меня есть немного, — признался я. На повороте в сторону пляжа, я остановил его и сказал: — Давай сегодня поспим под крышей, на пляже становится холодно. — Ох, Джек, — вздохнул он. — Я обещаю, я возмещу тебе всё, что нам приходится здесь терпеть. — Я наслаждаюсь жизнью с тобой, — сказал я. — Не имеет значения, живём ли мы в королевском дворце или спим на голой земле. Глубоко и спокойно вздохнув, Чармин с благодарностью посмотрел на меня. Эту ночь мы провели в нищей ночлежке, припрятав обувь под матрас. Никому не было до нас никакого дела и мы спали в обнимку на узкой койке, укрываясь одним дырявым одеялом на двоих. В какой-то момент принц резко дёрнулся, вцепляясь ногтями в собственную спину. — Это клопы, — шепнул я, смотря в его ошарашенные глаза. Осознав мои слова, Чармин хрюкнул от смеха, рассмешив этим и меня, подбираясь ко мне очень близко, натягивая одеяло на голову, тихо меня поцеловал. Под чей-то далёкий гулкий кашель мы целовались под дырявым одеялом в нищей ночлежке на острове вдали от дома, надеясь, что клопы не съедят нас к утру. — Мы не станем заниматься этим здесь, — мягко упираясь в его грудь, шепнул я. — Само собой, — согласился он. — Хотя и очень хочется. — Я люблю тебя сейчас больше, чем когда-нибудь, — прошептал я ему на ухо. — Если ты не замолчишь, мне придётся что-то с этим делать, — ответил он шёпотом. Я замолчал, улыбаясь, и, обняв его, прижался покрепче к его тёплому телу. От одеяла немного пахло пылью и кислятиной, но от Чармина пахло моим любимым человеком и, чувствуя удовлетворение от его близости, я без труда примирился с запахом одеяла, засыпая так же сладко, как засыпал бы в постели, застланной свежим, сияющим белизной бельём. Весь следующий месяц мы провели похожим образом.  Каждый день нам казалось, что скоро нам должно повезти, что мы найдём, наконец, достаточно денег или встретим кого-нибудь, кто согласится нам помочь или поверит в нашу историю, но ничего не менялось и чуда не происходило.  Мы ночевали, где придётся, работали, где удастся, ели, когда могли себе это позволить. Мы ходили в порт и на почту, покупали мелкую рыбёшку, чтобы приготовить себе обед, пару раз поплакали над своей судьбой, но, поднимаясь каждое утро, возвращались к своим занятиям, отправляясь на поиски работы и еды, засыпая вечером где-нибудь на жёсткой постели, уставшие, но всегда вместе, неизменно рядом друг с другом. В конце месяца Чармин сломал ногу. Вместо того, чтобы стенать по этому поводу, я не мог прекратить смеяться, когда увидел его с горделиво-обиженной миной и перебинтованной ногой. — Я не думаю, что это смешно, на самом деле, — проговорил он. — Мне было больно. — Больно будет, когда начнёт срастаться, — сказал я, улыбаясь. — Сейчас старайся не двигаться и наслаждайся бездельем. — Сходишь на почту? — спросил Чармин. — Как раз собирался, — ответил я. Усадив его поудобнее, я в припрыжку помчался на почту, планируя получить очередную реплику о том, что писем для нас пока нет, но что-то пошло не так, как я мог ожидать, и вернулся я с почты тихим настолько, что принц сразу спросил меня, в чём дело. Сунув руку в карман, я извлёк конверт. — О чём там? — вспыхнув надеждой, поинтересовался Чармин. Я опустил взгляд, поднимая конверт в руке. — Письмо вернулось обратно, — сказал я. Посмотрев на протянутый конверт, Чармин с тихим шуршанием бумаги взял его у меня, глядя на него так, будто видел впервые. Я думал, что он разозлится, но он с хрустом разорвал письмо. — Вернулось так вернулось, — сказал он. — Что теперь. Я сел рядом с ним и взял его за руку, смотря перед собой. Я устроил подбородок на его плече и остался так сидеть, погружённый в задумчивость. — Ты дурак, — сказал я. — Я знаю, — согласился он. — Но уже разорвал. — Я приберу обрывки, — забирая у него ворох бумажек и пряча в карман. — Пригодятся. Он тихо усмехнулся.  — Знаешь, чего не хватает? — спросил Чармин. — А вот и он, самое время, — сказал принц, ловя ладонью дождевые капли. — Живо поднимайся, — вскакивая на ноги, велел я. — Не хватало ещё кашля. Не вздумай заболеть. Если умрёшь от воспаления лёгких, я убью тебя. Чармин глотал подавленный смех, морщась от боли, опираясь на найденную нами палку и хромая с моей помощью по направлению к церкви, крыша которой виднелась за крышей дома напротив. В полумраке сумрачного холла я вытирал принца от дождевых капель рукавом ветхой рубашки (которую я, как и всю остальную видавшую виды одежду, выменял за добротные кожаные сандалии месяц назад), когда на нас наткнулся падре со стопкой молитвенников в руках. — Не хотите чаю? — предложил он, замечая, что мы попали под дождь. Это был первый и единственный человек, решивший нам помочь без выгоды для себя. За чаем мы рассказали ему нашу историю. — Почему же вы не попросили кого-нибудь подтвердить подлинность ваших слов? — спросил он. — Нас никто здесь не знает, кроме слуг, которые удалились, прихватив наши вещи, — сказал Чармин. — Вы даёте мне честное слово, что всё это правда? Мы с Чармином переглянулись и он сказал: — Да, конечно, даю вам честное слово. Падре задумчиво потёр подбородок, после чего велел нам укладываться спать на ночь в комнате, которую он укажет и мы, не имея иных планов на вечер, приняли его предложение. — Знаешь, чего хочется? — шепнул принц в мои волосы. — Мы в церкви, — сквозь дрёму пробормотал я. — Апельсин, — вздохнул Чармин. Я сонно улыбнулся, услышав его признание. На следующий день падре провёл общее собрание, на котором рассказал нам о нашем текущем положении и том, что ждёт нас дальше. — Всю сумму сразу мы собрать не сможем, — постановил он, — но нам это под силу. Таким образом, мы получили работу при церкви, что в текущем положении явилось для нас спасением. Чармин, ограниченный в передвижениях, днями корпел над переводами и переписыванием текстов и писем, я помогал по хозяйству.  Мы обзавелись приличной одеждой, залечили большинство из укусов ночлежных клопов и получили возможность завтракать и обедать по расписанию вдобавок в перспективе накопить денег на два билета и вернуться домой. Апельсинов я Чармину так и не достал, но он удовлетворился печеньем и тем, что ночью я надолго засунул руку под его одеяло, активно не вынимая её до тех пор, пока он не выдохнул и не сказал: «Надеюсь, я не переломил ногу второй раз…». После того, как его несчастная нога, наконец, окрепла, мы отмотали его от палки и я научил его снова ходить.  Через пару дней воспоминания к нему вернулись, он хоть и хромал, но мог ходить сам, хотя всё ещё боялся, что нога неожиданно опять переломится от любого резкого движения. Слава богу, этого не произошло, и, спустя время, этот страх отпустил его. Наконец, в один прекраснейший день, сумма была накоплена. Нам было даже немного жаль расставаться с добросердечным падре, в скромной обители которого мы провели столько приятных тихих дней, но переполняющая нас радость от того, что мы наконец-то вырвемся с этого заколдованного острова, не позволяла нам долго грустить.  До самого мгновения, пока мы не оказались посреди океана, нам казалось, что что-то вновь пойдёт не так и мы опять застрянем на месте на неопределённый срок. К счастью, не случилось ничего подобного и, спустя несколько дней, мы с замиранием сердца вглядывались в далёкие очертания родной страны на горизонте, щурясь сквозь густой и холодный туманный воздух. Чармин вдыхал полной грудью свежий летящий ветер, его отросшие каштановые волосы развевались от сильных порывов. Он улыбался довольно и вкрадчиво, как умел только он один.  Когда он заметил, что я на него смотрю, я смутился, но тут же прильнул к нему, улыбаясь и позволяя себя обнять. Нам было настолько всё равно, что о нас подумают, что мы так и продолжили стоять, благоговейно взирая на берег родины и полностью игнорируя окружающих и всё, что не касалось нас двоих и нашего личного приключения. Если покидали этот берег мы, нагруженные чемоданами, то теперь всё наше общее имущество умещалось в одном маленьком узелке, закинув на плечо который Чармин и вывалился из лодки месте с матросами, утопая в воде по пояс. Покачав головой на его никому не нужную инициативность, я подождал пока он и несколько матросов подтащат лодку поближе к берегу, а потом позволил принцу перетащить меня с лодки сразу на сухой берег, поскольку желания промочить ноги у меня не возникло. Мы шли от пристани через весь город, покинутый нами всего пару-тройку месяцев назад, вспоминая знакомые улицы. По мере того, как мы всё больше продвигались от окраин к центру, у меня зарождалось странное ощущение, будто с городом что-то не так. Он словно притаился, затихнув перед грозой.  Изредка на нашем пути возникали мрачные фигуры одиноких прохожих. Один только раз проехали два человека на лошадях, оставив после себя гул топота и отпечатки подков в грязи на мостовой. Большинство лавок и магазинов стояли запертыми. Дворы пустовали. Всюду было тихо и как-то серо, только птицы на ветках деревьев пели по-прежнему громко и заливисто, и цвели, никем, кроме нас, не замеченные, цветы на городских клумбах. Подходя к королевскому дворцу, я заметил высокий шпиль и, с непониманием на него глядя, застыл на месте. — Чармин, — позвал я и, когда он обернулся, указал на шпиль. Увидев тоже, что и я, он удивлённо распахнул глаза: на спице шпиля болтался на ветру красочный флаг другой страны. Смутно догадываясь о том, что это могло бы значить, Чармин метнулся к воротам дворца — они были заперты, но за ними всё пестрело чужими флагами, во внутреннем дворе вышагивали солдаты, облачённые в совершенно непривычную нашему взгляду военную форму. Перебирая руками по прутьям забора, Чармин оттолкнулся от него и направился в сторону городской площади так быстро, что я едва не бежал, пытаясь за ним угнаться. Отыскав на площади доску с объявлениями, он резко сорвал одно из них с собственным на нём портретом и указанной суммой в награду за его голову. Пока он с презрением читал сжимаемый в руке листок, я увидел рядом ещё одно объявление — о том, что король публично казнён на городской площади, как изменник.  Чармин опустил руку с листком, а потом и вовсе выпустил его из руки, роняя на мостовую. — Вот почему письмо вернулось, — сказал он спокойным голосом, но от его тона мне сразу стало не по себе. Он простоял бы там до вечера, если бы я не подошёл и не увёл его. Идти нам было особо некуда, и я не придумал ничего лучше, чем привести его в свою старую комнату под крышей, в которой жил до нашей с ним встречи. Я усадил принца на пыльную продавленную постель, попытался дать ему воды или разговорить, но он не хотел ни того, ни другого, и я оставил его в покое. Я не знал, чем ещё могу ему помочь, сам я был ещё очень мал, когда умер мой отец и я не помнил, что тогда чувствовал. Наконец, я заметил, что Чармин утирает слёзы, и я выдохнул. Решив, что гроза миновала, я тихо подошёл ближе. — Всё будет хорошо, — сказал я, и неожиданно получил сильный удар по лицу, сваливший меня на пол. — Как я устал от этого! — выкрикнул он, не владея собой. Больше взволнованный, чем напуганный, я поднял глаза на Чармина. Он стоял у кровати с надменным лицом настоящего высокородного принца, полного презрения к людям низшего сословия. На секунду мне стало страшно от его такого вида, но это продолжалось всего мгновение, маска слетела с его прекрасного лица и он, смягчившись, кажется, начал жалеть о своём поступке. Я поднялся с пола, не замечая боли от удара, ласково потянулся к нему, мечтая всё ему простить, понимая, в каком он состоянии. — Всё нормально, — сказал я, — Мы со всем справимся… — Я устал от этого, — проговорил он, уворачиваясь от моих объятий и откидывая от себя мои руки. — От этой грязи, от отчаяния, от тебя. Я устал от тебя. Я не хочу тебя видеть. — Мы — всё, что у нас есть, — произнёс я, пока он сжимал мои запястья, отталкивая от себя. — Ты успокойся, прошу тебя… — Не говори мне, что делать, — рассержено буркнул он. — Хорошо, — тихо сказал я. — Хорошо, просто знай, что я с тобой, что бы ни случилось. Я буду рядом. — Я не хочу тебя больше, — холодно сказал он. — Я ухожу. Остановившись на полудвижении, я осознавал сказанное им, очень желая верить в то, что ослышался. Чармин же, рывком раскрыв наш с ним узелок, принялся распихивать по карманам свои вещи, а, сделав это, повернулся, собираясь покинуть комнату.  — Постой… Ты не можешь так просто уйти! — воскликнул я, сжимая в руках его одежду. — Куда? — Всё равно, — сказал он. — Но я… — Без тебя! — заявил он. — Но ты мой, а я твой, — уверял я. — Мы не можем друг без друга. — Я уеду отсюда, чтобы никогда в жизни тебя больше не видеть! — озлоблено выпалил он. — Женюсь на девушке, у нас будет много детей, как отец и хотел, а ты копайся и дальше в своей золе!  Я разжал пальцы, крепко стискивающие его рубашку. — Ты не думаешь того, о чём говоришь, — пробормотал я. — Именно так я думаю! — выкрикнул он. — Ты говоришь это потому что тебе больно, но я не виноват в этом. — Если бы не ты, я бы никуда не уехал, — язвительным тоном сказал Чармин. — Не смей ко мне подходить. Оставь меня в покое! Дай пройти! — Иди, — сдался я. — Но возвращайся. Не говори, что не вернёшься. — Исчезни из моей жизни, Джек Синдер, — выговорил принц. Испытав вспышку гнева, я намертво вцепился в Чармина, приволакивая его насильно к комоду у стены, раскрывая ящик и принимаясь рыться в тряпье. Я извлёк из-под него две маленькие хрустальные туфельки. — Давай, расколоти их, — велел я, вкладывая туфли в его руки. — Разбей вдребезги нашу сказку, и тогда уходи. Чармин взял обе туфельки в руки, смотря на них с досадой и сожалением. Мне очень хотелось думать, он, как и я вспоминал тысячи мгновений нашей жизни.  Как мы в первый раз танцевали на балу, как он, шокированный моим появлением во дворце, прижал меня к парчовой стенке, заявив, что я как раз тот человек, которого он всегда искал. Как мы, сидя рядом друг с другом, любовались тихим закатом над синеющим морем, ночевали в шалаше, целовались под одеялом в ночлежке, пили горячий чай в церкви, как всматривались в горизонт, стоя на палубе корабля, полные надежд и безграничной радости. Чармин размахнулся и, вкладывая в движение всю горящую в нём злобу, швырнул первую туфельку об пол, разбивая её на мельчайшие осколки. — Нет-нет! — в ужасе воскликнул я, но не успел ничего поделать. Вторая туфелька, рассыпаясь сияющими осколками, разлетелась по полу.  Осознав, что он натворил, я забыл, как дышать. Чёрная, безграничная и ледяная пустота медленно затягивала меня в объятья. Чувство непоправимого, большого горя проникло в моё сердце, заставив его болезненно сжаться.  Это было событие колдовского порядка. Никогда не стал бы я так сожалеть об испорченной обуви. В глубине поступка принца таилось нечто куда большее: в комнате под крышей со звоном хрустальной туфельки разбилось само волшебство нашего существования. Стоило мне пережить наивысшую точку пронизывающей колдовской боли, я почувствовал полное ко всему безразличие. Меня разом покинули силы, и, не пытаясь сопротивляться, я упал на колени перед горкой хрустальных обломков. Принц резким движением схватил куртку с кровати, накидывая её на ходу, и, быстро спустившись по крутой скрипучей лестнице, пропал из виду. Оставшись в одиночестве, я разразился слезами. Потянувшись к осколкам, я осторожно сжал их в руке, поднося к лицу и разглядывая. «Вернись хоть на мгновение, — думал я, хныкая от беспомощности и неведомого мне ранее чувства потери. — Я сумею тебя удержать». Я долго ждал, что он, может быть, одумается и вернётся, но он не приходил и тогда, пребывая словно в тумане, я взял один из крупных осколков и зачем-то проглотил. Мне не было ни больно, ни неприятно, только немного грустно. Я чувствовал, что утомлён произошедшим, и тогда я лёг на пол, свернувшись клубочком вокруг осколков моих туфелек и закрыл глаза. Принц Чармин проснулся рано утром у задней двери моего дома, где просидел весь день и всю ночь, злясь на себя, но чувствуя себя слишком гордым для того, чтобы подняться на чердак, признать, что, несмотря на все «но», он сожалеет о сказанном. Потому что, хоть он и вспылил под напором гнетущих чувств, он всё ещё любил меня так же крепко и горячо, как и два дня назад.  На утро ему стало легче и он понял, что ужасно по мне соскучился и готов как угодно долго умолять о прощении, лишь бы я позволил ему себя обнять. Раздобыв полевых цветов, Чармин взлетел по лестнице на чердак, придумывая на ходу речь, которой он начнёт наше примирение, но, когда он вошёл в комнату, она была пуста. Он заметил солнечный зайчик на полу в углу комнаты. Подойдя ближе, Прекрасный Принц увидел, как на сером полу, мерцая в солнечном луче, таяли в большой луже холодной воды хрустальные льдинки.