«Союз Спасения». Твоя история

      Бал был в самом разгаре, когда Т/и с матерью и тётушкой входили на парадную, освещенную свечами и уставленную лакеями в красных костюмах, лестницу. Всё вокруг сверкало и предвещало хорошее времяпровождение. Из зала доносились нерешительно настраиваемые музыкальные инструменты и первые звуки вальса, в которых потонуло жужжание сотен голосов. Т/и остановилась около огромного зеркала, чтобы поправить причёску; молодой незнакомый ей человек посторонился, восхищённо не сводя с неё глаз и любуясь ею. Туалет и причёска стоили Т/и, казалось, больших трудов, но, вступая в залу в своём белом, воздушном платье, девушка чувствовала лёгкость и свободу.       Внутри Т/и всё трепетало: это был один из её лучших дней. Платье и туфли не теснили, а сидели как влитые, кружева и ленты — всё было на своих местах и красиво. Удивительного цвета волосы, заплетённые в косы, аккуратно лежали на её головке и не выбивались из замысловатой причёски. Нынче Т/и чувствовала, что всё должно быть именно так, и она принимала свою привлекательность; и её алые губы складывалось в улыбку, глаза блестели счастьем, и шаги становились практически невесомыми и грациозными.       Вступив в залу и пожав руку матери, Т/и двинулась к девицам в кисейных платьях, ожидавших приглашение на танец. Девушка не была избалована балами, и не была впервые выезжающей, — но сегодня прибывала в восторге. Она посмотрела на противоположную сторону залы, где собралось всё пёстрое Петербургское общество. А ещё там стоял он. Т/и давно не видела Мишеля Бестужева — наречённого знакомыми её «женихом», и её зоркий глаз тут же приметил, что он тоже смотрит на неё. Ещё при последней их встрече, когда о бале было известно всем, Михаил занял с ней мазурку, и Т/и с замиранием сердца ждала её. Но при первом же туре вальса молодой человек направился к ней и пригласил вальсировать.       — Как хорошо, что вы приехали вовремя, — сказал он, улыбаясь и склонив голову, — а то, что за манера опаздывать.       Она занесла свою крохотную ручку и положила на его плечи. Его рука аккуратно легла на её хрупкую талию. Миниатюрные ножки Т/и тут же задвигались в такт вальса, лёгко неся девушку по кругу. Она с восторгом посмотрела на лицо Мишеля, которое было на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным стыдом резал её сердце.       Во время вальса ничего значительного не было сказано: шёл разговор об общих знакомых, о новых и нашумевших постановках в театре, где играла приезжая из Парижа известная актриса, и о предстоящем рауте у московской княгини. Михаил время от времени шутил, но всё же был необычно холоден по отношению к Т/и. Он рассеянно слушал её ответы и, по большей части, внимательно оглядывал зал поверх её головы, словно ища кого-то знакомого и ожидая кого-то с минуты на минуту.       — Куда отвести вас? — спросил он, когда вальс кончился.       — Отведите меня к maman, — выдохнула чуть закружённая и раскрасневшаяся Т/и.       — Куда прикажете.       Он завальсировал, лавируя между морем кружев, тюля и лент и не зацепив ни за перышко, повернул круто свою даму, и отвёл её к ожидавшей матери. Легко ей поклонившись и поцеловав тыльную сторону руки Т/и, Мишель быстро оглянулся и растворился в толпе; Т/и потеряла его из виду. Ей не нравилась его непонятная для неё тревожность, но, в ожидании мазурки (а она была уверена, что танцует её с ним), весь бал до последней кадрили был для Т/и волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Она не танцевала, только когда чувствовала себя слишком усталою и просила отдыха.       Зазвучали мотивы мазурки, но Михаила рядом не оказалось. Когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу, на Т/и нашла минута отчаяния и ужаса. Странное и тревожное подозрение поднималось у неё в груди. Она оглядывала присутствующих, ища в них знакомое и любимое лицо. И наконец увидела. Михаил, под руку ведя молодую незнакомую ей даму, шёл в круг танцующих. Он на мгновение, казалось, поднял взгляд, который скользнул по Т/и, и она поняла, что он её не заметил. Девушке стало трудно дышать, ей непременно нужно было уйти.       — Где же Бестужев-Рюмин? Помнится, он приглашал тебя на мазурку? — обеспокоенно спросила мать Т/и, всё ещё не замечая, что Мишель собирался танцевать с другой. Тётушка тоже озабоченно поглядела на свою племянницу.       — Ах, мама, оставьте! — тихо ответила ей Т/и и направилась к выходу. Мать пошла за ней, настигнув её у парадной лестницы.       — Что такое, Т/и? Я решительно ничего не понимаю. Ты не танцуешь мазурку?       Т/и опустилась на диван, платье облачком легко у её ног, руки бессильно опустились вдоль тела, сжимая расписной веер. К ним, тихо ступая по ковру, подошла тётушка.       — Он пригласил графиню Р*., она на днях вернулась из Москвы, — она склонилась к племяннице, доверительно сообщив ей эту новость. Мать Т/и предостерегающе посмотрела на тётю. — Разве он не должен был танцевать с тобою?       Губы Т/и предательски дрогнули; она быстро встала.       — Ах, мне всё равно! — отвечала Т/и, дрожащим от слёз голосом.       С того дня все ухаживания Бестужева-Рюмина резко прекратились; Т/и душевно заболела, и было решено уехать за границу, во Францию.

***

      После Франции Т/и с матерью уехали в Польшу к родственникам, и два года жили в Варшаве. Отец оставался в Петербурге, ибо был в должности министра, и неотложные дела не позволяли ему покинуть службу на долгое время. Он изредка приезжал к ним, привозя из столицы новости, и вместе с тем вёл свою работу в Польше.       Пётр Степанович — отец Т/и, был коренным поляком, но уехал в юности сначала во французский пансион, с отличием кончил его, и переехал в Россию, где встретил будущую жену с которой и остался там жить. Но, даже занимая высокий пост в российском обществе, он искренне не любил правительство и императора за их политику в отношении страны и Польши. Мужчина питал патриотическую любовь к родине, ибо та находилась под началом России. И со временем он больше и больше в этом убеждался, а познакомившись в Петербурге с представителем будущих революционеров — Союзом Благоденствия, твёрдо принял решение о борьбе с российской властью. И, связавшись в родной Польше с аналогичными представителями, стал заговорщиком и участником Польской патриотической организации. Он, наперекор матери Т/и, говорившей, что политика — не для женщин, посвящал свою дочь в свои дела. Сама Т/и пробыв во Франции около года, приняла идеи революционеров и решила, что обстановку в России нужно налаживать. И поэтому с энтузиазмом отозвалась на предложение отца помогать ему в налаживании связей между российским Южным обществом и Патриотическим польским.       Её работа была не столь важной и опасной, но ответственной. В деле ей помогал дальний родственник, тоже состоявший в организации, — Якуб. Через него отец присылал ей бумаги из Петербурга, и по большей части она занималась с ними. Все переписки между двумя революционными обществами велись анонимно.       «Из Петербурга (четвёртого числа сего месяца) должен приехать переговорщик и привезти документы, которые нужно передать нашей организации за подписью. Это будет документ, прописывающий взаимные обязанности Польши и России в случае победы Союза. В столице я нахожусь под большим надзором и наблюдением государственных органов: полагаю, кто-то успел доложить об моей деятельности… Посему приехать в Польшу не могу, не вызвав лишних подозрений. Ты должна будешь встретить посла Союза и принять от него бумаги. Сие письмо, в целях своей безопасности, сожги. Приеду в Варшаву, когда в столице станет немного покойней. Не переживайте за меня с матерью. Люблю вас и скучаю по вас, отец.»       Якуб вошёл в отведенный для Т/и кабинет и, выглянув сначала в коридор, закрыл за собою дверь. Т/и сидела за столом и разговаривала с матерью: та уже в который раз просила дочь завязать с политической деятельностью.       — Якуб, какие новости? — воскликнула Т/и, заметив юношу и с радостью прекращая тяжёлый разговор с матерью. — Известно что-то об отце? Он прислал мне недавно письмо.       — Его арестовали российские власти, — угрюмо сказал на ломаном русском Якуб, снимая фуражку и с досадой бросая её на стул у входа. — Забрали прямо со службы. Сейчас допрашивают. Он попросил меня больше не приезжать в Петербург и помочь тебе довести дело здесь.       Т/и слышала, как сидящая рядом мать вздрогнула и всхлипнула, прикрыв рот рукой. Сама же Т/и не шелохнулась. Ей вдруг стало жарко. Она подняла глаза на родственника, на лбу её пролегла озабоченная морщинка.       — Сколько его продержат под арестом? — тихо спросила она, чувствуя, как начинает дрожать её тело.       — Не знаю, — резко махнул головой Якуб и подскочил к окну, саданув по раме рукой.       После этой новости Т/и не находила себе места и пыталась успокоить мать, которая теперь ещё больше боялась за неё и за будущую судьбу отца. Одно было ясно: сейчас многое зависит от Т/и. Она не знала, были ли посвящены в новость об аресте высшие руководители польского общества, и она не знала их имён и каналов связи, чтобы сообщить об этом. В голове же твёрдо стояла установка — сделать то, о чём просил отец.       Ожидая встречи с послом на днях, и прибывая в самых удручающих мыслях и заботах об отце, Т/и днями сидела у фонтана в центре города. Сегодня она ждала Якуба, который направился в главный штаб. Нынче было жарко; мохнатые тучи низко и быстро бежали по небу, и где-то вдалеке раздавались раскаты грома.       — Т/И Петровна! — девушка вздрогнула, услышав своё имя на чистом русском языке. Голос явно не принадлежал Якубу. Она обернулась и заметно побледнела. — Мы давно не виделись! Я думал, вы всё во Франции.       Перед ней стоял он. Михаил Бестужев-Рюмин. Повзрослевший, возмужавший, одетый по последней французской моде, и, видимо, полностью довольный собой. На его лице застыло удивление и нежность.       —  Давно, — согласилась Т/и, и посмотрела на него уже спокойными и глубокими глазами, в которых выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрёк. — И переменились с вами оба во многом!       Он сел возле неё. Она уже думала, что чувства её к нему за эти годы ушли, растворились, словно никогда и не существовали, но давно забытый трепет пробежал по жилам при звуке его голоса.       — Давно ли вы в Варшаве? — спросила она у него, стараясь не высказать своего волнения и оглядываясь вокруг, ожидая Якуба.       — Нет, я приехал по делам, скоро снова возвращаюсь в Малороссию, на службу, — он улыбнулся, разглядывая её лицо. Т/и показалось, что рука его дернулась, словно он хотел накрыть её ладонь.       — Так вы не женились? — зачем-то спросила Т/и и покрылась румянцем.       — Зачем же? — усмехнулся в усы Бестужев и сказал, как что-то обыденное: — Я люблю Вас.       Сердце Т/и болезненно сжалось, воспоминания о безжалостном поступке Мишеля всплыли в голове. Но почему же он смотрит на неё с такой же любовью, как когда-то раньше? И какая бы горесть не лежала у Т/и на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль, в те минуты всё рассеялось и на душе стало спокойно.       Гроза приближалась.       — Скажи мне, — прошептала Т/и, собираясь уходить подальше от этого молодого человека, вызывающего в ней столько противоречивых чувств. Лицо её выразило глубокое отчаяние, на глазах появились слёзы, — тебе очень весело было мучить меня, юную девушку тогда, в Петербурге и теперь?.. Я бы должна тебя ненавидеть, Мишель. Ведь ты ничего не дал мне, кроме страданий…       Матери, убитой горем из-за ареста мужа, Т/и не рассказала об этой волнующей встрече и надеялась, что больше никогда не встретит Мишеля.

***

      Само польское общество было организовано с целью восстановления национальной независимости Польши. Членами организации были в основном офицеры, но всё велось анонимно. Радикальные члены Патриотического общества, как и отец Т/и, выступали за социальные реформы, стремились установить контакт с горожанами, интеллигенцией и Южным обществом в России.       Через пару дней состоялась встреча с послом. Волнение с самого утра словно парализовало Т/и, она понимала, что документы, переданные послом, будут иметь большую ценность для обеих сторон. И ей нужно было принять ответственность на себя, сохранить бумаги, а после передать центральному польскому руководству. К вечеру Якуб, связавшись где-то с русским переговорщиком, должен был привести его к ним в дом, а затем отнести полученные документы в главное управление.       Т/и ждала их в своём кабинете и начинала беспокоиться: Якуб опаздывал, и к назначенному часу их не было. «Что если и их арестовали?» думала она, но тут же прочь отгоняла эти мысли, и ходила по комнате, стараясь переключить своё внимание на что-то ещё. Мысли, как назло, крутились только об отце.       — Мы пришли, — уведомил её знакомый голос, когда дверь, наконец, открылась. Т/и застыла посреди комнаты. За спиной у Якуба стоял решительный Бестужев. — Мне нельзя присутствовать при передаче, я буду за дверью.       Он оставил их одних. Мишель сжал кулаки и челюсти, по его лицу пробежала тень сомнения, затем он нахмурился и с какой-то отчаянной злобой спросил её:       — Вы?       — Я, — спокойно ответила Т/и, удивлённо разглядывая его.       — Зачем вы ввязываетесь в это дело? — заговорил он по-французски, подойдя к ней ближе и гремя военными ботинками по паркету. Его взгляд был колюч и решителен. — Вы — женщина!       — Приятно, что вы видите это, — отвечала ему Т/и, тоже перейдя на французский. — И не ваше дело, посол, думать о том, чем я занимаюсь.       — Ваш отец под арестом! — воскликнул Михаил, схватив за руку Т/и и притянув её к себе. Теперь в его взгляде было какое-то отчаяние и то, чего Т/и не могла понять. — Зачем вы подвергаете себя такой опасности?       — Именно поэтому. И я занимаюсь тем же, чем и вы, — вскинув подбородок заметила она, но почувствовала как к горлу подступает неприятный комок: напоминание об аресте отца всегда делало её состояние шатким. Она не выдержала его взгляда и отвернулась, тихо сказав: — Просто отдайте бумаги и уходите.       Она слышала, как тяжело дышит Бестужев, чувствовала его пытливый взгляд на себе, но не могла понять, почему он так сильно взволнован.       — Не бойтесь, Мишель, если меня арестуют, я не выдам вашего имени…       — Что вы такое говорите! — горячо зашептал он, поднося её ладонь к своим губам. Его злость мигом исчезла. — Я не этого боюсь… Вам здесь не место, Т/и Петровна. Не смотрите на меня так, я не говорю, что это из-за того, что вы женщина. Я предупреждаю вас и боюсь за вас: и в Польше, и в России идут аресты, императору уже известно многое о нашем обществе.       Т/и, тяжело дыша, отстранилась от него, холодно повторив свою просьбу:       — Просто отдайте бумаги и уходите.       Бестужев вытащил из папки какие-то документы и пренебрежительно скинул их на письменный стол, не сводя глаз с девушки. Банка с чернилами громко звякнула. Юноша переменился и, вытянувшись по-военному, сухо начал изъяснять ей суть документа.       Слушая, Т/и подошла к окну, вглядываясь в сумерки ночи. Она чувствовала: дальше будет ещё тяжелее. Когда он кончил, Т/и не поворачиваясь сказала:       — Если это всё, нам можно расклиниться.       Но он не ушёл. Она слышала его тихие шаги, он подошёл к ней со спины и положил ладонь на её плечо. Т/и вздрогнула и обернулась к нему. Он испугался: на лице её застыло отчаяние, женский страх и нежность. Она склонилась к нему и опустила голову на его грудь. Они простояли так долго; наконец губы их сблизились и слились в жаркий, упоительный поцелуй; её руки были холодны как лёд, голова горела.       — Если всё закончится удачно… — тихо начал Бестужев, но Т/и не дала ему договорить, отчаянно замотав головой и позвав Якуба. — Я люблю вас…       — Уходите, — умоляюще сказала Т/и, голова её шла кругом.

***

      Она написала ему письмо, которое он прочёл почти перед самой своей смертью. И он был рад, что она — его любимая женщина — осталась жива. И он был зол на себя за то, что не смог её тогда осчастливить. «Я пишу к вам в полной уверенности, что нам не суждено больше встретиться. Судьба моя столкнула меня с вами два раза; и моё сердце не вынесло этого испытания. Я была для вас лишь вещью, ничего не стоящим предметом. Но и вы были несчастлив. От того я люблю вас и буду любить, и моя нежность всегда будет с вами. Мне было горько…»       На допросе о своих связах с польским обществом он не выдал её имени.