***
От летнего зноя и жары спасением оказался сад. Две девушки, засидевшись за чтением в тени деревьев, совсем не заметили приблизившегося время обеда. Теперь, погоняемые тем дневным самочувствием, когда хочется прилечь и отдохнуть, перед этим сытно поевши, они возвращались домой. Т/и первая вскинула голову и сквозь низкие ветки вишни заметила у подъезда дома знакомую бричку. Извозчик на ней, устало понурив плечи от палящего солнца, сидел на козлах и кого-то ожидал. Вслед за Т/и, выходя из сада, бричку заметила и Мария. — Ах, это снова он! — воскликнула она и прибавила шаг. Дремоту тут же сняло, как рукой. Девушки уже поднимались по лестнице, придерживая лёгкие платьица, когда из дверей, чуть ни сбив их с ног, вышел господин в чёрном сюртуке. Он на мгновение замер, окинув Т/и и Марию холодным взглядом, дряхлые щёки его дёрнулись, маленький рот брюзгливо скривился, словно мужчина хотел сказать что-то неприятное, но, тут же изменившись, господин скупо кивнул, ловко сбежал с парадной, сел в свою бричку и, стукнув заснувшего извозчика по спине, велел быстрее ехать. Девушки, переглянувшись, зашли в дом. Приход этого господина в чёрном сюртуке никогда не сулил ничего хорошего. И теперь, войдя в скромную гостиную, Т/и увидела мать, лежащую на диване. Её пухлые плечи подрагивали от рыданий, платком она закрывала своё покрасневшее лицо. Перед нею, возмущённо взмахивая руками, расхаживал Пётр Осипович — верный друг семьи, который всегда был рядом, и которому всегда были рады в доме. — Ну же, графинюшка, прекратите плакать, всё образуется! — восклицал он, на мгновение останавливаясь перед унылой фигурой женщины. —Уже ничего не исправить, — всхлиповала она, и новые рыдания содрагали её грудь. Пётр Осипович, заслышав шаги девушек, обернулся и поспешил к ним, радуясь появившейся подмоге. Он взял их за руки, усадил рядом с матерью на диваны и беспомощно махнул в её сторону рукой, мол «успокойте её». Т/и тихо подала женщине стакан с водой, а старшая сестра тем временем поинтересовалась, чем же в этот раз ознаменовался приход господина в чёрном сюртуке. Пётр Осипович фыркнул, в молчании прошёлся пару раз по комнате, а затем, закинув ногу на ногу, уселся в кресло. Лицо его выражало полное неудовольствие, хотя, как знала Т/и, проблемы их семьи совершенно его не касались, но мужчина всегда заявлял, что волнуется за их семью больше, чем за самого себя. Истинной же причиной его волнений служила его любовь к графине, в которую он влюбился ещё по юности, но которая так и не обратила на него внимания в виду их разницы в возрасте. Мать девушек была многим старше Петра Осиповича. — Этот господин, — начал он пренебрежительно, — заявился с угрозами. Он собирается обратиться в суд по вашему наследственному делу и остаётся в полной уверенности, что выиграет процесс. — Правда же на нашей стороне, — заявила Мария, но голос её прозвучал вовсе неуверенно. Мать девушек, выпив стакан воды, начала успокаиваться. Оттолкнув от себя руку Т/и, она выпрямилась и угрюмо заявила: — Может быть и на нашей. Но у этого чёрта (она всегда называла так господина в чёрном сюртуке) есть большие связи и он имеет хорошее положение в обществе. Бесспорно судьи послушают лишь его одного, а не какую-то бедную графиню-вдову без гроша за душой и двумя незамужними дочерьми! Графиня была права, и все, понимая это, замолчали, тревожно погрузившись в совсем нерадостные мысли. После смерти отца Т/и, за доходы его и деньги начался тяжёлый процесс. При жизни отец был женат два раза, и от первого брака остался у него сын — тот самый господин в чёрном сюртуке. Мать девушки, графиня — вторая жена его — не полюбила пасынка, да и сам сын этот после гимназии, в которую некогда определил его отец, начал самостоятельную жизнь и вплоть до смерти отца ноги своей в их доме не показывал и писем никогда не писал. Но, узнав, что отец его лежит на смертном одре, тут же объявился за наследством, претендуя не на часть его, как было положено, а на всё сразу. Надо сказать, что сын этот был очень влиятельной фигурой в обществе и занимался то-ли министерскими, то-ли чиновническими делами, посему связей имел много и с бумагами умел обращаться. Дело о завещании приняло крутой оборот, и все, доверяя поголовно этому господину, не осмеливались оспаривать его права, оставляя Т/и, сестру и мать буквально без денег и крыши над головами. Пётр Осипович вдруг громко хлопнул в ладоши, довольно крякнув и приняв самый торжествующий вид. Графиня и сёстры изумлённо вскинули к нему головы. — Думаю, всё выйдет как нельзя лучше, дамы! — Пётр Осипович поднялся и, не изменяя своей привычке, принялся ходить по комнате, полностью игнорируя встревоженные взгляды женщин. Мысль, что он сможет помочь графине, согревала его душу, и он, стараясь не быть слишком напыщенным, продолжал: —Да-да, победа будет на нашей стороне. Вернее, я хотел сказать, на вашей, графиня. Конечно, ваш пасынок очень умён и, известно всем, занимает место далеко не последнее при свете. Но что если на нашей стороне будет кто-то сильнее и разборчивее его?.. — Куда вы клоните? — спросила Т/и, нахмурив брови и переглянувшись с сестрой, по выражению лица которой можно было также ясно видеть, что она не понимает о чём говорит мужчина. — У нас нет таких знакомых... — Извольте, вы ошибаетесь. Возможно, сейчас нет... — Он остановился, сверкнул глазами и поднял вверх указательный палец. — Но будут. У меня есть некие связи в государственном управлении и я знаю одного прекраснейшего человека, который, полагаю, будет совсем не против помочь нам в этом непростом деле. — О ком вы говорите? — О губернаторе нашем, Михаиле Милорадовиче. Графиня охнула, а сёстры лишь сомнительно переглянулись. Пётр Осипович был представлен графу Милорадовичу однажды в старые-добрые времена, и пару раз даже встречался с ним на светских раутах (это мужчина поведал с особой гордостью) и нашёл в нём человека справедливого и хорошего. Он ничуть не сомневался, что граф непременно поможет им в судебном деле. Также друг семьи рассказал, что вспомнил он о губернаторе из-за грядущего бала. Бал давался у княгини Р., и все, несомненно, были приглашены. Граф Милорадович тоже собирался присутствовать. «Идеальнее и места нельзя придумать, чтобы встретиться с ним и попросить его протекции в вашем деле», заявил Пётр Осипович, и всем, за неимением лучшего варианта, пришлось с ним согласиться. Бал должен был состояться через неделю. В тот вечер Т/и осталось дома. На бал поехала графиня и Мария. Девушка блуждала по дому в тревожном ожидании: от губернатора зависела вся их дальнейшая судьба. Сидя в тёмной гостиной, ей то и дело слышались ржание коней и стук колёс брички, но всё то было лишь обманом слуха. Наконец, в четвёртом часу утра, когда небо приняло желтовато-молочный оттенок, а соловьи громче запели свои трели, к парадной подъехала наёмная бричка. Т/и вышла встретить матушку и сестру. Графиня, устало потирая руки, качнула головой и прошла мимо, ни промолвив ни слова. Следом за ней вышла Мария, разгорячённая и счастливая. Было видно, что балами она жила. — Что, как прошло? — спросила Т/и, стоило всем войти в дом. Её нетерпение наконец прорвалось наружу, и молчание матери волновало душу. Она схватила сестру за руку, умоляя рассказать ей, что было нынче на бале. — Ну же, Мария, не молчи... Мария сверкнула на Т/и глазами, подождала, когда графиня уйдёт почивать, и, стянув со своих грациозных рук перчатки и устало прикрыв глаза, повалилась на диван. Т/и села у её ног. — Ты не представляешь, как мне было стыдно, — промолвила Мария, качая головой. — За нас и за мать. Мне не понравилось, что пришлось кому-то кланяться, просить о помощи, а ещё граф... — Милая Мари, ты же знаешь, что без его помощи нам ничего бы не удалось сделать. — Промолвила Т/и, и с опаской поглядев на сестру, неуверенно добавила: — Что он? — Мне показалось, что он слушал нас только из-за того, что матушка наша от него ни на шаг не отставала. Какое это было унижение!.. По-моему, ему нет до нас никакого дела. У него невероятно гордое лицо, он слушал нас весьма неохотно. В общем, очень неприятная личность. — Может тебе только так показалось, Мари? Никогда не слышала, чтобы о графе говорили как о столь неприятном человеке... — Думаю, потому, что все боятся сказать о нём в невыгодном для него свете. На него и глаза поднять страшно, смотрит, словно в душу, кажется, что все твои проступки знает. И он так долго молчал после матушкиной истории, что принять его можно было лишь за очень скупого человека... — Что же, что же он вам после сказал? — взволнованно спросила Т/и, сильнее обхватывая ноги сестры.***
Т/и стояла в просторном и светлом кабинете, оформленном по последнему европейскому стилю. Обстановка свидетельствовала об аккуратности человека, которому этот кабинет принадлежал. На дубовом тёмном столе ровными стопками лежали документы и папки, заточенные гусиные перья стояли в подставке, чернильница была бережно закрыта. На противоположной стороне от окна стоял шкап с книгами, и, как Т/и успела рассмотреть, вмещал в себя собрания на самых разных языках: тут были и романы на французском, и книги немецких философов и английских поэтов. Размеренно отмеряли время большие маятниковые часы, циферблат которых был украшен серебристым вензелем. Девушка в мыслях успевала посетовать на свою матушку и сестру. На днях им пришло письмо от генерал-губернатора, в котором он в самой вежливой форме просил о их визите, дабы обсудить дело о насладстве. Графине после бала поплохело (у неё случился удар, как она поминутно говорила; хотя это был вовсе не он) и до сих пор она не выходила из своих комнат, и очень ужаснулась, когда узнала, что нужно будет снова предстать перед графом Милорадовичем. Страх её, доселе не существовавший, появился после укора Марии, которая не переставая твердила матушке, что просить покровительства графа было самым наихудшим позором. Сама Мария ехать к Милорадовичу отказалась, сославшись на то, что ничего не понимает в этих делах, да и мать оставлять одну не хотелось. Т/и с ужасом понимала, что надежда пала на неё одну. Теперь она стояла в кабинете генерал-губернатора, вспоминая, какие нелестные отзывы о нём она слышала от своей сестры. Граф представлялся ей суровым и гордым человеком, с внешностью холодной, человеком, под взглядом которого невольно начнёшь робеть. Но иного выхода у Т/и не было: если бы не помощь Михаила Милорадовича, то семья её могла потерять любую надежду выиграть в суде хотя бы копейку из завещания покойного их отца. Пребывая в своих мыслях, девушка не услышала, как за дверью раздались тяжёлые мужские шаги и позвякивание шпор. — Прошу у вас прощения, Т/и Сергеевна, что заставил вас ждать меня столь долго. В кабинет вошёл мужчина средних лет с безупречной военной выправкой и гордо вскинутой головою, которую едва тронула седина. Он, заметив стушевшийся и растерявшийся взгляд Т/и, одобряюще улыбнулся, и голубые глаза его тут же сверкнули некой добротой. Девушка, опомнившись, поклонилась генерал-губернатору: его мягкая улыбка придала ей смелости и уверенности. — Рада, что мне удалось представиться вам, Михаил Андреевич. Мы с матушкой вам безмерно благодарны за то покровительство, которое вы нам оказываете... — Полно, Т/и Сергеевна. Я всего-лишь ваш адвокат, но постараюсь сделать всё зависящее от меня в самом лучшем виде. — Граф почтительно поклонился, и тут же приняв вид человека обеспокоенного, близко к сердцу принимающего чужие переживания, спросил: — Как сейчас ваша матушка? — Она больна. С ней случился удар... — Т/и чуть замялась. — Боюсь, мне придётся быть за неё. Граф, внимательно слушая её, прошёл к столу, снял белые перчатки и, подхватив какие-то папки со стола, снова улыбнулся. — Очень надеюсь, что ей скоро полегчает, особенно, когда ваше дело примет желательный оборот. — Подумав с минуту и окинув тонкий стан Т/и, а затем взглянув в широкие окна, он сказал: — А не желаете ли вы провести беседу на воздухе? Сегодня чудесная погода, негоже сидеть в душных комнатах. Они сидели в летней беседке. Погода на улице в самом деле стояла великолепная и свежая, по-настоящему теплая. Граф с важностью и уверенностью в голосе объяснял девушке все пункты, открывал папку за папкой, поминутно подсовывая Т/и под руку бумаги для подписи. Поначалу присутствие мужчины и предубеждение насчёт его личности смущали Т/и, она боялась задать вопрос и тем самым показать своё невежество и неосведомлённость в деле, боялась вскинуть голову и лишний раз пошевелиться. Ей казалось, что сделай она неправильный жест — Михаил Андреевич тут же откажет её семье в своей протекции. Конечно, она понимала, что это вздор, но деться от чувства скованности никуда не могла. — Я знал вашего отца, — вдруг сказал мужчина, аккуртно сложив все бумаги в одну папку. Он задумался и, закусив губы, смотрел на документы. — Мы вместе ходили в итальянский поход под руководством Suvoroff (он произнёс имя полководца на французский манер, делая особенное ударение на последнем слоге) . Когда ваша матушка нынче подошла ко мне на балу с вашей сестрой, и когда мне представили их фамилию, в моей голове нашёлся слабый отклик чего-то знакомого. Я не сразу вспомнил, чьей вдовой ваша матушка является... Не буду лукавить, но с вашим отцом мне удалось весьма приятно пообщаться. Он был очень достойным человеком. Потом, к глубочайшему моему сожалению, пути наши совсем разошлись, да и я позабыл всё прошлое. Ей льстило то, как о её отце отзывался Михаил Андреевич. Т/и горячо любила своего родителя, и его смерть стала для неё большой утратой. — Отец почти никогда не рассказывал нам о походах и о войне, — пожала она плечами, — говорил, что нам, девчонкам, это слушать нельзя, не наше женское дело. А меня, если честно, всегда это интересовало. — Вам, Т/и Сергеевна, в любое время открыты двери моего дома. Я буду рад, если вы примите моё приглашение посмотреть на ордена и боевые награды, — усмехнулся мужчина, оголив свои белоснежные зубы. Смех у него был густой и, против слов Марии, которая увидела в графе мужчину сурового, в его голосе не слышалось ни толики холода или отстранённости. В такие моменты Михаил Андреевич имел открытое, обыкновенно веселое лицо. — Что я вижу, Т/и Сергеевна: вы наконец-то улыбнулись! Т/и и правда улыбнулась, почувствовав здесь, посреди зелени на свежем воздухе, спокойствие. Граф уже не так смущал её своим присутствием. — Chérie (фр.: милая) Т/и Сергеевна, если вы переживаете о деле, то прошу вас об том не думать. Поверьте, что я сделаю всё, что могу, чтобы дело ваше разрешилось наилучшим образом. — Он склонил голову на бок и, улыбаясь одной стороной губ, пристально посмотрел на девушку. — Ваша улыбка — это прелестное украшение. Я слышал о вашей славной красоте. Да-да, поверьте, о ней немало толков ходит в свете, а свет наш петербургский, как известно, охотник до красавец. Так что, прошу вас, улыбайтесь чаще, украсьте наш бренный мир... Он запнулся, почувствовав, что сказал слишком много. Их встречи всё чаще не ограничивались одним лишь обсуждением судебного процесса, между молодой девушкой и мужчиной вдруг, незаметно для них самих, образовалась тесная дружба, высокая связь. Связь тёплая, доверительная, та, которая появляется у людей очень близких душою; и в этот момент словно сами небеса предначерчивали эту встречу. Михаил Милорадович, видя Т/и, чувствовал, как всё его существо оживает, он не казался себе более скучным, в жилах его бурлила прежняя моложавость; а эта юная девушка неожиданно скрашивала его кабинетные дни; всё, о чём она говорила, было мило и ясно; всё, на что она смотрела и чего касалась хрупкими пальчиками, тут же преобретало благославление. Для Т/и генерал-губернатор стал человеком, которым она не переставала восхищаться. Она привязалась к нему, с восторгом слушала его речи, стараясь не казаться слишком глупой и юной для них, ловила каждое его слово. Она чувствовала, что мужчина видит её равной себе, и это ей безмерно льстило. Но, несмотря на крепкую привязанность к нему и всю нежность юного сердца, она втайне потешалась над графом. Т/и была далеко не глупа и скоро заметила, как её присутствие радует Михаила Андреевича, какими внимательными глазами он оглядывает её, стоит ей только отвернуться. От этих жестов с его стороны она чувствовала трепет, и это новое чувство радовало её, но ровно так же и пугало. Она всё чаще вспоминала сцену, произошедшую вскоре, как дело в суде приняло благоприятный для их семьи оборот. Она тогда сидела на террасе. Господин в сюртуке, снова явившийся к ним на порог, возмущенный, чувствующий, что его победа в процессе теперь не была столь явной, уже было собирался уходить, но вдруг остановился. Половица под ним скрипнула, привлекая внимание Т/и, которая была уверена, что мужчина уходит. Она вскинула голову. С улыбкой неприятной, ещё больше портящей его лицо, господин, стискивая в своих худых пальцах трость с золотым набалдашником, медленно обернулся. — Т/и Сергеевна, — начал он, двигаясь к ней, как хищник, подступающий к своей жертве, — уверены ли вы сами, что граф помогает вам лишь по своей обязанности, а не влечению к вам? Т/и почувствовала как против своей же воли вспыхнула. Мужчина, заметив в ней этакую перемену, довольно оскалил зубы и цокнул. — Ба! Да наш старый граф влюблён. Скажите на милость: а не сговорились ли вы со своей матушкой, дабы его охомутать вашей молодостью и свежестью, вскружить голову мужчине в летах, чтобы он не мог отказать от помощи бедным сёстрам и вдове. А? Чувство гнева поднималось глубоко где-то в груди Т/и, она дышала часто и прерывисто, в глазах темнело, голова кружилась, ей казалось, что вся кровь закипает в её жилах. Она смотрела в нахально насмехающееся над ней лицо, чувствуя, как ненавидит этого человека с каждым мгновением всё больше. — Замолчите! — воскликнула она, вскочив с кресла и уронив кружку с чаем, что стояла на самом краю столика. — Вы несёте чепуху и клевету. Как вы смеете такое говорить, да ещё в доме своего покойного отца? Ступайте отсюда, сейчас же! Мужчина медлил. Ядовито скривив свои тонкие губы, он покачал головою. Он ничуть не оскорбился тем, что его выставляют прочь. Напротив, гнев юной сводной сестры веселил его, он понимал, что едва ли не нашёл её больное место. Неожиданно для Т/и, еле сдерживающейся от бушевавшего в ней чувства, господин в сюртуке рассмеялся: звонко и издевательски. С той же неприятной физиономией он, поклонившись, наконец удалился.***
Процесс закончился самым лучшим образом; всё наследство покойного отца вернулось во владения семьи Т/и. Мать разом вылечилась от удара. Все прекрасно понимали, если бы не помощь графа — дело было бы явно не на их стороне. Дома матушка называла Михаила Андреевича спасителем и благодетелем, рассказывала каждому заезжавшему в поместье гостю какой это прекрасный человек — генерал-губернатор Петербурга! Ему преподносились почести, и даже Мария стала как-то мягче в отношении к нему, хотя, по непонятным для Т/и причинами, не любила слушать о нём разговоры. Как и в первую их встречу, Т/и и Михаил Милорадович шли рука об руку по парку, разбитому вокруг дома графа. Летнее цветение заканчивало свою пору, уже изредка ветки деревьев покачивались от прохладного ветра, несущего людям напоминание о приближающейся дождливой осени. Т/и не могла остановиться в благодарностях и признательности графу, и всё беспрестанно передавала ему поклоны от матери. Граф же шёл с видом чуть напыщенным, но на лице его появилось доселе неизвестное выражение. Он всё что-то говорил о деле, но с каждым своим словом морщился так, словно сказанным собою был недоволен, словно он говорил вовсе не то, о чём думал. Граф пересиливал себя, хотел что-то сказать, но нужные слова никак не шли с языка; только неимоверно билось сердце и тело дрожало, как осиновый лист. И Т/и чувствовала, что у родной души её — у графа — в те минуты происходит что-то очень высокое, таинственное, — прежняя строгость и уверенность графа исчезли, в нём происходило то, что так пугало её и притягивало, когда она ловила вдруг внимательные взгляды мужчины, слышала его мягкие комплименты или чувствовала невольное прикосновение. И, пугаясь этих перемен в Михаиле Андреевиче, девушка не переставая говорила то о деле, то о благодарности, и, казалось, что ей был страшен тот момент, который непременно настанет. Лицо графа вдруг изменилось, он мотнул головою и остановился, взяв в порыве руку Т/и. — Т/и Сергеевна, — воскликнул он в волнении, какого он раньше никогда не чувствовал. Т/и смотрела на пылкое лицо графа, чувствовала, как тело его трясёт от волнения, и на глазах её невольно хотели выступить слёзы. Они оба чувствовали, что момент, дремавший с самой их первой встречи, наконец просыпается. На тропинке, которая вела из усадьбы, показался молодой адъютант. Он было, замялся, увидев своего начальника с дамою, но, полагая, что его послание куда важнее, остался на месте и, прочистив горло, громко доложил: — Михаил Андреевич, вас вызывает к себе К***. Это касается дел во Франции. Момент вдруг исчез. Улетел, как испуганная птичка. На лице у Т/и появилась прежняя потешная улыбка, свойственная всем молодым людям, ещё не испытавшим сильную любовь к человеку, и в душе её воцарилось спокойствие: она поняла, что граф не сказал чего-то важного, не сказал того, что безмолвно струилось меж ними на протяжении всех дней, и что теперь её жизнь не изменится. Михаил Милорадович напротив был удручен и расстроен. Он прикрыл глаза, побледнел, затем лицо его покрылось красными пятнами, казалось, он не знал, куда себя деть. Граф, медленно опуская руку девушки, поглядел в её глаза: как она была мила в то утро!..«Я стар для вас и глуп, — писал он спустя время, — но вы, вы будьте же счастливой. Вы вошли в мою жизнь светом, светом в ней навсегда и останетесь!.. Ваш покорный и верный друг, Михаил Милорадович»
***
Т/и, пробираясь сквозь люд, во все глаза смотрела на площадь. К каре восставших подъехал всадник — генерал. Он, осматривая солдат, достал из ножен своих золотой клинок и, не прикладывая больших усилий, чтобы его было слышно, обратился к выстроившимся. Выстрел. Ранение штыком. Т/и дрогнула, видя раненое грузное тело, норовившие свалиться с седла. На белом снегу появилась кровь. Тихо вскрикнув от ужаса, девушка упала без чувств. Все так же летали снежинки. Но искренней любви больше не было.