«Союз Спасения». Твоя история

      Т/и, пугаясь тревожного сна, вскочила на кровати, жадно глотая ртом воздух и с паникой вглядываясь в зияющую темноту. Она чувствовала, как по спине её льётся холодный, скользкий пот, а сердце было готово вырваться из груди. Глаза её блуждали по комнате, пока не замерли на небольшой колыбельной, стоявшей в нескольких шагах от ложи. Девушка, поправляя мокрую, прилипшую к спине рубаху и одёргивая тяжёлый полог кровати, ступила босиком на холодный пол и тихо подошла к колыбельной, с волнением стараясь разглядеть в многочисленных одеялах и перинах личико ребёнка. Когда пальцы Т/и отогнули краешек тёплой ткани, а пухленькие щёчки и приоткрытый ротик сына открылись её взору, она облегченно выдохнула. Прислушиваясь к ровному сопению ребёнка, Т/и чувствовала, как страшное сновидение начинало забываться, но в груди на месте ужаса появлялось более сильное чувство — решимость. Взглянув с опаской на светлевшую в сумерках дверь, которая вела в покои супруга, девушка осторожно поднялась и прислушилась: за стеной глухо слышался мужской раскатистый храп. Проворно нагнувшись к ребёнку и оставив на его бархатном лбу нежный, полный материнской любви, поцелуй, Т/и поспешила выйти из комнаты. Быстрее, быстрее, по тёмным пролётам, ступенька за ступенькой гнали её мысли.       Вбегая в парадную, освещённую несколькими догорающими свечами, она тихо окликнула служанку. Заспанное лицо той выглянуло из коморки, в трясущихся руках служанка держала зажженную лучину и несколько мгновений, словно не признавая свою госпожу, стояла без движения.       — Марфа! — снова окликнула её Т/и, — подай же мне моё платье. Скорее же, скорее!       Спохватившись и поклонившись, Марфа побежала выполнять приказ. Т/и обернулась к позолоченному зеркалу, в отражении заметив свой лихорадочный блеск широко распахнутых глаз (быть может это была игра света свечей?), пылающие щёки, раздутые от быстрого дыхания ноздри, мокрый, словно от лихорадки, лоб. Ей даже стало забавно от самой себя: выглядела, как молодая кокетка, право слово!.. А в то время у неё уже был супруг и сын. Отбрасывая мысли о семье, мысли, которые могли отговорить её от намерения, она взялась за гребень и наспех собрала завитые локоны в высокую причёску. Одна непослушная прядка выбилась и мягко легла ей на щёку, но к тому времени служанка вынесла платье, и поправлять неаккуратности было некогда. «Тем более, — думала Т/и, — кто меня увидет?»       — Madame, — осторожно начала служанка, помогая девушке завязывать шнуровку на рукавах, — что мне сказать господину Панину, если он проснётся?       — Я вернусь раньше того времени, — ответила Т/и, меньше всего думая в тот момент о своём супруге. — Подай мне плащ. Нет-нет, тот, чёрный: не хочу, чтобы меня кто-то видел.       Не давая служанке времени сказать или спросить что-либо ещё, Т/и, придерживая в одной руке подол платья, а в другой фонарь, выбежала на улицу. Карета, поданная тайно, уже стояла за поворотом, обвитой плющом, изгороди и дожидалась её, кучер с опаской посматривал по сторонам, сгорбившись на козлах, как ворон; лошадь нетерпеливо била копытом по мостовой, и этот стук в ночной тиши казался оглушительным. Т/и, накинув на голову капюшон, короткими, но быстрыми шагами подбежала к экипажу и, оглянувшись на тонувшую в сумерках и предрассветном тумане улицу, села внутрь.       Переводя дыхание и развязывая тугие верёвки плаща, она жадно смотрела в окно, словно вот-вот должен был появиться пункт назначения. Т/и знала, что её поступок безрассуден, но ничего не могла с собой поделать: ей было необходимо увидеть его, и плевать она хотела на супруга и пересуды общества. Её хрупкие пальчики, обтянутые лайковой перчаткой, нащупали в кошеле небольшой подарок. Пухлые губы девушки тут же растянулись в улыбке: ей было за счастье подарить человеку, к которому она так спешила, эту вещицу, отныне связывающую и личную только для них двоих.       Перед тем, как экипаж остановился, Т/и заметила мелькнувший в окне свет фонаря, который выхватывал взволнованные черты молодого человека, уверенно державшего его над своей головой и освещая кучеру дорогу к подъезду. Т/и, вдруг совершенно неожиданно для себя разволновавшись, соскочила на брусчатку и тут же попала в крепкие объятия. Её всю окутал запах шампанского, и чего-то пряного, девушка прижалась щекой к мундиру на широкой груди мужчины.       — Serge! — Это восклицание невольно вырвалось из её груди, она подняла голову, встречаясь с мягким взглядом молодого человека. Тот сильнее прижал её к себе, сухими губами прикоснулся к её мокрому лбу.       — Mon cher, ты вся горишь!.. — Он отдал фонарь кому-то у себя за спиной, взяв двумя руками лицо девушки и с заметным волнением оглядывая его.       — Это ничего, — шепча, отвечала Т/и, прикрывая глаза и ласкаясь к его нежной ладони, — это пустяки. Я так боялась, что я не успею, что что-нибудь пойдёт не так и я тебя не увижу… — Она вновь открыла глаза, взгляд которых так всегда пленил и поражал Муравьёва-Апостола. Он разглядел в них слёзы и, виня себя за то, что этой девушке пришлось пережить столько мук из-за него, он хотел было озвучить эти мысли, но Т/и по обыкновению его перебила: —Поцелуй меня, прошу тебя.       Он повиновался её тихому и умоляющему голосу. Она словно была погибающим в пустыне путником, который так жаждал глотка воды. Сергей чувствовал, как горели губы Т/и — она была больна…       — Пойдём, — тихо, но твёрдо сказал он ей, — сядем в карету. Мы довольно тут уже стоим, нас могут заметить.       На мгновение личико Т/и исказилось недовольной и обидчивой гримаской, но тут же смягчилось.       — Ты всегда был слишком осторожен, Серж, — проронила она, когда они сели в экипаж. Тело её содрогалось, словно от холода, и молодой подполковник, пропуская её язвительные слова в свой адрес, взял руки девушки в свои ладони и поднёс к губам, стараясь хоть немного согреть их своим горячим дыханием. — Он так похож на тебя…       Высвободив свои руки, Т/и выудила из кошеля приготовленный для Сергея подарок. Крепко сжимая миниатюрный портрет сына, написанный на слоновой кости с вензелями, она протянула его молодому человеку. Сергей, приняв подарок, поднёс портрет к полоске молочного лунного света, падавшего из окна. Пару мгновений он не знал, что сказать: лицо младенца однозначно было его копией.       — Я хотела, чтобы он был всегда с тобой, — робко произнесла Т/и, прижимаясь щекой к своим мехам на горжетке и тоже не в силах отвести взгляд от портрета сына, который в то время, вероятнее всего, сладко посапывал в своей колыбеле.       — Вы всегда со мной, — мягко ответил Муравьёв-Апостол, пряча портрет сына за пазуху. Он внимательно посмотрел на Т/и, которую по-настоящему любил, стараясь запомнить каждую черточку её лица, блеск больших глаз, отвёл спадавшую на её щёку завитую прядку блестящих волос. Т/и смотрела на него с видимым обожанием, преданно, и от того Сергею труднее давались слова, они всё застревали у него в горле, и он долго не мог начать говорить. — Т/и, я желаю, чтобы этот мальчик вырос достойным человеком, чтобы ты сама жила счастливо. Я знаю, что я больше не вернусь. Подожди, — воскликнул он, когда увидел, что молодая Панина собирается его перебить: — Я чувствую это, понимаешь? Там на юге я и останусь… В Петербурге уже начинаются аресты.       Алый ротик девушки приоткрылся, из уголка глаза покатилась слеза: конечно, она всё понимала. И мучительно ноющая боль разлилась у неё в груди. «Отчего же так больно? — думала она, — Я же знала, что этим всё кончится, что он уедет в полк. Я была настроена…» Но сердце изнывало, и она надеялась, что слёзы её женской слабости не были видны Сергею в темноте экипажа. Она нащупала его руки, схватилась за них, словно за единственное спасение, стараясь зацепиться за него, стать с молодым человеком единым целым. Муравьёв-Апостол, замолчав, прильнул к её горящему лбу, чувствуя, как щиплет нос. Она хваталась за его мундир, её руки зарывались в его волосах, проводили по скулам.       — Сергей Иванович, — тихий и надрывный мужской шёпот послышался за дверью, на улице, — Сергей Иванович, вам пора!       Т/и отпрянула от подполковника, с удивлением заметив, что начало светать. Её глаза в испуге распахнулись, она неверяще смотрела на молодого человека, лицо её исказилось отчаянием. Слёз больше не было.       — Мне пора, — прокашлявшись ответил Сергей, словно избегая взгляда Т/и.       Девушка в последнем, безысходном жесте схватила его за руку. Подбородок Сергея дрогнул, словно он душевной боли, он оставил поцелуй на бледных и сжатых губах возлюбленной и, козырнув, выбежал в объятия холодной улицы. Т/и, чувствуя как от горячки мутнеет в глазах, приказала кучеру везти её домой, сил на переживания более не осталось и она, поглощённая сильным волнением, потеряла сознание.

***

      В салоне mademoiselle Sheri Т/и, только успевшая обвенчаться с нелюбимым супругом — графом Паниным и вернувшаяся с ним из Парижа после медового месяца, начинала свой дебют в жизни петербургского общества. Оно казалось девушке скучным, его люди, salon mademoiselle Sheri и кружки никогда ей не нравились: она испытывала к ним антипатию, которая возрастала в ней с каждым выходом в свет. Ей так же был противен её муж, за которого она согласилась выйти по настоянию отца. Отец Т/и был уже глубоким стариком и в последние, быть может, годы его долгой жизни, она не хотела его разочаровать своим неповиновением. И теперь жила с тем, кого презирала всею своей душой, не любила, и с кем была глубоко несчастна. Но поделиться своим горем ей было не с кем, и, запираясь сама в себе, в скором времени госпожа-графиня Т/и Панина прослыла чёрствой и весьма презрительной молодой особой.       Её очень удивило, когда молодой подполковник, которого она видела впервые, смело попросил своего товарища представиться ей и её супругу. Т/и знала, что новых людей в Петербурге сразуи же предупреждали о том, что с молодой Паниной в лучшем случае не связываться, пару раз она сама слышала, как женщины шептались про неё: «никто не знает, что у неё на уме!». Но этот молодой человек, весь вечер в салоне бросавший на неё внимательные и осторожные взгляды, по всей видимости был не из робкого десятка. Т/и не сомневалась, что за весь вечер в этом обществе ему уже было известно, кто она и какие разговоры о ней ходили, но, тем не менее, он выразил глубочайшее желание в знакомстве.       Под настороженные и заинтересованные взгляды собравшегося света Петербурга, молодой подполковник поклонившись подошёл к господину Панину. Т/и, стоя за спиной супруга, робко рассматривала незнакомца. Он бесспорно был хорош собой: волевой подбородок, чуть взъерошенные тёмные волосы, уложенные на французский манер, быстрые глаза, не лишённые озорного блеска.       — Подполковник Семёновского полка, — рапортовал молодой человек и, взглянув на девушку, представился: — Сергей Иванович Муравьёв-Апостол.       — Рад, весьма рад знакомству. — Басисто заявил супруг Т/и, кланясь в ответ Сергею. — Моя жена — Т/и Филипповна.       Сергей Муравьёв-Апостол в знак признательности чуть поклонился, не отрывая взгляда от лица молодой девушки. Т/и, сама не зная зачем гордо вскинув подбородок, изрядно развеселила его.       — Могу ли я ангажировать вашу супругу на кадриль? — Обратился подполковник к господину Панину, и Т/и почувствовала, как волнительно забилось её сердце: как же она давно не танцевала, как ей хотелось потанцевать! Она, снедаемая ожиданием, опустила глаза, боясь услышать отказ супруга и покрываясь стыдливым румянцем.       — Конечно, — весьма равнодушно отозвался граф Панин и, тучно обернувшись к Т/и, спросил: — Пойдёшь же? Уважь нашего нового знакомого.       Т/и, всё ещё не поднимая глаз, вложила ладонь в протянутую ладонь подполковника. И только когда супруг остался позади, а перед ней был лишь пёстрый мундир Муравьёва-Апостола, музыка оркестра на балконе и кружащие по паркету пары, она наконец подняла голову и наткнулась на насмешливый взгляд молодого человека. Он тепло ей улыбнулся, и Т/и вновь почувствовала, как под слоем пудры загорелись её щёчки, как прелестно блеснули её, наполнившиеся радостными слезами, глаза, а губы растянулись в робкой улыбке.       С тех пор их дружба укрепилась, подполковник Муравьёв-Апостол часто бывал в гостях в усадьбе четы Паниных, весьма ловко сошёлся с господином Паниным, что, конечно, было просто замечательно. Т/и всегда в томительном ожидании проводила дни, гадая, когда приедет Serge, сильно волновалась и не находила себе места, когда после письма с предупреждением о том, что он непременно будет у них в n-ный день — его не было.       Позже, когда он поведал ей о своём тайном обществе — Союзе Спасения, она вовсе не находила себе места в такие моменты. Ей постоянно грезились и виделись его аресты, обыски, ссылки. Она волновалась, была сама не своя, и каких усилий ей стоило таить это всё от собственного супруга, которому с каждым годом всё больше приходились не по душе встречи молодой супруги и Муравьёва-Апостола.       — А он тебе нравится, — как-то за ужином проронил господин Панин.       — Кто? — Невинно спросила Т/и, а сама чувствовала, как сердце ушло в пятки.       — Муравьёв-Апостол.       — Приятный молодой человек. — Невозмутимо ответила девушка, смело взглянув в глаза супруга. — Если вы, Александр Григорьвевич, собираетесь меня в чём-то уличить, то, прошу вас, можете запретить господину Муравьёву-Апостолу появляться в нашем доме. Я жила до этого без общества, проживу ещё.       — Нет-нет, — заторопился супруг, — я ничего не хотел этим сказать, душа моя. Ты права, Сергей Иванович приятный человек, да и мне самому нравится с нии общаться… — Он, отерев лысину душистым платком, тихо добавил: — Вздор, пусть ходит к нам как обычно.       За несколько лет супружеской жизни Т/и научилась управлять мужем и всегда ловко обернуть дело так, чтобы оно непременно было в её пользу. После этого случая за ужином, ответив так дерзко супругу, девушка всю ночь стояла на коленях у икон. Она осознала, что переступила ту черту, которую было не дозволено переступать мужниной жене. Сергей Иванович стал для неё близким человеком, она чувствовала, что с каждым днём её душа сливается с его душой воедино, как сердце трепещет от каждого его касания, всё её существо поглащает каждое его слово, ловит каждый взгляд. Ей нравилась его внешняя сдерженность, а в глазах привычный озорной огнёк, явно демонстрировавший, что даже в таком — на первый взгляд — холодном человеке теплилась яркая жизнь. Она молилась, билась головою об пол перед святыми иконами, давала себе слово никогда больше не видеться с ним — и виделась.       — Я люблю Вас, Т/и Филипповна, — голос Сергея звучал в спокойной тишине уверенно, как это всегла бывало обычно.       — А я люблю Вас, Serge, — голос Т/и робко дрогнул.       Т/и совершила смертельный грех, графиня Панина низко пала.       После этого, встретив Сергея Ивановича на воскресной службе, она поспешно отвела взгляд, натянула платок и, сопровождаемая супругом, вышла из храма. Она уже знала, что Муравьёв получил и прочёл письмо, которое, написанное изящным почерком, но не нёсшее ничего хорошего, гласило:

«Прошу Вас, Serge, не преследуйте меня и не появляйтесь более в нашем доме. Графиня Т/и Панина»

      Спустя месяцы, когда Т/и рожала, супруга не было дома: он, почему-то считая не важным своё присутствие при рождении наследника, укатил смотреть свои излюбленные картины в Европу и обещался вернуться лишь в начале весны.       Сминая покрывала и одеяла, изнемогая от боли, покрываясь холодным потом, Т/и мучалась в родах. Она смутно слышала голоса, в проёме двери увидела знакомую фигуру — ей на мгновение показалось, что это ангел. Голова девушки металась по прохладной, но уже мокрой от её слёз и пота подушке; чьи-то руки бережно убрали её прилипшие пряди с лица.       — Городского лекаря! — Голос, до боли знакомый мужской голос, словно из-под толщи воды, звучал взволнованно и раздражённо. — Ваша поветуха тут ничем не поможет…       Т/и, теряя присутствие сознания от боли, казалось, пронизывающей всё её тело, схватилась за чью-то руку и провалилась в кромешную темноту.

***

      Александр Григорьевич безмолвно подал ей утреннюю газету. Т/и, с опаской посмотрев на супруга, силясь понять по его выражению лица о том, что ей предстояло прочесть, раскрыла газету. Своим острым ногтём господин Панин очертил ей абзац, от которого следовало начинать читать. По ходу того, как глаза молодой девушки всё больше прищуривались, между её тонких бровей появлялась напряжённая морщинка. Закончив читать, Т/и вскинула голову и, сама не доверяя себе, с отчаянием воскликнула:       — Всё вздор, их не имеют права казнить!..       Её супруг стиснул зубы, его глаза — впервые за всю семейную жизнь — наполнились слезами, и Т/и, потеряв последнюю тростинку надежды, обрывисто охнула. Александр Григорьевич, качая головой, удалился в свои комнаты, оставив жену и сына вдвоём. Газета соскользнула на пол и хрустнула. И этот хруст показался Т/и хрустом её собственного бьющегося сердца, костей…       Она притянула к себе маленького сына, настороженного поведением родителей и более напуганного порывами матери. Т/и прижала его хрупкое тело к себе, погладила по бархатным волосам, исступлённо целовала маленькие пальчики, глазки, лоб, пахнувшие молоком щёчки. Прижимала голову сына к своей груди, стараясь сдержать свой собственный стон боли, который так и рвался из недр её души.       Слёз не было.       Она отстранилась от сына, внимательно вглядевшись в его лицо. Его взгляд — озорной, с горевшим огоньком внутри — напомнил ей его, Сержа. Тот же прямой носик, волевой подбородок. Ребёнок, до дрожи испугавшись такого внимания со стороны матери, испугавшись её цепкого и обезумевшего от горя взгляда, захныкал, и Т/и, вдруг увидев вновь перед собой не Сергея, а собственного сына, извиняясь прижала его к себе.       Он был — всё, что ей осталось от Муравьёва-Апостола.