«Союз Спасения». Твоя история

      Стряхивая с меховой муфты снег, Т/и, раскрасневшаяся после мороза, звонко и со смехом рассказывала своей сестре Мари, о том, что случилось с нею нынче вечером. Ситуация, произошедшая с Т/и на пути домой, заставила её сначала сердиться и негодовать, но чем ближе экипаж её подъезжал к дому, тем более комичной казалась ей история. И, как обычно, не тая ничего от младшей сестры, Т/и решила поделиться с ней.       —…и тут карета останавливается, — Рассказывала она, развязывая тугой узел шарфа, — да так резко, что я чуть было ни упала. А в следующее мгновение — представь себе — дверь открывается, и ко мне норовит залезть какой-то пьяный господин!       Т/и заметила, как в ужасе широко раскрылись сестринские глаза, и рассмеялась этому.       — Да-да, — вновь защебетала она, — я тоже была в страхе! Быть одной в экипаже, когда к тебе лезет пьяный офицер — пренеприятное дело. Этот господин всё кого-то отталкивал позади себя, и, верно, думал, что это его карета и намеревался ехать на ней домой…       — А дальше, дальше что? — С нетерпением перебила её Мари, помогая снять с плеч сестры накидку. — Право, я бы со страху там умерла: не люблю пьяных людей!       — Вот и я сидела ни жива ни мертва, — кивнула Т/и, проходя в просторную гостиную и устало усаживаясь в кресло и радуясь домашней обстановке после утомляющего светского вечера, — но вовремя подоспел наш кучер и друг этого пьяного господина. Друг его, кажется, тоже был пьян, но я благодарна ему: они вместе с кучером вразумили этому господину, что моя коляска была не его коляской, и отшвырнули прочь.       — Значит, тебя спас какой-то другой офицер? — Хитро спросила Мари, подсаживаясь в ноги сестры и мягко кладя свой острый подбородок на её колени, покрытые пышной юбкой.       — Брось, Мари, — строго ответила Т/и, махнув рукой и взглянув сверху в яркие и озорные глаза сестры. — Меня спас наш кучер, вовремя слезший с козел. А те офицеры-господа были в усмерть пьяны.       Т/и была полной противоположностью своей младшей сестры. Мари по натуре своей была романтична и поэтична, всё вокруг казалось ей достойным французского романа, и девушка не упускала возможности из любой незначительной мелочи сочинить историю. Т/и всегда это забавляло, но она искренне надеялась, что то возвышенное настроение, льющиеся из Мари, было ей характерно лишь в силу юного возраста, и что с годами это должно будет пройти. Она знала многих девиц, похожих на Мари, коих романтический настрой и затуманенный взгляд на мир приводил в очень плачевные ситуации, и поэтому она старалась отградить от бед младшую сводную сестру и изо всех сил скорее открыть ей глаза на неприятную порой действительность.       — И всё же, — тихо прошептала Мари, задумчиво уставившись в пол, — как это красиво было!       Т/и лишь снисходительно покачала головой и мягко потрепала сестру по волосам. Она до сих пор была возмущена поступком того пьяного господина и старательно пыталась припомнить его лицо — оно казалось ей очень знакомым. А лицо второго господина, его друга, судя по всему, она видела лишь мгновение, и знакомых воспоминаний оно не вызвало.       На следующее утро за завтраком девушек в гостиной застал швейцар и доложил о приходе какого-то молодого человека. Сёстры, не ждавшие нынче никого, удивлённо переглянулись, но разрешили гостю войти. Через пару минут за дверью послышались тяжёлые шаги и шарканье сапог по коврам, слабое лязганье, а затем в гостиную вошёл статный, молодой подпоручик.       — Михаил Павлович?! — Тут же охнула Мари, стоило ей увидеть его, и густо покраснела, стыдясь своего восклицания. Т/и с интересом взглянула на сестру, заметив, как глаза той радостно заблестели, а руки от волнения сжали подол платья.       — Вы знакомы? — Спросила Т/и, вглядываясь то в молодого, чуть растерянного, господина, то в смущённое лицо своей сестры. Подпоручик был ей не знаком.       Вероятно почувствовав, какое неудобное замешательство вызвало его появление, подпоручик учтиво поклонился и, не сводя глаз с девушек, представился:       — Михаил Павлович, Бестужев-Рюмин. Прошу прощения за свой неожиданный визит… Я пришёл принести свои извинения за то, что вчера имело место быть. И хотел бы извиняться за своего товарища, который вёл себя неподобающим образом. — Теперь молодой человек смотрел только на Т/и, и та, вглядевшись получше в лицо Михаила Павловича, узнала в нём второго господина, которого видела вчера, и который помогал её кучеру оттащить пьяного офицера от коляски. Михаил Павлович продолжал: —Поверьте, он человек чести, но вчера его наградили в полку — он пошёл отмечать. И совершенно по ужасному недоразумению спутал вашу коляску со своей. Он человек из моего, Семёновского полка, и, клянусь вам, такого больше не произойдёт.       — Ах, это вы! — Воскликнула Т/и, вставая из-за стола и подходя к подпоручику. — Я не держу на вас зла и, право, уже позабыла вчерашнюю историю. Но, надеюсь, ваш протеже больше так поступать не будет.       Бестужев-Рюмин учтиво поклонился и, как показалось Т/и, облегчённо вздохнул. Его взгляд на мгновение задержался на Мари, что всё ещё сидела за столом, но затем он вновь обернулся к Т/и и спросил, может ли чем-нибудь быть полезен, так как вина всё ещё была на его совести.       — Нет, покорно благодарю, да и вашей вины здесь нет, — улыбнулась Т/и и, снова сев за стол, пригласительно указала рукой на стул подле себя: — но я была бы рада узнать, как давно вы знакомы с моей сводной сестрой Мари. Оставайтесь с нами отобедать.       — Да-да, — оживилась вдруг Мари, со страхом и восхищением поглядывая на Т/и, словно спрашивая: «можно ли? Не шутишь ли ты, приглашая его на обед?», — оставайтесь, Михаил Павлович!       Бестужев-Рюмин медлил, но, видимо, решив, что ничего дурного в том, чтобы принять приглашение, не было, он вручил лакею свою двууголку и с яркой улыбкой, озарившей его свежее лицо, сел за стол. Т/и видела, какое волнение доставляет Мари его присутствие, и ей вдруг стало понятно, что сестра её давно не равнодушна к этому молодому подпоручику. Он же, казалось, напротив, под её взглядами не таял, а смотрел уверенно и даже дерзко, и это сначала не понравилось Т/и.       — Вы мне так и не поведали, — начала Т/и, внимательно вглядываясь в лицо Михаила, словно стараясь узреть в нём то, что скрывалось за наружной уверенностью, — давно ли вы знаете мою сестру? Я о вас раньше не слышала.       — Я не часто отлучаюсь из своего полка, княжна, — отвечал по-французски Михаил, наклоняя белокурую голову и изредка поправляя молодецкие усы, — да и из-за границы вернулся совсем недавно. С вашей сестрой, — он весело улыбнулся ей, как мальчик, улыбающийся своему товарищу, — мы познакомились в салоне мадам Жарже, а после виделись на балах.       — Да, право? А я и не знала. — Выразительно удивилась Т/и, смеряя взглядом пристыженную, но горящую счастьем от близости с Мишелем, Мари.       На протяжении всего утра и обеда Т/и пыталась понять нового знакомого, находя в нём то хорошие черты, то совершенно отвратительные. Мнение о себе в её душе он оставлял самые противоречивые. Но для Мари, казалось, всё уж было решено, для неё Бестужев-Рюмин был ангел во плоти. Теперь Т/и стали ясны частые витания в облаках младшей сестры, её разговоры о романтике, которые в последнее время она заводила с завидной переодичностью, и частые отлучки на светские вечера. Вина этой болезни сидела перед двумя сёстрами, улыбаясь и оголяя белые, крепкие зубы и развлекая девушек — Т/и должна была отдать должное — интересными речами.       Мари была влюблена в Михаила Бестужева-Рюмина.

***

      Театр освещался тысячами свечами в большой люстре над головами всего собравшегося совета. Все взоры были устремлены на сцену, где одиноко, но гордо выпрямив пышную грудь, исполняла свою арию, приехавшая и с восторгом встреченная петербургской публикой, знаменитая французская певица. Она пела о любви, и голос её — грудной и сильный, взлетал, казалось, под самый потолок, а затем, ударившись об него, стрелами мчался обратно вниз к сердцам публики и беспощадно пронзал их. Женщины, рассеянно помахивая своими веерами, как заворожённые слушали певицу, а груди их, обелённые пудрой, томно вздымалась, глаза увлажнялись от переизбытка тёплых эмоций и светили ярче, чем все свечи в зале. Мужчины, пусть и не понимали всей прелести и смысла любовной арии в силу своей чёрствости на чувства, наслаждались лишь голосом и прекрасной внешностью француженки, то и дело направляя на неё свои позолоченные бинокли и лорнеты и причмокивая губами от удовольствия.       Только внимание одного молодого человека было занято другим. Т/и чувствовала его дыхание позади себя, ощущала его взгляд на своей голой шее с нитью жемчуга, на своих плечах, покрытых газовой накидкой. Она знала, что он смотрел, знала, как его глаза блестели в темноте ложи; и краснела от осознания этого, сдерживала непозволительную улыбку. Она безуспешно убеждала саму себя в том, что нынче Мишель Бестужев-Рюмин взял билет в их ложу лишь для того, чтобы быть дольше с её младшей сестрой — Мари. Но это было хрупкое убеждение самой себе, чтобы не чувствовать себя виноватой, и Т/и старалась свято в него верить.       В последние месяцы подпоручик Михаил Павлович стал частым гостем в доме двух сводных сестёр. И в Петербурге пошли толки, что он имеет виды на младшую из Облонских, на Мари. Всем казалось это само собой разумеющимся: раньше молодых людей часто видели друг с другом в свете и в салонах, они часто танцевали на балах, да и, как говорили дамы, очень шли друг другу. И теперь, сидя в театре, Т/и чувствовала, что Петербургское общество порой вглядывается в их ложу с жадным интересом и непременно чего-то ждёт. Что-то такое должно было случиться, что казалось всему свету ясным, как день, и Т/и сама это знала. Она видела, как в этот вечер тряслась Мари, каким счастливым, но опасающимся взглядом она глядела на Мишеля: все ожидали, что в этот вечер Михаил Бестужев-Рюмин сделает младшей Облонской предложение. Но сам подпоручик, как казалось Т/и, не замечал или мастерски делал вид, что не замечает ходивших вокруг толков и направленных на него взглядов и ожиданий. Он улыбался, как обычно, блестя рядом белоснежных крепких зубов, звонко смеялся, запрокидывая голову, и казался ещё более уверенным в себе, чем всегда.       После театра Мишель, по заведённой традиции, вызвался провожать девушек домой, следуя за ними в открытой коляске. Экипаж сестёр Облонских ехал впереди. Т/и видела, что Мари хочет говорить и, усевшись поудобнее, взглянула на младшую сестру. Та зарделась и, глупо улыбнувшись, спросила:       — Как думаешь? Нынче?       Обоим было понятно, что значило это «нынче». Мари была полна ожиданий признания Бестужева-Рюмина и, сама, боясь своего возможного счастья, пугалась этого «нынче». Т/и хотела говорить, но не могла: слова застревали у неё в горле. Она со стыдом вспоминала взгляды Мишеля в театре, все его знаки внимания в последние месяцы. Ей хотелось заверить сестру, что «нынче» будет, но она была уверена совершенно в обратном. На силу улыбнувшись сияющей Мари, которая больше ничего, кроме возможного своего счастья не замечала, старшая Облонская прислонилась лбом к холодном стеклу, стараясь усмирить своё быстро бьющееся сердце.       Когда экипаж и коляска подкатили к подъезду, Мари схватила Т/и за руку, и та увидела в её глазах слёзы. Т/и пожала трясущуюся и холодную кисть сестры, и в это же мгновение решив, что пора это дело кончить, вышла из экипажа и позвала в свой кабинет, выпрыгнушвего следом из коляски, Мишеля. Мари, прижав пальцы к губам, провожала их взглядом; на сердце Т/и скребли кошки. Михаил Павлович не любил её сестру и не собирался делать предложения, и Т/и было обидно за это.       В её кабинете Бестужев-Рюмин хотел было говорить, но Облонская, предупреждающе вытянув перед своей грудью руку и чувствуя, что она остаётся в последних силах, перебила его:       — Послушайте, Мишель, — быстро начала она по-французски, словно боясь отступиться, запнуться, и сказать совершенно не то, что хотела, — я прекрасно знаю, что вы человек чести. Так не прекращайте быть им. Вы скомпрометировали мою сестру в обществе, от вас ожидают скорейшего прошения её руки и сердца. — Девушка невольно дрогнула, сама не веря своим словам. — Иначе вы опозорите и её, и меня. Вы знаете, что в нашей семье нет ближайших родственников по мужской линии, потому её руки вы обязаны просить у меня.       Бестужев-Рюмин застыл, взявшись за спинку позолоченного стула и не сводя с девушки глаз. Брови его нахмурились в усердных соображениях, дёрнулась было губа, словно он хотел сказать что-то, а потом — в мгновение — взгляд его весь переменился: насмешка, страх, понимание мелькнуло в нём.       — Не будем лукавить, — горячо сказал он, — что мы оба знаем, что сестру вашу я не люблю той любовью, с которой обычно идут под венец. Она мне сестра ровно также, как и вам…       Т/и не знала, куда ей деваться: ей было радостно слышать то, что подпоручик в самом деле не любил Мари, но что-то неправильное было в его ответе, и девушке хотелось бежать прочь из комнаты, она желала, чтобы всё решилось само собою, без её руководства.       — Вы позорите нас… — Запинаясь проговорила Т/и и устыдилась самой себя за это. — Вам дóлжно… Вы дали ей надежду… Вы должны удалиться…       Лицо Бестужева-Рюмина вдруг всё исказилось каким-то отчаянием, он, видно, понял всё страшное их положение.       — Это всё равно теперь, — небрежно ответил он, но Т/и успела увидеть, как дрогнули его губы, словно он хотел говорить другое. — Я уезжаю со своим полком.       — Уезжаете?.. — Глупо повторила за ним Т/и, не совсем понимая, что он подразумевал под этим.       — Точно так. — Подтвердил по-французски Мишель, и физиономия его с напущенным безразличием преобразилась: он широко открыл глаза, брови его дрогнули, и он, в мгновение пройдя комнату, оказался около Т/и. — Но вы знаете, чтó я имею вам сказать. Я люблю только вас и…       Девушка вдруг всплеснула руками, ей хотелось оттолкнуть его от себя — она не могла, желала в порыве обнять его голову — тоже было нельзя. Боль, смятение выразились на её лице, и она воскликнула:       — Ах, зачем вы всё мне говорите это теперь?! Вы страшный человек, Михаил Павлович!       Бестужев-Рюмин схватил её трясущуюся ладонь и, не внемля её попыткам вырвать её, поднес к губам, обдавая горячим дыханием. По телу Т/и пробежали мурашки и она, почувствовав, что с этого момента уж полностью во власти молодого человека, перестала сопротивляться.       — Я говорю это, потому что только вы можете повелевать моей судьбою, — шептал он, не отрывая жаждущего взгляда от её покрасневшего лица, — если вы скажите мне живи — я буду жить. Если вы скажите, что любите меня, как я люблю вас, то, клянусь вам, я вернусь в Петербург при первой возможности! Но если вы скажите мне исчезнуть с глаз ваших, вы уже более никогда меня не увидите, и я не посмею нарушить ваш покой. Ну же, Т/и, скажите мне что-нибудь! — Крикнул он, не заботясь о том, что их могут услышать. — Прошу вас, одно слово.       Т/и казалось, что она погибла. Неожиданное признание, ожидание её немедленного ответа — всё было невыносимо. Она слышала, что сердце велит ей упасть в его объятия, но это было бы подло по отношению к бедной сводной сестре; она знала, что любовь к нему помогла бы ей дождаться его, но снова образ сестры вставал у ней перед глазами. Мужаясь, как бы не растерять последние свои силы воли, девушка тихо прошептала:       — Ступайте прочь, Мишель.       Он было, не веря своим ушам, глупо улыбнулся, но встретившись с её уверенным, надломленным взглядом, понял, что сказанное было не шуткой. Михаил задрожал всем телом и, сморщив лицо, упал девушке в ноги. Чувствуя, что ещё минута — и она сдастся, упадёт в глазах сестры и всего общества, Т/и выпростала свои руки из рук Бестужева-Рюмина, и, шурша юбками и утирая наворачивающиеся на глаза слёзы, выбежала из кабинета.

***

Когда их вешали, она каялась, думая, что если бы в тот вечер она призналась ему в ответной любви и как человек имущий бы сказала ему: «Вернись ко мне!», он бы вернулся и был бы жив. Ей казалось, что в смерти его была виновата одна она.