Мой волчонок

Клаус кривит губы в усмешке, сдерживая дикий порыв засмеяться. Или заплакать. А может что-то и сломать. Да, разнести всё чёрту. Не оставить ничего, в этом злосчастном баре, разбить даже бутылку бурбона, которую он осушил почти до дна, и просто разнести всё, на что падает взгляд. Может тогда станет легче. Как же он жалок, раз верит, что ему что-то ещё поможет. Он зарывается руками в волосы и сдавленно рычит, сжимая пальцы в кулаки, причиняя себе слабую боль. Он заслужил боль. Он её не спас. Должен был, чёрт его подери, любым способом, но должен…и не спас. И Хейли больше нет. Она бросила его, ушла, оставила лишь на память о себе дочь, которая так сильно была похожа на свою мать. Та же сила и характер, тот же взгляд и улыбка. И та же боль, при взгляде на неё. Хейли подарила ему счастье, она подарила ему чудесную дочь: сильную, смелую, особенную. И как же ему хотелось, чтобы сейчас она была рядом с ним, рука об руку, смотрела на Хоуп с улыбкой, взяв Клауса за руку и твердя, что их дочь точно пошла не в него. Ему просто не хватало Хейли. Не хватал той силы, что кипела в ней, ему не хватало того чувства, что было только рядом с ней. Словно она зажигала своим огнём всё вокруг. И он помнил, что чувствовал рядом с ней. Словно при виде её — он оживал. Желание ударить, смешивалось с таким же диким желанием поцеловать, каждый крик — сменить стоном. Он ненавидел и любил. Ему не хватало этого. Не хватало её дикого взгляда, тяжелого дыхания, и руки, которую она заносила чтобы ударить его, но вместе этого притягивала ближе. Так было всегда. Словно они две бомбы, готовые разнести этот мир по кускам. — И ты разнесла этот мир, Хейли. Мой личный мир, — стакан в руках трещит, и наконец, лопается, но ему плевать. Чтобы понять, что он всегда её любил, ему пришлось потерять её. И как же сейчас он её ненавидел за ту боль, что она причиняла… Быстрыми шагами он выходит из бара и когда, наконец, становится далеко от всех, когда музыка и свет исчезают за листвой в лесу, он прислоняется лбом к дереву и дрожит всем телом, пытаясь взять себя под контроль. — Ты должна быть жива. Ты должна быть рядом, Хейли, — его голос дрожит и Клаус зажмуривает глаза. Уже плевать на силу или слабость. — Ты нужна мне рядом… Признаться в этом не так уж и сложно, только больно оттого, что уже слишком поздно. Он столько времени упустил, он остался без неё, без своей Хейли. Которая была точной копией его: сильная, смелая, сумасшедшая, дикая, и в тоже время, он видел какой она может быть ранимой и доброй, такой необыкновенной и теплой. — Мой волчонок… — он скулит, как раненое животное, когда перед глазами стоит её улыбающееся лицо и глаза, искрящиеся светом и жизнью. Почему он понял только сейчас? Почему понял, чёрт подери, только сейчас, как сильно она всегда была ему нужна, как вселяла в него веру, как сильно она делала его жизнь другой, более теплой и доброй. С появлением Хейли и Хоуп — он изменился, а теперь, он потерял свой якорь. Осталась лишь дочка с глазами матери, которая скучает по ней, и увы, он не может унять тоску дочери, потому что и сам скучает. Сильно, до ломоты и хриплого крика. — Ты навсегда останешься в моём сердце, — его голос и прерывистый вздох разрезает тишину. Клаус хочет верить, что она слышала его, он хочет, чтобы она точно услышала его и знала, как сильно ему нужна. Она так чертовски ему нужна… *** — Хэй, что с тобой? — голос, нарушающий тишину, заставляет Клауса поморщится. Он отмахивается руками, не желания верить своим галлюцинациям. Ведь этот голос так похож на её… — Чёрт подери, Никлаус, поднимай свою задницу с земли… Да открой же ты глаза! — он вздрагивает, когда слышит злые нотки и чувствует руки, что пытаются его поднять. Он допился до того, что слышит и чувствует её? Его ресницы дрожат, но глаза открываются и он видит недовольное, даже злое лицо Хейли, которая явно намерена его придушить. Он дёргается назад, прикладывается головой о что-то твердое, но не отводит взгляда от девушки. Хейли усмехается и качает головой, совершено не понимая, что с ним не так. Он всегда был странным, но никогда её не боялся. И ей смешно, пока она не оказывается в его объятиях, прижатая к его телу. Она слышит у своей шеи его прерывистое дыхание и чувствует, как он дрожит, но держит крепко, словно боится, что она исчезнет. — Ты меня пугаешь, — она хмурится, но осторожно гладит его по голове, словно успокаивает, и наконец, сама обнимает, растягивая губы в слабой улыбке. Он напоминал ей котенка. Вроде дикий, и в тоже время такой домашний. — Я должен был сказать раньше, но скажу сейчас, — он отстраняется, заключает её лицо в свои ладони и смотрит в родные глаза, пытаясь понять, что это реальность, а не жестокий сон. Она всё такая же красивая, поистине прекрасная, и он не понимает, почему не видел этого раньше, почему сдерживал этот порыв прижать её к стене, зажать в угол между собой и стеной, и больше не отпускать. Ведь она принадлежит ему. Не его брату, не кому-то другому, а ему — Клаусу. Всегда и навеки. И он уничтожит любого, кто скажет, что это не так. Больше никогда он не окажется в том кошмаре, где её нет, где слова любви уже лишены смысла, потому что стало слишком поздно. — Что сказать? — в глазах Хейли столько всего, но в его глазах она уже видит ответ на свой вопрос и теперь она тоже дрожит. Почему он решился сказать это сейчас? Почему? Она не знает ответа, но ей и не нужно, когда он целует её, буквально клеймит и она отвечает, потому что ждала этого так давно, но уже смирилась, что этого не случится. — Я. Тебя. Люблю, — каждое слово сопровождается поцелуем-укусом. Она принадлежит ему, а он — ей. И теперь они воплотят свою мечту в жизнь, станут полноценной семьей, где Хоуп не придётся приходить в разные дома, ради встречи с родителями. Они всегда теперь будут вместе и всегда будут её ждать. Они семья. Странная, немного дикая, сумасшедшая, но они семья.