Заключение в Аркхэме

Если так подумать, то эта клиника сама напоминает Готэм - город, ее породивший. Многочисленные коридоры - улицы, хотя и не такие узкие и ветвистые, как во внешнем мире. Палаты - это все равно, что ваши квартиры, которые несут на себе печать своих обитателей - царапины и трещины на стенах, знакомые решетки окон, изученные глазами и пальцами бугорки и ямки стен, пола, а иногда даже и потолка. И ты возвращаешься сюда, как в знакомый тебе уже давно дом, потому что палаты подгоняются под своих обитателей и можно быть уверенным на сто процентов, что тебя вернут в твою собственную палату. Можно сказать, что она принадлежит тебе - хоть что-то точно твое в этом безумном городе, что тебе дали просто так, потому что ты живешь здесь. У многих людей на улице и этого нет, если так подумать. Санитары - это полицейские, а иногда и просто низшие бандиты-преступники, которые следят за порядком здесь всеми доступными для них методами. Доктора? Пожалуй, сравнимы одновременно с чиновникам и с врачами окружающей нас психушки - они либо пытаются реализовать себя через ваше лечение, либо относятся к вам с тем равнодушием, которое каждый из вас встречал в чиновничьих домах, равнодушием, которое ничем невозможно разбить. Мы - обитатели этого сумасшедшего дома - его жители, его заключенные, его истинная суть и душа, если она вообще есть у этого, всеми богами забытого, места. Мы - то, ради чего все другие здесь существуют, мы дарим этому месту цель, мы изменяем его под себя, мы создаем и перекраиваем его, мы вдыхаем в него смысл и жизнь. Ценой самих себя, ценой своей сути. Здесь мы можем быть самими собой, здесь мы говорим о нас самих так громко и открыто, как возможно нигде еще. Это ли не понятие дома? И каждый из нас - вольных и невольных жителей-пленников этого места - несет свой вклад, играет свою роль в жизни этого нашего общего дома. Кто-то его мозг - с ними не сравняться даже самые гениальные психиатрические умы этого безумного мира, потому что нужно быть не только гением психиатрии, но и просто гением, а это выжигает часть твоего мозга, что так трудно признать, если ты нормальный. Кто-то дух этого места - многочисленные "избранные", питающие его своими силами, порой слишком дикими для здешних нормальных обитателей. И им приходится, как призракам, вселяться в свои камеры, максимально извращать их реальность, чтобы выжить в этом мире. И знаете, что я вам скажу? Чем нас здесь больше, тем сильнее это место, тем сильнее тянет оно сюда тех мотыльков, которые еще не прилетели из внешней тьмы на яркий свет здешних ламп. Тех, равных нам, которые находятся на свободе. Тех, кто считает, что он слишком нормальный, чтобы быть среди нас. И кто же я, ваш покорный слуга, спросите вы? Я - всего лишь шут этого дворца. Шут, чей Король не хочет возвращаться во дворец. Шут, который в отсутствии своего господина, вынужден развлекать подданных этого города скорби, которые не всегда могут оценить мои старания. Но что же поделать - такова жизнь. Любой шут должен быть готов к насмешкам и недовольству простых и непростых жителей этого места. Именно поэтому сейчас, проснувшись после длительного медикаментозного сна, я, еще не зная, сколько я провалялся на этой койке, сколько я пропустил завтраков и ужинов, пусть и слишком убогих в этом месте, еще не вспомнивший окончательно, что произошло со мной перед тем, как черная тьма мантии моего Короля сменилась более глубокой тьмой моего собственного сознания, перемежающейся в отличие от первой, вспышками слишком больных, даже для меня, мгновений, - так вот я улыбаюсь, слыша резкий, слишком громкий и болезненный для приходящего в себя сознания звонок. Звонок, который ни с чем не перепутаешь, который узнаешь, наверное, даже на том свете. Звонок, который каждому из нас въелся в каждую клеточку сознания, как и здешний свет, здешние методы лечения, здешний распорядок и здешняя пища. Звонок, возвещающий отбой - говорящий, что у нас есть пять минут до полной темноты, до момента, когда мы перестанем существовать для местных нормальных, когда мы будем либо примерными заключенными, либо костью поперек горла для здешних санитаров-полицейских (ну, вы помните), проще говоря, либо мирными городскими жителями, либо преступниками, тревожащими их покой. Вы, конечно, понимаете, что я выбираю последнее - я же шут - клоун-принц преступного мира, все равно в этих стенах или за их пределами. Я соскальзываю с койки - какое чудо и какая неосмотрительность, что меня не привязали (или уже отвязали, я же невесть сколько провалялся здесь и не-здесь одновременно) - я спешно, но все-таки медленно по меркам нормальности, поднимаюсь на ноги и приближаюсь к двери. Свет гаснет в ту минуту, когда я поднимаюсь на ноги у своей койки - поверьте, это не так просто как может показаться, потому что мои руки крепко связаны смирительной рубашкой, а ноги еще не вполне понимают, что я от них хочу, как и какая-то штука в моей голове, которая отвечает за равновесие всего меня в целом. Но все-таки мне удается встать на ноги, широко улыбнуться, приветствуя свою камеру и свой новый старый дом. Добраться до двери я могу и в полной темноте - я столько провел здесь времени, что эти знания, наверняка, останутся со мной до конца моей жизни, даже если сейчас миллионер Брюс Уэйн решит купить мне необитаемый остров где-нибудь посреди океана и отправить меня туда. Наверняка, даже дожив в той богатой и теплой клетке до ста пятидесяти лет, я буду помнить каждую царапину, нанесенную на этом полу моими ногтями, каждую трещину на стене, оставшуюся после удара моей головой, каждый отголосок безумного эха, навечно заблудившийся в этих коридорах и слышимый, как мне иногда кажется, только мной. И также, если я вдруг вернусь сюда в свои сто пятьдесят лет, я смогу после наступления темноты дойти до двери этой палаты, преследуя ту же самую цель. Нести радость и смех в скучный мир поданных в отсутствие моего Короля. Жаль, что вы, там, за пределами страниц, за экранами ваших мониторов, не можете слышать мой голос - он высокий, сильный, немного хрипловатый от долгого молчания и пересохших в бессознании губ, но достаточно громкий и звучный, чтобы долететь до конца коридора, свернуть в закутки проходов и, отражаясь, эхом облететь весь этаж, уж я-то знаю, поверьте. И все-таки жаль, что вы его не слышите - он бы вам понравился. Но его сейчас слышат другие обитатели этого нашего общего дома. Те, кто смирно засыпает в своих кроватках, кто мечтает о жизни по ту сторону стен, кто строит планы побега и новых грандиозных свершений, даже те, кто, как и я несколько минут назад, лежат сейчас в небытие мира грез, мук, безумия и лекарственной терапии. Они слышат мои слова и подсознанием, а потом и сознанием, понимают, что их ждет, осознают, что я снова вернулся домой, что я снова среди них, что Шут встретился со своим Королем, и что все снова по прежнему (надолго ли?). Я приближаюсь губами к самой решетке - они убрали стекло с тех пор, как я разбил его своей головой и заменили только внешней металлической заслонкой, которая, даже будь она сейчас опущена, не заглушила бы мой голос. Я прижимаюсь грудью к металлической двери - так, если откровенно (а я ведь откровенен с вами), легче стоять, так я еще ближе сливаюсь с этим местом, давая ему понять, что я снова здесь, снова дома, и так меня будет еще лучше слышно. Губы сами собой растягиваются в широкой улыбке, ее слышно будет в моем голосе - все-таки жаль, что вы не слышите его. - Привет, Аркхэм! Они все услышали, они поняли, хотя еще не осознали, они проснулись, если уже спали, они обрадовались, ужаснулись, прокляли этот мир, возненавидели себя и меня, смирились, не поверили. - Я снова здесь, мои друзья! И вы услышите сегодня много интересного! - Заткнись, Джокер! - Захлопни пасть! - Только не это! - Я хочу спать! - Блядь! - Заткнись, Джокер! - Я убью тебя! Видите, как они рады меня видеть. Как они жаждут услышать мои голос, мои новости, мои сказки. - Так вот, Аркхэм, слушай...