Обморожение

      Торжественно-мрачный день настал. День, когда англичанам пришлось покинуть град с двухтысячелетней историей. Сердце Британии, всю квинтэссенцию подданных Короны.       Словно поминальная процессия - последние приготовления. Угольные бункера Ковчега полны. Провиант на множество людей загружен. Умеренное множество. Умеренность - значит, что кому-то нужно будет умереть. А еще оборудование для жизни на новом месте для тех, кто выживет.       Над городом вновь разверзлись снежные тучи. Сильнее, чем с начала Великой Стужи. Лондон не знал таких снегопадов. И люди понимали, что если и будут явления погодные более масштабные - никто их больше никогда не запишет. То было окончательной победой холодной природы над древним поселением людей. Никогда не освободятся от снега крыши и улицы. Никогда не растает Темза. Никогда больше не пробьется зеленое сквозь белое в Гайд-Парке или в садах Кью.       О да. С самого начала все пошло не очень по плану. Конечно, не всем хватало еды, не всех стали эвакуировать. Огромное множество людей осталось в домах - кто-то надеялся пережить бедствие в городе, кто-то рассчитывал поживиться на обломках брошенной на произвол судьбы Столицы. У Аарона тоже мелькала такая мысль. Но что-то в глубине души говорило ему: судьба тех, кто останется, будет ужасной настолько, что кровь застынет в жилах. И потому он боролся за свою жизнь и за свое место в Ковчеге. Хотя и власть имущие старались поступать по-христиански. Если бы ресурсов хватало не только для нужных людей. Конечно, ресурсов не хватало. Полисменам и солдатам приходилось отгонять попрошаек, жаждущих урвать себе кусок еды или теплой одежды. Доходило до возмутительнейшего кровопролития! Трупы вмерзали в лед.       На фоне потрясений, выпавших на долю британского народа, громом прозвучала весть о том, что Ее Величество, королева Виктория, скончалась. Ее стальная воля позволила предотвратить панику и беспорядки, что могли быть куда как более ужасными, но все же сердце последнего монарха Британской Империи оказалось слабее духа. То был тяжелый удар. Даже Аарон, считавший себя тем еще циником и посмеивающийся над этими простоватыми гоями - даже он с удивлением для себя понял, что в нем больше от британца, чем от иудея, когда услышал весть о гибели королевы. Что уж говорить о прочих? Еще и какие-то заминки с наследниками... Информации не поступало.       И люди ожесточились, пусть и путеводный огонь надежды, пламя пока еще незажженного теплогенератора, этого ориентира, будто Полярной звезды, что ожидает их там, далеко на Севере - это был тот маяк, что вел народ вперед. Англичане неспроста славились хладнокровием и упорством, даже не упорством - упертостью, пусть и граничащими с надменной жестокостью. Но именно качества, во многом выпестованные Ее Величеством, привели к тому, что люди не сломились, в отличие от народов многих других стран, впавших в черное отчаяние.       Ливитт узнал, что незадолго до смерти Ее Величество настояла на назначении Грэма Лэнгфорда капитаном Ковчега. Он также слышал, что никто не посмел противиться ее воле, пускай и сам мистер Лэнгфорд слыл недостаточно благородным по происхождению, и потому не считался многими достойным для столь великой миссии. Зато последний Капитан воплощал все те добродетели, превозносимые Викторией. И как судачила команда - он оказался удачным выбором. Жесткий, устремленный к цели и набожный - только такой человек мог провести сухопутный дредноут сквозь опасности замерзшего океана и спасти людей от следующих за ними по пятам мерзлой стужи. Аарон слышал, что, разумеется, свою роль сыграл и блестящий опыт мистера Лэнгфорда, отслужившего без малого сорок лет в Королевском военно-морском флоте, пробившегося от юнги на старом бриге до капитана великолепного броненосца. И пусть капитану уже было пятьдесят лет, но разум его был еще крепок и быстр, а силой с ним побороться мог даже не каждый кулачный боец. Ливитт ни разу не видел их капитана, но единогласие команды и восторг большей части офицеров о многом говорили. Пожалуй, с таким Капитаном - а именно с такой интонацией величал люд его должность, словно с заглавной буквы - их шансы добраться до цели становятся куда как более отличными от иллюзорных.       Аарон работал. Аарон шнырял с деловитым и озабоченным видом по техническим помещениям. Как ошпаренный. Мистер Гриффитс, непосредственный начальник Ливитта, был тем еще трудоголиком. Поэтому и Аарону приходилось энергично помогать ему. Подай-принеси, подержи-закрути, позови того-то и сего-то, передай сякому и такому... Дел было невпроворот. Пожалуй, впервые в жизни Ливитт работал не за страх, а за совесть. Ну, ладно, за страх тоже. Потому что не хотел, чтоб его выбросили туда, за борт, наружу. Привилегия постоянно находиться во чреве Ковчега была дарована только высшей аристократии да команде. Мест было в обрез. Прочие же пассажиры вынуждены были основную часть времени переться своим ходом за этим дредноутом.       Очень во многом Ари помогало то, что в юном возрасте он некоторое время подвязался в мастерской старого часовщика. Батя тогда еще был жив, он надеялся, что его сын сможет выкарабкаться в люди. Но глупый и непоседливый Ари не оправдал надежд, не нашел в себе сил часами сидеть на неудобном табурете, напрягать глаза, возясь с мелкими детальками. Много позже пришло понимание, что своей подростковой несдержанностью и дурацкой ссорой с мастером Аарон обрек себя на довольно печальное дальнейшее существование и настроил против себя тех немногих готовых помочь ему сородичей. Но зато те поверхностные и полузабытые знания неожиданно оказались полезными сейчас, став чуть ли не ключевыми для Ливитта.       Дредноут шел экономичным ходом - со скоростью двух узлов. Но даже такая скорость становилась трудным испытанием. Ковчег нельзя было останавливать - таковыми были изъяны конструкции - после остановки заставить монструозное "судно" двигаться можно было лишь после нескольких дней напряженной работы механиков. А терять нельзя было ни минуты. Такая скорость позволяла щадить механизмы. И самое главное - люди могли поспешать своим ходом за дредноутом.       Первоначальные планы полетели к дьяволу в пасть. Планировалось построить несколько металлических уродцев, но чудом было то, что удалось создать хотя бы один. И потому в дредноут загрузили самое ценное - пищу, медикаменты, механизмы, топливо, некоторые стройматериалы, попердывающих от старости или от чувства собственной важности немногочисленных совсем уж знатных шишек. На палубах оставалось не так много места. И именно потому было принято "соломоново" решение, что люди будут идти пешком. В тесных кубриках, вповалку в коридорах - везде, где только удавалось найти клочок места, размещались люди. Но и эти убогие спальные места не принадлежали им сутки напролет. Лишь несколько часов беспокойного сна и торопливый прием жалкого пайка. А затем - наружу, продолжать путь на своих двоих. Подданные канувшей в замерзший океан Короны оказались практически равными. Беда разрушила классовые и сословные различия. И вчерашний дворянин, чья родословная восходила ко временам до нашествия Ублюдка, и кокни-работяга, недавно спавший в джиновом угаре под мостом - каждому из них приходилось как отсыпаться на узких тесных койках в теплых недрах ковчега, так и плестись под пронизывающим ветром внешнего мира. Забавно, механики, которых нельзя было отрывать от корабля, пусть и работали до отключки, но оказались как бы не привилегированными людьми! Хотя и цена была высока. Но лучше так, чем подыхать снаружи.       А снаружи было очень плохо. Очень. Холод наступал. Не у всех была достаточно теплая одежда. Не у всех были силы. За ковчегом из самой столицы тянулась толпа как бы не в несколько сот тысяч человек. И каждый день она терпела такие потери, которые испытывает не всякая армия в ходе неудачной кампании. Мерли тысячи людей. От измождения, от холода, от голода, от усталости. От зубов дичающих голодных собак. От маргинальных групп. И даже редкие ручейки беженцев из других городов, вливающиеся в этот поток, не могли скомпенсировать все множащейся убыли. Они шли десять дней. Впереди было еще, по меньшей мере, три четверти пути. Если дела будут так идти дальше, то до конечной точки маршрута мало кто дойдет... Аарон рассчитывал, что он все же будет в их числе. И потому он старался изо всех. Работал как бы не больше других, а в редкие свободные минуты развлекал команду, если не своим трепом, то исполнением музыкальных трюков. Со скрипкой он обращался весьма посредственно, вопреки стереотипам, а вот исполнять незамысловатые, но веселые мелодии на не так давно ставшим входить в моду изделии немчуры - на губной гармонике - это у него выходило весьма недурственно. По крайней мере, конкурентов у него не было. Так что, если у механиков хватало после смены иногда сил или времени, то они с усталой радостью слушали задорное гудение какой-нибудь "Хавы Нагилы". И никто старался лишний раз не думать о том ужасе, что происходит там, за бортом. Команда становилась закрытым обществом. И Ливитту пока удавалось быть своим парнем в ней. Но он знал: стоит ему дать слабину, предстать бесполезным, потерять ту молчаливую поддержку рядовых инженеров или надменное, насмешливо, но все же покровительственное отношение старших мастеров или офицеров - его без колебаний вышвырнут туда, где ему самое место - к голодным и тысячами обращающимися ежедневно в ледяные статуи оборванцам. Да, беда будто разрушила классовое разделение. Старого мира? Не строится ли новая иерархия, не менее жесткая? Будто первые признаки ее уже витали в воздухе. Те, кто в Ковчеге - и те, кто на морозе. Бродяги - так последних презрительно звали механики. И за жалкий вид, и за необходимость брести, пока механики ехали. Лучше плохо ехать, урабатываться в хлам по 18 часов в сутки, получать ожоги от вырывающегося из труб пара, перемазываться углем и ядовитой смазкой, чем хорошо идти на свежем воздухе. Каждый знал это. Но Ливитт осознавал, насколько шатко его положение. Поэтому он не называл людей снаружи бродягами даже в мыслях. Потому что если Б-г есть, то Он легко ему напомнит, где ему, Аарону место. Не-е-ет, он будет самым смиренным и исполнительным тружеником, каким только он может быть. По крайней мере пока. Пока ситуация настолько тяжелая. Но что там будет дальше - то только бесам да ангелам известно. Но сейчас ему придется основательно забыть о жизни легкомысленного халявщика. Это там, в Лондоне, всегда можно было убежать в другую ночлежку, на худой конец, в другую часть города. Теперь деваться ему некуда. Но все же, если они доберутся до конечной своей цели, то у Ари хотя бы появится пространство для маневра.

***

      Он знал. До него доносились пугающие слухи. Людей все меньше. Становилось все тяжелее. Холода крепчали. Но в Ковчеге было пока еще тепло. А люди упрямо двигались к конечной точке своего маршрута. Будто этот их Иешуа при восшествии на гору. Медленно, шаг за шагом.       И все же Аарон уже мог сказать с уверенностью, что все они заплатили жестокую цену в те дни. Члены команды стали гибнуть от непомерной нагрузки и травмоопасной работы. Это взваливало большую ношу на плечи каждого механика. Но одновременно это укрепляло положение Ливитта. Можно взять кого-нибудь полезного снаружи. Но кто знает их компетентность? Наверняка там найдутся грамотные инженеры. Но они там. А Аарон тут, уже сработавшийся с механиками, понимающий с полуслова указания мистера Гриффитса. Да, положение Ливитта становилось куда как лучшим. И все же цена оказалась высокой и кровавой. Он и сам пока отделывался лишь небольшими ожогами, порезами. Но и то был лишь аванс.       Больше двух тысяч миль были преодолены всего лишь за тридцать четыре дня. Каждый раз, когда Аарона вырывала из глубокого, но короткого сна чья-то закопченная рука, каждый раз, когда Ливитт вскакивал с жалкого тюфяка в каком-то грязном углу машинной палубы, он знал - мир берет свою цену. Множество людей присоединялось в пути. Присоединялось, чтобы бесславно кануть в небытие. Весть о последнем корабле человечества распространилась по всей Британии - и не все из тех, кто не успел к эвакуации в Лондон, опустили руки. Миллионы людей погибали, но тысячам удавалось догнать Ковчег или выйти наперерез его маршуту. Воистину подвиг этих людей оказался легендарным.       И пусть все больше людей с пожитками присоединялись к Исходу - но не все могли выдерживать столь высокий темп движения. Десятки тысяч мужчин, женщин и детей нашли свой последний приют на льду Атлантического океана. Никто не считал их, никто не отпевал очередного мертвеца. Ведь идущий на экономичном ходе дредноут нельзя было останавливать.       Тридцать четыре дня. Ничтожный срок для экспедиций, имевших обыкновение практиковаться бравыми британскими моряками до Великой Стужи. Но такие долгие почти пять недель для простых людей в конце этой Последней Осени. Скорость в два узла. Много это или мало? Чертовски медленно, когда в спину тебе дышит ледяной ад. И ужасающе много, когда под пронизывающим ветром женщины и дети пытаются передвигать своими сбитыми в замерзающую кровь ногами, преодолевая ледяные гряды, ямы и снежные заносы временами по пояс. Те, кто выжил, кто не упал замертво без сил - те превращались в бездушных мясных автоматонов, только и способных шагать до тех пор, пока не подходила их очередь отдыхать в Ковчеге. Ливитт и сам уже не очень осознавал происходящее. Последний десяток дней был самым тяжелым. Все смазалось в единое месиво без четких границ по времени. Кажется - они только вчера бороздили лед Темзы - но будто и вся жизнь связана с этой чертовой работой. А мистер Гриффитс не дожил до конца пути: угольная пыль заставляла его мучительно кашлять кровью, и с каждым днем он все слабел, с трудом выполняя свою работу, тогда как Аарону приходилось все больше замещать его, что получалось, откровенно говоря, с трудом из-за ничтожности Ливитта в механике. Две вещи спасли Аарона: тотальное всеобщее отупение из-за усталости и фанатичной работы и их прибытие в пункт назначения.       Благая весть шла по кораблю, передаваемая из одних изможденных уст в другие:       - Прибыли! Мы прибыли!       Прекратилась уже давно ставшей привычной вибрация корпуса. Затухал лязг поршней и шестерен. Успокаивался клокочущий в трубах пар. Ковчег словно совершал протяжный усталый выдох. Люди были усталыми, но улыбки проступали на помятых лицах. Механики рвались наружу.       Там, перед ними раскинулся уже подзабытый мир - с его кусачим холодом, покрытым торосами океаном, неприветливыми скалами их нового дома и жалкой кучкой людей, что осталась от тех орд, что некогда покинули родной Остров в надежде спастись. Осознание тех чудовищных и глупых потерь портило настроение.       Беглецы еще не знали тогда, что впереди предстоит не менее сложный и драматичный этап на пути к новому дому. Но они помнили, кто они есть - и потому были готовы взять свое от судьбы.