All that you are

Все слышали о родстве душ. Каждому когда-то в детстве, в качестве сказки на ночь, рассказывали об этом мамы, бабушки или няни. О том, что где-то в мире есть человек, которому досталась вторая половина твоей собственной души. И что если вам очень-очень повезёт, то вы однажды встретитесь и уже никогда не сможете расстаться. Больно это, говорят — расставаться с родственной душой. И пускай склонные к излишней романтике юные сентиментальные девушки — да, и чего греха таить, многие юноши — предпочитали считать, что родственная душа — это некая «предназначенная тебе Руфеоном любовь», каждый сам решал, кем ему эту родственную душу называть — любовью ли, другом или братом. Счастливчики те, кто ещё от рождения обретал пресловутую «вторую половину», вот только близнецы рождались нечасто. Но каждый хотя бы раз в жизни, да видел людей с несмываемым узором на ладони — в том месте, где впервые соприкоснулись когда-то руки, заставив мир перевернуться с ног на голову. Силлиан такие пары встречал дважды. Первая пара была известна многим, и многими неоднократно приводилась ему в качестве примера. Ими были, конечно, его собственные родители, со ставшим семейным преданием рассказом о том, как наследный принц Лютерии подал руку молодой придворной художнице, когда она запнулась и едва не упала. — А стоило нашим рукам соприкоснуться — время остановилось! И во всём мире, казалось, не осталось никого, кроме нас двоих... Силлиан, сейчас же перестань улыбаться! Но Силлиан улыбаться не переставал. Силлиан предпочитал тех братьев и сестёр, которых родила ему мать, и тех друзей, которых он себе выбрал сам. Что же до любви, то она была в его представлении понятием весьма растяжимым и многогранным. Включавшим в себя, помимо будущего-канцлера-дэрона и будущей-придворной-чародейки-рохэндельского-менестреля, целую толпу разнообразных обитателей Серебряных ключей, что, конечно же, весьма и весьма осуждалось дражайшими родственниками. — Но матушка, у нас с Зиэль и Рейгель полное взаимопонимание! — всё улыбался Силлиан. — То, что ты там делаешь с этими существами, ничего общего с родством душ не имеет, — обрубала королева Лютерии и вела старшего сына знакомиться с новой замечательной девушкой. И обязательно заставляла пожимать ей руку. Силлиан улыбался и пожимал — он знал, что ничего не случится, и ничего не случалось. Не для него были эти лишающие свободы цепи, которыми он про себя называл отношения «родственных душ». Окончательно утвердиться в этом мнении Силлиану помогла Ниммель. Встречу с ней стоило бы, пожалуй, прописывать каждому, чрезмерно увлечённому поисками своей второй половины и уверенному в том, что именно так обретается истинное счастье. Потому что светловолосая силлин являла собой весьма наглядный и печальный пример того, что бывает, когда обретённое «счастье» уходило в небытие, оставив после себя только почерневшую метку на руке и дыру в сердце. Дыра, если верить слухам, неизменно сопровождавшим Ниммель при королевском дворе, была огромна, глубока и безмерна. Что уже, по мнению Силлиана, должно было бы привести к неминуемой смерти от кровопотери, а поскольку пациент всё ещё был скорее жив, чем мёртв, относительно факта наличия упомянутой дыры Силлиан имел сильные сомнения. Силлиан жил, как хотелось — а хотелось ему долго и весело. На то он и был Силлианом. Только Силлиан мог позволить себе отстоять в длившемся до ночи, до хрипоты и до полного изнеможения споре с отцом право сохранить жизнь притащенному Ниммель и Аманом в Лютеран фетранийцу. Только Силлиан мог умудриться завести чуть ли не дружеские отношения с врагом. Только Силлиан мог запросто поставить родителей перед фактом, что намерен отправиться на поиски легендарного Ковчега Первозданного Света в компании вышеупомянутых фетранийца, дэрона и силлин. Просто так, потому что захотелось. Силлиан любил эту свою свободу — и, быть может, именно поэтому так не любил разговоры о столь желанном всеми родстве душ. Силлиану претила мысль о том, что какая-то незримая сила ещё до рождения посмела разделить его напополам и обречь всю жизнь искать кого-то, кто поможет ему вновь обрести целостность. Силлиан и без того вовсе не ощущал себя никогда неполным или ущербным. И искренне считал, что если кому и нужно искать зачем-то вторую половинку, то точно не ему. — Понимаешь, раньше я была целой. А теперь от меня осталась только половина, — неловко улыбалась Ниммель, а Силлиан подливал ей вина и сочувствовал. Но продолжал думать, что всё это — не про него. Он считал так, заходя впервые в комнату к раненому «военнопленному», чтобы услышать сказанное нетвёрдым хриплым голосом, но со сталью в янтарных глазах: — Моё имя — Кармиан. Он оставался при своём мнении, вызывая посреди ночи целителя и скрупулёзно следя за тем, чтобы все лекарства были приняты в должных количествах и в должный срок. Он проводил вечера за интересными беседами и даже спорами (часто о тактике, стратегии или религии, но никогда — о знамёнах и сторонах). Просто Силлиан всегда любил интересных собеседников. Улыбался, предлагая Кармиану перейти на «ты», но никогда на этом не настаивал — и превратил само предложение в какое-то подобие немного горькой шутки. Просто Силлиан никогда не любил официальных церемоний — это все знали. Вместе с Аманом и Ниммель таскал Кармина на предписанные целителем прогулки — ведь он тоже не любил сидеть в четырёх стенах. Не понимал, почему отец запрещал ему присутствовать на допросах, и улыбался от формулировки «чрезмерная личная заинтересованность». Отправился на поиски Ковчега, хотя его, кронпринца Лютерии никто, собственно, не звал — просто он давно никуда не выбирался, так почему бы и нет? И не хотел, отчаянно не хотел отпускать Кармиана обратно в Фетранию. Потому что на родине того ждала неминуемая смерть, а Кармиан, несмотря ни на что, был хорошим человеком и, безусловно, заслуживал того, чтобы жить. Всё это было правдой, и никакое из упомянутых событий никогда не заставило бы Силлиана изменить своё мнение о вопросе родства душ. Потому что этот вопрос не имел к произошедшим событиям совершенно никакого отношения. Ровно до того момента, когда все представления Силлиана о собственной жизни и его тщательно выстроенная аргументация о собственной свободе воли ни рассыпались, словно карточный домик. Потому что Кармиан отправлялся домой. И, прощаясь, Кармиан впервые за всё время их знакомства протянул Силлиану руку. А Силлиан её пожал. И время остановилось.