Грязная кровь

Ночью ей светили звезды, но просыпалась она всегда в гнетущей полутьме. Гобелены, вздернутые на жердях, оглавленных змеями, резные столбики кровати, твердый камень, черный, как уголь — все это было словно соткано из мрака. Лишь волнистые стекла слизеринской спальни бросали бледный, изумрудный свет со дна озера, раскрашивая ее золотые пряди сединой. Она открыла глаза и облизнулась, припоминая быстро меркнущий сон. Сон ли? Мышиный писк, затравленные красные глазенки, выпученные, умоляющие перед тем, как раздался хруст костей, когда она переломила ей хребет… Нет, не сон. Ночью Кетти опять была змеей. Подземелья изобиловали дичью, сладкой и жирной, но в этот раз ее жертва не стала ухищряться, прячась в узких ходах, а просто повадилась в кладовые. Это была большая мышь, может, мышиная королева? Кетти давно примечала ее, скрываясь во влажных гротах, ожидая, когда противные теплокровные грызуны пробегут рядом. Та всегда возглавляла набеги на зернохранилища Хогвартса, и даже мистер Гатри не мог ее вывести, как ни старался. Теперь она приятно варится в желудке Кетти, вместе с парочкой родичей и целым выводком ее мышат. Если задуматься об этом — мерзость, но Кетти редко о таком задумывалась. Сегодня был славный пир. Не стоит, однако, забывать, что голод человека таким не удовольствуешь. Послушав журчание воды за окном, возвещавшее о пробуждении первых озерных тварей, она улеглась на бок и, потянувшись, напялила чулки. Булстрод, жирдяйка, уже заправила кровать и, видимо, сейчас на полпути к сахарным ватрушкам, а Гамп дрыхнет себе — только голова из-под одеяла высовывается. Купольный свод их комнаты украшал световой люк, но по-видимому, на поверхности еще не рассвело — слишком уж бледно. И сизо, как синяк под глазом. Выгнув спину, Кетти хрустнула позвонками, желая сейчас нажраться, точно Флавия. Она, как говорит ей в зависти, ест, да только полнеет — с Кетти такого не происходит. Проклятие тому виной или природа, кто б знал? Сама же она не раз замечала, будто ест за двоих, и тот второй — зверь, что приходит ночью, тоже голоден не как свои собратья. Делиться этим с девчонками, она, конечно, не стала. “Просто бегаю по утрам, Булстрод, и в квиддич играю. Тебе тоже не помешало бы”, — сказала как-то Кетти, когда Флавви-жирдяйка снова принялась причитать о своей диете. “Как же, с Кроккетом, видела, — язвила девица, строя рожи, как порося. — И по тому, сколь ласково он на тебя заглядывает, полагаю, тренировки ваши одним утренним бегом не ограничиваются”. Кетти не стала спорить с очевидным. Невинность никогда не шла ей, но улыбка загнанной овечки и вовсе не ложилась на широкое, веснушчатое, до боли крестьянское лицо. “Конечно, Булстрод. По вечерам мы еще и прыгаем”. Строго говоря, не только Кроккет был предметом ее страсти. Кевин Роулсон, красавчик, тоже неплох, и Яксли, хоть мозгов у него не больше, чем у выдры. Есть еще Риверс, старшекурсник, Энди Аббот, нюня, но милый, Эйвери, Нотт, Розье. Кетти нравились парни, нравилось, как они ее целовали и как она целовала их. Роулсон пахнет лосьоном для волос, а Яксли — грозой и потом. Какие разные, но в сущности, одинаковые страсти они будят. Что чистая кровь, что ее помесь — вся она равно вскипает от девичьей ласки. И пусть девица эта будет грязной крови, что ж с того? Уплетая цыпленка за завтраком, Кетти думала, кого же все-таки обошла в своих сердечных поисках. Реддл. Реддл ничем не пах. И страсти в нем меньше, чем в улитке. Вечно серьезный, вечно отстраненный, всегда сидит во главе стола, раздает приказы, точно уже Префект — и Лестрейндж потворствует засранцу, тряпка эдакая. Гамп судачит, что тот его и сменит, как год пройдет. Правда. Похоже на правду. Корвус ему в рот смотрит, хоть на два года старше, а ведь тот еще не получил благоволение Диппета. Мерлин задери, только б не это: Том Реддл никому не спустит ночных прогулок, или, тем паче, пропусков занятий. И все же нельзя отрицать: в нем что-то есть. Как то, что тянет к холоду, влечет неизвестным, манит к загадке. Лед обжигает — не студит. И Кетти почему-то захотелось им обжечься. Губы его тонкие, очерченные, волосы чуть курчавые, темные, глаза, как два колодца тени — глубокие, вечно непроницаемые… И когда это она стала интересоваться каждым увиденным парнем? Третий курс, самое ли время для подобных мыслей? Кровь предательски стучала в горле, пережатом узким воротом. Не имея возможности заесть свои сладкие грезы, Кетти ослабила регат на шее и вгрызлась зубами в цыпленка. — Заправь галстук, кровь тебя задери! — тут же прошипела Вальбурга. Девичий Префект Слизерина с неудовольствием перехватила ее взгляд. “Тоже на Тома смотрит, не иначе, — подумала Кетти. — Ишь как ушки-то зарделись”. Сухое лицо, острые глаза и вздернутый нос ее как будто специально были созданы для того, чтобы кривить рот в укоризне. Никакого уважения к романтике. Блэк, что с нее взять? Черные волосы — черная кровь. Удивительно, как такое породистое личико от многочисленных браков с кузенами еще не выродилось в подобие кобылы. — А как закончишь, и кровать. — Вальви, воя повтель пвосто не вожет выть ваправленной, — проговорила она с набитым ртом, жуя цыплячье бедро и капая жиром на подбородок. — Ты никогда не знаешь, сколько парней я уложу в нее еще до захода солнца. — Солнце зайдет быстро, Коутс, — уронила она с ледяных высот гордости. — А вот твои наказания — нет. “Этот парень — мой, — слышалось в тоне Префекта. — Не тебе, безродной, на него заглядываться“. Когда Вальбурга Блэк злилась, ушки ее всегда рдели пунцом, а зубы приобнажались в оскале. Не кобыла, конечно, но что-то вроде. — Ну да, ну да, гляньте сколько времени — мне пора отсюда нахер. Поджав губы, Кетти нехотя принялась завязывать галстук. Хоть ее здесь и ценят, как лучшего Охотника, успехи в квиддиче одно, а гнев Блэка — другое. Сплюнув кость в тарелку, она улыбнулась высокородной девице и пошла из зала в направлении Гостиной. “Ушастая, скуластая пони, — посмеялась про себя она. — Какой тебе Реддл — женись на собственном брате: он, говорят, в осла пошел“. На пути в Подземелье ей повстречалась Керроу. Стесняшка жалась меж колонн с каменными совами и боялась даже дышать, краснея на каждом выдохе — трусы Мерлина, какое жалкое зрелище. Нюня, боится и слова лишнего сказать, а ведь дерется лучше Яксли: как-то даже Риверса побила. То-то зря судачат, что орел побеждает змею. Скромница. Серая мышь, серая букашка. Вот и сейчас она изящно покраснела, кротко, прямо как монахиня. “Она все делает так”, — с тупой укоризной подумала Кетти. — Привет, Кларис. Не бойся, эт я. Люди тебя не загрызут, если подойти к ним поближе, знаешь. — Ты ведь с завтрака?! — голос Клариссы резко сошел с шепота на крик, а потом снова стал мягким, как поцелуй. — Эм… Кетти, он там? — Да. Сочный. Жареный. Объедение. Сучий цыпленок. — Нет-нет — Том, — мечтательно вздохнула девчонка. — Он ведь там? “И ты в мою тарелку метишь, милаха”, — с кислой улыбкой подумала она. — Собственной персоной, — Кетти по-заправски хлопнула высокородную подругу по плечу. — И не надейся: этот цыпленок мой. Растрепав Керроу волосы, каштановые, с проблесками русых прядей, она впервые отметила про себя, до чего же та мала. Сколько ей? Двенадцать? Одиннадцать? Родители этой милахи, само собой, рядят ее к Тому под венец, да только пусто это: Эйвери как-то говорил, что того интересуют разве что старые, сморщенные свитки. Эйвери тоже ими пахнет. А еще он пахнет паутиной — липкой, свежей. Нотт душится французкими погаными духами, точно девица; после оккупации Франции все духи оттуда что крашенная вода — немцы не умеют их делать. А Том… Том ничем не пахнет, даже черным проблеском Зла, что таится в скрюченной ягнячьей коже, выделанной на пергамент “Явственного волхования”. За свою жизнь змеи она привыкла чуять запахи в любом — глаза ее подводили. Аспид проникает в суть жертвы по теплу и чутью — то же верно для тех, кто проклят его роком. Кларисса пахнет мокрым зайцем и робостью, Блэк — колючим репеем и высокомерием. Все чем-то пахнут. Том Реддл не пахнет ничем. — Эй, Коутс! — хором окликнули ее из-за спины. Братья Крепты, драккл их дери. Выпустив дрожащую Клариссу, она обернулась на хогвартских коридорных. — Что не на завтраке, милые барышни? — Нажрались, — кратко резюмировала Кетти. — По тебе не скажешь, Коутс, — Джим, кривоухий и долговязый, как всегда кроил губами свою кислую улыбочку. Он считает, что на нее девки клюют, да только неправда это: с таким видом засмотрится на него разве что корова. Может, поэтому Пейдж с Когтеврана так и ластится к этому дылде? Как знать... — Смотритель велел напомнить всем студентам, что через неделю Хогвартс закрывается на каникулы и просит освободить Гостиные. — Из-за усиления военного положения всем после полудня надлежит вернуться в спальни, — сразу же подхватил за ним Джордж. Близнец Джима, он тем не менее отличался от брата ровными, противно-белыми зубами и слегка курчавой, на манер денди, прической. — А после восемнадцати — наложить на окна светомаскировочные чары. Возможны бомбежки. — Подводные, да? — картинно изумилась Кетти. — Наши окна выходят на подземное озеро, щелкунчики: если нацисты что и станут бомбить, так это ваши любимые башенки, орлята. — Приказ мистера Гатри, — важно сообщил Джордж. — Маскировать — значит, маскировать. Орлята, а ума не больше куричьей задницы. Братья-близнецы пахли одинаковой гордостью петухов и столь же схожей мокротой страха. Быть может, если не резость этого вкуса, Кетти и попробовала их, но больно когтевранцы… жестковаты. — Так точно, сэр, — Изобразив серьезное лицо, она отдала честь. — Защищаем Британию, сэр. — Не балуйте, змейки, — предупредил Джим, расчесывая рябую щеку. — Мы заметим. — Ага: в воде утопитесь и поглядите, как мы зашториваем окна. Братья нахмурились, не оценив шутки. Драккловы когтевранцы никогда не признают юмора. — Поглядим, — серьезно ответили оба, как заведенные. — С воздушным пузырем спустимся — и поглядим. “Щелкунчики”, — подумала про себя Кетти, но как только братья свернули на лестницу, все же поинтересовалась: — Так с чего вдруг старый засранец объявил с полудня комендантский час? — Змейки совсем не интересуются делами в маггловском мире, да? — хихикнул Джордж. Кетти скрестила руки на груди. Ее отец — маггл, а мать — проклятый маггл. Грязная кровь. Что она знает о магглах, в самом деле? — Сучьи твари. Что они еще учудили? Дай угадаю: Черчилль объявил войну индусам. — Гитлер напал на Сталина, — уронил Джим. — Сегодня утром немецкая армия вторглась в Советы. В тот вечер ужин перенесли в Гостиную и каждый факультет трапезничал в своей общей зале. Обед сдвинули на полчаса, чтобы успеть перед разводом, в оставшееся же время слизеринцы были предоставлены сами себе, запертые в подземельях, где теперь потушили последние факела. Единственным, что освещало столы, были колбы изумрудной пыли, обращавшие муреновой синью тарелки, кувшины и скудные угощения — их становилось все меньше с каждым днем войны, отметила про себя Кетти. Хоть домовики и старались накормить Хогвартс, было ясно, что на одних зайцах и цыплятах долго не продержишься. — Цыпленок, вот сюрприз, — съязвила она под хохот Геспеиды Гамп, которой досталась ножка зайца. — Эдак я скоро кукарекать начну. — Тебе везет, Кет, — только и могла выдавить подруга. — Ты все ешь да не полнеешь, а вот нам приходится с этим жить. — Гесп, умоляю, просто бегай побольше. И в квиддич играй — помогает. — Как же, с Роулсоном тебя видала, — хохотнула Гамп, давя “с”, как настоящая змея. Она и была ей, красавица, желтоглазая гадюка. Будь она еще и парнем, Кетти не раздумывая ухлестнула бы за чертовкой. — Кевин, видимо, хорошо тебя тренирует по ночам? — Как неприлично, Гесп, — Кетти вонзилась зубами в прожаренную корочку. — Ночи я провожу только с Кроккетом. Роулсон — на завтрак. Это дурной тон — мешать цыпленка с кроликом. — Скоро, если война продолжится, цыплята и кролик будут ждать нас на завтрак, обед и ужин, — заметила Гамп, накалывая вилкой худосочную лапу. — А как и они кончатся, перейдем на свеклу, капусту и репу. — Ну хоть тыква всегда при нас останется, благодарение Мерлину, — хохотнула она, поднимая серебряный кубок с соком. — Твое здоровье, Гесп! Опрокинув чашу, Кетти исподволь посмотрела во главу стола. Вальбурга Блэк сидела с Корвусом посеред составленных вместе круглых дубовых столешниц на козлах, слегка наклонившись к Тому. Ожидаемо, без ответа с его стороны: Реддл был вежлив, но холоден. Как всегда. — Не мечтай, — блаженно улыбнулась Гамп, перехватив ее взгляд. — Я пробовала: это безнадежный номер. Наш Наследник мил только ко змеям — с ними и общается.. — Правда? Почему ж ты подкачала, Гесп: в тебе змеи побольше анаконды. И яда изрядно. Не дал укусить? Девчонка картинно надулась. — Да не в этом дело, Кет: его просто не интересуют девушки. — Прости, как ты сказала? Меня, кажется, подводят уши... — Что слышала, — отвернулась Гамп, размазывая ложкой пюре. — Да, сама дивлюсь: такие парни существуют. — Редкие звери. Их вид, похоже, на грани вымирания. Страшно спросить, кем же он интересуется? — Книгами. — Извращенец, — Кетти прополоскала рот тыквенным соком. — Он мне все больше нравится. — Тебе с первого курса многие нравятся. — Первый не третий, а третий — особый, Гесп. Три — волшебное число. Когда эльфы прибрали еду, она только и искала возможности сесть с Томом на одну лавку. Вокруг него всегда суетились знакомые, вопрошалы и просто оболтусы — не самая типичная компания для книжного червя. Но Том Реддл не был типичным по всем меркам. — Двинься, Нейдж, — Локтем она подтолкнула коротковолосого блондина, сидящего подле него. Ботаник, но совсем иного рода — этот настоящий, не притворяется. Эйвери никогда перед ней не притворялся, возможно поэтому им суждено было сойтись друг с другом. — Мешаешь красотой любоваться. Нейдж загадочно дернул ртом. Его паучьи-белые, бескровные глаза все понимали с первого взгляда, хоть никогда не выдавали чувств. — Любоваться? Ну хорошо: немного… — Парень отклонился в сторону. Голос его был тихим, как подземная вода, а пах Эйвери действительно пауком. Пауком и паутиной. Наследник как всегда невозмутимо перебирал пальцами, склоняясь над пустой тарелкой, и наставлял о чем-то Корвуса. Тот, равно как и Вальбурга, ловил каждое его слово, спешил кивнуть в ответ. Камин позади исходил мягким треском магического пламени, штандарты Слизерина слегка колыхались от подземных сквозняков. — Война, — улыбнулся он себе в колени. — А что она? Магглы получают воздаяние по своему почину, какое нам дело? — Грин-де-Вальд, — напомнила Вальбурга со всей учтивостью. — Он созывает знамена на борьбу с грязной кровью. Уже поднялись Селхардты и Бабенберги — будут еще. Мир вскипит… и не раз. Полагаю, в его словах есть резон. — Пустоголовый в своей сути, — высоким, ледяным голосом перебил Том. — Геллерт не делает ни для кого различий, потому и объявил британским волшебникам войну. Маги идут на магов — в чем же здесь резон? Вальбурга промолчала. Корвус пожал плечами. Он всегда ими жмет, когда не имеет собственного мнения, тряпка. В глазах песья преданность, а за шиворотом обоссанная исподняя. — Просто мы не все тут понимаем. Наверное. — “Наверное”, — вкрадчиво повторил Том, будто потроша ответ Лестрейнджа на крюке. — Не от этой ли неуверенности мы, волшебники, и сидим здесь, по сырым подвалам, пережидая маггловские налеты и обсуждая маггловскую войну? Вот к чему нас привел Грин-де-Вальд. — Ну а что ты предлагаешь, Том? — поинтересовалась Вальбурга. — Войну. Магическую войну. В которой магглы будут жертвой, а мы наконец выйдем из тени. Девица Блэк состроила самую вежливую мину, на которую было способно ее лицо. — В одиночку? Нам? Всю историю мы использовали магглов в своих целях, но без них... — Без них, — повторил Том. — Да, Вальбурга, без них волшебники наконец-то обретут свободу и станут хозяевами этого мира. — Ах, Том, — казалось, у нее перехватило дыхание. — Я… просто не знаю, что сказать… Ведь это, по сути, полная отмена статута о секретности, упразднение Министерства, магократия, правление волшебников над Землей... В сравнении с таким даже мой отец не столь радикален во взглядах. Что ж мы будем делать с этими миллионами и миллионами людей? Его взгляд не дрогнул ни на секунду, а глаза не выдали никаких чувств. — Поработим. — Славненько, — поддакнула Кетти из-за плеча Эйвери. — Не отказалась бы от пары дюжин дармовых слуг. Тут-то ее присутствие за столом впервые и заметили. Вальбурга одним выражением лица обещала девице скорую смерть, Корвус недоуменно притих и поник пуще прежнего, а Том безразлично моргнул: — Мисс Коутс, не ожидал, что вам нравится политика. “Только с тобой, красавчик”. — Мне много чего нравится, Реддл, — “Например, ты”. — Но человеческое рабство… О, оно особенно горячит кровь. — Не пора ли вам идти в кровать, мисс Коутс? — Вальбурга, точно кобра, гневно оскалилась, приподнимая голову над ней. — Время позднее, и вам, я уверена, совершенно неинтересна наша беседа. — О нет, Вальби, напротив. Очень интересна. Блэк, как волчица, дернула верхней губой, приобнажая зубы. — Ах так? Что ж ты, полукровка, знаешь о рабстве? “А что ж ты, Вальби, знаешь о чистоте моей крови? Лошадка”. Кетти, вытянув под столом длинные ноги, повертела стоявший рядом подсвечник — змеиный, с оскаленными гадюками. — Рим! — восторженно сказала она, улыбаясь. — Ребенком отец возил меня туда и показывал, как жили раньше люди. Это была огромная держава, сильная и современная. И у римских магглов, оказывается, водилась куча рабов: их скармливали львам, бросали на арену, чтобы посмотреть, как те умирают, а еще… удовольствовались ими, когда хозяевам хотелось развлечений. — Интересно, — протянул Корвус, заглядывая Тому в глаза и, видимо, желая увидеть в них что-то кроме бездонных колодцев тени. Одобрение? — И вправду интересно, мисс Коутс. Присядьте поближе. Нейдж… Эйвери мигом уступил ей место. Легкое, паучье касание друга сообщило Кетти, что та на верном пути. — Так что с этими римлянами? — О, они были крутыми ребятами и очень любили рабство. — Прикрыв глаза, она страстно вздохнула. — Не помню точно, но кажется, владеть вещью было для них тем же, что и владеть человеком. — Instrumentum Vocale, верно? — уточнил Том. — Так они их называли. — “Говорящий инструмент”, да. Публичная библиотека Лондона, отдел римской истории, узнаю читателя. Может быть, мы даже сидели там в одной комнате, а Реддл? — мечтательно протянула она. — Над одной книгой... Кетти попыталась сесть ближе, но Том ее отстранил. — Может. — Слышала, ты любитель разных книжиц — это для нас общая страсть. А страстями принято делиться. — Не всеми. “Ну мне-то ты можешь сказать, грязный ублюдок”. — Все равно, — упиралась Вальбурга. — Как это поможет магам? — А ты только представь, Вальби, как широко мы разгуляемся на человечинке. — Магия крови… Ты это имеешь в виду? — Щеки девицы побледнели. — Что ж, весьма… — Смело, — заключил Том. — Продолжай. Кетти улыбнулась. — Мы сможем опробовать на них все, чего боялись в отношении волшебников: пытки, эксперименты, заклинания. Как быстро пойдет прогресс! Наконец, это просто весело: они станут точно наши домашние зверушки, и мы будем заботиться о магглах, что о совах. — А ты кровожадна, Коутс, — Вальбурга скрестила руки на груди. — Никогда бы не подумала, что в тебе есть что-то от мясничихи. — Мой дедушка молочник. И как он говорил, стаду нужен поводырь, чтобы его вести. Что толку предоставлять магглов самим себе — большая их часть и так дальше овец не пойдет. Те же, кто станет кем-то большим, пробьют себе дорогу сами — таких всегда единицы. Задумавшись, Том погладил подбородок. — Дед подал тебе хорошие мысли, Коутс. Впрочем, за разговором мы совсем забыли о времени: поздно уже. Не пора ли спать? — В самом деле, — всполошился Корвус, дрогнув перед его взглядом. — Мы можем и продолжить разговор, — сладко утешила Кетти, придвигаясь ближе. — Может, прямо в Спальне? “Может, прямо в моей?” — Спокойной ночи. — Голос его порезал, как нож, не терпящий возражений. — Всем вам. Оставьте меня. “Ах, дракклов ты засранец”. Добравшись до девичьей и рухнув на перины, Кетти уныло смотрела в полог, расшитый змеями, и кусала губу. Сон никак не шел. Эх, Яксли бы сюда. Или Кроккета. Теплых, сильных, нежных. Расцвет, настигший ее в пору войны, пробудил томление, весьма часто побуждающее любопытство, но сейчас что-то все опротивело, даже парни. Холодно, грустно — как в брюхе ледяного дракона. А змеи не любят холод. Разведя камин с зеленым огнем, она свернулась рядом, подобрав колени. Изумрудные блики раскрашивали ядом чешуйчатый мельхиор колонн; серебряные кобры, овивавшие их, ласково клонились над постелью — Кетти как-то раз укололась об одну, и тогда ей показалось, что в глазах твари заиграло пламя. Говорят, Финеас Блэк, бывший Директор Хогвартса, заколдовал их, чтобы те берегли прелестниц Слизерина от напастей. Прекрасный этот парень, Блэк, судя по рассказам Вальбурги, хотя кто бы не хвалил своего знаменитого родственника? При нем, вроде, и балдахины сменили. Мягкие, пушистые — они всегда нравились Кетти. Как и гобелены. Полотна, изображавшие подвиги великих слизеринцев прошлого скрывали выдолбленные в скале уродливые порталы и придавали уюта ободранному, грубому камню. Теорений Змей, Григорий Льстивый, Герпий Злостный — вот они. Висят, улыбаются. А прямо над ней — Моргана Коварная — говорят, та тоже была магглорожденной, а еще соблазнила самого Мерлина. Холодное сердце было у Мерлина, а все ж дрогнуло, поддалось. Чем Том не Мерлин, а она — не Моргана? Все что-то любят и все пахнут страстями. Том Реддл не пахнет ничем. — Не спится, а? — хохотнула Гамп, переворачиваясь на бок. — Как с нашим Наследником прошло? Приголубила парня? — Гесп, помилуй: если в тебе столько яда, то впрысни его в Булстрод — ей полезно будет. — Ха, это уж вряд ли. Кожа у Булстрод слоновья, да жиру с локоть — толку нет. Лучше укусить тебя. Кетти благодарно улыбнулась, дразня подругу веснушками. — Эх, Гамп-Гамп, гадюка ты подколодная. — Знаю, — с самодовольной гордостью ответила девица. — Ну так что Реддл? — Непостижим, как и всегда. И холоден. — О, это верное слово, да, — Гамп закатила глаза, вдев голову в петлю своего зеленого галстука. — Как покойник, хотя право, и покойники в редкость такими холодными выдаются. — Чем они пахнут? — вдруг спросила Кетти. — Твоя семья, вроде, занимается некромантией. — Грязные слухи, — улыбка девицы просияла от уха до уха. — Не пойму даже, кто тебе такое рассказал. — Ты, Гесп. — Бу-у-у, какие мы внимательные. Хочешь знать, как пахнут мертвецы? А ты еще более чокнутая, чем я, Кет. — И все же... — Землей, — обронила Гамп. — Еще, наверное, тленом: таким сырым, промозглым. Свеженькие пахнут травой, а подушнее — горькой костью. Ну и, конечно, как я забыла упомянуть яркий аромат гниющего мяса? Тошнить сразу потянет, поверь. Некромантия — штука не для слабонервных. Если надумаешь заняться нашим ремеслом, то знай: есть только одна вещь, которая в ней не пахнет — Смерть. Она, воистину, лишена всех запахов, а потому бесплотна и безродна. Смерть не источает ничего.