Любовь — о ней не спорят. Она есть.
Когда мне было 13 я думал, что жизнь — это боль, учитывая смерть моих родителей, у которых я так и не попросил прощения. Хотя, на самом деле, просил его сто тысяч раз. С того дня. Когда мне было 18 я думал, что жизнь — это что-то интересненькое такое. Алкоголь, клубы, девушки, деньги, популярность, безрассудность, экстрим и кайф. Вся жизнь казалась кайфом. Потому что тогда я был под кайфом. Когда мне было 27 я думал, что жизнь — игра. Подаренный отель, девушки на одну ночь, любимый алкоголь и тусовки. Если вам кажется, что за 9 лет ничего не изменилось, то вы не ошибаетесь. Просто добавилось ещё разочарование. Однообразие. Когда мне было 28 я думал, что жизнь — несправедливость. Потому что тогда я встретил ее. «Это настоящая любовь?»— спрашивал я себя. Не верил. Вы бы тоже удивились, если бы впервые в жизни влюбились? Да ещё практически в тридцатник… Проблема в том, что все закончилось очень быстро, не успев начаться. Когда мне было 35 я думал, что жизнь — подарок. Спустя столько лет ошибок, недосказанностей, потерь, боли, расставаний, я вновь обрел счастье в ее объятиях. Наконец произнес: — Я люблю тебя. Я так тебя люблю! О Боже! Когда сегодня я задул свечи на праздничном торте, мне стукнуло 40. И за эти 5 лет моя жизнь так изменилась…***
Мой отель стоит в центре Парижа (я сам в шоке, поверьте!) Обед. Сижу в кабинете, изучаю счета и просто мечтаю вернуться домой. В тёплую постель. В тёплые объятия. Мысли материализуются! Можете не верить, но раздаётся тихий стук в дверь и входит она. — Я соскучилась!— Она улыбается. На ней легкое белое платье в пол с плечами-фонариками. На голове шляпка. В руках корзинка с едой.— Хватит работать…Пойдём в сад, — она походит, поворачивает к себе мое кресло и своими щенячьими глазами смотрит на меня.— Пойдём. И я иду. За столько лет я понял, что счастье не в работе. А с теми людьми, в которых заключен твой дом. Спускаетесь. Выходите из отеля и идёте в сад неподалёку. Она стелет плед, вы садитесь. В корзине виноград, сыр, вино и (Боже, помилуй французов) шаурма. Она знает, что ты любишь это есть, и все равно где вы. Шаурма есть шаурма. Любовь есть любовь. Я улыбаюсь. Она моя проказница. Хитро улыбается мне и говорит: — В «Элеоне» на кухне Алибек так вкусно ее готовил. Я взяла рецепт.— Откусываю. Смеюсь. Там столько горчицы и лука. — Это ужасно! — Не правда!— И улыбается. Закатываю глаза. Кушать это невозможно. Но что-то подсказывает, что она это сделала специально. Расскажи мне, что ты затеяла. — Я скучаю по борщу! По гречке!— И уже смотрит серьезно. Одну руку положила на живот. Так ей спокойнее. Когда чувствует поддержку ещё одного сердца. — Говори прямо, дорогая.— Моя рука ложится на ее. Заглядываю в любимые карие глаза. — Хочу домой… Я знал, что ты это скажешь. Мы в Париже уже 3 года. Признаться, сам бы слетал в Москву. Там тетя, двоюродная сестра и племяшки. — Но у меня дела… — Я знаю, милый,— уголки ее губ слегка приподнимаются.— Я знаю. Но твоя жена ужасная, сентиментальная беременяшка, которая хочет к бабушке… А ещё родить в Москве. —Ты серьезно?— Мы сто раз говорили об этом. Я хотел, чтобы ребёнок родился здесь, чтобы у него было гражданство Франции. — Абсолютно. Я ещё не говорил, но любовь подразумевает уступки. Пусть даже то, что затеял партнёр — глупо и неразумно. С вашей точки зрения. Но это будет ваше чудо, спустя столько лет попыток. Слез. Истерик. Утешений. Поисков. Надежд. А ты, дурак, в 40, наконец, станешь папой. Вы не верите? Я бы тоже в 20 лет не поверил себе настоящему, расскажи ему, чего я хочу теперь… А хочу я только семьи с ней. Хочу уютного маленького дома. Хочу собаку. По утрам есть блины. Вечером смотреть с ребёнком мультики. И искренне смеяться. — Хорошо,— сдаюсь, хотя даже и не сопротивлялся. Я слишком сильно ее люблю. А это — пустяк. Все остальное в жизни — пустяк. Главное — это она. Главное — наша дочь. — Я знала, что согласишься.— Она поворачивается, ложится на плед, осторожно кладет голову мне на колени. Улыбается. Теперь она часто улыбается. Говорит, это я делаю ее счастливой.— Уж слишком ты меня любишь…— Прищуривается, кладёт мою руку к себе на живот.— Дай угадаю, ты полетишь с нами? — Да. Я глажу ее живот. Решили назвать ее Катарина. Как звали мою маму. — Считаю, это миг абсолютного счастья,— мы смотрим друг другу в глаза. «Я тоже так считаю. Ты для меня — абсолютное счастье». — Так пора бы уже. Абсолютное несчастье уже прожили, когда-нибудь стоило и к этому прийти. В ответ она лишь смеётся. Если бы можно было заключить звук в банку, открывать ее и слушать в моменты, когда в жизни не все идет так гладко, как хотелось бы, то это был бы ее смех. Я знаю, что никогда не был тем прекрасным принцем, о котором она мечтала. Я знаю, что мы причинили друг другу много боли. Я знаю, что мы ещё многое переживём вместе, будет ещё много слез и обид. Будет ещё много всего, но главное останется неизменным: Я люблю ее. Она любит меня.***
Когда сегодня я задул свечи на праздничном торте, мне стукнуло 40. И за эти 5 лет моя жизнь так изменилась… И сегодня я могу сказать, что жизнь — это жизнь. Такая, какая она есть. Со всей ее болью и счастьем. Моя жизнь — просто череда разных событий. А все, что было раньше, вело меня к этому моменту. К моменту, когда я дома. А мой дом — это она.