Посреди острова, необычайно приземистая и плоская, похожая чем-то на перевернутую сероватую миску с приклеенными к ней в самых неожиданных местах башнями, галереями и переходами, окруженная рвом с кипящей лавой, раскинулась самая большая крепость… Дмитрий Емец «Таня Гроттер и магический контрабас
Заря только занималась. Краешек неба, видимый из маленького-окна бойницы, был окрашен в невинно-розоватый оттенок и словно предупреждал людей, что день будет просто превосходным. Солнце еще не появилось, словно тщательно выжидая, когда зритель их театра уже будет готов лицезреть на сцене главную приму. Свет мягко заливал землю, и если бы человек смотрел бы на все это великолепие из окна своей квартиры где-то на двадцатом этаже, он явно мог сказать, что был счастлив. Худощавая высокая женщина, укутанная в тряпки так, что не видно было ни лица, ни волос, ни миллиметра кожи, смотрела на просыпающуюся природу вовсе не из окон своей квартиры. Стекла у маленького окошка давно уже не было, каменный замок за ночь успел остыть, а здесь, наверху, словно являясь контрастом к рождающемуся дню, усиленно и злобно дул ветер. Он залетал в бойницу, словно враг, и настойчиво накидывался на хрупкую фигуру. Женщина замерла, но продолжала стоять, прижавшись всем телом к стене и глядя в маленькое отверстие перед собой. Она не любовалась небом, практически не видным отсюда, а лишь пыталась разглядеть землю — и не могла, потому что странные слезы — то ли от какого-то горя, то ли просто от холодного ветра, застилали глаза. Небольшая изящная ладошка, которая вполне могла принадлежать некой аристократке, несколько раз изящно вылетала из ткани и, безуспешно пытаясь вытереть слезы, пропадала обратно. Женщина немного постояла, надеясь увидеть хоть что-нибудь за пеленой слез, после вздохнула, посильнее запахнулась в свою широченную мантию черного оттенка и двинулась дальше. Лестница в этом замке была такая, словно ее строили специально для атлантов, никак не меньше. Подъем осложняло и то, что местами ступени были разрушены или выглядели настолько ветхими, что, казалось — наступит на них человек, и они сразу рухнут вниз. Но хрупкая фигурка так изящно и быстро поднималась вверх, словно всю жизнь занималась этим. Попутно она успевала разглядывать стены: местами в них зияли огромные дыры, иногда, когда взгляд скользил от одной бойницы к другой, тот натыкался на странные куски бумаги. Возможно, когда-то это были картины: пейзажи, люди, натюрморты, и кто-то с любовью собирал их в одном месте, но это было когда-то. Сейчас же это были какие-то жалкие клочки, не уродливые, а какие-то родные и теплые. Старый люк открывался со скрипом, сообщая женщине, что неплохо было бы смазать его петли. Но та не обратила на это никакого внимания: едва откинув крышку властным и уверенным движением, она, подобно кошке, юрко и ловко забралась на крышу и огляделась. Ветер здесь, наверху, был еще злее и упорнее, поэтому всего через несколько секунд неравной схватки мантия была откинута с лица вошедшей. Ярко-рыжие немного тяжелые кудри тут же раскинулись по плечам в изящном беспорядке. Зеленые глаза сверкнули и вновь померли: они походили на холодные и просто до безобразия огромные изумруды из колье какой-нибудь столичной красотки. Черты ее лица были какие-то гибкие, эластичные и островатые: девушка походила на кошку. Да, это именно была девушка — ей нельзя было дать и двадцати, но в глазах скопилась вселенская печаль и мудрость векового старца, а у тонких губ с изящным изгибом даже, кажется, виднелись морщины. Татьяна Гроттер от неожиданности выпустила ткань мантии из своих рук, и игривый и злой из-за отсутствия людей ветер тут же воспользовался моментом: налетев, он надул эту самую мантию, обнаруживая, что под ней скрывается обыкновенный растянутый свитер и потертые и дырявые джинсы. Дырявые вовсе не из-за того, что так модно, а просто из-за того, что время не щадит никого и ничто. Девушка поежилась, но запахиваться вновь не стала, а просто бесстрашно подошла к самому краю и так же бесстрашно взглянула вниз. Отсюда, с высоты птичьего полета и даже чуточку выше, открывался просто восхитительный вид на окрестности. Прямо перед ней зеленел лес, и, глядя на эти деревья, каждый понимал, что они росли здесь всегда: до людей, когда школу населяли веселые ученики… и будут они расти здесь вечно, с тоской глядя на увядающий остров. Гроттер не интересовали деревья. Ее даже не интересовала каморка Древнира, спаленная сразу же, как только костлявые руки Чумы добрались до нее. Ей не хотелось любоваться на океан, омывавший островок со всех четырех сторон: он лениво катил свои сероватые волны на берег. Таня не могла смотреть на эти волны без содрогания: в ее памяти они еще были кроваво-красными от крови ее друзей. Девушка отошла от обрыва, чтобы опуститься на колени перед той частью стены, на которой рукой ее отца, Леопольда, была нарисована стрелка: она указывала на Лысую Гору, где до сих пор кипела жизнь, где выжившие маги пытались забыть ужасы той войны… Эта стрелка указывала ей путь всю жизнь, всегда горела перед ней путеводной звездой, как горел и пример отца, отдавшего жизнь за свою семью. За нее — дочь Таню……того, кто понюхал цветок многоглазки, уже невозможно обмануть. Это некое непреложное, простое, ясное и честное знание. Дмитрий Емец. «Таня Гроттер и болтливый сфинкс»
…Иртыш был гигантской сибирской рекой с огромными плотинами, станциями ГЭС и прочими следами человека. Как и все в Сибири, он был огромен, но все же пропадал в свете Оби и Лены. Вокруг него, как и везде, тянулись бесконечные леса, зеленые — вечно зеленые, которые иногда прерывались, чтобы на этих гигантских равнинах вдруг появлялось какое-нибудь человеческое жилище. Она сидела на шатком деревянном стульчике, глядя на прекрасный закат. Небо словно делилось на две части: одна до сих пор была лазурно-голубой, а вторая начинала окрашиваться оранжевым цветом. Солнце заходило, и все живое нежилось у его лучах, грелось и запасалось теплом. Сзади послышались шаги — это Ванька совершенно тихо, как ему казалось, подошел к ней и, встав рядом, обнял за плечи. Таня прикрыла глаза и потерлась щекой о его руки, ощущая легкие покалывания любимого свитера и ощущая запах тайги, который Ванька всегда приносил домой. Даже не приносил — он просто пах так. Гроттер казалось, что она в раю; хотелось мурлыкать, как кошка, которую они так и не завели. Девушка лениво приоткрыла глаза, всем телом ощущая Ваню. — Как же здесь красиво! — лениво, но все же восторженно произнесла Таня. — И закат великолепный. Вовсе и не скажешь, что природа умирает — кажется, она только рождается вновь в этом огне. — У тебя душа философа проснулась, — засмеялся Ванька и уже серьезно уточнил. — Ты не жалеешь, что приехала? Гроттер обернулась и, сделав рассерженное лицо, попыталась ударить Валялкина по руке. Тот с улыбкой отстранился, глядя на горящие зеленым пламенем глаза своей девушки. — Конечно же нет! Как ты мог такое подумать обо мне? Таня вновь отвернулась и уставилась на закат — не потому, что она обиделась, а просто потому, что как любая женщина, должна была сделать обиженный вид, услышав эти слова. На лице играла счастливая улыбка, и все у нее было просто прекрасно — даже жаловаться не на что. Жизнь без смертельной опасности вовсе не была скучна, потому что рядом с ней был Ванька, который окрашивал существование в самые яркие краски. Их взаимная любовь, которую они часто проявляли друг к другу, горела, подобно костру, и блики от танцующего пламени завораживали, заставляя переживать это снова и снова. Ванька тоже улыбнулся и, дабы заставить Гроттер хоть как-то реагировать, легко и быстро коснулся губами ее плеча. После, посмотрев на налетающий иногда ветерок, накинул на эти самые плечи захваченный из дома платок и укутал Таню, вновь вставая сзади и обнимая, притягивая к себе. Целовать девушку он больше не собирался. — Эй! — возмутилась Гроттер. — Заболеешь, — ответил ей Ванька, на что Таня надула губы и совсем как ребенок ответила: — Не заболею! — Заболеешь, — вновь возразил Валялкин. — Холодно. — Ну ты и жук, Ванька, — хмыкнула Гроттер и, быстро скинув с себя его руки, ловко, подобно кошке, вскочила со своего стула. Солнце село, и все вокруг начало погружаться во тьму; из леса уже слышались звуки летней ночи: стрекотал в траве кузнечик, кто-то еле слышно ухал, что-то звенело прямо под ухом; вся эта какофония звуков радовала слух Ваньки, которому казалось, что это и есть высшее счастье. Подобные вечера и Таня под боком, и их всепоглощающая светлая любовь, озарявшая их путь не менее ярко, чем солнце — это был Эдем, спустившийся на землю. Не нужно было уже щурится, глядя на горизонт; мягкие сумерки плавно опустились на землю и заполнили собою все пространство. Это были не те осенние сумерки, которые нагнетают лишь тоску, эти сумерки выполняли роль глашатаев, оповещая всех, что вскоре в свои права вступила ночь: теплая, летняя, таинственная и такая романтичная. В такую ночь можно признаваться в любви и ощущать эту любовь каждой клеточкой своего тела. Глядя на небо, можно было не щуриться, но Таня все же щурилась. И во всей этой позе и в блеске глаз виднелось что-то хитрое и немного демоническое. Она быстрым движением языка облизнула губы, потом как-то изящно поменяла положение и… — Если здесь так холодно, почему бы нам не зайти в дом? Ванька повторил ее движение с облизыванием губ скорее непроизвольно, а после засмеялся. — Шантажистка, — оповестил он девушку. — Ты теперь никуда от меня не денешься. Гроттер не ожидала от него подобных действий. Ее мир покачнулся, и Таня от неожиданности взвизгнула. Все же она не привыкла, чтобы кто-то носил ее на руках. С трудом удерживая рвущуюся наружу улыбку, бывшая драконболистка тут же поспешила пошутить: — И куда делся мой милый и добрый Валялкин? — Сама виновата, — в тон ей ответил Ванька. — Нечего было меня так настойчиво соблазнять. — Я? Тебя? Как ты мог такое подумать? Ветеринар, поудобнее перехватив свою драгоценную ношу, быстрым и упругим шагом зашагал к дому. Это было двухэтажное небольшое строение с пристройками, в которых жили многие из их питомцев, разве что Тангро желал постоянно находиться рядом с хозяевами и выселяться в собственную комнату, которая была куда просторнее, категорически не желал. Строения могли показаться неказистыми, но они были родными — построенными руками, а не при помощи магии. Таня обняла Ваньку за шею, предоставляя ему полную свободу действия. На душе было тихо и спокойно, безмятежно даже… Тук-тук… Это вдруг сердце резко затрепетало в груди. Таня подавила резкий вздох и попыталась унять панически колотящийся моторчик, но ничего не получилось. Улыбка помимо воли сползла с ее лица. На душе за секунду стало гадко и паршиво, а интуиция знакомым звоночком начала разливаться соловьем. — Что случилось? — поинтересовался Ванька встревоженно, глядя на расстроенное лицо девушки. Таня не успела ответить. Ей показалось, что на доли секунды пространство вокруг сжалось до размера молекулы, а сами они стали куда меньше электрона. Тревожно зашуршала листва деревьев, а проказник-ветер поспешил улететь куда подальше от этого страшного места. В огне телепорта перед ними стоял серьезный академик Сарданапал…— Когда прилетает светлый маг — зарево не такое ядовитое. Чаще светло-розовое, — заметил Сарданапал. Дмитрий Емец. «Таня Гроттер и перстень с жемчужиной»
…Таня подняла глаза и чуть прищурилась. Смотреть на ярко-голубое небо и нещадно палящее солнце без рези в глазах было невозможно. И даже заклинания от подобной напасти маги, увы, не придумали. Гроттер вздохнула: у них было множество убивающих проклятий, они могли оживлять мертвых и создавать что-то новое, а о собственном комфорте думать не научились. Над головой, словно радуга, полыхала Грааль Гардарика — бесполезный сейчас купол из защитных заклинаний. Какой сейчас от него прок, если магов, которых нужно защищать от простых людей, уже не было. По хорошему, его уже давно нужно было снять и не препятствовать телепортированию волшебников прямо сюда — им до сих пор приходилось до острова долетать. Лопухоиды наверняка поохали бы, что посреди океана неожиданно появился остров, но потом все-таки забыли бы о нем — и дело с концом. Но все оставалось по старому, и суда до сих пор с завидной регулярностью проплывали прямо через Тибидохс, словно не могли обогнуть его. Гардарика сверкала на лучах солнца. До сих пор не прошло светло-розовое свечение. Гроттер гордилась им, ведь, несмотря на все то, через что им пришлось пройти, она смогла сохранить свою магию. Сколько раз ее склоняли на темную сторону! Чего только не обещали! Но марево до сих пор оставалось светло-розовым — а Татьяна Гроттер продолжала жить и являться светлым магом, жить назло всем: некромагам, Чуме, Лигулу. Она до сих пор светилась своей магией изнутри, и весь ее внешний вид, стоило кому-либо увидеть ее, кричал о внутреннем свете. Такими лопухоиды представляют ангелов. Грааль Гардарика не светилась так долго никогда раньше, но сейчас Буян слишком долго не видел никого из магов и не собирался отпускать воспоминание о том единственном, что впервые за год посетил его. Он берег это воспоминание, как продолжал беречь марево светлого мага, хотя то и начинало ускользать и рассеиваться. Гроттер с трудом сдерживала слезы, но и опустить глаза не могла. Здесь все, на что только не опускался взгляд, содержало память, и от этого было еще больнее. Ведь память эта была не о светлых и веселых деньках юности, беззаботной молодости, это были воспоминания о ужасе, о смерти друзей… о ее разрушенной жизни…При произнесении заклинания необходимо быть абсолютно уверенным в том, что переход осуществляется по полному праву. В противном случае сознание и тело могут разделиться: тело будет перенесено, сознание же останется в прежнем мире. Дмитрий Емец. «Таня Гроттер и магический контрабас»
… — Академик, может, вы все-таки расскажите нам все? — поинтересовался Ванька. — Мы уже поняли, что с Тибидохсом что-то случилось, причем очень плохое, иначе бы вы не явились к нам, но все-таки хотелось бы знать… Когда Сарданапал появился у них и огорошил новостью, что Буяну срочно требуется малютка Гроттер, сначала его настойчиво желали куда-нибудь послать. Выход тут же был найден, и отправили почтенного директора Тибидохса на второй этаж, где была гостевая комната, дабы тот отдохнул и выспался. Время была не то чтобы позднее, но Черноморов с хитрой улыбкой удалился. Должно быть, он понял, чему именно помешал своим приходом, и оставлял парочку наедине, но после таких новостей те уже не могли думать ни о чем другом, кроме Тибидохса. Всю ночь они спорили, и под конец пришли к мнению, что приключения их найдут все равно, поэтому на Буян слетать все-таки следует, причем им обоим. Заснули они только под утро, а проснулись с первыми лучами солнца. Новый день мягко освещал землю и будил природу, и в сознании любого нормального человека это должно было ассоциироваться с рождением жизни; Таня же, глядя на подобное великолепие, ощущала лишь тоску и приближение чего-то темного и опасного. А интуиция магов, как известно, не ошибается никогда. Когда Гроттер вышла во двор, дабы проверить Тантика, а заодно и повздыхать на рассвет, она обнаружила перед собой старый потрепанный диван академика, который прилетел чуть позже него самого и теперь был готов к отправке. Видимо, Сарданапал не желал терять время зря. Едва проснувшись, он тут же оповестил всех интересующихся, что ответит на вопросы в Тибидохсе и, рассадив всех по инструментам, взмыл в небо. Ванька сидел рядом с Таней, и на контрабасе им было слегка холодно — особенно когда летел над океаном. Сарданапал молчал, но по его встревоженному виду было понятно, что случилось нечто ужасное. — Ванька! — цыкнула на него Гроттер. — Наверняка действительно что-то серьезное. Ты же сам нюхал многоглазку, а тут это даже невооруженным глазом видно. — Вот уж эта абсолютная истина, — сокрушенно покачал головой Сарданапал. — Поэтому мы и не изучаем цветки, подобные многоглазке, в школе — дети еще не понимают, что знание может быть не только полезным, но и вредным. Они желают знать правду — и в то же время живут в мире иллюзий, который ни в какую не желают терять. Жить надо так, как подсказывает сердце и душа, а не пыльца очередной многоглазки. Ванька снисходительно кивнул. Он сам считал иначе и видел перед собой положительный пример влияния многоглазки, поэтому не желал соглашаться с разумными доводами. Где бы они сейчас были, если бы Валялкин тогда не нашел этот цветок? Сделала бы свой выбор Таня или до сих пор продолжала бы метаться между Ваней и Глебом, не зная, кто милее ее сердцу? Решился бы сам Валялкин отказаться от своей магией, которой он не настолько дорожил, но которая все же была частью его самого с самого рождения? Про Бейбарсова ветеринар старался ее думать: что сейчас с Глебом и где он живет, знали единицы, и сам Валялкин не входил в их число. Он успокаивал себя тем, что некромаг зажил после потери магии по-человечески: действие многоглазки на это, по-видимому, не распространялось. Таня ни о чем настолько важном не думала. Она наслаждалась каждой секундой свободного полета. Раньше девушка тоже летала, но невысоко и не так долго; когда Ваньки не было долго, она облетала окрестности и любовалась на пейзажи. Сейчас же они летели над спокойным и голубоватым морем, вечным и прекрасным, ветер свистел в ушах и все внутри звенело: «Свобода! '. Таня не знала, из-за чего к ним прилетел академик, что случилось с Тибидохсом и что ждет их в будущем — и не хотела знать. Она просто летела. Эта дорога была до безобразия привычной. Примерно по этому пути маленькая Танька Гроттер впервые летела в школу и из года в год возвращалась туда после внеплановых каникул. Хотелось, как в детстве, снизится на минимальную высоту, разуться и ногами заскользить по воде, уворачиваясь от брызг и восторженно хохоча. Но сзади от нее сидел Ванька, который подобную забаву бы не одобрил, и Гроттер сдерживала себя, как могла. — А Ванька сможет попасть через Грааль Гардарику? — уточнила вдруг она серьезно. — Ведь у него нет магии — как он может использовать заклятие перехода? — Главное, чтобы ты сама его правильно использовала. Тебе, Танюша, нужно поверить, что вы оба окажитесь на Буяне, и тогда Ваня тоже переместится. Это сложная задача, но постарайся подготовиться к ней — мы уже подлетаем. — Что, уже? — удивилась Таня, которая не была готова к подобной подставе. Она вскинула руку с кольцом и приготовилась кричать заклинание, но сам момент чуть не пропустила. — Грааль Гардарика! Сверкнуло семь радуг…В полукилометре от мрачной громады Тибидохса располагался большой стадион, по краям которого находились огнеупорные ангары с драконами. Дмитрий Емец «Таня Гроттер и магический контрабас»
…Драконбольное поле было, наверное, единственным местом в Тибидохсе, которое так и не изменилось. Не было в ангаров драконов, не суетились вокруг джинны, не посвистывал рассерженный Соловой О. Разбойник, но само поле было все то же. И от этого становилось только больнее — Гроттер казалось, что все такое же, как и раньше, но знала, что так больше не будет. Соловей не закричит на нее зычным голосом, поминая бранными словами, а за глаза рассказывая, что Гроттер — самая способная и самая лучшая… Нельзя уже будет спуститься к Гоярыну и прикоснуться к его грубоватой коже, поговорить с этим многовековым драконом. Не поднимется она уже на своем контрабасе, когда Ягун рядом будет подбирать для нее самые восторженные эпитеты. Ничего этого уже не будет. Таня закрыла глаза и опустилась на холодный пол башни, не замечая ни ветра, переключившегося на ее волосы, ни горьких слез. Ей не нужно было видеть поле, чтобы вспоминать все то, что произошло там: начиная от первого матча, где счастливая Танюха забрасывала мячи, и заканчивая самым ужасным известием, которое она только могла услышать в своей жизни…Время меняет людей Цитата из школьного изложения
…Что такое время? Как можно ответить на весь вопрос, по своей глубине превосходящий даже популярные философские фразы: «Зачем мы живем?», ответить правдиво и так, чтобы на все времена? Что это: мчащаяся вперед вселенная, зародившаяся когда-то задолго до нашего рождения и будущая жить и после нашей смерти, или просто коротенький отрезок времени, который мы гордо называем настоящим? Кто повелевает эти временем, кому оно подвластно? Маги? Не, конечно же нет, Сарданапал и все те, кто преподаёт в Тибидохсе уже несколько веков, несомненно, талантливы, но и они не могут остановить само время. Время меняет все, до чего добирается. В первую очередь, конечно, его влияние касается живых существ — самых недолговечных обитателей нашей Вселенной. Секунды и даже целые годы пролетают для них стремительно, словно череда неясных фотографий, и, оглядываясь на это размытое недокино, человек понимает, как изменило его время. Оно — всемогущее. Меняет и стирает с лица земли целые народы, разрушает твердый камень и творит со всеми все то, что пожелает. Тибидохс не пощадило время. За столетия и тысячелетия замок изменился и заметно состарился, но не это, конечно же, заметила Гроттер, только прибыв туда. Он изменился за те несколько лет, что она провела в избушке рядом с Иртышом. Он все так же возвышался мрачной громадой над островом и представлял собой прилепленные друг к другу башни и башенки, но атмосфера школы изменилась. Изменились люди и нежить. Таня не видела никого, кроме циклопа Пельменника, бессменного сторожа Тибидохса, но мрачный дух замка тут же надавил ей на плечи, заставляя сутулиться и прогибаться под этой тяжестью. Сарданапал рядом тоже преобразился, перестав напоминать бодренького старичка, а Ванька удивленно завертел головой, не понимая, что произошло. — Как там Тарарах? — поинтересовался он в первую очередь. — Я думаю, он будет рад видеть своего лучшего ученика, — улыбнулся уголками губ Сарданапал через силу. — Тарарах часто о тебе вспоминал. Так мы устроены — все учителя, можем ругать учеников, но за глаза любим и непременно хвалим, гордимся вашими успехами и живем вами. Стоит тебе провести свой первый урок, как ты ощущаешь это единение, которое просто не передать словами. Ванька рвался в берлогу к своему самому любимому учителю, но уйти просто так не мог: тогда бы пришлось оставить Таню. — Ну… пойдешь со мной? — неуверенно спросил он. Таня на это лишь качнула головой. — Ты иди, тебе это надо. А я потом Тарараха навещу. Ванька быстро улыбнулся и бодрым шагом двинулся прочь, иногда даже переходя на бег: так ему не терпелось повидаться с питекантропом. Таня некоторое время глядела ему вслед, но Валялкин быстро скрылся за очередным поворотом, и Гроттер отвернулась. Они стояли в одном из коридорчиков, которые обычно наполнены учениками, но — что было очень странно, в Тибидохсе никого не было, замок казался вымершим. И это настораживало больше всего. Таня прислушалась, но кроме ветра, завывающего наверху, ничего не услышала. Ей не терпелось увидеть хоть кого-нибудь из тех, кого она знала, даже Недолеченную Даму, но, как назло, никого не было. — Я давно хотел поговорить с тобой наедине, — нарушил практически идеальную тишину Сарданапал, и Таня повернулась к нему, всем видом показывая, что внимательно слушает директора. — Уж прости меня, Танюша, но сказать это при Ване я не мог. Он вздохнул, собираясь с силами, и Гроттер замерла, напряженно и цепко глядя на действия академика. Все происходящее ей ужасно не нравилось. Это могло значить только одно: миру вновь угрожало какое-то зло, которое должна была уничтожить уже состоявшаяся и доучившаяся, но невезучая Татьяна Леопольдовна Гроттер. И девушку это катастрофически не устраивало: она только-только свыклась со своей нормальной жизнью. Но Сарданапал договорить не успел. Внизу что-то еле звякнуло — Таня так не поняла, что это было, — и академик, подобрав полы своего длинного одеяния, припустил вниз по тому же маршруту, по которому пару минут назад прошел Ванька. Он забыл обо всем: и о Тане, и о своем разговоре к ней, забыл даже сказать ей хоть пару слов. Гроттер попыталась было его окликнуть, но это оказалось бесполезно, и вскоре затихли даже его шаги, оставляя бывшую ученицу стоять в коридоре с тяжеленным контрабасом в руках и недоуменно крутить головой. Что делать, Таня не знала. В свою бывшую комнату она возвращаться не решилась — скорее всего, ее заняли какие-нибудь две студентки, похожие на них с Гробыней, лучшие подруги или злейшие враги — тут уж как повезет. Гроттер представила, как бы она сама повела себя, если бы пару лет назад к ней в комнату заявилась выпускница и, заявив, что когда-то жила здесь, потребовала освободить кровать. Скорее всего, сама драконболистка и особенно Склепова послали бы ту далеко и надолго, причем не поскупились бы на слова, и были бы совершенно правы. Так что идти по привычному маршруту было нельзя. А куда еще могла идти одна из самых ярких и непоседливых выпускниц магической школы? Таня даже не предполагала. Она с грустью выглянула в небольшое окошко-бойницу, которое выходило на драконбольное поле. То, что не удивительно, не пустовало: новое поколение спортсменов летало по полю в окружении сразу пяти драконов, и их инструменты, как и всегда, поражали воображение. Банальным на их фоне выглядел разве что бессменный играющий комментатор Ягун, который летал на своем верном пылесосе тут же. Правда, сколько Гроттер ни приглядывалась, привычного серебряного рупора она не обнаружила. Улыбнувшись, девушка тоже кинулась вниз, стараясь не влететь в какой-нибудь ковер-самолет или особо кровожадный доспех, но через пару секунд уже была внизу и мчалась к драконбольному полю, стараясь разглядеть маленькую фигурку Соловья на трибунах. На бегу это не удалось, а влетев на стадион, Таня обнаружила что тренера нет, а всеми командует летающий туда сюда Ягун, действительно лишенный своего рупора. Гроттер полет не впечатлил, тем более что старая сборная не только такие кренделя выписывала в воздухе, поэтому она не стала любоваться немного кривоватым полетом. Она даже не стала считать игроков, а если бы сделала это, была бы приятно удивлена. — Ягун! — заорала она что есть мочи. Внук Ягге от неожиданности дернулся и, не удержавшись на пылесосе, полетел вниз скорее не ласточкой, а бомбочкой, на лету стараясь выкрикнуть подстраховочное заклинание. Оказавшись внизу, лопоухий комментатор разразился такой бранью, которая обещала жестоко убить и расчленить того, кто виноват в его бедах. Приступить к немедленной расправе Ягуну помешало облако пыли, поднятое им самим, а потом Гроттер оперативно начала спасать свою жизнь. — Не спеши меня убивать, — вновь закричала она довольно громко, позабыв, что Ягун совсем рядом. — Я пришла с миром. И вообще, Ягун, нехорошо так плохо встречать старых друзей. Фигурки в небе замерли — по крайней мере, те кто мог, а кто обладал инструментом, похожим на Танин контрабас, постарался замереть. Все ждали, что же произойдет дальше. Они явно знали, что Ягун в гневе может учудить многое, и старались понять, кто же на этот раз станет его жертвой. Между тем, пыль постепенно улеглась, и Таня смогла разглядеть старого друга. — Танька! — заорал Ягун и помчался к ней навстречу, но Гроттер ловко увернулась. Когда внук Ягге с трудом остановился, чуть не пропахав носом землю, и развернулся к ней, бывшая драконболистка смогла его рассмотреть. Вечно неунывающий Ягуний изменился сильно: побледнел и осунулся, словно разом постарел лет на двадцать, на лице застыло несвойственное ему серьезное выражение, в глаза и вовсе посерели. Это был не тот Ягун, которого она когда-то знала, не тот Ягун, который остался в Тибидохсе после ее отлета. Это была его блеклая фотография, пожелтевшая от времени, потерявшая часть важных деталей. — Ягун, — выдохнула изумленная Таня. — Изменился, да? — Ягун ухмыльнулся так, как никогда раньше не ухмылялся. Да и не умел он этого. Играющий комментатор всегда растягивал губы в такой заразительной улыбке, что уголки губ Тани разъезжались сами собой. Сейчас же она только отшатнулась. — Сама понимаешь, мамочка моя бабуся, такие настали времена: или ты меняешься сам, или меняют тебя. — Он задрал голову вверх и грозно закричал на своих подопечных. — А ну работаем, чешуя русалочья. Пока вы прохлаждались и отдыхали, вас не только съели — вас уже прожевать успели. Таня удивленно наблюдала за разворачивающимся действием: фигурки замельтешили, но не собирались кидаться за мячами, которых здесь и вовсе не оказалось. Вместо этого часть игроков выстроила драконов в ровную линию, которая пыталась разрушаться, а оставшиеся, зависнув за драконами на безопасном расстоянии, делали непонятные пассы руками, вот-вот грозя свалиться на песочек. С их колец порой отрывались красные и зеленые искорки и, то ли они были высоко, то ли это было действительно так, те получались слишком маленькими. Гроттер несколько минут наблюдала за странной тренировкой и догадалась посчитать количество игроков: удивительно, но по полю летало пятнадцать человек. — В драконболе изменили правила? — поинтересовалась Таня. — И где Соловей? Ягун с трудом оторвался от созерцания неба. — Соловей отошел, я же теперь его первый помощник, — пояснил он. — И при чем тут, мамочка моя бабуся, драконбол? Таня на это только приоткрыла рот. — А это… что… не тренировка? — Танька, мамочка моя бабуся, ты не знаешь? Гроттер поставила тяжелый контрабас, который до сих пор таскала с собой, на землю. Она не понимала уже ровным счетом ничего. — Чего я не знаю? — Но как… Сарданапал ведь сказал… Мамочка моя бабуся, он за тобой полетел… Я думал, он все рассказал, — не слышал подругу Ягун. Тане все это надоело. Тишина Тибидохса, его мрачная атмосфера, дерганный академик, и вот теперь — странные тренировки. — Что случилось? — раздраженно поинтересовалась она. Ягун выглядел растерянным и больше походил на мальчишку, у которого отобрали конфету. Он не ожидал подобной подставы от директора. — Мамочка моя бабуся… Чума воскресла. Она объявила нам войну.Прошлое нужно помнить, но им нельзя жить. Неизвестный автор
…Таня горько усмехнулась, а после и вовсе захохотала, утирая выступившие слезы мантией, грозившей улететь далеко и от нее самой, и от острова под этими сильными и отчаянными порывами ветра. Наверное, это была истерика — сильно припозднившаяся, ибо война кончилась год назад, и время, согласно всем пословицам, должно было вылечить и заживить раны. Оно и правда заживило, но только касалось это ран телесных, а душа продолжала болеть до сих пор, раз за разом вспоминая произошедшее. Кошмары до сих пор преследовали малютку Гроттер, и она не знала, куда от них деться. Зачем она сюда прилетела? Чтобы вновь почувствовать всю боль, чтобы сердце вновь разрывалось, раскалывалось на кусочки, ощущая всю глубину своей потери? Она уже давно не спала по ночам, словно этот сумрак мог принести ей только плохое, всегда зажигала свет, а дремала лишь днем, закрыв глаза на несколько часов. Здесь, в Тибидохсе, было еще хуже. Тогда зачем, зачем она прилетела? Гроттер не могла ответить на этот вопрос. Наверное, все же для того, чтобы помнить случившееся. Рубцы никогда не заживут, да и не нужно это — нужно помнить о друзьях, о событиях годовой давности, нужно, чтобы все остальные помнили. Воспоминания вновь закружились вокруг нее……Вдоль стен в кадках из красного дерева, украшенных мелкими бриллиантиками, росли диковинные пальмы. В прозрачных стеклянных колоннах плавали яркие тропические рыбы. Возле стола Сарданапала, представлявшего сильно уменьшенную копию футбольного поля, стояла клетка, полная волшебных книг… Дмитрий Емец «Таня Гроттер и магический контрабас»
Кабинет Сарданапал не изменился. Все так же бушевали в клетках книги по черной магии, стремясь вырваться наружу. Они возмущенно шелестели страницами и скалили свои зубы, но хозяин кабинета настолько привык к этому звуку, что не обращал на них никакого внимания. Таня огляделась, замечая, что эта комната единственная осталась самой собой, словно ничего не было: никаких бед — ни возрождения Чумы, ни приближающейся войны. Девушка опустилась в одно из кресел, наблюдая за пожизненно-посмертным директором Тибидохса и ожидая, что тот скажет. — Танюша, — наконец вздохнул академик. — Если бы ты знала, как тяжело мне это говорить. — Если вы о Чуме, — прервала его Гроттер, — то я уже все знаю. Ягун рассказал. — Все? Таня пожала плечами. — Я не знаю, что вы подразумеваете под этими словами. Я знаю, что Чума возродилась — правда, не представляю, как она сделала, знаю, что она собрала вокруг себя нежить, что она вновь двинулась на Тибидохс. Знаю про войну. Знаю про эти тренировки с драконами, которые вы называете необходимыми. Но я не знаю, вся ли это информация. Может, есть что-то еще? Таня закончила свою речь и внимательно посмотрела на Академика, но ни один мускул на лице Серданапала не дрогнул. Он оставался спокоен и сосредоточен, но нельзя было сказать, был ли Черноморов взволнован. Явно не такой реакции ожидала от него Гроттер, учитывая, что речь идет о войне. — Я даже рад, что мне не придется рассказывать тебе все это, — счастливо выдохнул мужчина. — Я хотел бы поговорить с тобой о другом. У меня есть небольшая просьба, Танюша. Именно просьба. Я пойму, если ты согласишься, и не пойму одновременно. Я хочу поговорить с тобою о Глебе Бейбарсове. Что ты о нем знаешь? Таня вздрогнула. Ей не хотелось знать ничего об этом человеке, тем более что он принес ей очень много горя. Но раз Академик спрашивал, значит, это было серьезно. — Потерял магию и вроде бы собирался в родной город. Большего я, честно, не знаю, да и не интересовалась особо. Зачем он вам? — Чума — некромаг, и сколь сильны бы мы ни были, без знания магии Смерти, нам не одолеть ее. Глеб — тоже некромаг, который не только знает о природе этой магии все, но и способен помочь нам в нашей борьбе. Он очень силен… Очень… — Постойте! — замахала руками Таня. — Он ведь потерял магию, как Ванька. Или нет… — Это действительно так, Танюша. Но недавно в одной из книг я нашел занимательный ритуал, который умеет возвращать магию, всю магию, которой когда-то владел человек. Проведя его, мы обретем двух полноценных магов — Глеба и Ваню. Одна загвоздка — нужно, чтобы оба из них дали нам свое согласие и приняли участие в ритуале. Таня была слишком проницательным человеком с хорошо развитой интуицией, чтобы не обнаружить подвох. Было маловероятно, что Академик пригласил ее к себе только лишь за тем, чтобы рассказать ей все это и отпустить. — И? — Он никого не послушает. Никого кроме тебя. Я понимаю, Таня, что ты можешь отказаться, но все же… Некромаг будет любить вечно, и даже потеряв магию, он не потеряет эту свою единственную любовь. Думаю, он до сих пор ждет тебя и надеется, что ты прилетишь. Таня усмехнулась. — Ну явно не для того, чтобы уговорить его участвовать в войне. — Конечно же да, но… У меня, есть единственная надежда — ты. Только после этих слов Таня поняла, насколько серьезен Сарданапал. Поняла, что от нее вновь зависит судьба всего мира. Поняла, что один ее неверный шаг может привести к смерти всего мира, к воцарению Хауса, к ужасу… Поняла, что ее жизнь просто не может быть нормальной. Но яснее всего она поняла что, что прямо сейчас на все согласится…Когда ты теряешь кого-то, это чувство всегда остаётся с тобой, постоянно напоминая тебе, как легко можно пораниться. Елена Гилберт «Дневники вампира»
…Глеб встретил ее неласково. Когда Таня зависла над его окнами прямым напоминанием о его прошлой жизни, жизни всемогущего некромага, Бейбарсов не сказал ни слова, лишь распахнул окно, чтобы Гроттер могла зайти в квартиру, но остался холоден и спокоен. Девушке показалось, что она не вызвала у него никаких теплых чувств. «Правильно, — подумала она. — Я бы тоже негативно отнеслась к человеку, по вине которого потеряла магию. И вряд ли пригласила его в дом. А этот ничего — впустил. Подумаешь, не улыбается. Бейбарсов, помнится, и раньше был неулыбчивым.» Таня думала без опаски, зная, что Глеб все равно не подзеркалит — без магии это сделать невозможно. Бейбарсов в тот не самый приятный для себя момент сидел на кухне и пил чай. На столе стоял черный ноутбук, на котором бывший некромаг что-то печатал — на мониторе виднелся белый лист бумаги и черные напечатанные буквы. Таня поглядела на этот ноутбук, на кружку в руках парня, потопталась на месте и вдруг поняла, что не знает, о чем говорить с этим человеком. Она плохо знала Бейбарсова. Для нее он был лишь ненавистным некромагом, который ее с какого-то перепугу полюбил. Сердобольная Гроттер, конечно, жалела его, но это не мешало девушке бояться его силы. Глеба же как человека она не видела, потому что этот самый человек никому и никогда не открывал своего лица. Настоящего лица, по крайней мере. Таня поставила контрабас на пол, топчась на месте. Она не знала, с чего начинать разговор. За окном яростно завывал ветер, ломая ветки и раскачивая деревья — Гроттер с трудом долетела, даже не подозревая, что по области объявлено штормовое предупреждение. Солнце скрылось за тучами, словно прячась от позора. На душе было противно и слякотно. — Привет. Рада тебя видеть, — брякнула девушка. Глеб только усмехнулся. — Не могу сказать тебе то же. — Эм… Что делаешь? — Работаю, — спокойно ответил Бейбарсов и захлопнул крышку ноутбука. Таня была готова покраснеть от смущения и досады на себя. Явно не таким видела она этот разговор, когда летела к Бейбарсову через всю Россию. Явно не так она надеялась говорить. И дело было вовсе не в том, что бывший некромаг говорил не так, как Таня себе представляла, она сама произносила вовсе не те фразы, которые должна была. В окно стучала ветка, словно прося спасти ее от разбушевавшегося ветра, и Таня не сводила с нее глаз. Ей казалось, что эта ветка — она сама, а ветер — Бейбарсов, хотя Глеб, по сути, пока и не сказал ничего. — Чай будешь. Он не спрашивал даже — он просто утверждал, ему не нужен был Танин ответ, и она не ответила — просто не услышала вопроса. А когда опомнилась, чашка с горячим напитком уже была у нее в руках, и Гроттер инстинктивно сделала глоток. Это и привело ее в себя. — Как живешь? — Неплохо, — скривился Бейбарсов. — Живу вот, работаю даже, чай пью на кухне. Думаю, как твои с Валенком дела, спрашивать даже не нужно. — Почему это? У нас с Ваней все хорошо, живем у Иртыша, спокойно и тихо… Тут Таня замолчала, вспомнив, что спокойно и тихо они уже не живут, потому что один директор школы нагрянул к ним с визитом и утянул за собой из теплого и уютного дома в ставший холодным Тибидохс. — То есть, ты сидишь на моей кухне и пьешь мой чай от хорошей жизни? — хмыкнул Бейбарсов, и Таня вновь увидела его усмешку и покраснела. — Нет, я вовсе не за этим. У меня к тебе… дело. — Что ж, тогда я тебя внимательно слушаю. В окно яростно молотила ветка. За тучами не видно было ни заката, ни неба — вообще ничего. Дождь все никак не начинался, хотя все шло именно к этому. Ветер не желал стихать, но конца этим тучам не было, и они бесконечной темной скатертью продолжали застилать небо. Таня смотрела на это и думала. Бейбарсов все равно согласится. Все в этой жизни давно было предопределено…Война — это по большей части каталог грубых ошибок. Уинстон Черчилль
. Вся война слилась в одно большое черное пятно, и перед Таней лишь проносились обрывки фраз, вспышки заклинаний и горечь от смертей. Воспоминаний практически не было. В память врезались лишь смерти дорогих людей, от которых она частенько плачем по ночам. Три — это словно какое-то магическое число, которое будет преследовать ее вечно. От бессилия Гроттер пнула какой-то камешек, оказавшийся на крыше случайно. Этот камень оказался настолько ветхим, что от легкого удара развалился на части. На три части. Три. Таня сглотнула слезы, но не смогла их удержать. Соленые капли ручьями устремились по ее щекам, и за этой пеленой слез она вновь ничего не видела, кроме постоянно мелькающих перед ней лиц мертвых людей. Родных сердцу дорогих людей…