вернуться к тебе

            У него за плечами двадцать семь лет бесполезного опыта, разбитое сердце и бар сестры на окраине Уайт-Плейнса, чуть дальше особняка, в котором они выросли.       — Ты сегодня тихий, — замечает Рен, взбивая коктейль блондинке на противоположной стороне помещения. Лютик только мычит нечто нечленозрадельное, продолжая вертеть меж пальцами старую барабанную палочку с гравировкой сестринской броши у самого основания. Ассоциация никак не идет, на языке вертится, в мозгу зудит, но путного ничего не выходит.             В годы учебы казалось, зря пошел он в журналистику, зря связал жизнь с нечто сложным и противоречивым, где люди гонятся за сенсациями, а не открывают правду. Но, в конце концов, он наконец смог бы путешествовать, искать истории, о которых грезил, зачитываясь допоздна в библиотеке поместья. Он закончил экстерном, сдал экзамены и отправился покорять вершины молодости, не ведая, куда в итоге его излишнее любопытство приведет.       — Да так, — неопределенно жмет Лютик плечами. — Воспоминания.       Рен сочувствующе сжимает его ладонь мимолетно, возвращаясь к одному из вошедших, что просил хорошего виски. Усмешка трогает губы. Он любил горький ром, эль и хорошее пиво в перерывах между спасением мира и ворчанием на него, докучливого мальчишку с мечтой до облаков.             Он помнил, как познакомился в одной из кофейнь с ним, выступая для публики за приличную сумму. — Их не существует. Тех, о ком ты поешь. — Монстров вообще не существует, мой дорогой друг. Монстры прячутся в тех, кто сидят здесь, ходят по улице и говорят по телевизору. — Хм.       — О чем, как думаешь, стоит писать про Будапешт? — спрашивает Лютик, когда Рен освобождается от наплыва обеденных посетителей. Рен склоняет в бок голову, жмет плечами и заинтересованно щурится.       — Что, снова потратил все на пабы?       — Скорее, бегал за тем мальчишкой, что украл мой бумажник, — Лютик головой качает и трет глаза. Йен ему голову открутит, если к завтрашнему дню статьи новой не будет. Только вдохновения все нет, а писать о том, как он познакомился с очаровательной бездомницей, что привела его на полуночные гонки, а потом они как полоумные по всему городу от полиции бегали, особо не хотелось.       — Говорила же, хоть раз сходи на экскурсии, — замечает Рен, поворачивая ноутбук экраном к себе. — Где был кроме гонок?       — На ярмарке, — Лютик задумчиво кончиком барабанной палочки постукивает по нижней губе. — На Андраши. Еще в Дунай едва не свалился. Такого на экскурсиях не покажут, сама знаешь. С этими гидами никогда дружба не выходила.       Рен фыркает. Кивает, подвигая ноутбук обратно. Писать о достопримечательностях Будапешта хочется меньше всего, возможно, стоит пропустить выпуск. Конечно, скажется на зарплате, придется пояса затянуть потуже, но болезненная тема наконец рассосется.       Ему определенно не хочется вспоминать, как в мотеле он проснулся один без единого намека на присутствие его. Ему определенно не хочется вспоминать, как все деньги он истратил на оплату номера и молчание администрации и горничных, на самолет обратно в Нью-Йорк и парочку початых бутылок. Ему совершенно не хочется вспоминать первую любовь, разбившуюся о реальность равнодушного мира.       — Напиши о Будапеште так, как видел его в восемнадцать, — советует Рен. — Но с опытом прожитых лет. Напиши о истории любви с грустным концом, ты это умеешь, я знаю.       — Ты должна будешь мне тот норвежский эль, который Трисс завозила на днях, — заявляет категорично Лютик, хрустит пальцами и принимается за статью.             Он помнил, как долго не мог забыть седые волосы, желтые глаза, черную кожанку с шипами, рычащий байк, сильные руки и мягкую улыбку, достающуюся ему так редко, что он едва не решился научиться рисовать, лишь только запечатлеть в памяти если не навсегда, то надолго. Он помнил, как проклинал себя, свою любовь и свою глупость, беспробудно напиваясь до момента, когда треклятый образ из сознания сгинет. Исчезать образ не собирался ни через полгода, ни через три.       И лишь с Присци все прекратилось.       Пока Присци не слегла с раком, спустя два года после покинув его навсегда.       Тогда он напивался вновь, рыдал на плече у Йеннифер и мечтал уйти следом. Только бы не чувствовать больше того разъедающего одиночества, что свалилось внезапно, утянув навсегда.       — Она была единственной, кому я вообще когда-то был нужен, — заметил он, сидя за столом на кухне после похорон. — Боже, Присци...       — Ты нужен Рен, — заметила Йеннифер, поднимая на друга твердый взгляд. — Живи хотя бы ради нее.       И он жил, честно жил ради малышки-сестры, отпуская боль, залечивая раны, вечно в поисках, вечно где-то на другом конце мира вслед за нечто несбыточным и невозможным. У него за плечами двадцать семь лет бесполезного опыта, разбитое сердце и обручальное кольцо на шее как напоминание, что всему приходит конец. Ему двадцать восемь сегодня, а в свой день рождения он только и сидит у сестры в баре, ворчит на сбежавшее вдохновение и методично пьет что ни попадя, свято уверенный — сестра его не отравит.       Кто-то садится рядом тяжелым грузом, и знакомый рычащий голос пускает табун мурашек по телу.       — Ром, если можно.       — Плохой день?       Он застывает, косится своими желтыми глазищами, весь подбирается как перед прыжком, готовый защититься в случае чего. Все такой же прекрасный в своей дикости, необузданной ярости, дарованной самой матерью природой. У Лютика подкашиваются колени, ладони потеют, но он упрямо улыбается самым очаровательным образом, вскидывает вверх темную бровь, а глаза бегают по лицу, выхватывая новые шрамы. Боже, десять лет прошло, а он все такой же красивый...       — Рад видеть тебя, друг мой, — говорит в итоге Лютик, хлопает по плечу и возвращается к виски, вливая тот в себя залпом. Он кожей чувствует направленный на него тяжелый взгляд и старательно не улыбается себе в бокал. Пытается, честно. Не выходит.       — Десять лет, — в итоге говорит Геральт, принимая из рук Рен свой заказ. Лютик согласно кивает.       — Не поверишь, сколько всего произошло, — его привычка молодости болтать безумолку возвращается, играет на руку, и тиски, сковывающие сердце, исчезают. — Как-нибудь надо встретиться, поговорить. Есть что нового...       — Я рад видеть тебя, Лютик, — перебивает Геральт, и улыбка его, едва видная, чуть грустная, ускоряет сердцебиение. Черт, ему же не восемнадцать, в самом деле. — Я должен... должен извиниться. За многое.       — Десять лет, Геральт, — не должно, но ему до безумия нравится касаться Геральта. Пусть невзначай, пусть мимолетно, но знать, что он жив, что позволяет... боже правый. — Прошло десять лет. Не думаешь же ты, что я обиду держу так долго?       — А я — да, — встревает Рен. — Обидишь его еще хоть раз, дело иметь будешь со мной. Уяснил?       Взгляд Геральта немного удивленный, немного грозный, он перехватывает ладонь Лютика, сжимает в своей и смотрит волком — Лютик тихо фыркает на каламбур — на абсолютно спокойную Рен. Поднимается, увлекая Лютика за собой, глядит неуверенно, вздыхает.       — Я подумал, может... мы могли бы... поговорить за столиком.       Лютик только тихо посмеивается, резво идя к самому дальнему, что примечал каждый раз приходя за вдохновением и напиться. И к сестре, конечно же. Он сжимает крепко обручальное кольцо на подвеске, прикрывает глаза. И будто вновь слышит звонкий смех Присци, ее качание головой в ответ на его дурачества, обыкновенно никогда намеренные. Слышит вновь ее «вручи его тому, кого любишь» и мягкую улыбку, с которой она любила ерошить его волосы, уничтожая намек на прическу             У него за плечами двадцать семь лет бесполезного опыта, бар сестры на окраине и сердце, готовое выпрыгнуть из груди от встречи с единственным, кто мог склеить и разбить его одновременно. Единственного, кому по праву принадлежало так и не использованное обручальное кольцо. Слишком громоздкое для тонкой девичьей руки, но идеально подходящее ему на безымянный палец.       Мысль о том, что Йеннифер его убьет за так и не дописанную статью о Будапеште, пришла только утром, когда солнечные лучи беспардонно разбудили, падая аккурат на глаза. Его прижали только к широкой груди и рыкнули прямо в ухо.       — Спи.       Лютик послушно закрыл глаза, проваливаясь в сон. В крайнем случае, он спрячется за Геральта. Надо ведь тому как-то отрабатывать прощение или                   нет?