Эффект волшебника

      Да, это был тот самый день, о котором говорят, что он не задался. Вообще-то таких дней в жизни Гарри Поттера было много, но этот был самым паршивым из всех, что ему доводилось видеть.       С самого утра дядя Вернон пребывал в прескверном расположении духа, и, разумеется, всё свое мрачное настроение он решил выместить на нелюбимом племяннике, по уши завалив того домашней работой. Гарри было велено вымыть посуду, отскоблить все дверные ручки, отполировать перила лестницы, ведущей на второй этаж, и натереть до блеска дядюшкины ботинки. Он трудился не покладая рук, но всё равно уборка заняла у него почти всё утро.       И теперь, смахивая пыль с книжных полок и мечтательно поглядывая в окно, Гарри молился, чтобы на него не свалилось ещё каких-нибудь поручений. В конце концов, он хорошо поработал, не так ли? Он заслужил часок свободного времени. А на улице как раз отличная погода…       Собравшись с духом, Гарри осторожно спросил дядю Вернона, который как раз читал утреннюю газету в своём любимом кресле:       — Можно мне пойти погулять?       Дядя Вернон неопределнно хмыкнул.       — Я уже закончил, — добавил Гарри.       — Ты закончишь, когда я скажу, — сказал дядя Вернон, не отрываясь от газеты. — Для тебя ещё есть работа. Ступай во двор и сгреби с газона состриженную траву. Да смотри не халтурь, ясно тебе?       Гарри уныло кивнул. Вытащив из гаража грабли и тачку, он принялся грести лужайку. Трава была так мелко изрублена, что просачивалась сквозь зубья граблей, и Гарри приходилось раз за разом останавливаться и начинать всё сначала. Он пытался грести траву и вдоль, и поперек, и в одну кучу, и в кучки поменьше, но в конце концов он вынужден был признать, что топчется на месте. Тогда он стал собирать траву руками прямо в тачку, но это тоже не слишком продвинуло дело.       Всем сердцем ненавидя газон и дом, который на нём стоит, Гарри думал о том дне, когда наконец уедет отсюда. Он был абсолютно уверен в том, что никогда не вернется и уж тем более не будет скучать.       Задумавшись, он и не заметил, что погода на улице начала портиться. Ни с того ни с сего вдруг поднялся ветер, солнце скрылось за набежавшей серой дымкой, а воздух стал холодный и влажный. Кап-кап! — на газон одна за другой стали падать крупные капли, и одна из них угодила прямо Гарри за шиворот. Он вздрогнул, поднял голову, и только теперь увидел, что на Тисовую улицу со всех сторон ползут чёрные клубы туч.       Где-то далеко рассекла воздух тонкая игла молнии, и следом за ней грянул гром. Воздух мгновенно наэлектризовался, и, не успел Гарри сообразить, что к чему, небеса разверзлись, и на Литтл-Уингинг хлынул дождь.       Бросив грабли и тачку, Гарри изо всех ног помчался к крыльцу, но всё равно успел промокнуть до нитки. Дождь был таким сильным, что ливневки переполнились буквально за минуту, и теперь по улицам текла настоящая река, уволакивая чей-то забытый мяч, пожухлые листья и смятые автобусные билетики. Даже дома напротив скрылись за сплошной стеной воды.       Гарри стряхнул капли с волос и нерешительно взялся за дверную ручку. Что, если он войдет, а дождь вдруг закончится? Его ведь снова выгонят на улицу. А перед тем ещё и прочитают долгую нотацию о том, какой он остолоп. Но, с другой стороны, уж лучше выслушивать нотации, чем торчать под проливным дождем.       С этой мыслью Гарри начал осторожно открывать дверь. Он надеялся прошмыгнуть в свой чулан незамеченным и переодеться в сухую одежду до того времени, как его кто-нибудь заметит. Он не знал, что в это самое время в гостиной Дурслей разыгралась весьма любопытная сцена.       По телевизору как раз крутили прогноз погоды, когда дядя Вернон вдруг громко и выразительно хрюкнул. Вообще, этим звуком дядя Вернон мог выражать всё что угодно, но конкретно сейчас это означало, что он находится в крайней степени возмущения.       — Как ты можешь это слушать? — фыркнул он, не отрываясь от газеты. — Это же чушь собачья, а не прогноз! Эти синоптики просто держат нас за дураков! Как по-твоему, это похоже на то, что они обещают?       Тётя Петуния искоса поглядела в окно, затем на экран телевизора, где миловидная ведущая программы погоды, лучезарно улыбаясь, уверяла её, что в юго-восточной части страны (где, собственно, они сейчас и находились) будет тепло, солнечно и без осадков со второй половины дня и до самого вечера, а потом перевела взгляд на дядю Вернона.       — Ну, — неуверенно протянула она, — ещё ведь только полдень. К тому же, на метеостанции могла произойти какая-то ошибка…       — Ошибка? — хрюкнул дядя Вернон ещё громче. — Да их проклятые прогнозы никогда не сбываются! Тоже мне, учёные! Шарлатаны, вот они кто! — Он яростно перелистнул газету. — Я тебе больше скажу: наверняка все эти прогнозы пишутся наугад. Вот сидят они, в этой своей метеостанции, бездельничают, и ни один из них даже не потрудится выглянуть в окно!       — Ты преувеличиваешь, дорогой, — сморщила нос тётя Петуния.       — Я говорю как есть, — сердито возразил дядя Вернон. — В конце концов, имею я право высказать своё мнение? Если хочешь знать, я сегодня же напишу разгромное письмо в редакцию этого чёртового канала! Да, мэм! За что они получают деньги? Я им расскажу, как надо работать! Уж я растолкую, какие они… они… — Он запнулся, подбирая нужное слово.       — Мудаки! — вдруг выкрикнул Дадли, всё это время безмятежно собиравший новенький конструктор.       На секунду в гостиной стало так тихо, что было слышно только стук дождя за окном — даже ведущая новостей, казалось, недоуменно притихла, — а потом дядя Вернон резко отложил газету, и лицо его пошло красными пятнами.       — Что ты сказал? — прошипел он.       — Что они… мудаки, — уже менее радостно повторил Дадли.       — Ты где это услышал такое слово, а?       — От Гарри, — соврал Дадли. На самом-то деле это слово он услышал от Гордона, а тот — от своего отца, который был заядлым картежником и не всегда следил за тем, что вылетало из его рта во время очередной партии. Но, разумеется, Дадли не стал ничего этого говорить.       — Так этот маленький паршивец ругался при тебе? — Дядя Вернон побагровел ещё сильнее. — Какие слова он говорил? Отвечай, живо!       — Больше никаких, только это, — испуганно пролепетал Дадли.       — Вернон, дорогой, прошу тебя… — попыталась было встрять тётя Петуния, но дядя Вернон только отмахнулся от неё.       — Предупреждаю тебя, — сказал он, наставив указательный палец прямо под нос Дадли, — если ты от меня что-то скрываешь…       — Нет-нет, папочка, я больше ничего не знаю! — захныкал тот. — Я больше ничего не слышал! Это всё Гарри, это всё он виноват!       И в этот самый миг Гарри как нельзя некстати появился в дверях гостиной. Уловив выражение лица дяди Вернона, он догадался, что его неудачный день достиг своего апогея.       — Что-то не так? — спросил он, предусмотрительно сделав шаг назад.       — ТЫ ЕЩЁ СПРАШИВАЕШЬ?! — взревел дядя Вернон. — Да как ты посмел, негодяй? Как ты посмел ругаться при моём сыне? Ты его обзывал? Отвечай!       Гарри удивленно поглядел на Дадли.       — Это он так сказал? — спросил он с укором.       — На что ты намекаешь? Мой собственный сын не стал бы мне врать! — запыхтел дядя Вернон.       — Но и я не вру. Я его не обзывал, — твердо произнёс Гарри. «По крайней мере, сегодня», — добавил он мысленно.       — Паршивец! Он ещё и отнекивается! — встряла тётя Петуния. Она прижимала Дадли к своей груди, так словно тот был грудным ребёнком. — Ты посмотри, как Дадличек из-за тебя расстроен!       — Совсем распоясался! — поддакнул дядя Вернон. — Я говорил, что его надо пороть… Вот, полюбуйся теперь, что из него выросло! Возомнил о себе чёрт знает что! Думаешь, ты самый умный? Думаешь, тебе всё будет сходить с рук? Думаешь, будто ты какой-то особенный?       — Хотите знать, что я думаю? — вдруг выпалил Гарри. — Я думаю, что ваш Дадли просто придурок!       Дурсли — все трое — синхронно ахнули и уставились на него с таким видом, как будто он вдруг заговорил на латыни.       — А ещё я думаю, — продолжал Гарри, удивляясь собственной смелости, — что он просто выдумал это всё, чтобы меня подставить. Ведь если вы его накажете, то он не пойдет в кино на этих выходных — кажется, там как раз идёт вторая часть «Терминатора», которую он давно хотел посмотреть. Я ведь прав, Дадли? — И Гарри с вызовом посмотрел на кузена, который в этот миг побагровел ещё больше, чем его отец.       — ДАДЛИ! — прогремел на весь дом голос дяди Вернона. — ЧТО ЭТО ТАКОЕ ОН ГОВОРИТ?       — Он врёт, папочка! — жалобно заскулил тот. — Ничего я не придумывал! Это всё правда! Я вообще не хотел в кино, честно-честно…       — Не хотел, говоришь? — сверкнул глазами дядя Вернон. — Тем лучше! Значит, никуда не пойдешь!       — Нет, папочка, — тут же заныл Дадли, — я совсем не это хотел сказать…       — Ничего больше не желаю слушать! Вон отсюда! ВОН! НЕМЕДЛЕННО!       Гарри, которому не надо было повторять дважды, пулей выскочил из гостиной. Он хотел было шмыгнуть в свой чулан, но тут его за шиворот схватила мощная рука дяди Вернона.       — КУДА?! — проревел он. — Я СКАЗАЛ: ВОН!       Дядя Вернон протащил его по коридору, распахнул входную дверь и вышвырнул на крыльцо.       — Пока не закончишь работу, не приходи! — гаркнул он у него за спиной. — А ты, подлец, составишь ему компанию! Подумаешь над своим поведением! — рявкнул он, выталкивая Дадли следом. — А теперь УБИРАЙТЕСЬ! — И дядя Вернон захлопнул дверь, да так сильно, что в доме зазвенели все окна.       — Х-холодно, — всхлипнул Дадли.       — Привыкай, — злорадно ответил Гарри.       Пару минут он чувствовал удовлетворение от того, что их с Дадли в кои-то веки наказали одинаково, но вскоре это чувство сменилось жалостью — и к Дадли, и к самому себе. Они оба промокли и замерзли, и тряслись, как две жалкие бездомные собачонки. И хотя Гарри не помнил, чтобы ему когда-нибудь доводилось болеть чем-то серьёзнее насморка, всё же ему очень хотелось сейчас оказаться в своей теплой постели, под толстым ватным одеялом.       — Если б-бы не ты, я б-бы сейчас сидел дома и с-смотрел «Фрая и Лори»[1], — хныкал Дадли, стуча зубами от холода. — Ты что, не м-мог п-промолчать?       — С-сам виноват, — огрызнулся Гарри.       — М-может, п-папа уже перед-думал? — Дадли с надеждой припал к двери, прислушиваясь: в коридоре послышались голоса.       — Как ты можешь, Вернон? Это же твой сын, твоя кровиночка!       — И он имеет наглость врать мне в лицо! Получается, я для него никто, пустое место?       — Конечно же нет, дорогой. Я уверена, Дадли сделал это не нарочно. Может, он попал под чье-то плохое влияние. Может, этот его специально науськал… или запугал.       В этот момент Гарри, подслушивающий у двери, закатил глаза.       — Он просто ошибся. С кем не бывает, дорогой?..       Они препирались ещё добрых десять минут. Дадли слушал, затаив дыхание. Гарри, у которого уже зуб на зуб не попадал, понуро смотрел на ручьи, бегущие по мостовой, и хотел только одного: чтобы это всё поскорее закончилось. Сухая одежда и теплая кровать — вот что сейчас ему необходимо. На улице было так холодно, что, казалось, у него даже внутренности продрогли.       Наконец, дверь отворилась, выпуская блаженное тепло, и на пороге показался дядя Вернон.       — Ну? — хмыкнул он. — Надеюсь, вы оба усвоили урок?       — Да, папочка, — отозвался Дадли елейным голоском и прошмыгнул в коридор, где тётя Петуния тут же завернула его в огромное махровое полотенце.       Гарри ничего не ответил. Он чувствовал себя слишком уставшим, чтобы препираться. Стоило ему прилечь на кровать, как он сразу уснул, не успев даже раздеться.       Его сон был беспокойным. Казалось, будто он падает в пропасть, на дне которой кипит раскаленная лава. Он чувствовал исходящий от неё жар, опаляющий лицо, руки, грудь, понимал, что, едва коснувшись её, сгорит, но не мог остановить падение, и продолжал неумолимо лететь вниз…       Разбудил его громкий крик тёти Петунии:       — Вставай сейчас же! Ты почему в мокром? Негодяй, ты испачкал белье! Сними это немеделенно!       Гарри запоздало потянулся к вороту футболки, но тётя Петуния опередила его — и тут же отдернула руку, как ошпаренная.       — Святые угодники, — прошептала она, театрально приложив ладонь ко рту. — У тебя жар! Ложись в постель! И ни шагу отсюда, слышишь? Не дай боже, заразишь Дадли. — И ушла, бормоча себе под нос: — Хоть бы не грипп, хоть бы не грипп…       Гарри рассеянно поглядел ей в спину. Странные эти взрослые: то вставай, то ложись обратно. И всё-таки оказаться снова в постели было болшим облегчением. Он разделся, завернулся в одеяло, и опять провалилвся в полудрем.       А в это время тётя Петуния наверху охала и ахала над Дадли, замотанным в колючий шерстяной шарф по самые уши. Дядя Вернон бесполезно топтался рядом с градусником в руках. Пять минут назад этот самый градусник показал незначительное отклонение от нормальной температуры — всего-то девяносто восемь[2] градусов, — но и этого хватило, чтобы у тёти Петунии начался приступ паники.       — Надо ехать в больницу, Вернон, — испуганно пролепетала она, в который раз прижимая ладонь ко лбу Дадли. Тот пытался отмахиваться, но безуспешно.       — Может, не стоит спешить, дорогая? — увещевал её дядя Вернон. — Может, просто позвоним доктору Миллеру? Он скажет, что делать.        — Интересно, как он поставит диагноз? По телефону?       — Он в любом случае не сможет его осмотреть. Сегодня ведь воскресенье, у доктора Миллера выходной…       — Ради такого случая он может выйти на работу сверхурочно, — отрезала тётя Петуния. — В конце концов, за что мы платим деньги?[3] Заводи в машину, мы едем прямо сейчас, — велела она. А потом вдруг поморщилась. — Я совсем забыла про этого. Что нам с ним делать?       — Да что с ним станется? — буркнул дядя Вернон. Его нервировала сама перспектива оказаться в больнице в выходной день, не говоря уже о том, чтобы взять туда с собой «дорогого» племянника. — Посидит сам часок-другой, не помрет.       — Ну уж нет! В прошлый раз, когда мы оставили его одного, он разбил мою любимую вазу.       — Отведем его к миссис Фигг.       Тётя Петуния сморщила нос ещё сильнее.       — Он болен. Она это заметит, и чего доброго решит, что мы плохо за ним присматриваем. Придется взять его с собой.       Уже через десять минут машина семейства Дурслей мчала в Лондон[4]. Гарри, бесцеремонно разбуженный и вытянутый из постели, едва соображал, что происходит. Его бил озноб. Тётя Петуния даже не дала ему как следует одеться, и теперь, в одной футболке, он дрожал от холода, несмотря на то, что в машине была включена печка. В груди он чувствовал странную тяжесть — словно легкие его окаменели, и время от времени из его горла вырывался сухой хриплый кашель, который явно нервировал Дурслей. Но хуже всего было чувство подступающей тошноты: казалось, ещё немного, и его вывернет прямо в машине.       — Надеюсь, ты доволен? — ворчал дядя Вернон, поглядывая на него в зеркало заднего вида. — Шлялся где ни попадя, подцепил какую-то дрянь, и теперь из-за тебя мы все должны ехать в больницу.       Гарри даже не пытался возражать. Да и, в общем-то, ему было всё равно. Слова дяди Вернона тонули в шуме двигателя, перед глазами у Гарри плясали блеклые пятна, и он молился, чтобы дорога поскорее закончилась. Перед самым Лондоном ему сделалось совсем дурно: ощущение тяжести в груди всё усиливалось, дышать стало трудно, в голове закружилось, и в конце концов он понял, что проваливается в темноту.       — Эй, ты, подвинься, — пробормотал Дадли, отпихнув его со своего плеча. Гарри при этом почти съехал с сидения.       Наконец, машина въехала в Лондон, и дядя Вернон, ругаясь на чём свет стоит, закружил по городу, пытаяясь выбраться из вечерних пробок. Тётя Петуния беспрестанно причитала по поводу того, что доктор Миллер, этот старый шарлатан, конечно же, назначит Дадли целую кучу дорогих лекарств, и хорошо, если не оставит его в больнице и не назначит каких-нибудь процедур, да и вообще, в наши дни проще купить слона, чем один раз переболеть. Дадли натужно сопел: ему не хотелось лежать в больнице, где дают только куриный бульон.       Когда они остановились у больницы, тётя Петуния первой вылетела из машины. В приёмной, где, кроме дежурной медсестры, сидел только какой-то дряхлый старик, она тут же устроила настоящий скандал, узнав, что доктора Миллера нет на рабочем месте.       Несчастная медсестра попыталась образумить её, напомнив, что на приём следует записываться заранее и что у доктора Миллера выходной, но это разозлило тётю Петунию ещё сильнее.       — У болезней нет выходных! — отрезала она. — А если моего сына сегодня не осмотрят, я буду жаловаться вашему начальству!       К счастью, медсестра быстро вернулась и сообщила, что дежурный доктор готов их принять. Гарри усадили у кабинета, на двери которого вместо таблички был пришпилен помятый лист бумаги с именем и фамилией доктора, которых он не смог разобрать. Вскоре за дверью послышались возмущенные голоса: Дурсли о чём-то спорили — то ли с доктором, то ли между собой. Гарри не мог понять. Шум голосов расплывался, таял, сливался с глухим стуком собственного сердца, отдающего в виски. Кажется, дядя Вернон сказал «некомпетентный»… или что-то вроде того. Гарри прислушивался как мог, подавшись всем телом к двери, но от напряжения перед глазами заплясали мелкие чёрные мушки, а больничный коридор опасно закачался. Он попытался выпрямиться, и вдруг понял, что не может этого сделать. Руки-ноги сделались какими-то ватными, и, не в силах пошевелиться, Гарри с ужасом наблюдал, как блестящий больничный кафель становится всё ближе и ближе. Ещё секунда — стул опасно накренился, и, преодолев центр тяжести, рухнул на пол. Гарри завалился на бок, ощущая во рту мерзкий привкус крови: должно быть, падая, он разбил губу.       Дверь кабинета резко распахнулась, Гарри не успел убрать руку, и она со всего маху прижала его пальцы, заставив охнуть от резкой боли.       — Какого чёрта ты творишь? — услышал он голос дяди Вернона. — Ну-ка поднимайся! Чего разлешся?       — Отойдите, — сказал другой, незнакомый голос, и Гарри почувствовал, как чья-то рука крепко обхватывает его запястье. — Не дергайся, о`кей? И постарайся не потерять сознание. — В ту же секунду кто-то выдернул его руку, содрав с пальцев кожу до самых ногтей. Гарри едва не завыл от боли. Он хотел закричать, но крик застрял в горле — наружу вырвался лишь устрашающий хрип. Он кашлянул, раз, другой, судорожно попытался вдохнуть, но ничего не получалось. Легкие не наполнялись.       — Ты слышишь меня? Слышишь?       Кто-то тряс его за плечи, бесконечно задавая один и тот же вопрос, на который он был не в силах ответить. Тьма накрыла его внезапно, как огромное ватное одеяло, и он с каким-то запоздалым удивлением подумал: неужели я умираю?       — Вы кретин, мистер Дурсль, — сказал чей-то незнакомый голос. И это было последнее, что Гарри запомнил.