***
Белый потолок в ровных белых квадратах. Белые пластиковые панели на стенах. Намытый до блеска белоснежный пол. И кристально-белая постель… Так много белого цвета, что Гарри сперва подумал, будто он умер и попал в рай. Оглядевшись и заметив капельницу возле кровати, он понял, что всё ещё жив и всё ещё находится в больнице. Но почему он здесь? Ведь это Дадли заболел, это его привезли в больницу… Гарри глубоко вдохнул, пытаясь собраться с мыслями. Как долго он тут лежит? И почему он один? Конечно, Гарри и не надеялся, что Дурсли будут сидеть у его кровати с сочувственными лицами, когда он очнется, но кто-то ведь должен быть рядом. Хотя бы медсестра… Он попытался встать с постели, чтобы позвать кого-то, но с удивлением обнаружил, что не может этого сделать. В его руку, чуть пониже локтя, впивался катетер, а трубка от него вела к капельнице и утопала в пластиковом пакете с мутным непонятным содержимым. Вздохнув, он откинулся обратно на подушку, готовясь к безнадежно долгому ожиданию, как вдруг дверь в его палату отворилась, и внутрь вошла женщина в нежно-голубой униформе. — Извините, — обратился к ней Гарри, — вы не могли бы сказать, почему я здесь? Женщина охнула от неожиданности. — Ты меня напугал, — сказала она, приложив руку к груди. А затем, придя в себя, покачала головой, словно сокрушаясь. — Надо позвать доктора. Лежи смирно, я сейчас. Гарри хотел сказать, что при всем желании не может даже пошевелиться, но медсестра вышла раньше, чем он успел открыть рот. Вскоре она вернулась в сопровождении почтенного старика в белом халате. — Здравствуй, — сказал тот, подойдя к его кровати. — Как ты себя чувствуешь? Гарри пожал плечами. — Вроде бы нормально. — Вот и славно, — улыбнулся старик. — Моя фамилия Миллер, я твой лечащий доктор. Твои тётя и дядя, и твой кузен Дадли мои пациенты, поэтому я буду заниматься твоим лечением тоже. — Гарри рассеянно кивнул. По правде говоря, ему было всё равно. — Ты знаешь, почему ты здесь? — спросил доктор. — Наверное, я чем-то болен? — Тебя привезли в крайне тяжелом состоянии. Ты пробыл без сознания почти двадцать часов. У тебя была пневмония — одностороннее воспаление лёгких. Очень опасная штука, знаешь ли, если вовремя не взяться за лечение. — Доктор Миллер нахмурил брови, словно подтверждая всю серьёзность своих слов. — Твой случай очень… необычый. Я бы даже сказал, выдающийся. Если верить твоим дяде и тёте, ещё вчера утром ты был абсолютно здоров, а уже к вечеру почувствовал себя плохо. К тому моенту, когда ты оказался в нашей больнице, в твоем организме уже развилось серьёзное воспаление, и из-за него развилось осложнение. Оно могло убить тебя. Но… ты выжил. — Доктор поглядел на него с нескрываемым интересом. — И, что самое интересное, мы так и не узнали, что это была за инфекция. Результаты анализов ничего не показали. Так, словно болезнь… испарилась. Если бы я не видел перед собой обычного мальчика, то я бы сказал, что это организм какого-нибудь титана. За всю свою практику я никогда ещё не наблюдал такого высокого показателя… — Кхе-кхе, — многозначительно кашлянула медсестра, стоявшая у двери. — Впрочем, да, тебе это знать ни к чему, — спохватился доктор Миллер. — Это всё слишком сложно… для ребенка. — Он взял из рук медсестры какие-то бланки и повернулся к мониторам у изголовья кровати, сверяясь с показаниями. — Так-так. Рентген сделали, кровь из вены — есть. МРТ отменим — это уже ни к чему. Ещё одну капельницу, на всякий случай… или нет, пожалуй, две капельницы. Так-с, здесь пишем «состояние стабильно»… пульс… давление… А, и вот ещё что! Мисс Гейл, — обратился он к медсестре, — будьте добры, измерьте ему температуру. А я пойду. Время не терпит, мой юный друг. — Он ободряюще улыбнулся Гарри. — Желаю скорейшего выздоровления. — С-спасибо, — промямлил тот. Доктор Миллер задержался у двери всего на секунду — чтобы бросить последний восторженный взгляд, — а затем скрылся в коридоре. — Не могли бы вы сказать, когда меня выпишут? — спросил Гарри, пока медсестра измеряла ему температуру. — Доктор Миллер ничего не сказал об этом. — Доктор Миллер — тот ещё пустозвон, — хмыкнула медсестра. — Но в одном он прав. Твой случай — это действительно нечто. Тебе очень повезло, мальчик. — Градусник пискнул, и медсестра, сверившись с циферблатом, удовлетворенно кивнула. — Если и дальше всё будет хорошо, то уже через пару дней будешь дома. А пока что отдыхай и набирайся сил. Да, кстати, сейчас время завтрака. Пойду-ка скажу санитарке, чтобы она и тебе принесла чего-нибудь. Оставшись в одиночестве, Гарри принялся обдумывать всё, что узнал. Получалось, что он был серьёзно болен, но теперь абсолютно здоров. Это роде бы хорошо. Но настороживали слова доктора Миллера: почему он считает его случай чем-то особенным? В чем ему повезло? Неужто пневмония — и впрямь такая страшная болезнь? Пораскинув мозгами, Гарри пришел к выводу, что никогда о ней не слышал, впрочем, как и о многих других болезнях. Он вообще редко болел. В этом году, например, он не пропустил ни единого дня в школе. Как и в прошлом. Да и в позапрошлом… Гарри попытался вспомнить, когда вообще болел в последний раз. По всему получилась, с никогда не случалось ничего серьёзнее насморка… хотя насчет насморка он тоже не был уверен. От этих мыслей разболелась голова. Гарри накрылся подушкой, надеясь избавиться от них, и, незаметно для себя, задремал.***
По лестнице между первым и вторым этажом больницы поднималась странного вида женщина. Шла она нервной походкой, то и дело опасливо оглядываясь по сторонам. К груди она крепко прижимала свою ношу — большой бумажный пакет. Поднявшись на второй этаж, женщина свернула в коридор, где находились палаты больных, и засеменила ещё быстрее, как будто боялась, что кто-то может её увидеть. Её губы беззвучно шевелились: она читала номера на дверях. Дойдя до нужной палаты, женщина остановилась и приоткрыла дверь.***
Гарри приснился кошмар. Он лежал в какой-то темной комнате и чувствовал, как бешено колотится сердце. Он боялся чего-то — или кого-то. В соседней комнате кто-то закричал, а затем послышались торопливые шаги, и Гарри ощутил прилив настоящего ужаса. Чего или кого он боялся, трудно было сказать, ведь, кроме белого потолка над головой, он больше ничего не мог увидеть. Крик повторился, теперь уже совсем рядом, комнату вдруг озарила зелёная вспышка света, а потом он ощутил такую боль, по сравнению с которой разбитое колено показалось бы легкой царапиной. У Гарри перехватило дыхание. Мир вокруг медленно погрузился во тьму. Кто-то звал его… Чей-то знакомый голос раз за разом повторял его имя, и в нём слышалась мольба… — ГАРРИ ПОТТЕР! Он вздрогнул и проснулся. Сон как рукой сняло. Но голос, позвавший его, был вполне реальным. И этот запах… Гарри сразу же его узнал. Ещё до того, как очки оказались у него на носу, он понял, кого сейчас увидит. — Миссис Фигг?! Что вы здесь делаете? Она сердито поджала губы: — Для начала неплохо было бы сказать «здравствуйте». — Э-э, да… извините, — замялся Гарри. Миссис Фигг жила по соседству с домом Дурслей, и Гарри она всегда казалась немного странной. Жила она одна — за исключением кошек, конечно. Никто не знал, есть ли у неё родные, но одно Гарри знал точно — своих кошек она боготворила и была готова говорить о них часами. Бывало, Дурсли оставляли его с миссис Фигг, когда уезжали надолго, и она несколько раз забывала его покормить, зато ни разу ещё не забыла показать ему альбом с фотографиями всех своих предыдущих питомцев. — Твоя тётка попросила передать кое-какие вещи, — буркнула миссис Фигг. — А я, по счастливой случайности, сегодня как раз собиралась проведать свою кузину — её донимала грыжа, которую она заработала ещё в молодости, и… — Тётя Петуния передала мне вещи? — перебил её Гарри. — Вы уверены? — Естественно, я уверена, — фыркнула миссис Фигг, а потом бесцеремонно швырнула на кровать большой бумажный пакет, который всё это время держала в руках. Гарри заглянул внутрь: абсолютно новенькая пижама, аккуратно сложенные брюки и джемпер, комнатные тапочки… и даже сладости. — Это не мои вещи. — Он растеряно покачал головой. — Наверное, тётя Петуния что-то перепутала. Это всё не моё, потому что… — он хотел сказать: «потому что мне обычно достается всякое тряпье», но вовремя прикусил язык. — Послушай, мальчик, — нахмурилась миссис Фигг, — уж не думаешь ли ты, что я совсем выжила из ума? Что значит «не мои вещи»? Мне их дала твоя тётка, значит они должны быть твоими. Или ты думаешь, я их украла? — Она сердито цокнула языком. — Вот что я тебе скажу: ты должен быть рад, что я вообще соизволила тебя навестить! Неблагодарный мальчишка! У меня, между прочим, своих дел по горло. Гарри даже не успел ничего ответить. Миссис Фигг тут же ушла, бормоча что-то себе под нос, а вместе с ней, к его большому облегчению, ушел и тошнотворный запах капусты[2], вперемешку с «ароматом» кошачьих экскрементов, которыми (это он знал не понаслышке) пропахло всё в её доме. Гарри ещё раз осмотрел содержимое пакета. Определенно, вещи были не его. Упакованные в целлофан, они ещё пахли магазином, а на некоторых даже имелись ценники. Неужели Дурсли расщедрились и купили ему новую одежду? Переживают за него? Чувствуют вину? Раньше он подобного за ними не замечал. Он ломал голову ровно до тех пор, пока не обнаружил в пустом пакете смятый чек от кассового аппарата. Дурсли пользовались только чековой книжкой, у них не было банковских карт, а значит, они никак не могли расплатиться ею за покупки. Выходит, кто-то другой купил ему все эти вещи. Но кто? С трудом верилось, что это сделала сама миссис Фигг. Ещё меньше он верил в то, что случайный человек сделал бы ему такой щедрый подарок. А может, миссис Фигг и впрямь что-то напутала?.. Гарри задумчиво поглядел на новую пижаму, а потом вдруг улыбнулся, представив себе обалдевшую физиономию Дадли, когда тот увидит его в обновках. С этого момента его перестало волновать, как и откуда попали к нему эти вещи. Главное, что теперь они были его.***
У кофейного автомата, как всегда, собралась длинная очередь. Путем недолгих вычислений Хаус прикинул, что проторчит здесь не менее получаса, и уже собирался идти обратно, но затем увидел Майерза, махающего ему рукой из самого начала очереди, и направился к нему, бесцеремонно расталкивая всех локтями. — Что, тоже решил закинуться? — Майерз, позвавший его, в красках изобразил, как «ловит кайф» от стакана кофе, закатив при этом глаза до самых белков. «Идиот», — подумал Хаус. — Ага, — сказал он вслух. — Слышал, ты схлопотал по шее от Надзирателя?[3] — поинтересовался Майерз, вернув глаза на место. — За что на этот раз? — Не знал, что ты ведешь учёт случаям учиненной надо мной несправедливости, — ядовито заметил Хаус. — И всё же? — Скажем так, одна недалекая семейка, состоящая из отца-дегенерата и мнительной мамаши, попыталась вытрясти из меня рецепт для одного из своих детёнышей. Но, в силу того, что их интеллектуальное развитие остановилось на уровне простейших бактерий, они не смогли выполнить даже такую простую задачу — запутались, какого из сосунков следовало бы лечить, и в итоге один из них попытался скончаться у меня на руках. — Кошмар, — подыграл Майерз. — И что с ним случилось? — Ничего особенного. Пневмония, — пожал плечами Хаус. — Но ведь он не умер. Чего Надзиратель докопался? Постой, не говори. Дай угадаю. Ты назначил какой-то антибиотик, а у него аллергия? — Я ничего ему не назначал, — отрезал Хаус. — Его лечащий врач — Миллер. Пусть теперь сам выгребает. — Ты что, так просто отдал кому-то своего пациента? — хитро заметил Майерз. — Друг, я тебя не узнаю. — Он не мой пациент, — с нажимом повторил Хаус. Этот разговор начинал действовать ему на нервы. — Слушай, я спешу. Будь добр, возьми мне кофе. — Ладно, — Майерз повозился с автоматом, по нескольку раз щелкая кнопками, но тот не реагировал. — Вот чёрт. Похоже, молоко закончилось. Хаус прикрыл глаза, едва сдерживая раздражение, и тут его словно током прошибло. Он кое-что вспомнил. Точнее, почти вспомнил. Короткий импульс пробудил в нём движение какой-то мысли. Молоко. Он вскользь пробежался по поверхности сознания, следя за тем, какие ассоциации вызывает в нём это слово. Оно было связано с… хм, с чем же оно было связано? Обрывки собственных слов, сказанных неизвестно когда и где, так и вертелись на кончике языка, но он не мог в точности их воспроизвести. Я подумал… подумал, что это забавно. Потому что его борода… была белая, как молоко. Он ощутил, как в груди зарождается необъяснимая тревога. Что-то мешало ему заглянуть глубже, так, словно между ним и этим призрачным воспоминанием стоял какой-то барьер. Слепая зона, за которой он ничего не мог увидеть. — Хаус, ты идешь? Он открыл глаза со вздохом разочарования, который, надо думать, не имел никакого отношения к кофе. — Знаешь… Ты иди, у меня тут ещё кое-какие дела. Майерз тактично не стал уточнять, какие могут быть дела в обеденный перерыв, и молча удалился. Хаус ещё постоял немного около автомата, апатично рассматривая лица людей в очереди, тщетно силясь вспомнить что-то, что с каждой секундой ускользало от него всё дальше и дальше, а затем, вконец раздосадованный, направился в свой кабинет. До конца перерыва оставалось меньше получаса. Он подумал, что за это время как раз успеет глянуть серию «Главного госпиталя»[4] и съесть сэндвич, и его настроение немного улучшилось. Впрочем, ненадолго. Войдя в кабинет, Хаус тут же наткнулся взглядом на чистый лист бумаги, лежащий на рабочем столе, и едва не застонал. Он ведь должен был написать письмо! Извиниться перед семейкой придурков и этой медсестрой, мисс Как-Там-Её. Скрипя зубами от злости, Хаус взял ручку и лист. Что он должен тут написать? Чего они от него ждут? Раскаяния? По факту, ему не за что извиняться. Он всего лишь сказал то, что думал. То есть, правду. Что ему, теперь просить прощения у всех и каждого, кому он когда-либо говорил правду? И вообще, какое это имеет значение, если он выполнил свою работу? Сам Бишоп это признал! Перестань оправдываться. Хаус с остервенением пожевал кончик ручки. Написал пару строк. Зачеркнул. Опять написал. Опять зачеркнул. Подумал, написал ещё раз, но затем зачеркал всё с удвоенной силой. Злость мешала сосредоточиться. В конце концов, так ничего толкового и не придумав, он в сердцах смял лист и швырнул его в корзину. Чёрт с ним, он напишет письмо позже. На худой конец, попросит Майерза. Он потянулся к маленькому телевизору, который прятал от начальства под кушеткой, но его внимание привлек желтый бумажный шарик, валяющийся рядом на полу. По всей видимости, он закатился сюда, когда в кабинете делали уборку, и какая-то не слишком добросовестная уборщица не стала утруждать себя тем, чтобы поднять его. Хаус развернул смятый листок и удивленно вскинул брови: он не помнил, чтобы писал это, хоть почерк определенно принадлежал ему. «лаборатория, Уэбб» Что бы это могло значить? То есть, что такое «лаборатория», он, разумеется, знал. Но кто такой Уэбб? Возможно, так звали кого-то из его пациентов. Хаус наморщил лоб, усердно вспоминая, когда это он в последний раз посылал кого-нибудь на анализы. Обычно всё заканчивалось ещё на стадии осмотра, а все жалобы на приёме решались назначением простых препаратов. Только раз за всё время практики в этой больнице он отправил пациента в стационар прямо из кабинета… но это случилось больше двух месяцев назад, и тот пациент, надо думать, давно уже выписался. Взяв журнал приёма, Хаус принялся листать страницу за страницей, методично выискивая среди строк фамилию Уэбб, но, дважды перелистав его от корки до корки, убедился: такого пациента не существует. А кто сказал, что это пациент? Хаус замер, обдумывая эту мысль, а затем резко поднялся из кресла, вышел из кабинета и быстрым шагом направился вниз по лестнице. В лаборатории было темно, пахло реагентами и застоявшимся запахом хлорки. Хаус не успел войти, как ему перегородил дорогу худой и бледный, как смерть, лаборант. — Опять вы?! — вскрикнул он, недовольно хмурясь. — Я вчера уже всё сказал! Что ещё вам от меня надо? Хаус хотел спросить, чем это он заслужил столь теплый приём, но, быстро смекнув, что так вряд ли чего-то добьется, решил зайти с другой стороны. — Послушай, парень… Уэбб, верно? — Лаборант мрачно кивнул, и Хаус удовлетворенно улыбнулся: что ж, с фамилией он не прогадал. — Это ведь ты делал анализы для моего пациента? — Ещё один кивок. — С ними возникли кое-какие сложности. Дело в том, что они… потерялись, — продолжал импровизировать Хаус. Судя по тому, как перекосило лицо лаборанта, он двигался в правильном направлении. — Этого не может быть! Я отдал их лично в руки доктору Бишопу. — Вот как? Почему же ему, а не мне? — Насколько я знаю, вас отстранили от лечения, — лаборант поглядел на него исподлобья. — Кстати, доктор Бишоп предупреждал, что вы будете возмущаться. — Как любезно с его стороны, — бросил Хаус. — Интересно, что заставило самого заведующего лично заняться этим пациентом? Неужели он настолько важная шишка? — Почем мне знать? — буркнул лаборант. — Может, сынок какого-то бизнесмена. А может, и нет. И лечит его не доктор Бишоп, а Миллер. — Лаборант задумчиво пожевал губу. — Я думал, вы в курсе. — Теперь уже да, — хмыкнул Хаус. Он чувствовал, что подошел близко-близко к какому-то ответу, но пока что глядел на него словно сквозь решето: видел отдельные фрагменты и разрозненые факты, но не мог собрать их в единую картинку. Хотя, возможно, предчувствия его обманули, и он старается увидеть то, чего нет. — Как бы там ни было, Уэбб, — с нажимом произнёс Хаус, — получается, что анализы где-то потерялись. А это, как ты знаешь, вопиющая медицинская халатность. Криминальное дело. И вообще, за такое наше начальство по голове точно не погладит. — Но я не виноват! Доктор Бишоп сам их забрал! Он… он же не мог их потерять? — вконец растерялся лаборант. — Это какой-то абсурд. — Не расстраивайся, приятель, — как можно более дружелюбно усмехнулся Хаус. — Всё поправимо. Просто загляни в журнал регистрации и выпиши результаты повторно. — Легко сказать, — простонал лаборант. — А как же учет? Не досчитаются одного бланка — и всё, крышка. Натравят на меня какую-нибудь комиссию, а потом уволят. Ну уж нет! — Успокойся, никто тебя не уволит из-за какого-то бланка. Думаешь, ты первый, кто потерял результаты? — Лаборант открыл рот, очевидно, чтобы возмутиться, но Хаус быстро его осадил: — Кроме того, существуют ведь и другие факторы. Скажем, бланк может съесть собака. У доктора рука дрогнула. Чай разлился. Да мало ли, что может случиться. Если бы всему на свете велся строгий учет, тогда ни один школьник не смог бы прогулять занятия. Ты ведь был школьником, Уэбб? — многозначительно спросил он. — Разве тебе никогда не доводилось вдруг заболеть перед важным экзаменом? Ты всегда добросовестно проходил медосмотры? Или, скажем, никогда не выписывал пару лишних деньков больничного для страховой? Лицо парня скривилось так, будто он проглотил лимон, и Хаус понял, что попал в десятку. С легким чувством торжества он наблюдал, как лаборант открывает журнал и заполняет бланк. — Спасибо, дружище! — Хаус практически вырвал лист у него из рук и, отсалютовав, вышел из лаборатории. Выйдя в холл, он остановился у окна, где свет был лучше, и бегло просмотрел написанное, не веря своим глазам. Анализ на антитела был… нормальный. Как будто организм больного не видел никаких антигенов. Как будто сам больной и не был болен вовсе. Но когда он видел мальчишку в последний раз, тот лежал под аппаратом ИВЛ, и вид у него был при этом далек от здорового. Более того, если верить ОАК, в крови пациента содержался алкоголь и… опиаты. В незначительном количестве, конечно, но факт оставался фактом. А ведь мальчику всего одиннадцать — ему явно ещё рановато зажигать в ночных клубах. Конечно, можно было предположить, что в этом замешаны его недалекие родственнички, которые могли лечить его какими-нибудь бабушкиными средствами, но Хаус сразу отмел эту мысль. Дурсли не выглядели как люди, хранящие в шкафу настойку шалфея или скупающие литрами кодеиновый сироп от кашля[5]. В конце концов, они готовы были мчаться в больницу в свой выходной, стоило их любимому чаду чихнуть! Надо ли говорить о том, что проблему посерьёзнее, вроде продолжительного бронхита, они бы не стали решать такими методами? Однако, если это сделали не они, значит, кто-то из медперсонала дал мальчику некий препарат, оставивший в крови такие специфичные следы. И, что самое странное, Хаус понятия не имел, какой именно препарат мог бы оказать такой эффект. По отдельности эти компоненты входили в состав многих лекарств, но чтобы вместе… Хаус задумчиво почесал подбородок. Его взгляд вновь упал на имя пациента, значившееся на бланке. Гарри Джеймс Поттер. Имя казалось ему смутно знакомым. Безусловно, он мог услышать его вчера, когда нес мальчика в реанимационную под истерические вопли его родни. Или, скажем, чуть позже, когда листал его медицинскую карту, желая убедиться, что укол не вызовет аллергическую реакцию и, как следствие, мгновенную смерть. Но отчего-то ему казалось, что он встречал это имя ещё раньше. Где и когда — это оставалось загадкой.