***
Хаус чувствовал, что не выдерживает. Он загнал себя. Его мозг попросту не выдерживал того количества информации, которую он ежечасно пытался ему скормить. Он нуждался в отдыхе. Но в то же время не мог просто так отступить. Ему казалось, если он позволит себе расслабиться, то непременно упустит что-то важное, и потом пожалеет об этом. Как уже жалел, что не додумался забрать в тот вечер газету с пугающим фото. Хаус обшарил городской архив вдоль и поперек, пытаясь найти хоть какие-нибудь сведения о Международной магической конференции, но безуспешно. Впрочем, на другое он и не надеялся. Мир наводняло множество недоступной информации — недоступной простому обывателю. И то, что обстоятельства были против него, говорило лишь о том, что ему пока не удалось подобрать ключ к дверям, за которыми сокрыта истина. Положение усугубляло ещё и то, что ситуация с сезонным гриппом в Лондоне только ухудшалась. Он буквально не успевал жить, не говоря уже о каких-то поисках. Его пейджер разрывался днем и ночью, он чисто физически не успевал принять всех пациентов, и только за эту неделю дважды оставался на сверхурочные. Больнице не хватало рабочих рук. Бишоп практически не вылазил из своего кабинета и, похоже, даже оставался там ночевать, а если и выходил на свет божий, то вид у него был ещё более мрачный, чем обычно. — Он меня пугает, — как-то признался ему Майерз. — У него нездоровый вид. — Как для вампира, выглядит он отлично, — ехидно заметил Хаус, но, взглянув на вытянувшееся лицо Майерза, решил больше так не шутить. Всем пришлось несладко в эти дни. Гарри изнывал от скуки. Он не мог понять, почему Хауса так долго нет. Ему хотелось позвонить или написать, чтобы узнать, в чем дело, но, к сожалению, у него не было ни номера, ни адреса, и всё, что ему оставалось, — ждать. — Что-то пропал этот твой доктор, а? — насмехался дядя Вернон. — Небось, понял, что такого, как ты, не исправить. — Никому ты и даром не сдался, Поттер, — посмеивался вместе с ним Дадли. Одна тётя Петуния была на удивление молчалива. Нельзя было с уверенностью сказать, рада она этому или нет, но вид у неё в последние дни был не менее удрученный, чем у самого Гарри. В какой-то момент он с удивлением осознал, что уже несколько дней тётя Петуния не делала ему замечаний и не поручала никакой домашней работы. Не сказать, чтобы он сильно расстроился по этому поводу, но сам факт настораживал. Казалось, тётя Петуния так погрузилась в какие-то личные переживания, что перестала быть похожей на себя прежнюю. Однажды вечером, пытаясь незаметно положить на место книгу, которую он взял почитать без спросу, Гарри застал тётю Петунию в гостиной с бокалом вина. Испугавшись, что ему влетит, он тут же ретировался, впрочем, тётя Петуния и не думала его наказывать. Она даже не стала отчитывать его за то, что он шляется по дому в такое позднее время, а лишь взглянула на него с каким-то странным выражением, — со смесью привычного раздражения, внезапной жалости и чего-то ещё, что он так и не смог истолковать. Не понимая, что всё это значит, Гарри тем не менее догадывался: добром это точно не закончится. Уж точно не для него. В один из дней, когда он, устав от бесконечного ожидания, уже отчаялся когда-нибудь увидеть доктора Хауса, тот вдруг сам дал о себе знать. Он позвонил и сообщил Дурслям, что приедет в полдень. Это был выходной день, и Гарри допустил маленькую радостную мысль, что, возможно, они с доктором Хаусом выберутся в город (в кино или кафе, а может и на карусели), но тот привез его к озеру, как и в прошлый раз. «Что ж, это тоже неплохо», — утешил себя Гарри. Они снова ели сэндвичи, пили колу в стеклянных бутылках и разговаривали ни о чём и обо всём на свете. — У тебя есть друзья? — Конечно, — соврал Гарри. — Тогда назови, не задумываясь, имена трёх своих лучших друзей. — Ну… э-э… Майкл, Джордж и Венди. — Ты забыл Питера. — Хаус повернулся к нему с хитрой улыбкой. — Да, я тоже читал эту сказку в детстве[1]. — Ладно, — буркнул Гарри, — у меня нет друзей. Но я в этом не виноват. В школе все считают меня придурком, даже учителя. Они не верят, что я… — он запнулся, — что у меня это выходит не специально. — Что выходит? — Ну, эти мои… штучки, как говорит дядя Вернон. Однажды я очутился на крыше, убегая от Дадли и его дебильных дружков, хотя сам не понял, как так вышло. Вот я вроде бы бежал по земле, а тут — раз! — и уже на крыше. Ещё был случай, когда меня дразнила в столовой одна девчонка. Это меня сильно разозлило, я глянул на неё, и в её руке вдруг лопнул стакан. И было ещё… всякое. — Он прикусил язык, решив не рассказывать Хаусу о последнем инциденте с Дадли. — Все думают, что я делаю это специально, пытаюсь показать, что я не такой, как они. Что я особенный. — И в чём проблема? Тебе не нравится быть особенным? — Я обычный, — отрезал Гарри. — Просто со мной вечно происходят какие-то странности. — Знаешь, может это и к лучшему. Можно иметь хоть сто друзей, но при этом быть абсолютно одиноким. Можно всю жизнь решать проблемы других, но так и не дождаться, пока кто-то поможет решить твою. В конце концов, ты ничего не теряешь. Нельзя жалеть о том, чего у тебя никогда не было, верно? — Хаус пристально посмотрел на Гарри, будто оценивая, и покачал головой. — Когда-нибудь ты повзрослеешь и поймешь, о чём я говорю. Сейчас ты просто наивный мальчишка, но когда-нибудь… ты поймешь, что такие, как ты в этом мире не выживают. Все лгут, и если ты не хочешь быть обманутым, тебе придется стать жестче. И осторожнее. Ты должен усвоить: людям в принципе нельзя доверять. — Что, даже тебе? — буркнул Гарри. — А мне тем более! Я тот ещё подлец! Но, с другой стороны, поскольку я это признаю, значит не всё потеряно, правда? — Он подмигнул ему, но, не дождавшись ответной улыбки, изобразил на лице недоумение. — Что? Ты не только наивный, но ещё и обидчивый? — Я не наивный! — вспыхнул Гарри. — Я давно уже не маленький и не верю в сказки! — Неужели? — Хаус окинул его странно горящим взглядом. — А что, если бы ты на самом деле столкнулся с чем-то сверхъестественным? С чем-то, чему не место в нашей реальности? Скажем, со сверхспособностями. — В это я тоже не верю. — Чисто теоретически. Представь, что бы ты делал, если бы увидел, как кто-то перемещает предметы без помощи рук, силой мысли? Или парит над землей, не касаясь её ногами? Воспламеняет свечи одним взглядом? Или… превращает воду в вино? — Про воду и вино я слышал, — неохотно признал Гарри. — А всё остальное — ерунда. — Ты сейчас оскорбляешь чувства верующих, — притворно обиженным голосом заметил Хаус. — Думаю, многие были бы с тобой не согласны. — Мне всё равно, кто там что себе думает. Лично я не верю в магию. Если волшебники существуют, почему их не показывают по телевизору? — А ты не думал, что они хорошо прячутся? Может быть, никто не замечает их только потому, что они не хотят быть замеченными. Кто заподозрит милую старушку, у которой пироги всегда чуть вкуснее, чем у других? Или престарелую даму, у которой отбоя нет от молодых поклонников? Или невзрачного тощего мальчишку, который до смерти пугает родственников своим поведением? — Говоря, он склонялся к Гарри всё ближе и ближе, неотрывно глядя ему в глаза, но в следующий миг отстранился и улыбнулся как ни в чём не бывало. — Но это, как я и сказал, лишь теории. Кто-то верит, кто-то сомневается. Одни пытаются переубедить других, и наоборот. Ученые лбы могут спорить до посинения, но в этом споре никогда не родится истина[2]. И знаешь, почему? Потому что науке не требуется истина — ей нужны факты. — Я не понимаю, — нахмурился Гарри. Он уже начал терять нить разговора, а ещё ему очень не нравились азартные огоньки, пляшущие в глазах Хауса. — Здесь нечего понимать. Правда у всех своя, её сложно свести к одному общему знаменателю, но можно сопоставить факты, найти доказательства, проанализировать сведения, сделать выводы и аргументировать свою точку зрения. — Я не собираюсь никому ничего доказывать, — фыркнул Гарри. — И не нужно. Что может быть скучнее бессмысленной риторики? Я за практический подход. — Хаус поднялся с травы и отряхнул джинсы. — А какой метод лучше всего подходит для применения на практике? Правильно, эксперимент! Гарри ощутил, как тревожно ёкнуло сердце, и внутренне сжался в каком-то нехорошем предчувствии. — К примеру, — Хаус нагнулся и поднял колу, — на этой бутылке. Для чистоты эксперимента мы зафиксируем её местоположение — поставим вот здесь и прочертим перед ней линию. А теперь отойдем… скажем, на десять шагов, — говорил он, сопровождая все свои слова действиями. Дождавшись, пока Гарри встанет рядом с ним, он продолжил: — Итак, наша задача сдвинуть бутылку. Взглядом. Мысленно. Силой разума. Называй как хочешь. Так, чтобы она пересекла черту. Гарри застыл, недоверчиво глядя на него. — Боишься? — Вовсе нет! — Ладно, если ты такой трус, я буду первым. Напустив на себя предельно серьёзный вид, Хаус подался вперед всем корпусом, как бегун на старте, уперев руки в колени. На секунду он прикрыл глаза, будто сосредотачиваясь, а потом резко распахнул их и вытаращился на стеклянную бутылку с диковатым видом. Выглядело это так нелепо, что Гарри, не удержавшись, рассмеялся. — Ты всё испортил! — сварливо вскрикнул Хаус. — У меня уже почти получилось! — Она не сдвинулась ни на дюйм. — Сам попробуй, умник! — Ладно. Но только один раз. Гарри повернулся и впился взглядом в бутылку. Всё это чушь собачья, думал он, Хаус просто издевается, он же не хочет сказать, что действительно верит в это, нет? Огромным усилием воли он подавил эту мысль и попытался сосредоточиться. Десять секунд, двадцать, тридцать. Гарри представлял, как она плавно скользит по песку, как он ловит её и поднимает в руке торжествующим жестом, но это не помогало. От напряжения у него начали болеть глаза, а кола упорно не желала сдвинуться с места. На какую-то долю секунды Гарри разозлился (на себя и на Хауса — за то, что втянул его в этот дурацкий эксперимент), и в этот же миг бутылка вдруг покачнулась и упала, перечертя горлышком линию на песке. — Христос на пони, — сдавленно произнёс Хаус. Он подошел к бутылке, осторожно, будто к какому-то дикому зверю, присел рядом и удивленно присвистнул: она действительно пересекла черту. — Это ничего не доказывает, — упрямо произнёс Гарри за его спиной. — Это мог быть порыв ветра. — Или рядом пробегало стадо носорогов, — поморщился Хаус. — Так или иначе, ты прав. Это ничего не доказывает. Единичный случай — ещё не закономерность. В конце концов, всегда есть шанс, что сработает эффект Розенталя[3]… — Эффект чего? — не понял Гарри. — Мы не можем с уверенностью сказать, что именно наблюдали, — задумчиво пробормотал Хаус, проигнорировав его вопрос. — Но что, если наш объект исследования оказался слишком мал, чтобы воздействие на него принесло ожидаемый эффект? Что если мы увеличим мощность испытуемой силы, увеличив сам объект? Вероятность получения положительного результата вполне возможна, плюс, так мы сможем оценить чистоту этого эксперимента и понять, был первый раз случайностью или всё-таки закономерным результатом. Гарри только недоуменно пожал плечами. — Что ты предлагаешь? — Мы можем искусственно создать такую ситуацию, которая окажет мощный стимулирующий эффект и приведет к нужному воздействию. Надо только понять, в какую сторону двигаться… и слегка подтолкнуть. — Хаус вскинул голову с таким видом, будто его током ударило, и, не говоря ни слова, торопливо зашагал к «хонде». — Хаус… — Гарри смотрел, как он снимает мотоцикл с подножки и катит его куда-то в сторону, с недобрым предчувствием. — Что ты собираешься делать? — У меня есть отличный план, — ответил тот издалека. Он уже отбуксовал «хонду» к ближайшим деревьям и теперь держал её за руль двумя руками, не давая завалиться на бок. — Всё просто как дважды два. Я разгоняю мотоцикл с этого склона, а потом отпускаю его, и он едет прямо в озеро. Твоя задача в это время — остановить его. — Ты с ума сошел? — ужаснулся Гарри. — Он же меня раздавит! — А я и не говорил тебе кидаться под колеса. Ты должен сделать это мысленно. — Что это? — То же самое, что ты сделал с колой. — Но я не… Гарри не успел договорить: издав боевой клич, Хаус запрыгнул на мотоцикл и, оттолкнувшись, покатил вниз. «Хонда» заскользила по склону — сперва медленно, будто неохотно, но затем всё быстрее и быстрее. Гарри в ужасе вытаращился на неё, не зная, что предпринять. В голове у него промелькнула мысль, что это всего лишь шутка, дурацкий розыгрыш, но призрачная надежда угасла, когда он увидел, что Хаус отпускает руль. — Давай! — крикнул тот. Гарри не успел понять, что произошло: в одну секунду Хаус был на мотоцикле, а в следующую уже кубарем катился по траве. — Что мне делать? — в панике вскрикнул он. — Давай, напряги мозги! — Хаус с трудом поднялся, потирая ушибленную ногу. Гарри уставился на «хонду», неумолимо приближающуюся к озеру, и изо всех сил наморщил лоб, пытаясь представить, как перед ней, кирпичик за кирпичиком, выстраивается невидимая стена… — ОСТАНОВИ ЕЁ, ЧЁРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ! Гарри с досадой закусил губу. У него не получится. Это конец. — Я не могу! Он отвернулся, не в силах смотреть, и тут же услышал громкий всплеск, а затем — ругань Хауса. — Ты поможешь, или будешь торчать там весь день?! Гарри повернул голову и ужаснулся: «хонда» наполовину скрылась в озере, и Хаус, ругаясь на чем свет стоит, по пояс в воде, пытался вытолкать её на берег. Гарри бросился ему на помощь. Вдвоем они так-сяк подтянули к берегу руль, но заднее колесо упорно не желало поддаваться, и вскоре, обессилев, они рухнули на берегу, оба мокрые и уставшие. — Я же говорил… у меня… не… получится, — пробормотал Гарри. Он прерывисто дышал, его растрепанные волосы липли ко лбу. Хаус выглядел не лучше. По его выражению лица не было понятно, сердится он или нет, и Гарри решил не рисковать и первым не заводить разговор. В полнейшем молчании, изнемогая от жары, они прошли несколько миль до ближайшей автобусной остановки, где провели ещё добрых полчаса в ожидании транспорта, и лишь под вечер наконец вернулись в Литтл-Уингинг. Встретила их злая как чёрт тётя Петуния. — Ты! — вскрикнула она, смерив Гарри гневным взглядом. — Быстро к себе! А вы, — она перевела взгляд на доктора Хауса, — убирайтесь прочь! — Как грубо, — фыркнул Хаус. — Позвольте узнать, у вас есть какие-то причины так со мной обращаться, или просто день не задался? — Это вас не касается! Я запрещаю вам приходить! — Вы не можете ему запретить! — возмутился Гарри. — И мне тоже! — Помолчи, Гарри, — неожиданно прервал его Хаус. — Твоя тётя явно хочет что-то сказать. Дадим ей возможность высказаться. Тётя Петуния сердито поджала губы. — Я не нуждаюсь в ваших одолжениях! Я не доверяла вам с самой первой минуты. Сегодня утром я позвонила доктору Миллеру, и знаете что? Он очень удивился моему звонку и сказал, что ему, — она ткнула пальцем в Гарри, — никто не назначал никаких процедур. — Неужели? — Вы обманули меня! Вы лжец! — Все лгут, — небрежно ответил Хаус, и Гарри невольно поморщился. — Не сомневаюсь, в ваших шкафах тоже полно скелетов. — В моих шкафах полный порядок! У нас генеральная уборка дважды в неделю! — взвизгнула тётя Петуния. Она затолкала Гарри в дом и захлопнула дверь перед носом доктора Хауса с такой силой, что стены затряслись. — Уходите, или я вызову полицию! Гарри замер, не зная, что делать, но делать ничего и не пришлось. Постояв секунду-другую под дверью, Хаус просто ушёл, не сказав напоследок ни слова. Тётя Петуния напряженно глядела сквозь мутное дверное стекло, как он пересекает улицу, а потом повернулась с торжествующей улыбкой. — Марш в чулан, — скомандовала она, и Гарри с большой неохотой поплелся к себе. Он постоял у двери некоторое время, прислушиваясь, надеясь, что доктор Хаус вернется, что он найдет какой-нибудь способ проникнуть внутрь… как в тот раз. Но в доме повисла зловещая тишина — только тётя Петуния время от времени позвякивала посудой на кухне. Тяжело вздохнув, Гарри повалился на кровать. «На что ты надеялся? — спросил он сам себя, засыпая. — Думал, всё изменится? Забудь. Ты неудачник. В твоей жизни никогда не случится чуда».***
Он пытался порвать невидимые нити, сковавшие его по руках и ногам, пока из мрака палаты перед ним росла чья-то призрачная фигура. Она всё приближалась и приближалась, и он уже знал, что сейчас произойдет, но не мог этому помешать. Игла пронзила его руку, и, как в прошлый раз, по телу горячими волнами растекся яд. Он опять забился в агонии. Боль мёртвым грузом придавила его к кровати, сжала легкие, вытолкнула из них последний воздух. Ему хотелось кричать, умолять, звать на помощь, но он не мог произнести ни звука, да и никто бы его не услышал. Их было только двое — он и этот страшный человек, мучитель, упивающийся его беспомощностью. Призрачная фигура вдруг склонилась над ним, так низко, что он почувствовал запах незнакомца — смесь странных ароматов, терпкий, обжигающий ноздри, дух. «Я хочу помочь». Он вздрогнул, осознав, что смотрит прямо в лицо незнакомцу, и понял, почему до сих пор не мог уловить ни единой его черты — на нём была медицинская маска. Но его глаза… Такие пронзительно-ледяные глаза он видел всего один раз в жизни. И теперь он знал, кому принадлежит этот взгляд.***
Гарри проснулся, весь дрожа. Первой его мыслью было рассказать обо всём Хаусу, но потом он вспомнил, что Хаус ушёл и больше не вернется, и ему стало по-настоящему страшно. В дверь постучали: тётя Петуния велела идти завтракать, — и Гарри с большой неохотой поплелся на кухню. Он совсем не чувствовал голода — ему хотелось скрыться в чулане, где его, по крайней мере, никто бы не видел. Он буквально физически чувствовал, как Дурсли сверлят его глазами, пока он молча жует свой завтрак. Впрочем, никто из них и словом не обмолвился о вчерашнем, и Гарри понемногу расслабился. Должно быть, они решили делать вид, как будто ничего и не произошло. Что ж, это ему только на руку. Он и сам постарается забыть про Хауса… может, со временем у него это получится. Гарри как раз домывал посуду, терзаемый невеселыми мыслями, когда в дверь позвонили. Он услышал, как щелкнула задвижка, и в тот же миг в коридоре раздался пронзительный крик тёти Петунии: — Да как вы посмели? Я велела вам убираться! — А я вернулся, — беспечно ответил ей знакомый голос. Гарри почувствовал, как сердце радостно трепыхнулось в груди, и пулей вылетел из кухни. — Хаус! — вскрикнул он, улыбаясь от уха до уха. Но Хаус едва удостоил его взглядом — он как раз протягивал тёте Петунии какие-то бумаги. — Что тут происходит? — в коридоре появился дядя Вернон. — А это ещё что? Дай сюда, Петуния! Он выхватил бумаги, бегло пробежался по строчкам и уставился на Хауса с явным недоумением. — Что за чёрт? — Всего лишь заявление в службу опеки, — ответил Хаус. Он улыбался, но глаза его оставались холодными, как лёд. — Не может быть, — ахнула тётя Петуния. — Может. Имеются жалобы по всем пунктам: нарушение норм питания и условий проживания ребёнка, нездоровый психологический климат семьи, низкий уровень адаптации в социуме… — Я умею читать! — фыркнул дядя Вернон. — Откуда мне знать, что вы не блефуете? Я не вижу здесь нет никаких печатей. — Это не блеф. Это лишь копия заявления. Оригинал уже отправлен главе Департамента службы по защите детей, заверен мокрой печатью и вскоре отправится на рассмотрение в высшие судебные инстанции. — Дорогой, — испуганно прошептала тётя Петуния, — здесь есть имена всех наших соседей… и их подписи. — О, да, — кивнул Хаус. — Они любезно согласились выступить в роли свидетелей вашего бесчинства. Дядя Вернон едва не задохнулся от возмущения. — Чего вы от нас хотите? Вам нужны деньги? — Деньги меня не интересуют. — Тогда что? — Я хочу установить неформальное опекунство над вашим племянником. — Что значит «неформальное»? — требовательно осведомился дядя Вернон. — Это значит, что вы останетесь его законными опекунами и будете получать все соответствующие выплаты и привилегии, а я получу полную свободу действий в отношении всего, что касается физического и духовного здоровья вашего племянника, но в то же время оставляя за ним право выбора: где и с кем жить. — Так это что получается? Вы что, хотите у нас его забрать? — Дядя Вернон выглядел так, словно вот-вот рассмеется. — Исключено, — резко заявила тётя Петуния. — Вы этого не сделаете. — Уже сделал, — парировал Хаус. — Подумайте, к чему вам все эти судебные разбирательства? Сами понимаете, это довольно неприятный процесс, в ходе которого вы наверняка получите пару жирных пятен на репутации. С другой стороны, всегда можно решить конфликт мирным путем. Давайте так: мы сейчас приходим к соглашению, я отзываю своё заявление, пожимаем руки и расходимся. Впрочем, — добавил он, покосившись на пухлую ладонь дяди Вернона, — думаю, обойдемся без рукопожатий. — Мы согласны, — кивнул дядя Вернон и порвал заявление, прежде чем возмущенная тётя Петуния успела сказать хоть слово. — Но если вы снова нас обманете, так и знайте, суда не избежать. — Вот и славно, — холодно отозвался Хаус, а затем наконец посмотрел на Гарри. — Собирайся, мы уезжаем. Гарри только открыл и закрыл рот. Он был так удивлен, что отказывался верить своим ушам. Ему не послышалось? Хаус действительно хочет его забрать? Всё ещё ничего не соображая, он нырнул в чулан и остановился как вкопанный. Только сейчас он понял, что у него нет ни чемодана, ни сумки, куда можно было бы сложить его пожитки. И какие вещи ему надо взять? Медленно, словно сомнамбула, он прошелся из угла в угол, бросая на кровать всё, что попадалось под руку: носки, футболки, деревянных солдатиков, старые тетрадки… — И что мы, по-вашему, должны делать? — услышал он приглушенный голос тёти Петунии в коридоре. Она говорила с Хаусом. Дядя Вернон, довольный сложившейся ситуацией, уже ушел в гостиную, и судя по звукам, смотрел утренние новости. — Как нам теперь смотреть людям в глаза после вашего заявления? — Скажите, что всё это гнусная ложь и клевета. Что соцслужба ошиблась адресом. Или что ваш племянник сошел с ума и подал на вас заявление. Уверен, вы что-нибудь придумаете. Вы ведь успешно обманывали их всю жизнь. — В любом случае, вы не можете забрать его насовсем. Кто-нибудь обязательно заметит, что его нет, и подумает, будто мы отдали его в детдом. — Странно, что вы сразу этого не сделали, — хмыкнул Хаус. — Интересно, почему? — Это не ваше дело, — огрызнулась тётя Петуния. — Обещайте, что будете привозить его хотя бы раз в месяц. За дверью повисла неловкая пауза. — Мама, — вдруг послышался удивленный голос Дадли, — а этот что, больше не будет с нами жить? Не в силах больше это выдерживать, Гарри сгреб в охапку все вещи, которые мог унести, и вышел в коридор. — До свидания, — буркнул он на ходу Дадли и тёте Петунии. Хаус догнал его у самой дороги. — Мне нравится твоя уверенность, — улыбнулся он. — Как будто ты знаешь, куда идти. Гарри тут же залился краской. — Э-э, а куда мы идем? — спросил он, оглядываясь в поисках «хонды», — Я сегодня на других колесах, — ответил Хаус и многозначительно поглядел на сверток в руках Гарри. — Думал, придется забирать немного больше вещей. Они двинулись вдоль улицы, минуя чужие лужайки, блестящие на солнце от росы, и вскоре свернули за угол. Хаус подвел его к серой неприметной легковушке, и Гарри увидел, что за рулем кто-то есть. И этот кто-то мирно спал, склонив голову на грудь. Хаус постучал по стеклу: — Подъем, рядовой! Служба не ждёт! Мужчина вздрогнул и проснулся. — Чёрт, как же ты меня напугал! А это ещё кто? — спросил он, увидев Гарри, и перевел укоризненный взгляд на Хауса. Тот проигнорировал его вопрос. — Садись в машину, — сказал он Гарри, а сам сел спереди, возле водителя. Какое-то время в салоне царила неловкая тишина, а потом заурчал двигатель, и машина медленно тронулась по шоссе. Гарри поймал в зеркале хмурый взгляд водителя и поспешил отвернуться. За окном поплыла знакомая улица. Они как раз проезжали мимо детской площадки, когда Гарри заметил миссис Фигг, одиноко топающую вдоль дороги. Он хотел помахать ей на прощание, но в последний момент что-то его сдержало. Машина ещё раз повернула, миссис Фигг скрылась из глаз, и теперь он не мог сказать, видела ли она его вообще. «Может быть, — подумал Гарри, — она меня даже не узнала».