Сказка

С самого утра пробрасывал снег, мелкий и колючий, как ледяная крупа, и ветер, словно в агонии, без разбора швырял горсти белого бисера в дома, в припаркованные машины, в редких прохожих; подхватывая его невидимыми лапами, метал по дороге. Брошенный резким порывом, снег множеством острых иголочек стучался в окно моей комнаты, будто просился впустить его к себе. Тилль еще спал, когда я вышел в гостиную, чтобы ненадолго занять душ. Утро воскресенья всегда начиналось одинаково. У Тилля это был единственный выходной, в смысле, официальный. Хотя, как я понял, устроить себе выходной он мог бы в любой день. Но, все-равно мое циничное животное почему-то постоянно сваливало в офис. Я не помнил, с какого момента стал считать его «своим». Мне просто нравилось так думать, выдавая желаемое за действительное, хотя бы в своих фантазиях. Он продолжал спать, даже когда я, выйдя из ванной, специально громко хлопнул дверью и протопал по лестнице, поднимаясь на второй этаж. В очередной раз моя потребность привлечь к себе внимание давала о себе знать. Вернувшись в комнату, первым делом я едва не на всю громкость включил колонку. Из динамиков донеслось вполне лирическое гитарное вступление, а потом-полный трэш и крипота. От такого Тилль обязательно должен был проснуться, если конечно, он конкретно не оглох. Поймав волну нужного настроения, я принялся накладывать легкий мрачноватый макияж, ожидая в любой момент, что дверь откроется с пинка, и Тилль, в бешено-заспанном состоянии вломится в комнату. Но этого не произошло и я, закончив с лицом, начал укладывать волосы гелем. Треки плейлиста незаметно сменялись. От звука расположенной на трюмо колонки, вибрировали стоявшие рядом баночки с тенями, лаки, кисти, косметические карандаши, но Тилль так и не объявился.  — Сколько можно спать? — не сдержавшись, крикнул я, уставившись в потолок, и музыка тут же заглушила мой голос. Мне было ужасно интересно, что же сейчас происходит в гостиной, и почему он не пришел. Не выключив колонку, я прокрался по коридору и осторожно спустился вниз. Тилля не было в комнате, но зато из кухни доносился приятный аромат свежесваренного кофе. Стараясь не выдать себя, я тихо дошел до угла и замер, наблюдая за происходящим. Стоя ко мне спиной, он пританцовывал под доносящийся из моей комнаты «Cradle of filth», одновременно наливая кофе в чашку. Не зная, как реагировать на все это, я так и продолжал стоять на одном месте, заткнув рот рукой, и изо всех сил сдерживал хохот. Мне бы совершенно не хотелось, чтобы Тилль, неожиданно повернувшись, застал меня здесь, поэтому я решил больше не шкериться.  — Кофе варишь? — конечно, это был тупой вопрос, но ничего другого в голову не пришло. — Охренеть, запах просто сводит с ума.  — Хочешь? — оглянувшись через плечо, Тилль едва заметно улыбнулся. Походу, мое внезапное появление не застало его врасплох.  — Смотря чего. — не сдержавшись, выпалил я, присев за стол.  — Кофе. — на этот раз он развернулся, держа в руке чашку. — К твоему сожалению, предлагать что-то другое не в моей компетенции. Я молча кивнул, стараясь игнорировать его подъебки, и чашка горячего черного напитка тут же оказалась передо мной.  — Тебе нравится моя музыка? — вдыхая терпкий аромат, спросил я, пока Тилль, снова отвернувшись, наливал вторую чашку. — Просто я тут совершенно случайно увидел, как ты… Я не успел договорить. Он обернулся, пригвоздив меня своим взглядом к стулу.  — Знаешь, Цвен, бывают такие вещи, о которых никто не должен знать. — абсолютно спокойно произнес Тилль, приближаясь ко мне. — И то, что ты видел, как раз входит в этот список. Мне резко стало не по себе, и я уже успел пожалеть, что сказал ему об этом.  — Так что, в любом случае, тебе придется забыть то, что сейчас здесь было. — оказавшись совсем рядом, он наклонился к моему уху. — Надеюсь, ты понял? Его голос ни разу не дрогнул, не выдал ни одной эмоции. Мне хватило только взгляда, и слова тут были даже лишними.  — Понял. — выдохнул я, но в то же время, ощущая его настолько близко, медленно начал возвращаться в свое привычное состояние, и неуместно возникшее желание напрочь вытеснило инстинкт самосохранения. — Понял, что ты конченный псих.  — Оказывается, ты умеешь делать приличные комплименты. — усмехнулся Тилль, присев напротив. Я больше не чувствовал того напряжения и прежнего глупого испуга, прекрасно осознавая, что каким бы уж отбитым он не был, мне ничего не угрожает. Просто эта его шутка показалась настолько реалистичной, что я повелся.  — Кстати, насчет комплиментов. — отхлебнув из чашки, я расслабленно откинулся на спинку стула. — Так приятно, что ты заботишься обо мне. Кофе с утра- романтика. Жаль, что не в постель. Язвительно хихикнув, я по привычке закатил глаза.  — Я это учту. — не отводя от меня взгляд, улыбнулся Тилль. — Будет очень интересно посмотреть, что произойдет, если выплеснуть кружку горячего кофе тебе в лицо, пока ты спишь.  — Помечтай. — подняв бровь, я с полным презрением улыбнулся в ответ. — Этого ты никогда не сделаешь, потому что не имеешь права. И потом, моим родителям явно не понравится, что они доверили меня тебе, в надежде на мою сохранность, а ты превратил мою жизнь в боль и страдания. Они, по любому, будут не в восторге. Тилль очень внимательно слушал всю эту речь и его циничная лыба становилась все жестче. Мелькнувшая в пальцах сигарета уже в следующую секунду была зажата в зубах. Красный огонек зажигалки лизнул край и исчез. Тилль быстро выдохнул дым в мою сторону и уставился прямо в глаза.  — То есть, ты серьезно думаешь, что они очень сильно беспокоятся, что тебя что-то не устраивает?  — Ну, конечно, так и есть… Я так думаю. — не ожидая такого вопроса, я просто потерялся. Конечно, я сказал только то, во что бы мне очень хотелось верить. Но, по сути, понимал, — это все гон. И на самом деле, не так уж они и переживают и волнуются. Слова Тилля были абсолютной правдой, — настоящей, без всяких прикрас и оправданий. Еще этот говнюк прицепился и лез в душу, точнее сказать, — вскрыл, как скальпелем, наживую.  — Вообще-то, тебя не касаются наши семейные отношения. — я пытался говорить спокойно, но это давалось с большим трудом. — И обсуждать это с тобой у меня нет никакого желания. Эмоции бешеным потоком рвались наружу, от осознания болезненной правды.  — Че, умным хотел показаться? А теперь, сука, радуйся, ты уничтожил мою сказку. — не выдержав его издевательского выражения лица, я вскочил, чуть не опрокинув стул, и убежал в свою комнату. Конечно, прозвучало это достаточно тупо, но я уже не контролировал себя. Мне очень хотелось верить в то, что хоть немного нужен родителям, или вообще кому-нибудь. Только мои желания ничего не меняли. Но, невзирая на не всегда легкое общение с Тиллем, мой интерес к нему так и не пропал. Меня по-прежнему тянуло к нему и, каждый раз, оказываясь в какой-нибудь интимной обстановке, влечение становилось просто бесконтрольным. Я заигрывал, используя все свое умение и опыт; флиртовал так, что будь на его месте, давно бы уже сам себя трахнул. Он тоже играл. Только моей целью было любыми способами спровоцировать его на секс, а его — как можно дольше продержаться. Конечно, игру можно было прервать в любой момент обычной просьбой и откровенно признаться в своих желаниях, но тогда кому-то из нас пришлось бы проиграть. Я уже в наглую мог забраться к Тиллю на диван и как бы невзначай прижаться, или просто улечься головой ему на колени. Мог встать в провокационную позу, мешая пройти, вынуждая тем самым прикоснуться ко мне. А иногда, не закрыв дверь в ванную, стоя под душем за прозрачной ширмой, начинал негромко постанывать. Естественно, я не дрочил, а просто гладил себя, смывая остатки пены, одновременно издеваясь над воображением Тилля. К слову, он тоже стал уделять мне чуть больше внимания, и, пользуясь удачно подвернувшимся моментом, мог шлепнуть по заднице. Я позволял ему себя трогать, но в рамках дозволенного. Негласное правило мы не нарушали- «за все надо платить.» Во всей этой ситуации меня дико радовала некоторая собственная недоступность, и если ее убрать, то, скорее всего нам обоим через какое-то время стало бы скучно. Острые ощущения ожидания, непредсказуемости, неизвестности, насколько далеко мы зайдем в следующей игре: это все возбуждало вплоть до помешательства.

***

Я стоял на автобусной остановке, стараясь изо всех сил справиться с сонливостью и легким головокружением. Трех часов на то, чтобы отоспаться после ночной веселухи в клубе было ужасно мало. Вчера я конкретно пережрал, перемешав коктейли с пивом, и даже не помнил, как меня довезли до дома. Фрагменты воспоминаний бессвязно плавали в голове, практически потеряв всю свою последовательность. Вроде бы, сначала мы более-менее культурно сидели в баре у Бинди, потом какой-то левый тип залупился на Дитриха, предъявив, что тот спер у него кошелек, когда это потерпевшее тело уснуло прямо возле стойки. Затем пришел охранник и наехал на типа за драку на танцполе. Или охранник был прежде, чем этот левый предъявил Дитриху… Потом за одним из столов случился замес и кому-то разбили голову бутылкой. В перерывах между этими отрывками орала Бинди и по привычке хлестала кого-то полотенцем… Зато я очень хорошо помнил, как перед глазами все плыло и было очень весело, и еще помнил про лежащий в кармане френча пакет порошка. Вчера я взял чуть больше. Специально. Хотел угостить Тилля… В общем, первый урок я проспал и теперь дожидался автобус, в надежде вообще добраться до школы. Меня немного мутило, а от слабости хотелось лечь прямо на скамейку и досмотреть свои сны.  — Ваше высочество, не подбросить ли Вашу потасканную задницу до пункта назначения? — внезапно раздавшийся неподалеку голос заставил меня повернуть голову. Черный «Лексус» остановился в паре метров от остановки, и Дитрих, с довольной, но конкретно расцарапанной рожей, выйдя из машины, помахал мне рукой. Стоявшие неподалеку люди с интересом уставились на это дебильное шоу.  — Ну, поскольку лучшего варианта не предвидится, я согласен. — я улыбнулся, решив подыграть. — Хотя, Ваша карета полное говнище, и я даже опасаюсь, как бы она действительно не превратилась в то, чем является. Но, этот вариант меня устраивает намного больше, чем ехать в катафалке, среди всей этой кучи разлагающихся трупов. Окинув надменным взглядом потенциальных пассажиров, я дождался, когда Дитрих распахнет передо мной дверь «Лексуса», и с гордым видом уселся на первое сидение. Люди смотрели на меня, как на самое паранормально-ненормальное явление, смеясь и перешептываясь. Но, как только разыгрывать это представление уже не было смысла, подавленное настроение снова навалилось и улыбка незаметно сползла с лица.  — Ты как здесь оказался? — развалившись на сидении, я в первый раз за все утро решил покурить. — И кто тебя так искромсал?  — Лучше и не спрашивай. — нагло усмехнувшись, ответил Дитрих. — Помнишь, подружку Бинди, ту, которая вчера в клубе была? С зубами, как у кролика. Он снова заржал.  — Пока не улыбается, -нормальная такая вся, а как рот откроет-так пиздец. Я искоса глянул на него, затягиваясь сигаретным дымом.  — Она пыталась обглодать твое лицо, как морковку? — хихикнул я. — Или это нормальное явление в брачных играх кроликов?  — Если бы… — вздохнул Дитрих. — Не было никаких брачных игр, просто мы не сошлись в желаниях, и эта стерва, пока вырывалась, чуть не выцарапала мне глаза.  — Понятно, у тебя теперь душевная травма. — изогнувшись всем телом на сидении, я открыл бардачок и начал шариться в поисках чего-нибудь интересного. — Тебе срочно нужно обратиться к психологу, а то пиздец. Будешь потом во сне отмахиваться от этих саблезубых тварей.  — Очень, блять, смешно. — скривившись, недовольно проговорил Дитрих и, задержав на мне взгляд, спросил:  — Ну, а тебе кто уже поднасрал?  — Да так, тоже одно животное. — его вопрос вернул меня к событиям этой ночи, которые, кстати, я очень хорошо запомнил, несмотря на свое умотанное состояние. Я не знал, стоит ли ему рассказывать, ведь он, по сути, и другом то мне не был, но потребность выговориться взяла верх.  — Хотел вчера Тиллю снег предложить, даже брал с расчетом на это. — слова давались мне с трудом и я периодически делал небольшие паузы, собираясь с мыслями. — А этот говнюк силой затолкал меня в ванную, и еще наорал, что от меня воняет. Только я так и не понял, чем? Перегар на него явно бы так не подействовал, он сам постоянно свой коньяк литрами жрет… Я замолчал, охреневая, что выдал это все… Дитрих тихо посмеивался, глядя на меня.  — Блять, Цвен, да тут даже и думать не надо. Хотя, у тебя же раньше не было никаких отношений, и знать ты этого не можешь. — с каждым словом он все больше ухахатывался. — Просто твой псих решил, что ты ему изменяешь, вот и приревновал.  — Кто, блять,? Тилль? — резко вытянувшись в струну, я в упор уставился на Дитриха. — С чего бы это вдруг ему меня ревновать?  — Ну, вы же трахались? По любому, только не отпирайся. — покосившись на меня, он криво улыбнулся. — Никогда не поверю, что ты, живя три месяца в одном доме с типом, остался для него целкой. Его идиотский смех начинал не просто раздражать, а дико бесить.  — Вот он и ревнует, ведь теперь твоя задница должна принадлежать только ему одному. Да, и кстати, рот тоже. А ты заявляешься домой посреди ночи, бухой в говно. Эта версия была бы вполне правдоподобной, но только не с Тиллем. Я очень сильно сомневался, что циничное животное может испытывать что-то, кроме полного безразличия ко мне, или кайфа от моральных издевательств. Ревность сюда вообще не вписывалась. Дитрих остановил машину прямо возле школы. Глянув сквозь стекло на весь пиздец в виде развешанных над входом гирлянд и рождественских шаров, меня едва не подкинуло на месте. Налепленные на окна корявые снежинки выглядели издалека бесформенными белыми пятнами, а на дверях красовалась большая вывеска-плакат с надписью «Frohe Weihnachten».  — Совсем ебанулись. — этого садизма моя психика уже не могла выдержать, но новая моментально возникшая идея, заставила меня нервно рассмеяться. — Я видел в багажнике баллон с краской, и ты обязан мне его одолжить. Дитрих закрыл голову руками, будто защищаясь от невидимых, падающих с неба камней. Он знал, что если мне действительно что-то понадобилось, то отговаривать уже бессмысленно.  — Ладно, бери. — отмахнувшись от меня, как от надоедливой мухи, он открыл багажник. Не желая становиться свидетелем моего преступления, он быстро ретировался, оставив меня одного в пустом школьном дворе. Воспользовавшись тем, что никто здесь не появится еще в ближайшие минут десять, пока идет урок, я встряхнул баллон и прямо поверх висевшей на дверях вывески, оставил свое пожелание «Stirb die Schlampe». С чувством выполненного долга я окинул взглядом свой шедевр. Однако, в самом здании школы все обстояло еще печальнее: снежинки были везде, даже на стенах, а на некоторых окнах висели паутинки гирлянд. Я уже собирался и здесь навести порядок, но не успел, — прозвенел звонок, и вскоре холл наполнился сбившимися по углам в кучки учениками и снующими по кабинетам преподами. Но я даже и не собирался останавливаться на достигнутом. По сути, мне было абсолютно пох, кто что подумает или скажет. Суть проблемы заключалась в том, что мне жутко не нравилась вся эта рождественская шлаебота, и на это была весомая причина. Каждый год Рождество напоминало мне о собственной ненужности, о неприятных моментах далекого детства, и я, видя все эти сраные гирлянды и колокольчики, видя радость и ожидание праздника, заново переживал все то, о чем старался вообще не вспоминать. Не вспоминать о том, что когда-то давно также ждал Рождество; ждал чуда, надеясь, что именно в эту ночь исполнятся все мечты, стоит лишь загадать. Но мои мечты никогда не сбывались. Хотя, тогда мне было нужно только самую малость- чтобы родители были рядом, а не оставляли меня с прислугой, пока сами занимались делами организации. Именно этим они всегда объясняли свое отсутствие и нехватку времени на то, чтобы хоть немного побыть со мной. Так, в достаточно раннем возрасте я осознал, что мечты никогда не сбываются, и все это-полный пиздеж. Но, в то же время, я замечал, как все вокруг ждут этот праздник, и воздух был пропитан этим волнующим чувством. Походу, чьи-то желания все же исполнялись, иначе откуда была бы радость и веселье. Я начал осознавать, что если все мои мечты остаются незамеченными; если все внимание обычно ограничивается парой стандартных поздравлений, да и подарки были элементарной условностью, — типа, подарили, вот и радуйся; — то, видимо, я не заслуживаю чего-то большего, значит, я какой-то неправильный, ненужный, и самый хреновый ребенок во всем мире. Подарки родителей являлись чем-то вроде отмазки. Главное-что вручили какую-нибудь красивую коробку, а что именно в ней лежит — не важно. Никто не интересовался моими увлечениями, никто не знал, что действительно мне хотелось получить простое внимание и проявление хоть малейшего интереса к себе. Я взрослел, и со временем старался стереть из памяти ненужные воспоминания, чтобы они не терзали душу. Но каждые рождественские приготовления заставляли меня переживать заново все те детские эмоции. И, конечно, я не мог спокойно реагировать на то, что в последствии очень сильно повлияло на становление меня, как личности. В общем, так Рождество стало для меня днем, когда я похоронил все свои надежды. Не обращая внимания ни на учеников, ни на преподавателей, я подошел к окну и оторвав одну снежинку, швырнул ее под ноги. Этого никто не заметил, и я продолжил срывать остальные, и с каждой новой, упавшей на пол, пытался избавиться от нахлынувших воспоминаний.  — Ты зачем это делаешь? — женский голос за спиной всего на секунду отвлек меня от своего занятия, но я, даже не обернувшись, продолжил дальше.  — Дети же старались, клеили. — не унималась какая-то фрау.  — Я тоже стараюсь. — улыбнувшись уголками губ, я все-таки развернулся. Позади уже собралась целая толпа учащихся и учителей. Все они смотрели на меня так, типа я только что кого-то убил: с неприязнью и непониманием. До тех снежинок, что были наклеены выше, я не мог дотянуться. Но, заметив чей-то брошенный на пол рюкзак, не долго думая, схватил его и, размахнувшись, со всей силы, запустил в окно. Стекло посыпалось с оглушительным звоном, куски падали на пол и разлетались на более мелкие, маленькие, и совсем крошечные, почти незаметные. На мгновение все смолкло. Толпа медленно начала шевелиться, выходя из ступора от только что увиденного.  — Я сейчас же сообщу об этом директору. — донесся истеричный голос и топот каблуков быстро стих в глубине коридора. Поймали меня в туалете, когда я уже успел засунуть в унитаз сорванную с окна гирлянду. Целый наряд из учителей, завуча и школьного психолога поджидал за дверью. Учащихся уже с ними не было. Начался урок и стадо задротов рассосалось по классам. Стоя возле кабинета директора, я ждал, когда меня вызовут. Как всегда, не сдержав любопытства, припал ухом к двери, вслушиваясь в разговор.  — У него сейчас очень сложная ситуация в семье. — голос принадлежал психологу. — Родители Цвена улетели в Америку, а его оставили какому-то своему знакомому. Естественно, для ребенка это стресс, тем более, в переходном возрасте. Может, у него проблемы, но он же не будет рассказывать о них чужому человеку.  — Да, я знаю, но все-равно это не повод бить стекла и вообще портить школьное имущество. — заморосил в ответ директор. Меня дико вымораживала его манера говорить: неуверенно, запинаясь, едва не тормозя после каждой фразы.  — Вы не подумайте, что я его выгораживаю, Цвен и раньше не отличался образцовым поведением, и в этом учебном году, он стал вообще неуправляемым. — психолог, как мне показалось, пытался даже меня защитить, но не особо убедительно. — И я считаю, что все это связано именно с отсутствием внимания со стороны родителей. Нужно же как-то выяснить причину, что заставило его так поступить.  — Мне не важна причина. — прервал разговор директор. — Он вообще до сих пор учится здесь только потому… За дверью повисла тишина. Но я и сам знал, что меня все еще не отчислили лишь из-за того, что у родителей есть деньги. В это все и упиралось.  — Цвен, ты можешь объяснить, зачем ты разбил окно? — директор, сидя за столом, напротив меня, на пару секунд уставился в глаза. Но, поймав мой ответный презрительный взгляд, резко отвернулся и начал бессмысленно перекладывать какие-то бумаги с одного края стола на другой. Я только усмехнулся и промолчал, не собираясь изливать душу вечно моросящему придурку. Сидя на стуле посреди кабинета, я ощущал себя, как на скамье подсудимых. Только никаких показаний давать не собирался.  — Не хочешь отвечать? — уже не глядя на меня, продолжил он. — Тогда для чего оборвал гирлянду и исписал двери? Я молчал, и, вытянув перед собой руку, разглядывал накрашенные ногти, всем своим видом давая понять, что абсолютно не заинтересован в разговоре.  — Ты понимаешь, что это все было куплено на деньги школы? — голос директора начал набирать обороты и на этот раз прозвучал более уверенно.  — Точнее, на деньги моих родителей. — едва заметно улыбнулся я и, оставив в покое свои ногти, внимательно посмотрел на собеседника. — Разве это не так? Его лицо постепенно приобретало новый оттенок, собрав в себе весь спектр от бледно-розового до пунцового. Моя фантазия, не оставшись в стороне, в очередной раз дополнила реальность вырывающимися из ушей директора клубами белого пара и свистом закипевшего чайника. Тихо хихикнув, я уставился в потолок, чтобы не видеть этого лоха.  — Хорошо, тогда я вынужден позвонить твоим родителям и сообщить о случившемся. — сипло проговорил он и, схватив со стола телефон, начал рыться в списке контактов. Я знал, что все номера учащихся и родителей были записаны в личных делах, или хранились в базе на ноуте. Но цифры моих родителей каким-то волшебным образом оказались среди контактов в телефоне директора. Походу, слишком часто этот задрот обращался к ним по своим личным вопросам. Но, как он ни пытался дозвониться, ничего так и не получилось. Ни у матери, ни у отчима не было связи. Проебав мозг мне и себе, в конечном итоге он не выдержал и отправил меня домой. Хлопнув дверью, я вышел в пустой коридор и, поскольку на сегодня от уроков оказался отстранен, не скрывая радости, решил поскорее съебаться из школы. Тогда я еще не знал, что родители перед отъездом оставили директору цифры Тилля. Сидя в своей комнате, я решил отвлечься от реальности и, подключив наушники к планшету, поставил недавно найденную на просторах интернета необычную запись. Какая-то песня, достаточно длинная, вероятно была записана для какого-нибудь фильма или постановки, в исполнении детского хора звучала просто идеально. Запись была старая, звук то пропадал, то становился громче, и не все слова можно было разобрать. Но смысл от этого все-равно не терялся. Голоса пели свою сказку о несчастных заблудших душах, что вынуждены после смерти оставаться в мрачном лесу, и, превращаясь в детей, заманивали путников в самую чащу, в болото, обрекая тем самым на верную погибель. В кромешной тьме скрывалось вечное зло, которое получало все новые и новые души. Запись иногда прерывалась, иногда песня звучала сквозь шум, что было вообще в тему и создавало легкую психоделическую атмосферу. Я с головой ушел в этот мир и все, что происходило вокруг, меня уже не интересовало. Но, едва почувствовав, что в моей комнате есть кто-то еще, и что этот кто-то уселся рядом со мной на кровать, я едва не подорвался с места. Конечно, это оказался Тилль, можно было сразу догадаться. На этот раз я не имел ни малейшего представления, для чего он заявился.  — У тебя порошок еще остался? — не задумываясь, спросил он. Все-таки, решился. — не скрывая откровенной подъебки, улыбнулся я.  — Остался. А тебе зачем? — отставив в сторону планшет, я с интересом посмотрел на него.  — Ты же в тот раз предлагал. — немного зависнув, он не сразу ответил. Его взгляд буквально приклеился ко мне, вполне осязаемо прощупывая мое тело.  — Надумал? — язвительно поинтересовался я. Теперь пришла моя очередь издеваться и подъёбывать. Но, мне реально хотелось попробовать снег вместе с ним, в этом тоже было что-то интимное и сближающее, и я решил особо не переигрывать.  — Хочешь, попробуем вместе? — заманчиво улыбнувшись, я бросил в его сторону мимолетный взгляд. — Давай, я не против. Наверное, это будет весело. Достав из ящика трюмо пакет героина и карманное зеркало, я освободил стол, отодвинув в сторону всю свою многочисленную косметику и быстро скрутил трубочку из купюры. Я ждал, когда Тилль насыпет дорогу, и улыбался уголками губ. Качество снега было на высшем уровне. Залипать от него я начал почти сразу, но и приход не был особо жестким, а наоборот-расслаблял, мягко покачивая на теплых волнах спокойствия и легкой эйфории. Завалившись на кровать, я, будто наблюдая за собой со стороны, видел едва заметную улыбку на своем лице и севшие в точку зрачки. Уже начиная проваливаться в состояние полусна, я почувствовал, как шевелится кровать и, приоткрыв глаза, заметил, что Тилль лежит рядом. Это было достаточно волнующе и провокационно. Причем, не с моей стороны.  — Давай, потрогай меня, обними, я ведь не буду сопротивляться. — слабо улыбаясь, я шептал почти беззвучно, уже не глядя на него, и вряд ли он мог это услышать. — Ты нахрен гирлянду в унитазе утопил? — внезапно спросил Тилль. Голос уже заметно подсел, но мне он нравился даже таким. — Уже донесли? — вздохнул я, но без доли разочарования, мне просто было смешно, что из какой-то мелочи школьная администрация подняла такой кипиш. — Да взбесило меня все. Все с этим Рождеством ебанулись, все ждут его, как чуда. Радуются. А меня бесит. Ненавижу Рождество.  — И с чего бы это? — Тилль неожиданно поднялся и включил ретро-проектор. Немного подталкивая пальцем заедающий плафон, он все-таки заставил его крутиться. Тени появившихся на стенах животных и сказочных изогнутых деревьев обступили нас со всех сторон. Животные побежали по своему вечному лесу, безрезультатно ища выход. Но, чтобы полностью погрузиться в сказку, не хватало пары деталей. Для начала я погасил стоявший на тумбочке торшер, и, взяв планшет, быстро отыскал нужную песню. Ту же самую, которую слушал до этого- про детские души. Я с замиранием сердца наблюдал, насколько сочетание правильно подобранной музыки, фона и состояния, может переносить в совершенно другой мир.  — Ну так почему ты ненавидишь Рождество? — Тилль насыпал еще одну дорожку и глянул на меня. — Хочешь?  — Нет. — тихо проговорил я. — Меня же совсем убьет. Хотя обычно я не особо ограничивал себя в употреблении, особенно перед сексом. Мне нравилось трахаться в умотанном состоянии. Так все ощущения становились совершенно другими, более чувственными и приятными. Но я не знал, стоит ли ожидать, что этот наш разговор перерастет во что-то большее. Пока мне было хорошо от того, что Тилль просто лежит рядом. Только он сам не останавливался и, втянув дорожку, снова вернулся на кровать. Находясь в совершенно расслабленном состоянии, я не стеснялся рассказывать ему о причине своей ненависти. Наверное, мне даже очень нужно было это сделать. Выговориться, избавиться от своих мыслей. Мне казалось, что он отнесется к этому вполне нормально и не будет, как обычно, ржать надо мной. И я начал свою историю с самого раннего детства, проговаривая все переживания.  — Вечерами я сидел дома, смотрел сраный телевизор, а эти курицы накрывали стол хрен знает на сколько человек. Приходили всякие левые типы со своими бабами. Жрали, поздравляли друг друга, дарили подарки, и мне дарили. А родителей не было. А потом они долго о чем-то пиздели. О чем-то своем, неинтересном, непонятном, и смеялись, как кони, сука. Особенно одна там такая мерзкая фрау была, вечно мне всякие конфеты подсовывала, я тогда думал, что она хочет меня отравить. Я ложился спать, а на утро объявлялись родители, поздравляли с Рождеством, стараясь откупиться подарками. Дарили какую-нибудь очередную дебильную железную дорогу, которых у меня уже валялось штуки три, или новую машину на пульте, — как дополнение к куче подобных. Походу, думали, что чем больше подарков, и чем они дороже, тем мне будет радостнее. Я замолчал, засмотревшись на пляшущие по стенам тени. Они уносили меня в сказку, отвлекая от болезненных воспоминаний. И мне не верилось, что Тилль серьезно слушает все это, и даже не пытается издеваться. — На Рождество все ждут чуда. И я раньше ждал, как долбоеб. Каждый год надеясь, что в этот раз все будет по-другому. И чудо вовсе не в подарках, какими бы они не были, не в количестве гостей, а в самих людях, во внимании, в отношении. Но чуда так и не случилось. Все всегда оставалось по-прежнему. Рождество я встречал с прислугой, в доме, полном гостей и подарков… Тилль лежал совсем близко, прикрыв глаза. Я первый раз видел его таким, без привычной циничной улыбки. И в этот момент меня потянуло к нему, но не совсем так, как всегда. Сейчас это была не обычная похоть, а желание проявить возникшее чувство нежности. Протянув руку, я дотронулся его волос и, осторожно поглаживая, перебирал растрепавшиеся пряди. Он замер. Я чувствовал, что ему это нравится также, как и мне.  — И знаешь, Тилль, как бы глупо это не звучало, но очень больно, когда не сбывается то, чего ты ждешь много лет подряд. Все свое детство. Больно, когда понимаешь, что того чуда, которое есть у каждого, у тебя нет и не будет. Я чувствовал некоторое непривычное опустошение внутри, но, одновременно с тем, тихую радость. Я словно избавился от того, что душило меня все эти годы. Отпустил детские воспоминания. Подобной легкости я еще никогда не испытывал. За всю мою жизнь Тилль стал первым, кому я рассказал все это, и он не смеялся над моими переживаниями. Тот, кого я считал циничным животным, оказывается, умел слушать и слышать. — Цвен. — вдруг тихо позвал он. — А снег, оказывается, бывает теплым.