13

       Тёплое смазанное прикосновение губ сопровождается жгучим дыханием. Это не поцелуй. Скорее случайное, но резкое столкновение. Пространство слишком тесное, чтобы даже развернуться. — Ты как с цепи сорвался... — Тэхен, опрокинутый чужой мимолетной грубостью, старается улыбнуться сквозь прерывающийся вдох, вжимаясь лопатками в беспорядочно нагруженные пледы и подушки. Спина неприятно ноет, в голове ощутимо сдавливаются сосуды от душного воздуха. От него пахнет терпкой горечью и полевыми цветами. Вероятно, он уже отпил из той самой бутылки, что, уходя, прихватил со стола. — Ты как открыл ее? — Чонгук пытается захватить губами как можно больше воздуха, но это с трудом возможно. Слегка отодвинувшись, сбрасывая с себя жуткий порыв несдержанности, он уселся рядом с чужой головой, стараясь не создавать лишних движений. — Это действительно то, что волнует тебя сейчас? — Тэхен не делал ничего. Он просто улыбался, смотря вверх перед собой. Натянутая ткань палатки медленно усыпалась пока ещё легкими пятнами дождевых капель. — Тоже хочу. Тяга к алкоголю не ощущается физически. Чонгук никогда не имел зависимостей. Не представлял, что это. Но мысленный хаос желает скорее захлебнуться под толщей яда. В голове болезненно пульсирует кровь, и Чонгук утыкается ей в собственные колени, вновь оттягивая темные пряди. Причины порыва никак не вспомнить, он просто знал, что нужно было идти следом за ним. Бежать. — Ты пошёл сюда, чтобы выпить вина из бутылки, стоявшей перед носом? — странное чувство, смесь обиды и разочарования в своей недальновидности. — С чего ты решил, что я пил? — Тэхен снова говорит, не смотря в глаза. Необычная привычка для человека, не желающего скрывать эмоции. — Ты сказал, что хочешь. И ты пахнешь... — Чонгук замялся, — горько. Тэхен наконец повернул голову, закидывая согнутую в локте руку вверх. Его глаза оставались такими же тёмными. — Не помню, чтобы говорил это. А еще это твой запах, — на его губах мелькнула добродушная улыбка, но тяжелый взгляд, направленный на ворот чонгуковой рубашки, полностью перекрывал ее. — Как с войны вернулся. Опустив глаза на собственную грудь, Чонгук только сейчас ощутил липкость ткани, виднеющейся из-под полурастегнутой куртки. Медленно расползающееся в стороны пятно вызывает в голове образ вытекающей крови, что провоцирует тошноту. Кровь никогда не ассоциировалась со смертью — она напоминала жизнь. Напоминала о способности чувствовать боль, видеть эту боль, даже ловить ее запах. Напоминала о том, что целостная жизнь и складывается из ярких ощущений боли. И всё через сочащуюся жидкость из трещины на твоём теле. Его тошнит от крови. Тошнит от красного цвета. Это цвет любви, он не имеет места в его жизни, он режет глаз, он деструктивен. И Чонгук не хотел бы так думать, но серый давно намного привычней. Это лишь вино. И даже не красное. — Подрался с бутылкой? — для шутки слишком уж ровный тон, но вряд ли Тэхен серьезно мог так думать. Он тоже приподнялся, принимая сидячее положение и вёл себя так, будто, опять же, все в порядке вещей: и теснота палатки, и случайное столкновение, опрокинувшее его на лопатки, и винное пятно на рубашке Чонгука, и сам Чонгук. — Я даже не помню. — Не помнить — это не так уж плохо, иногда это даже лучше, чем помнить. Так хоть для себя ты навечно останешься нормальным. Он говорил то, что Чонгук так хотел слышать. Хотя бы за это его хотелось прижать и закрыть руками, чтобы больше ничьи мысли и желания он не мог понимать так же виртуозно, как чонгуковы. Ему даже казалось, что Тэхен сам хочет быть спрятанным. Неритмичные постукивания участились, и стало ясно, что за пределами непродуваемой ткани — начинающийся ливень. Они тихо сидели, уставившись в разные точки, вовсе не друг на друга. В мыслях Чонгук множество раз придвигался еще и еще ближе, чтобы согреть, чтобы согреться, но никому из них, по правде, уже не было холодно. В мыслях он давно обнял его просто от того, что захотелось, а Тэхен не противился, положил голову на чонгукову грудь, уткнувшись холодным носом в его шею. В мыслях он даже пробовал целовать его. Просто пробовал, осторожно, чувствуя, будто для них это могло быть важным. Странно, но он старался думать тихо. Ещё тише, чем дышать. Так всегда, когда решаешься достать изнутри что-то новое и боишься неправильно воспроизвести, боишься спугнуть самого себя. Он не знал, схожи ли мысли Тэхена с его собственными, но в это просто хотелось верить. В конце концов, пока это все остаётся лишь мыслью, догадкой, оно не представляет угрозы ошибиться. Мы глупые. Кратко охарактеризовать эту глупость невозможно. В ней нет обоснованности. В ней нет мотивов, а копаться в себе — время. И, казалось, сейчас его как никогда много, но нет желания отвлекать себя от мыслей о нем. Тэхен не любовь. Для Чонгука он спасение. Человек-мир, где никто не дотянется до него, где он не в силах засадить самого себя в клетку, где он мог бы стать настоящим. Так быстро полюбить нельзя, невозможно. И это не назвать любовью. Чонгук не следил за тем, как быстро его мысли сотворяют реальность. Он понял это, только когда, дрожащий, был притянут к чужому телу. Тогда он почувствовал, как до этой минуты было холодно. Невообразимо холодно. На миг все стало ослепительно белым. Через секунду за пределами уюта раздался грохот. Он зажмурился. Детский страх. Не Тэхен хотел быть спрятанным. Тэхен не вздумал бы бежать. Он бы просто, как всегда, не посчитал это важным. — Ты трясёшься, — в пониженном голосе слышится улыбка, но тут же пропадает от осознания — Чонгук правда трясётся. — Ты боишься грозы? Или ярких вспышек? Света? Потеплевший тон, тихий, не выражающий насмешек или упрека, побуждал желание говорить. Желание шло изнутри. Хваленый мозг наконец затих под крупной черепной коробкой, признав свою бесполезность. — Ты... просто как-то ты обнял меня, поэтому мне... — Стой, не отвечай. Не двигайся. Парень улыбнулся, своей живостью обратив взгляд Чонгука на себя. Он отстранился, на четвереньках придвигаясь к выходу. Откинув заслонявшие вид ткани, выполз наружу, видимо, совершенно не переживая о намокающей одежде. Привязывая ткани пришитыми к ним завязками к верхней части, он тихо посмеивается из-за градом падающих щекочущих каплей. Беззаботно. Возможно, у него есть предрассудки, есть проблемы, но сейчас он свободен от них. В момент он способен избавляться от всего, что не касается его сейчас. И в этом их разница. — А теперь иди сюда. — Зачем? — На все тебе нужна причина. Просто так, Чонгук, дождь же льёт. Слишком нелогично. Слишком просто и правильно. С Тэхена водопадом стекает вода. Одежда и волосы сменили цвет, прилипли к телу, глаза блаженно прикрыты, а на лице уже привычная, но все так же волнующая улыбка. Кажется, он еле сдерживает смех. В этот раз Чонгук не заставит себя ждать. Мнимая рука уже протянута, а знакомое «доверься мне» звучит в голове. Возможно, Тэхен правда произнёс что-то подобное, но в этом нет уверенности. Кожу обожгли леденящие капли, слегка покрытые изморозью. Казалось, еще немного — и дождь станет снегом. Одежда в миг превратилась в мокрые тряпки, тут же слабо твердея. Ночь охлаждает зимний воздух, где-то за домами раздаются удары грома. Точно ли сейчас зима? Или уже май? Что это за город? Тэхен смешно трясёт головой, смахивая воду во все стороны. Дрожа от холода, иногда протирает лицо, издавая в ладони звуки, граничащие между смехом и слезами. Из-за мокрого лица невозможно понять, что с ним на самом деле. Подбегает к краю, запрокидывает голову и улыбается небу, улыбается грозе. Безумен. И доводит до безумия... Чонгук решается подойти вплотную, опасаясь за любой неосторожный шаг. В его действиях нет поставленной уверенности, но он осторожно укладывает руки на чужую талию, прислоняясь лбом к затылку, чувствуя известный уже сладкий запах пудры на волосах. Никакой горечи. — Я боюсь за тебя. Можно полететь вниз, — он хотел, чтоб это прозвучало тихо, интимно, но не без тревоги за них обоих. Не открывая глаза, Тэхен развернулся, цепляясь за чужие плечи, поворачиваясь к краю спиной, заставляя съёжиться от страха за его наивную неосторожность. — Я говорил, что хочу летать, — снова улыбка. Он не хочет смотреть. Он ждёт. — Давай отойдём, — шёпот пронзает чужой слух. — Но так мы ближе к... Прикрытые веки, мокрые ресницы и красные от нервных покусываний губы провоцируют и добиваются желаемого. Дождь давно перестал замечаться. Чонгук целует осторожно, отходя назад, улыбаясь, когда замечает, что Тэхен тянется следом, цепляется за его вымокшую одежду, безуспешно старается прижаться. Он точно смущён, его щеки стали тёплыми от прилитой крови, а губы тянутся за невесомыми, отдаляющимся поцелуями. Чонгуку нравится, когда Тэхен идёт в его руки. Остановившись в центре, он наконец позволяет себе чувства, позволяет отчаянность. Дождь жестоко хлещет по щекам. Чонгук переводит ладонь на темные волосы, проникая пальцами в пряди, сжимая, оттягивая. Кожей чувствуются неглубокие ледяные порезы. Тэхен шумно дышит, целует сам, хватается пальцами за рубашку, будто боится быть брошенным прямо сейчас. Больно. Кажется, он плачет. Несмотря на бесконечные потоки воды, Чонгук может понять это. Тэхен никогда не узнает стабильности, он не сдерживается, он поддаётся себе. На ресницах оседают снежинки. — Я бы остался здесь, — полностью укутавшись в плед, Тэхен тихо бормочет куда-то в темноту за пределами палатки, все так же открытой с одной стороны. Потянувшись за пачкой чипсов, он продолжает вглядываться вглубь ночи, заражая этим занятием сидящего рядом Чонгука. Там пошёл слабый снег, остановив бушевавший ливень. — Ты приходишь сюда каждый день, разве нет? — Я не про место. Этот момент. Именно этот. Он такой... спокойный. Я хочу остаться в нем. Я нарисую его. — Нарисуешь момент? — Чонгук не хотел показывать смятение и даже колющее разочарование. Возможно, этот момент хорош, но разве то, что произошло немного ранее, не лучше? — Да, но не в том понятии, в котором ты думаешь. Картинка может быть любая. — Понятно... — Чонгук. — М? — Ты бы остался? Его голос кажется немного грустным, возможно, он засыпает. Пачка опустошается ровными, беспристрастными движениями, веки равномерно закрываются и открываются, будто недавно он выплеснул из себя все, что в нем было. Сейчас он сливается с ночью, сливается с воздухом. В нем нет бури, как и вдохновения. Именно так выглядит опустошенный человек, управляемый чувствами. — В каком смысле? На крыше? В моменте? С тобой? На чужом лице проявилась усталая усмешка. — Да зачем он тебе? Зачем тебе смысл, Чонгук? Ты слишком отчаянно его ищешь. Просто ответь мне. Ты знаешь ответ. Любой человек, задающий подобный вопрос, лишь хочет больше времени. Время вынуждает тебя думать. Не стоит. Пожалуйста... — он неожиданно смутился своей раздражённости, — ...так ты решишь, что всё... что я твоя ошибка. Я не хочу тебя обязывать. То, что сейчас случилось, не хочу, чтоб ты об этом размышлял. Не хочу, чтоб ты решил оставить меня. Пусть лучше это все останется здесь. Он снова приблизился, дотрагиваясь до края губ Чонгука, просто чтобы напомнить, о чем идёт речь. — Многие вещи обретают значимость лишь в своей глупости, в бессмысленности... — прошептав в губы, он быстро отстранился, после чего передвинулся на подушки, отворачиваясь лицом к противоположному краю, видимо, собираясь заснуть. — Пожалуйста, не влюбляйся ни в кого другого, — Тэхен тихо вдохнул, вслушиваясь в собственные слова, — или все же нам не стоит целоваться так. Посмеявшись над своей несерьезностью, он затих, зная, что Чонгук все равно не собирается отвечать.

***

— Чон Чонгук, последний раз. Это последний раз, когда я прикрываю тебя и твою ленивую... голову, ты слышишь? — Раньше тебе не приходилось делать этого. Просто сейчас у меня... кризис. Умственный. — Кризис... Я все же думаю, он наступит, когда тебя уволят. Да, благодаря прежней добросовестности тебя еще потерпят, но неужели ты думаешь, что Сокджин или любой другой вышестоящий не сможет с лёгкостью найти тебе замену? Да запросто. Тем более ты сам уверяешь меня, что здоров. Ты просто забиваешь на ранний подъем. Юнги устало взъерошил волосы, делая вид, что до невозможного зол, но выглядел он скорее взволнованным. — Ты же не шатаешься по улицам ночью? Сомнамбула? — Юнги. — Что? Чонгук вяло потянулся за стаканом воды. Его начинали утомлять эти разговоры. Ещё вчера перед сном он был готов попытаться объяснить ему некоторые... вещи. Но сейчас сомневался, что стоит. Юнги настолько же логичен и прям, как и он сам. Вероятно, он выразится словами из недавней научной книжки о психоанализе и неврозах или же из статьи о клинофилии новоиспеченного сомнолога в интернете. Будет что-то, как «ты подаешь признаки расстройств», «тебе надо найти женщину» или же «это все твой пессимистический характер». Он скажет это, даже не разбираясь в подобных темах. Он просто вспомнит, что где-то, там-то... Где-то там что-то было о снах. Но вряд ли о тех самых. С Тэхеном. — Нет, не стоит беспокоиться, я никуда не хожу. Он спешно застелил постель, после сложил все лежавшее на прикроватном столике в выдвижной ящик, чтобы не раздражало взгляд и не вызывало желание жестоко обвинить себя в несоблюдении «элементарных принципов аккуратности». Лист, карандаш, баночка... — Что это? — От головы. — Я понял. Врать неприятно, но это ненадолго. Это проходит. — Мне нужно вернуться в офис до окончания перерыва, всё же останься в квартире сегодня до вечера. — Придёт? — Никуда не денется, если согласился. Он же согласился? Чонгук без особого интереса сидит за столом недешёвого ресторана китайской кухни, отвечая на льющиеся вопросы Юнги. Они вдвоём определённо выбиваются из общей атмосферы трапезы пекинских богачей. Да, это лишь ресторан, но, очевидно, сюда не часто приходят в джинсах. — Я писал ему, он дал этот адрес плюс еще несколько цифр, но я так и не понял, что это. А теперь я вообще сомневаюсь, что он придёт и что я буду есть здесь хоть что-либо, — Юнги мрачнел с каждой минутой, оглядывая интерьер, редкие столики и множество дверей. Украшения впечатляют и создают ощущение лета. Музыка со слабо выраженным женским голосовым сопровождением немного расслабляет. — Коллеги, вы, видимо, заблудились, — к столу наклонилась светлая макушка. Чонгук встретил перед собой пару необычно узких, нахально смеющихся глаз, украшенных тонким слоем теней. Красивые. — Агент Пак, мы... — Юнги привстал, протягивая руку, смахнув со лба челку и нацепив самую из приветливых улыбок. — Нам в комнату девятнадцать. Я не очень люблю холодную еду, но ради вас даже не притронулся. Ненавижу подобное отношение. Развернувшись на каблуках туфлей, ушёл в сторону темной двери с номерком «19», попутно поправляя воротник чёрной кофты, то и дело бросая взгляд на стоящие вокруг столы, чтобы кому-то махнуть рукой в знак приветствия или же просто пройти мимо, задрав голову. — Он посмеялся над нами? — Чонгук твёрдо для себя решил провести этот вечер как можно более дружелюбно, но напряжение в нем росло каждый раз, когда кто-то незнакомый начинал вести себя в несоответствии с его личными нормами. Юнги уже шагал за ним. — Ребята, прошу простить меня за это маленькое представление. Есть там, перед кем... А вы вот, кстати, мило выглядите, сам бы такое надел. Выпьем? Чимин. Приятно познакомиться. После закрытия двери, бросив смешливый взгляд в сторону Юнги, Чимин устало уселся на мягкий стул, прокручивая стол* в поисках подходящей закуски. Рядом с ним сидел еще один парень, но он, казалось, пытался вовсе не обращать на себя внимание. Чонгука абсолютно не удивило резкое изменение в голосе и манере, скорее просто позабавило, его не удивил приватный зал, не удивил круглый стол необычного строения. Сейчас в его голове нет вопросов о спросе, рекламе или дружбе. Сейчас в его голове то, ради чего он и повелся на весь этот театр. Но так просто обо всем не спросишь. Юнги в непонимании поджимает губы, не зная, с чего стоит начать нормальный разговор, которого он ждал довольно долго. — Я предпочитаю не выпивать в будни... — Да ладно тебе. Еда приобретает другой вкус. Признаюсь, я тоже не особый фанат питья за ужином. Для этого лучше целенаправленно в клуб, но почему бы и нет, м? Сегодня можно сделать исключение? — Я бы тоже не пил... здесь, — до этого молчавший шатен наконец улыбнулся, на минуту изменив образ. Теперь он стал похож на какого-нибудь добродушного спортсмена, знающего о своей привлекательности. — Хо, ну немного, — Чимин вцепился в его предплечье, пододвинувшись, чтобы на секунду уложить голову на чужое плечо и постараться заглянуть в глаза. — Хотя чего я тебя спрашиваю... вино. Буду вино и утку. Чонгук старался не смотреть на Юнги, хоть и чувствовал его взгляд. Нет. Никакого вина. Пьян по глотку невыпитой бутылкой, пьян тем горьким запахом. Он с раздражением наблюдает, как друг без особого упорства отказывается от предложенного бокала, а после все же расслабленно соглашается, решая, что так разговор точно пойдёт в своё русло. И разговор действительно идёт. Чимин мило смеётся над английским юмором Юнги, а Чонгук замечает, что его смех — лишь фикция. Следствие того самого красненького. Но Юнги, видимо, рад. Он улыбается. Его щеки наливаются кровью с каждым последующим бокалом. Хосок лишь редко ухмыляется, неодобрительно косясь на Чимина, когда тот почти силой заставляет его пить, чтобы «стало проще жить». А Чонгуку и от этого не станет проще. Не станет, пока он не утащит Чимина на приватный разговор. Его злит отсутсвие Тёхена и прекрасное настроение остальных. Злит то, что он сам не может веселиться с ними. Прямо сейчас его внимание сосредоточено на шатене. Тот следит за Чимином, старается казаться дружелюбным, но общее поведение его не совсем радует — озадачивает и, возможно, настораживает. . Кажется странным, что тот всюду с Чимином. По крайней мере на выложенных фотографиях. Они не схожи характерами, и это заметно с первого взгляда. Ему... скучно. Определённо скучно и, вероятно, это до определённого врмени, а если точнее — до смены места пребывания с ресторана на клуб. Подобные предположения заставили Чонгука позволить себе улыбку. В клубе воняет перегаром. Воздух ложится на плечи, давит к грязному полу, музыка вызывает состояние безвольности. Впервые по-настоящему хочется задохнуться. Наглотаться дыма, чтобы уже навсегда перестать дышать. Уйти. Поговорить и уйти. Только сейчас не найти никого. Даже Юнги. Чимин ушёл в привычном для себя направлении, поведя его за собой. Хосок поплёлся в сторону стойки. Но пройти туда теперь не кажется простой задачей. Со всех сторон жмутся одинаково качающиеся тела, и от этого к горлу подступает тошнота. Запах пота и спирта забивается в ноздри, прилипает к одежде, волосам, и вряд ли его так просто можно смыть. Какая-то девушка ухватилась за его шею, притягивая для поцелуя, пьяно приняв за уже сбежавшего любовника. Клуб не для трезвых людей. Грохот отнимает стремление сбежать. Хочется улечься прямо здесь. Тэхену бы не понравилось это место. Он бы ушёл отсюда... Мимо прошёлся окрылённый Чимин, оглядываясь себе за спину, будто пытаясь скрыться. Один направляется к туалету, вытягивая из кармана марки. ...нет. Он бы сюда даже не пришёл. Юнги впервые рад, что увидел Хосока. В этой толпе ему самому перестало хватать воздуха, а танцевавший рядом Чимин, что-то напевая на китайском, исчез в потерянном направлении. Чонгука рядом не было уже давно. Такое чувство, будто его нет ещё с пятницы. Он буквально растворился. Юнги один сидит на работе, один обедает в кафе и один, даже когда приходит к нему увидеться. Один сидит и бессмысленно ждёт его хорошего настроения, уверяя, что и сам не особо любитель шумных вечеринок. И даже сейчас. Прямо сейчас где он? Возможно, уехал, как только они вошли в клуб. А его светлые волосы, китайский разрез глаз... они так идут ему. Кому? Юнги пьяно улыбается, пробираясь сквозь толпу к сидящему на баре Хосоку. Тот трезво смотрит по сторонам, потягивая виски. — Ты знаешь, я не рад вам, — не смотря на него, он вновь касается губами края стакана. Юнги на секунду перестаёт улыбаться, стараясь понять, что именно ему сказали и ему ли вообще, но в голове буквы обретают форму, путаются и расплываются, складываясь в драконью форму узких глаз. — Чимин довольно ветреный, ты можешь не так понять его... дружелюбие. Познакомились? Ну всё, пора по домам, — он ухмыльнулся, заставив Юнги поежиться. — Где твой друг? — Чонгук? Мне бы знать, — он уселся рядом, подзывая бармена. — Он сам по себе. Мы не зависим друг от друга. — Звучит так, будто прямо сейчас ты хочешь выпасть из окна многоэтажки, чтобы разломить череп и потерять возможность лгать. Юнги слабо улыбнулся, сглатывая ком. Алкоголь утрирует проблемы, и сейчас все мелочи скатываются в огромный шар, собираясь обвалиться в любой момент на неустойчивые нервы. Никто не хочет быть один. Кроме Чонгука. Чонгук вряд ли когда-либо жил этой дружбой. — А где Чимин? — А тебе есть дело? — Хосок устало потёр глаза. — Видел, как он шёл к туалету. Не говори, что пойдёшь туда из-за этого. Юнги медленно поднялся, на пошатывающихся ногах двигаясь в нужную сторону. — Так и будешь бегать? — донеслось сзади сквозь усталую усмешку. За дверью слышны приглушённые разговоры, но в ушах противно звенит от пульсирующих ритмов и спирта в крови. Юнги опирается на стенку, пытаясь собрать в себе силы и рассудок, чтобы зайти внутрь. Голоса становятся громче, и уже можно разобрать хоть что-то: «... имя. Ты чокнутый. Чокнутый псих!» Слабый смех. «... но я всё сделаю... пожалуйста...» Он толкает дверь собственным весом, заставляя Чонгука от неожиданности выпустить из рук ткань чужой кофты. Чимин распахивает глаза, и, тут же совладав с собой, закатывая рукава, смотрится в зеркало. Приглаживает волосы, смахивает пыль с щеки. Он не похож на пьяного. Он выглядит так, будто только что вышел из офиса. В глазах, обращённых на Юнги, сверкает недовольство вместе с облегчением. — Ничем не могу помочь, прошу простить, — привычно развернувшись на каблуках, прямой походкой уходит из помещения, поглаживая в кармане неиспользованные марки. Чонгук медленно съезжает по стене, хватая себя за волосы. Он покраснел и выглядит так, будто прямо сейчас из глаз польются слезы. Ему не нужно смотреть в зеркало. Зеркало вызовет срыв. Оно заставит ударить по ненавистному лицу с выражением безвольности, а затем разрежет руки, позволяя увидеть ненавистный кроваво-красный. — Что вы делали? — Юнги не может реагировать. Ему все равно. Он хочет сесть рядом на пол и закрыть веки. — Его глаза... я хочу утонуть. Утонуть, будучи без сознания, будучи там, — он нервно укусил губу, стараясь отвлечься. — Когда-нибудь я захочу умереть, наблюдая за ним, целуя его. Я захочу. Он прав, Юнги, я не влюблюсь ни в кого другого. Такого не было. Не было и не будет, — слизывает языком каплю крови. — А всё потому... что я это придумал. Или его, или тебя, Юнги. Я бы сказал, что понял всё, я бы сказал, что схожу с ума, но он не просто картинка. Картинка не может быть живее, чем я сам. Юнги запоздало хмурится, повторяя про себя чужие слова. Речь Чонгука кажется бредом, но он не пил. За весь вечер ни бокала. — Ты про кого? — к нему слабо возвращается способность воспринимать что-либо, но в голове мелькает лишь вытянутый силуэт, светлая челка и драконьи глаза, в которых действительно хочется утонуть. — Чимин...? Но мы только познакомились, — слабая, казалось бы, понимающая улыбка проявилась на его лице: — А знаешь, я тож... Дверь с грохотом открылась, вновь пропуская зомбирующий бит и запах гари. Хосок подошёл ближе, присев на корточки. — Вас до дома довезти? Юнги без удивления обнаружил себя уже сидящим на измазанном грязью полу. Чонгук все так же сидит рядом, невидящим взглядом уставившись в стену перед собой, насильно держа веки раскрытыми. Его руки зажимают уши. — Я трезв, — довольно резко поднявшись, он прошёл мимо, чувствуя, как темнеет в глазах и кружится голова. На секунду он понадеялся, что потеряет сознание, но потом вспомнил об уже проявленной слабости. О том, каким, наверное, жалким выглядит сейчас в глазах лучшего друга, пожаловавшись на фактически не существующую проблему. Но завтра Юнги вряд ли уже вспомнит обо всех словах. Только не упасть. На Хосока он предпочёл не смотреть, Юнги — не слушать. Никого не слушать.

“I fell in love today. There aren't any words that you can say That could ever get my mind to change...”

The Neighbourhood, “Flawless”.