Любовь по принуждению

      Киаран явственно побледнел. «Как, куда, почему, за что», проносились в его голове с космической скоростью, пока наконец воспаленный мозг не уловил малую толику информации в этом сумбуре. Неутешительной информации, которая состояла из трех удручающих фактов: первый — его поймали. Второй — его поймала та самая bloede beanna, которую следовало остерегаться и всеми силами встречи с ней избегать. От греха, как говорится, подальше. И третий — командир будет зол. Нет, не так. КОМАНДИР БУДЕТ ЗОЛ! И, положа руку на сердце, Киаран его вполне понимал. Он мысленно застонал и попытался засунуть треклятую бутылочку в карман, но не успел. Могучая рука, чем-то, (вероятно, силой сжатия и размерами), напомнившая кузнечные клещи, стиснула его запястье, и бутылочка, жалобно звякнув, упала в мгновенно подставленную ладонь, габаритами не уступавшую щупальцам того самого кейрана. «А может, она и ему дальней родственницей приходится?» — мелькнула робкая мысль и тут же потерялась, выбитая из головы смачной затрещиной. — Я задала вопрос, ушастый и я не люблю повторять дважды, — прогудела майор Айсберг, командирским рогом прямо в его ухо. Киаран машинально потер полуоглохшее ухо и разразился потоком брани, из которой майор уловила лишь два внятных слова: bloede и pavien, причем последнее было особенно обидным, ибо вызывало стойкую ассоциацию с павианом. Майор инстинктивно почесала красную от долгого сидения в засаде задницу. От немедленного мщения удерживало лишь любопытство да невнятно ворочавшееся внутри ощущение опасности, грозившей обожаемому одноглазому террористу. — Итак? — Она выжидательно приподняла бровь. «Бить будет» — осознал Киаран. «Сдавай всех!» — жалобно пискнул чудом выживший во всех жизненных передрягах инстинкт самосохранения. Бутылочка в могучей длани покачивалась, сверкая алым, словно налитый кровью глаз Йорвета, мерцала, и вконец одуревший от страха Киаран, так и не смог понять, дергается ли этот глаз в нервном тике, или одобряюще подмигивает. Стало еще страшнее. Призрак команданте явственно замаячил перед глазами, деловито покачивая в правой руке здоровый краснолюдский топор, а в левой — веревку с любовно скрученной петлей. Даже непробиваемая майор Айсберг поежилась, ощущая исходящие от далекого и недоступного Йорвета флюиды чистейшей, незамутненной ненависти. — Мне кажется, или засмердело предательством? — обманчиво ласково спросил призрак буйного эльфийского террориста. Майор Айсберг вздрогнула, покрутила головой по сторонам, потом, решившись, сунула нос в подмышку. Пахло застарелым потом, жареной курицей и, почему-то, кислыми совиными перьями. Хотя... Майор на мгновение призадумалась. Возможно, именно так и пахло предательство? Она яростно встряхнула головой, выбираясь из паутины морока и решительно подняла Киарана за шиворот. — Рассказывай. От ее проникновенного голоса по спине Киарана дружным строем промаршировали ознобные мурашки. Он взглянул в добрые, карие глаза майора и торопливо залопотал: — А я что, а я ничего! И она ничего! А я к ней! А она от меня к Йорвету! А тут суккуб! Говорит, за любовь бороться надо! А я ж ничего! А то вчера допустим, а завтра уже, чтобы никогда больше! А она мне — дурак! А суккуб — щас приворожим! И бутылочку в руки! А я потом к Йорвету! А утром смотрю, где бутылочка? Нет бутылочки! А тут Йорвет орет, а суккуб больше не даст, а приворожить надо. Суккуб может. А я не могу. А Йорвет злится! Отпустите тетенька! Последние слова он почти прорыдал, отчаянно пытаясь выкрутиться из крепкой хватки майора. Призрак несгибаемого команданте презрительно плюнул и гордо ушел в закат, многообещающе помахивая топором. Из всего этого потока чистого сознания, поднаторевшая в допросах майор Айсберг мгновенно вычленила три главных составляющих: «Йорвет», «приворожить», «суккуб». Она тут же сложила два и два, два и один, зачем-то умножила полученную сумму на сто, извлекла квадратный корень в шестнадцатой степени, попыталась было построить график логарифмов, но опомнилась и снова цепко ухватила за шиворот пытавшегося уползти под шумок Киарана. — Веди! — коротко приказала она, чувствуя, как в груди неумолимо разгорается пламя священной мести. Киаран хлюпнул носом. Выхода не было. Желающие его скорого и неотвратимого убийства росли в геометрической прогрессии, бранясь и выстраиваясь в длинную очередь. И, краем глаза уловив, как майор Айсберг, хитро прищурившись, прячет злополучную бутылочку с приворотным зельем в карман необъятного мундира, Киаран ясно понял, кто будет в этой очереди первым. … В сожжённой деревне царила благодатная тишина. Время от времени в буйно разросшемся мирте сладострастно всхлипывали соловьи, жужжали мухи. Удушающе пахло сиренью и мускусом. — Ну и где? — спросила майор Айсберг, не торопясь отпускать ушастую жертву обстоятельств. — Т-там,— жалобно пискнул Киаран. — Люк в развалинах видишь? Там она и сидит. Под люком, в пещере. Он сладко прижмурился, вспоминая приятную прохладу пещеры, ароматы сандала и амбры, гладкую скользкость шелковых простыней… Из грез его грубо вырвала майор Айсберг, в очередной раз бесцеремонно встряхнув тощую эльфячью тушку за шиворот. — Как ее оттуда вызвать? — Спеть, — обреченно вздохнул Киаран. — Или стихи рассказать. Она это любит. Майор озадачилась. Стихов она в свое время не читала, справедливо полагая, что для успешного карьерного роста необходимо знать лишь «Справочник по диверсионной деятельности для космических пехотинцев» и «Устав караульной службы», а петь совершенно не умела, на всех корпоративных празднествах исполняя с переменным успехом лишь «Гимн космической пехоты». — Пой! — Сурово приказала она обалдевшему Киарану. — Но… Я не умею… — попытался было он. Майор вздохнула и вытянула руку. —Пе-е-еть пти- ии-и-ицы пириста- А- аа-ааали, — истошно взвыл Киаран, с ужасом ощутив, как стальные пальцы майора отнюдь не эротично сжались на его мошонке. — Све-Э-эээт звезд каснулся крЫ-Ы-Ы-Ыш! — продолжил он, обливаясь слезами и периодически срываясь на паскуднейший фальцет. Майор одобрительно кивала. Из кустов мирта падали контуженные акустическим ударом соловьи. Киаран пел и плакал от отвращения к себе и обстоятельствам. Хотелось сбежать, ворваться в гнилую лачугу на окраине Вергена, прижаться к крепкой груди командира, вдохнуть одуряющий запах табака, стали, кожи и вереска, исходящий от его потертого тегиляя и во всем покаяться, ощутить его сильные, тонкие пальцы лучника и музыканта, ласково поглаживающие по голове, спускающиеся все ниже и ниже, чутко замирающие на шее, чтобы… Сжать ее в стальном капкане и с хрустом повернуть на сто восемьдесят градусов! Бежать было некуда!