Горбатый бог

Я не хотел причинять им боль. Я просто хотел их убить. Дэвид Берковиц, или «Сын Сэма». Число жертв — шесть.

      — Ни с места! — голос Сэнди рассек утреннюю безмятежную тишину.       Они замерли посреди спальни как вкопанные; полоска солнечного света легла на пол ослепительно светлой разделительной чертой. Неприятно зашипело радио, с шелестом выплюнуло кусок прогноза погоды. Обещали жару, такую же удушающую и липкую, как и вчера, и позавчера, даже удивительно.       — Сделаешь еще хоть шаг — и я выстрелю. Я не шучу, — продолжила Сэнди, медленно пятясь в сторону кухни.       — Солнце, не глупи, — ответил Рон, послушно стоя на месте с высоко поднятыми руками. — С чего ты вообще решила, что это я? Остынь, давай поговорим как взрослые люди. Я же люблю тебя.       — Не пытайся запудрить мне мозги! Здесь не было никого, кроме нас с тобой. Все кончено, полиция уже едет, ты за все ответишь. О, Рон, ты за все ответишь! И поверь, когда они тебя схватят, я…       Она не успела договорить, у нее за спиной со звонким металлическим скрежетом что-то щелкнуло. Сэнди моментально потеряла интерес к игре и торопливо направилась к тостеру:       — Еще раз я увижу, что ты таскаешь мои поп-тартс, я пристрелю тебя без суда и следствия, — она снова сложила пальцы в «пистолет» и погрозила Рону.       Тот лишь пожал плечами и пошел заваривать кофе. Он знал, что через какое-то время Сэнди сменит гнев на милость и разрешит ему доесть печенье. Она под впечатлением от вчерашнего эпизода «Звонящего в полночь», и теперь Рон обречен на импровизированные сценки в духе детективных разборок на ближайшие несколько дней. В любом случае, лучше так, чем просто ругаться.       Пока он разливал кофе по кружкам, Сэнди устроилась на высоком стуле возле окна и, подобрав под себя ноги, принялась насыпать хлопья в миски.       — А вообще Гэри Коулу идет роль заматеревшего копа. Всяко лучше, чем роль добропорядочного и законопослушного отца пятерых детей прямиком из ситкома шестидесятых.       Рон опять пожал плечами, его мало волновали актерские способности Коула, да и новый сериал казался ему не слишком изобретательным: экс-полицейский работает ведущим ночной радиопередачи, и ему туда названивают жертвы преступлений или сами преступники, чтобы блеснуть мастерством и взбудоражить общественность. Странно и максимально нереалистично, да и истории про полицейских Рон не любил, но Сэнди была в полном восторге, а с ней просмотр самого скучного шоу делался интереснее.       Рон украдкой взглянул на ее оголившееся плечо. Три родинки образовывали идеальный Бермудский треугольник, приковывали внимание и завораживали.       — Твои хлопья размокнут, — напомнила Сэнди, поправляя ворот растянутой футболки. — Или я что, зря готовила?       Атмосфера неспешного завтрака убаюкивала, хотелось развалиться вдвоем на разобранном диване и лежать до полудня, а потом можно было бы пойти, скажем, на рыбацкую пристань, перебиваясь по дороге мороженым в вафельных стаканчиках и лимонадом за пятнадцать центов. В конце концов, жара в Сан-Франциско редкость, глупо упускать такую возможность. На пристани, накупив новую порцию ракушек для браслетов и послушав игру уличных музыкантов, они бы вдвоем встретили закат, гуляя вдоль берега, вслушиваясь в плеск волн… идеальный план для идеального свидания, но Рон упорно отгонял от себя лень.       В тесной ванной начали толкаться, Сэнди отбивалась полотенцем, стараясь расчесать мокрые волосы, обезоруживающе гоготала.       — Ты сегодня как? — вдруг уточнила очень серьезно.       — Сегодня с утра до вечера, завтра — наоборот, — кивнул Рон и наконец сплюнул пасту в раковину. — А потом заслуженный выходной.       — М-м, — протянула Сэнди и вышла в коридор, на ходу натягивая белье.       Рон не без сожаления проводил ее, а вслух добавил:       — Может, сходим на пристань или в кино? Что скажешь?       — Скажу, что тебе нужно отдыхать. Нет, очень круто, что ты согласен развлекать меня и смотреть со мной всякую чушь по ночам, но я бы предпочла, чтобы ты делал больше пауз между работой. Я восхищаюсь тобой, честно, — рассуждала Сэнди из комнаты. — Но ты варишься в чужих проблемах и не даешь себе расслабиться. Можно ведь попросить график два на два?       — Можно, но тогда мне уменьшат оклад, — Рон затылком почувствовал на себе пронизывающий сердитый взгляд и постарался исправиться. — Я хожу на терапию и групповую супервизию. Если бы я не справлялся, меня бы давно отстранили, а мной, напротив, довольны.       Он вышел из ванной гладко выбритый и посвежевший, будто всем видом желал показать, что его слова — чистая правда, но Сэнди уже скрестила руки на груди — верный знак того, что ей не терпелось возразить. С собранными в хвост волосами и в джинсовом комбинезоне она напоминала неряшливого подростка. Рону нравилось ее кругловатое лицо с густыми бровями и курносым носом, нравились отросшие каштановые корни, смешно сочетавшиеся с золотистым блондом, нравилась небольшая грудь, нравились широкие бедра. Да все.       — Знаешь, профессору Ли не помешают помощники, я бы могла как-то намекнуть…       Они оба знали, что это невозможно, не потому что Рону так позарез нужны деньги и его квартира по размерам напоминала курятник, а потому что ему нравилась его работа.       — Прости, я снова лезу.       — Ничего.       — Да-да, я похожа на мамашку.       — Ничего.       — Но мне сложно представить, что, часами слушая поток человеческих эмоций, ты каким-то чудом умудряешься не сходить с ума.       — Ничего, — улыбнулся Рон и аккуратно поцеловал Сэнди в хмурую морщинку между бровями.       Сэнди вздохнула:       — Я правда горжусь тобой. Ты круче любого Коула. Но учти, если выяснится, что рецепт твоей бодрости — трава или кокс, я…       — Пристрелишь меня без суда и следствия, я запомнил.       А сам подумал: «Забавное сравнение», — меньше всего он ощущал родство с киношным детективом, вынужденным и после отставки бороться со злом. Собственная работа на телефоне доверия виделась Рону куда прозаичнее, ведь обращавшиеся к нему за помощью люди были обыкновенными, просто страшно уставшими и запутавшимися, и единственными их преследователями оставались личные переживания.       — Ты знаешь, мне легко удается держать дистанцию, я прекрасно осознаю, что делаю все возможное, чтобы помочь другим, но я не всесилен.       — Но, согласись, ты бы не обрадовался, если бы я туда пошла, — парировала Сэнди.       — У нас разные психотипы, тебя бы не допустили к такой работе. Ты любишь доминировать и руководить, поэтому повелевай: кино или пристань, — усмехнулся Рон, возвращая разговор в более мирное русло.       Сэнди вздохнула:       — Кино. Там вышли «Мозгоеды».       — Солнце, это даже звучит отстойно.       — Знаю, но в этом и прикол, чем ужаснее ужастик, тем веселее его смотреть.       — А еще название очень напоминает твоего скандального босса, да?       Спор был исчерпан, Сэнди охотно переключилась на рассуждения о специфике дешевых хорроров в современной культуре, и, пока по дороге до работы она объясняла, чем фильм «Юный вампир» полезен с точки зрения принятия подростков обществом, Рон любовался ею и думал, что ему чертовски повезло.       Они познакомились на первом курсе Колумбийского университета, оба учились на психологическом факультете и считались лучшими на своем направлении. Она — единственная дочь уважаемого хирурга из Сан-Франциско, и он — нищий, зато усердный сирота из Олимпии, получивший грант на степень бакалавра. Им легко удавалось находить общий язык и всячески поддерживать друг друга на протяжении четырех лет, во время учебы разница в достатке или статусе совсем не ощущалась, студенческая жизнь тому способствовала.       Трудности возникли после выпускных экзаменов. Сэнди решила сделать паузу перед магистратурой и вернуться в Сан-Франциско вместе с Роном, чтобы познакомить с семьей. Не то чтобы он совсем не понравился ее родителям, скорее они отнеслись к нему настороженно... Рон прекрасно понимал их беспокойство: Сэнди росла в тепличных условиях, окруженная заботой и любовью, готовилась стать доктором наук, а тут появился он, безродный и не способный предложить их дочери ничего, кроме задушевных разговоров, билетов в кино и шикарных обедов в придорожных кафешках.       В университете Рон считался первым умником, радуя преподавателей исчерпывающими ответами и интересными эссе, но во взрослом мире он — голодранец, без связей, денег и крыши над головой. Сэнди злилась, повторяла, что концепция «мужчина обязан», навязанная патриархальным обществом, устарела, и что они со всем справятся сообща, но Рон воспринимал возникшие сложности как увлекательный квест: нужно доказать современным Капулетти, что его намерения серьезны и что он — надежный человек.       — Ладно, — с неохотой протянула Сэнди, выпуская ладонь Рона. — Я побежала. Набери меня, когда вернешься. Но только если чувствуешь, что можешь. Если устал — забей и ложись спать.       — Так точно, мэм, — рассмеялся Рон, Сэнди казалась необыкновенно забавной, когда пыталась «ненавязчиво» контролировать, но он бы соврал, если бы сказал, что такая забота не нравилась ему вовсе.       Сэнди насупилась:       — Учти, ты у меня на мушке, — и ощутимо ткнула его указательным пальцем в грудь, закрепляя сказанное, побежала вверх по Маркет-стрит.       В разношенных кедах она легко обгоняла клерков в наглаженных костюмах и белых рубашках, успевших вспотеть, и женщин в узких платьях, семенивших на каблуках по крутому подъему.       Когда фигура Сэнди окончательно растворилась в толпе офисных работяг, Рон поправил рюкзак на плече и зашагал в противоположную сторону вдоль трамвайных путей, мимо выпуклых зданий старых отелей и кофеен, смешно соседствовавших с бизнес-центрами и магазинами, напоминавшими по форме и расцветке картонные коробки из-под обуви. Рон успел освоиться здесь за пару месяцев, к шуму мегаполиса привык, но Сан-Франциско поражал праздничной вычурностью: пестрый Чайна-таун манил туристов запахами незнакомой еды и фигурками кошек, намывавших удачу, Норт-Бич прельщал их светом района красных фонарей, рыбацкая пристань с утра до ночи кишела людьми, желавшими попробовать дандженесского краба и поглазеть на распластавшихся вдоль берега жирных морских львов. А еще был модный квартал СоМа, заново расцветший после эпохи хиппи Хейт-Эшбери, удивительный Кастро, — любой мог отыскать тут развлечение на свой вкус.       Местные существовали в том же суетливом ритме, отрываясь после трудового дня так, как туристам и не снилось. Рон смотрел на этот непрекращающийся праздник с отстраненной благосклонностью, он был далек от богемных сборищ или тусовок, но ему нравилось дешевое жилье в Сан-Франциско и достаточно холодная погода для Калифорнии. И туманы, черт возьми, туманы были великолепны и напоминали ему об Олимпии.       «Телефон доверия имени Эрика Эриксона» занимал третий этаж одного из новых зданий в центре города. Рон случайно наткнулся на их объявление в газете, пока искал место школьного психолога или руководителя групповых занятий в каком-нибудь диспансере. Он здраво рассудил, что без опыта не мог рассчитывать на серьезную должность. Телефон доверия — отличный толчок для молодого специалиста. Во-первых, куча разнообразнейшего материала для работы, начиная от разногласий в семье, заканчивая ситуациями текущего суицида. Во-вторых, в подобных местах ценили людей с дипломами, в смену на линии должен был находиться минимум один психолог с высшим образованием. В-третьих, руководитель телефона доверия, мистер Мелтон, сразу Рону предложил весьма неплохой оклад и вообще произвел впечатление отличного начальника.       Работники телефонов доверия делились на два типа: амбициозный молодняк, такие пытались разобраться с собственными проблемами, помогая другим, быстро разочаровывались и увольнялись; опытные, немолодые, но отзывчивые люди, бывшие учителя, медсестры и фельдшеры, они многое повидали на своем веку и относились к чужим бедам со спокойным пониманием. Все проходили трехмесячные курсы по подготовке, сдавали тесты и справки о психическом здоровье, первые два-три дня их курировали старшие коллеги, до последнего проверявшие, готовы новенькие или нет. Рону, блестяще знавшему теорию, «старички» были рады как никому, он показал себя с отличной стороны и на практике, его приняли с распростертыми объятьями после недели испытательного срока.       Рон не боялся чужих слез, истерик или грубости. Он внимательно слушал, никогда не давал советов в лоб, а лишь подсказывал направление, четко следуя заданным инструкциям: доброжелательность, безоценочность и ориентировка на моральные нормы собеседника, а не общества. Главное, ему удавалось располагать к себе окружающих, его баритон звучал одновременно по-юношески мягко и, когда того требовали обстоятельства, уверенно.       Войдя в общий зал, Рон нацепил бейдж с подписью «Рон Нильсен» и осмотрелся. Ему предстояла легкая смена, а вот те, кто отсидел ночь, выходили выжатыми и блеклыми. Некоторые бодрились, вяло улыбались Рону и пробовали шутить, другие закуривали, практически не отходя от столов. Всего помещение было рассчитано на шестьдесят человек. Каждому сотруднику выделялся стол, огороженный с трех сторон стенками из ДСП, стул на колесиках, телефон, массивные звукоизолирующие наушники с микрофоном, неограниченное количество воды из кулера и снеки, сваленные в глубокие прозрачные миски у входа. Два раза в день работников навещали старушки-мексиканки из столовой на первом этаже, они раздавали сэндвичи, кофе и чай всем желающим, а желали, зачастую, все.       Рон опустился за привычный стол, его сменщик тщательно убрал за собой, оставив рабочее место в безукоризненном виде, о том, что здесь кто-то был, напоминал только маленький стикер с пометкой: «Анна, 09.08, 3 PM».       В стенку тихонько постучались, и к Рону в закуток заглянула приветливая бритая голова.       — Утро, Дэн.       — Здорово, Нильс. Сегодня, говорят, та еще ночка была.       — Да ну?       — Кэти позвонила шестилетняя девочка в три часа, прикинь? Где номер-то нашла.       — Скорее всего, дали в школе, — предположил Рон, раскладывая немногочисленные вещи: блокнот, ручка с изгрызенным колпачком, бутылка с апельсиновым соком и пачка орехов в шоколаде.       — Хер знает. Ее мамаша пошла работать на трассу, оставив девчушку в мотеле, за стенкой какие-то пьяные ублюдки начали драться и орать, она испугалась и попросила с ней поговорить, пока мама не вернется, а эта овца еще и бухать отправилась, — возмущенно хлопнул по перегородке так, что та зашаталась. — Кэти с ней два часа на телефоне висела, а потом курила на перерыве, как паровоз.       — Она адрес спросила?       — Не-а, говорю ж, девчонка умная, понимает, что мамашу всех прав лишат, ей просто хотелось, чтобы с ней кто-то побыл. Откуда такая головастая у таких выродков?       — Дети из неблагополучных семей, как правило, оказываются сообразительнее и взрослее своих сверстников. Орешек будешь?       Дэн прищурился, так что вокруг глаз разошлись лучики насмешливых морщин, но от угощения не отказался. Ему-то было известно, каково это — жить с «неблагополучными» родителями. Он родился в семье типичных рэнднеков, глубоко убежденных, что пяти классов образования детям более чем достаточно, а подзатыльники и удары ремнем по лицу действовали лучше всяких уговоров и нотаций. Так и воспитывали всех семерых сыновей. Дэн сбежал от них в тринадцать, автостопом добрался до Калифорнии, перебивался с одной подработки на другую, кое-как выучился, а сюда устроился в возрасте Рона четыре года назад. Считался по местным меркам старожилом с пуленепробиваемыми нервами. Он отвечал за акклиматизацию новых сотрудников, иногда проводил групповые занятия и служил живым примером того, как «человек с улицы» мог помочь другим, было бы желание.       — Завтра тоже в ночь уходишь? — уточнил Дэн, почесывая шрам на щеке. — Отлично, значит, мы вместе. Я спокоен.       — Ты и без меня отлично справляешься, — заметил Рон.       — Видел, что на обед будет?       — Нет, но пахло мясом.       — Класс, — Дэн нырнул обратно к себе за стол.       Смена началась.       Операторы неплохо ладили между собой, невзирая на текучку, их объединяла работа, тяжелая и неблагодарная. Обыкновенный психолог в день принимал от пяти до семи клиентов, работникам телефона доверия приходилось быть на связи двенадцать часов подряд, быстро переключаться с одной проблемы на другую и не позволять усталости одержать над собой верх. Каждый справлялся с напряжением по-своему: кто-то начинал курить, кто-то — непрерывно есть сладкое. Дэн предпочитал во время разговора играть с мячом-антистрессом. Порой Рон сквозь наушники слышал удары в перегородку, и ему приходилось пинать соседа, чтобы тот поубавил пыл. Сам он любил рисовать в блокноте, так ему удавалось сконцентрироваться и отвлечься от шумного и громогласного Дэна.       На сеансе у психологов была возможность узнать предысторию клиента, взглянуть на него вживую, понаблюдать за его поведением, здесь же люди часто не называли даже имен, говорили полунамеками, будто шифровались, или просто рыдали в трубку. Чаще всего звонили подростки, поссорившиеся с друзьями или переживающие расставание, еще женщины, не справлявшиеся с мужем, свекровью или детьми, тоже подростками. Многие просто нуждались в возможности выговориться, и чтобы оператор не осуждал их решений и не корил за слабость.        «Анна, 09.08, 3 PM».       Пару раз Рон непроизвольно тянулся сорвать стикер. Отследить судьбу клиентов невозможно, оставалось только гадать: помогли человеку твои слова или нет, — хотя некоторые пытались извернуться, просили перезвонить через пару-тройку дней. Может, тот, кто дежурил в ночную смену, тоже надеялся с кем-то созвониться?       День, действительно, намечался удачный. Рон успел побеседовать с девушкой, перенесшей паническую атаку после утренней тренировки, с пожилой дамой, которую в очередной раз довел до слез ее тунеядец-сын, с парнем, сдуру признавшимся первой красавице школы на потеху одноклассникам. С каждым Рон общался максимально корректно. Очень важно, чтобы дозвонившийся не решил, что его переживания обесценивают, ведь всем в момент острого одиночества кажется, будто их ситуация уникальна и потому непоправима. Рон не торопил, давал выплакаться, а затем постепенно настраивал на позитивный лад, чтобы они поверили в собственные силы.       Он дождался, пока мальчишка на другом конце провода положит трубку, и удовлетворенно перевернул изрисованную страницу блокнота. Стрелки часов ползли к полудню, мысль о приближавшемся бранче грела душу. Рон был полон энергии как никогда, ему захотелось предложить Сэнди встретиться и завтра. А что? Его смена начиналась в девять вечера, а до того они могли бы прогуляться по парку или заскочить в кафе рядом с домом, главное, чтобы она не вспомнила про «Мозгоедов». Рон успел сделать небольшой набросок девичьей фигуры в растянутой футболке, прежде чем новый звонок вернул его к реальности.       — Здравствуйте, вы дозвонились на «Телефон доверия имени Эрика Эриксона», слушаю вас.       — Добрый… да, пожалуй, уже день, — спустя небольшую паузу произнес низкий мужской голос с заметной хрипотцой. — Кажется, мне нужна помощь. Я… Вам удобно сейчас говорить?       «Взрослый, необычно», — подумал психолог, а вслух произнес:       — Разумеется, сэр. Меня зовут Рон.       — Приятно познакомиться, Рон, — прозвучало как-то топорно, следом раздался кашель, будто звонивший пытался прочистить горло.       — Взаимно, сэр. Как мне следует обращаться к вам?       Опять пауза, чуть дольше:       — Это лишнее, Рон… «Сэр» меня полностью устраивает.       — Как скажете. Прежде чем мы начнем, скажите, вы пользовались телефоном доверия раньше?       — Да, но другим. Я… видимо, где-то обронил номер.       — Не переживайте, это не страшно.       Мужчины звонили крайне редко, порой у них возникали сложности с элементарной вербализацией переживаний. Грусть или страх они описывали как симптомы болезни: резь в глазах, потные ладони, бессонница, усталость, — у некоторых физически не получалось заплакать. «Последствие многовекового патриархального строя, всех пичкали этой чушью про “мальчики не плачут” и “не будь бабой”», — как заметила бы Сэнди и отчасти была бы права, но лишь отчасти. Проработав на линии дольше месяца, операторы иногда начинали оценивать каждый случай по сформированному макету, что в корне неверно, а еще очень заметно в процессе беседы. Если человек почувствует, что с ним общаются заготовленными фразами, — он тут же замкнется.       — Давайте вместе посмотрим, какая помощь вам нужна, сэр, — предложил Рон и снова взялся за ручку.       — Простите, я обычно справляюсь сам, просто сегодня как-то… не могу выкинуть из головы, — кашель, тяжелый вздох. — Чувствую себя виноватым, и это не дает мне покоя. Я повел себя неосмотрительно и ужасно обошелся с тем, кто мне доверился, с тем, кто мне нравился. И теперь пожинаю плоды собственной небрежности. Я догадываюсь, что испытываю обыкновенную жалость к самому себе, не более, но мне не становится легче.       — Это весьма естественно, сэр, мы можем все разложить по полочкам, но рациональное объяснение не отменяет наших переживаний, порой нам просто необходимо выговориться, — Рон решил придерживаться принципа активного слушания, стал задавать контекстные вопросы. — Вы упомянули о человеке, который вам нравился… Это кто-то из вашей семьи?       — Нет, хотя мы могли бы стать семьей.       — Ваша возлюбленная?       — Это не девушка.       — Понимаю, — поспешно отозвался Рон и с силой надавил на листок, ручка соскользнула, получилась неровная линия.       — Мне кажется, я смутил вас, Рон, — уточнил его собеседник. — Если вам сложно рассуждать о чем-то подобном…       — Нет-нет, что вы. Единственное, о чем мне действительно сложно рассуждать, так это о квантовой физике. Никогда ее не понимал.       На том конце едва заметно усмехнулись.       — Если вам не сложно, расскажите, что это за человек?       — Очень милый юноша, но со сложной судьбой. Мы познакомились три недели назад, я приметил его возле бензоколонки, куда обыкновенно приезжал после работы заправить бак. Его сильно шатало, то ли из-за каких-то наркотиков, то ли из-за голода, он был очень худ, подбирал объедки и бычки за дальнобойщиками. Я отдал ему доллар из сдачи. Он принял его молча, даже не улыбнулся, знаете, эта бедная гордость, когда крайнюю нужду подменяют осознанным выбором и любовью к свободе. Мы встретились и на следующий день, и на следующий... и каждый раз я давал ему по доллару. Полагаю, что ночевал он там же, на нем всегда была одна и та же одежда. Впервые он заговорил со мной, когда я в четвертый раз протянул ему купюру. Он потребовал еще, сказал, что ему мало. Я отказался, этого вполне хватало на нехитрый ужин, но не хватало на полноценную дозу. Помню, как его разозлили мои слова, он долго кричал на меня и поливал отборнейшей бранью, на которую способны лишь очень молодые или очень обиженные люди, — вдруг голос стих.       — Вас это задело?       — Нет, нисколько. Просто я становлюсь многословным, вам точно удобно говорить?       — Сэр, уверяю, все в полном порядке. Эта тема важна для вас, и мне интересно услышать продолжение. Не стоит стесняться своих чувств. Мы будем говорить столько, сколько вы посчитаете нужным.       У него сформировался образ говорящего: образованный, зрелый мужчина, возможно седой, в строгом костюме и с задумчивым выражением лица. Внезапная забота к бездомному парню могла свидетельствовать о тотальном недопонимании окружающими и одиночестве, а если присовокупить гомосексуальность… Рон окинул рисунок придирчивым взглядом и сделал небольшой глоток сока.       — Благодарю. На чем я остановился? Ах, да… Он накричал на меня, но на следующий день словно бы обрадовался моему появлению, и, когда я протянул доллар, он пробормотал что-то вроде «спасибо». С тех пор он дожидался меня возле дороги. Пару раз я брал его с собой в соседний магазин недалеко от заправки, куда его обычно не пускали, и разрешал самому выбирать еду на следующий день, с условием, что он ничего не украдет и не станет покупать алкоголь. Он охотно слушался и рассказывал о себе… Нет, Рон, я избавлю вас от подробностей биографии этого несчастного, думаю, вы легко сможете сами придумать историю очередного современного Гекльберри Финна, выброшенного злой судьбой на улицу.       «Как он забавно говорит. Может, он учитель?» — и добавил нарисованному мужчине очки.       — Я чувствую, что вы прониклись тем молодым человеком, сэр.       — Да и он за две недели здорово привязался ко мне. Однажды я не смог приехать на бензоколонку, вообразите, как он испугался, но на следующий день он весь лучился от радости, завидев мою машину, и, когда я предложил ему поехать со мной, не раздумывая, согласился. Ему было нечего терять… хочу предупредить ваш возможный вопрос, ему уже исполнилось восемнадцать. Дома я отмыл его, дал чистую одежду и накормил горячим ужином. Повар из меня не ахти какой, но, полагаю, готовлю я всяко лучше, чем на заправке. Дал ему попробовать старый коньяк, он вылакал его, как дешевое пойло, и уснул на моем диване. Как сейчас помню его лицо, бледное и безмятежное, помню черные жесткие волосы, топорщившиеся в разные стороны, помню татуировку на его шее. Пунктирная линия, знаете, как на пакетах или банках: «открывать здесь». Я просто следовал инструкции.       Рон решил, что не расслышал:       — Что?       — Понимаю ваше изумление, — голос сделался серьезнее, будто они обсуждали нечто невероятно интересное. — Я же говорил, что поступил неосмотрительно. Мне следовало позаботиться о нем, но я решил, что полбутылки коньяка будет достаточно. Можно было бы отрихтовать его, но, сами понимаете, люди после этого делаются похожи на животных или даже хуже…       — Его что? — Рон почувствовал, как у него перехватило дыхание, ручка выпала из рук и покатилась на пол, а портрет доброго и странноватого учителя в очках поплыл перед глазами.       — «Рихтовать», Рон. Пожалуйста, будьте внимательнее, я ужасно не люблю повторять. Соберитесь, или вы не знаете, что это такое? Простейший вариант лоботомии, им еще усмиряют буйный скот. Необходимо вставить шило в глазницу и давить, пока не хрустнет кость. Знаю, что так было бы гуманнее, но и вы поймите, после рихтования люди перестают владеть своим телом, они напоминают живые куски мяса, которые умеют только есть, испражняться, капать слюной и издавать мерзкие звуки… что-то между плачем младенца и отрыжкой. Мальчик не заслуживал такой участи, мне хотелось, чтобы он оставался собой, пока его жизнь капля за каплей покидала его. Подождите секунду, — что-то щелкнуло на том конце провода, голос вернулся. — Из него уже вытекло много крови, когда он вдруг открыл глаза, хотя мне казалось, что он давно умер. Я не ожидал такой силы от тощего бродяжки. Он испугался. Не думаю, что ему было больно, просто он понял, кто с ним это сделал. Ему не удалось убежать, я быстро свернул ему шею, но предательство уже совершилось, — тут мужчина глубоко вздохнул и медленно выдохнул.        «Курит», — догадался Рон, не в силах ни встать, ни ответить, ни завершить звонок, превратившись в абсолютный слух. Мужчина говорил спокойно, почти буднично, его интонация, одновременно вкрадчивая и лишенная ярких эмоций, обволакивала и приковывала к стулу:       — На его лице навсегда замер мерзкий отпечаток страха. Он как въевшееся пятно, Рон, и никакое чудо-средство из рекламы не способно его отмыть. Я долго не мог смотреть на моего мальчика, а когда все же решился, он стал твердым. Я пытался уложить его обратно на диван, придать позе естественности и уюта, но у меня не получалось. Не было той доверчивой безмятежности, с которой он уснул рядом со мной. Я мог лишь наблюдать за тем, как белая кожа покрывалась пятнами, следами тления и буграми. Насколько твердым было его тело раньше, настолько же мягким и бесформенным оно стало теперь. Вам, наверное, трудно это понять. Представьте размокшую губку, наполненную водой, которую вы случайно забыли в сыром и теплом месте. Запах будет стоять невыносимый, вообразите, как воняет целый человек. Сегодня так жарко, что я даже не могу зайти в ту комнату. Или все из-за чувства вины? Не знаю… вот и сейчас, говорю с вами, а сам вижу его глаза. Прошла уже неделя. Понимаю, я накручиваю себя. Как вы и сказали, Рон, порой нам всем нужно выговориться. Рон. Вы еще тут?       Тот судорожно сглотнул.       — Спасибо большое, что выслушали. Мне стало легче. Я прошу вас, не пытайтесь никуда сообщать о нашем разговоре, я знаю ваше имя, место работы, мне ничего не помешает узнать ваш адрес и нагрянуть к вам посреди ночи. Хорошего вам дня.       Часы показывали половину первого, несколько человек выскочили на бранч радостной стайкой, остальные терпеливо сидели на линии и ждали своей очереди. Кто-то жалобным голосом попросил включить кондиционер, солнце сквозь окна светило прямо в спину, но Рона знобило. Он так и сидел, упершись взглядом в стикер с пометкой «Анна, 09.08, 3 PM», и не понимал: откуда шел шум? То ли Дэн опять стучал в перегородку своим дурацким мячом, то ли так бешено стучало его собственное сердце.