Горбатый бог

На самом деле я думаю, что одержим демонами. Они проникли в меня, когда я был ребенком. Деннис Рейдер, или «BTK». Число жертв — десять.

      То, что Рон в какой-то момент перестал отвечать на звонки, заметили не сразу, сначала решили, что психолог не дождался своей очереди и убежал на перерыв, никого не предупредив, а потом увидели, что он сидел на своем месте, вперившись в разрывающийся телефон. Как говорили потом другие операторы, лицо Рона было страшно бледным и мокрым от пота.       Случалось, что сотрудники, особенно те, что помладше, остро реагировали на звонки. У всех есть свои триггеры, и все знают, что работа на горячей линии — дело нелегкое, но Рон зарекомендовал себя как человек, устойчивый к любым ситуациям. Наверное, поэтому никто не подумал, что его так подкосил именно разговор с клиентом.        «Старик, да у тебя тепловой удар, — догадался Дэн. — Сегодня такая жарень, конечно, тебя жахнуло».       Это объяснение показалось разумным: начальство разрешало включать кондиционеры только после обеда, уж больно дорого обходилось электричество. Рон сидел спиной к окну, немудрено, что ему напекло голову, а он, увлеченный работой, ничего не почувствовал. Его жалели, предлагали ему то воды, то аспирина, как лекарство от любых недугов, а психолог рассеянно смотрел на суетившихся вокруг людей и упавшим голосом просил коллег не волноваться. От вызова врача или поездки в больницу он также отказался, лишь попросил пораньше отпустить его домой.       Рон помнил, как Дэн усаживал его на заднее сиденье такси, приговаривая: «Ничего, Нильс, перегрелся, с кем не бывает. Мы тебя прикроем», — сама дорога пролетела единым смазанным пятном. Разумеется, никакого теплового удара не случилось, но вникать в природу своего странного поведения не хотелось, тем более при посторонних. Хотелось просто спрятаться и как можно скорее.       Оказавшись в квартире, Рон первым делом заперся на ключ. Снаружи город бурлил и рокотал, люди, невзирая на духоту, сновали по улицам, дымили сигаретами, смеялись, громко переговаривались, спорили. Из проезжавших машин доносились обрывки передач и модных песен, сплетавшихся в непрекращающийся гул. Присутствие толпы, просачивавшееся сквозь закрытые двери и окна, не успокаивало, а, наоборот, настораживало.       Рон не знал, куда себя деть, бродил по комнате, огибая низкий газетный столик, на глаза то и дело попадался журнал: мужчина в халате врача улыбался ослепительно бело и хищно. Пару раз Рон замирал у входной двери, дергал за ручку и снова принимался наворачивать круги.       Слабость с ознобом ушли, на смену им появились нервическая дрожь и суетность в движениях. Он понимал, что шел на поводу у эмоций: тревога способствует выбросу адреналина, а тот усиливает тревогу, — и так по кругу…       Рон знал, что в аптечке на кухне есть и снотворное, и успокоительное, и даже какое-то обезболивающее. Сэнди лично закупалась всем необходимым и очень гордилась тем, как она ответственно подходила к заботе о возлюбленном: «Если ты захочешь заболеть, отравиться или истечь кровью, у тебя ничего не выйдет». Закидываться таблетками — крайний вариант, Рон полагал, что справляться с подобными проблемами следует самому.       — Спокойно, ничего не произошло. Ты просто поговорил с хулиганом или городским сумасшедшим. Ничего страшного не случилось.       А сам подумал: «С “городским”? Откуда я это знаю? Может, он живет где-то за Золотыми Воротами или на границе с Невадой? Или вообще не в Калифорнии», — но вообразив, что некто вот-вот заявится к нему, Рон уже не мог усмирить разыгравшееся воображение.       — Он делал это специально, чтобы вывести на эмоции, и у него это получилось. Поздравляю, Рон! Радуйся, что ребята решили, будто ты просто хилый задохлик, а не безмозглый паникер. Тупица, — как ни странно, но самоунижение по-своему отвлекало.       Человек с обложки лукаво наблюдал за нелепыми метаниями Рона по квартире и продолжал скалиться. Захотелось еще раз проверить дверь, но он сдержался. Сел на диван, сложил руки на коленях и, зажмурившись, начал считать от одного до десяти и обратно, выравнивая дыхание, но ничего, кроме головокружения, не добился.       Он явственно ощущал, как у него тряслись ноги, стоило вспомнить злополучный звонок, и дело не столько в чудовищном рассказе, и не в том, как легко незнакомец описывал убийство и процесс гниения…        «Мой мальчик».       По телу прокатилась волна отвращения, к горлу подступила тошнота, и Рон поспешно зашагал на кухню. Рядом с раковиной заметил накрытые салфеткой поп-тартс, скривился, точно от удара, и выбросил печенье в ведро. Пить таблетки на полупустой желудок — не лучшая идея, но если он попытается проглотить что-то крупнее пятицентовой монеты, его вырвет прямо на пол.       Теперь мужчина с обложки открыто злорадствовал, во всю сверкая глянцевой улыбкой. Рон с бессильным остервенением откинул журнал и потянулся к пульту от телевизора, украдкой покосившись на часы: половина третьего, каналы полностью оккупированы мультфильмами.       Они с Сэнди любили детские сериалы, но сейчас яркая картинка и громкость, выкрученная на максимум, нужны ему лишь для того, чтобы заглушать муки совести. Когда он чувствовал, что разбирается в сюжете — нажимал на кнопку «ВПЕРЕД». Его злил пластилиновый Гамби и вездесущий конь Поки, злила реклама сладких хлопьев, злило собственное малодушие. Он привык быть всеобщей гордостью и подмогой: в школе, в университете, на работе или рядом с Сэнди. Сегодняшний разговор выбил у него из-под ног годами возводимый пьедестал, и теперь ему приходилось листать каналы, дожидаясь действия лекарств.       Еще на первом курсе им объясняли, что психологи могут и даже должны посещать других психологов. Все имели право на слабость, и чем раньше удастся понять границы своих возможностей — тем лучше. Рон, как и любой амбициозный человек, отлично знал статистику нервных срывов среди молодых специалистов, но подсознательно был уверен, что ему удастся обмануть систему и стать исключением из правил: внимательным, осторожным и с неиссякаемым запасом энергии.       Но разве можно оказаться готовым к подобному? На горячую линию обращались жертвы изнасилования, преступники, полицейские, солдаты в отставке, опустившиеся на самое дно люди, от историй иной раз кровь стыла в жилах, но никто и никогда не говорил о разлагающемся теле с таким нескрываемым упоением. Голос. Больше всего пугал именно голос. Тихий, рокочущий, он казался приятным, в сочетании с поставленной, слегка манерной речью, убаюкивал, обволакивал. Голос пробуждал не те воспоминания и уносил Рона в прошлое, о котором бы он с радостью забыл. Но вот постепенно веки стали наливаться свинцом, а визгливая болтовня Гамби — отдаляться. Тело делалось тяжелым, его тянуло вниз, на жесткий диван, на россыпь подушек, добытых Сэнди на гаражной распродаже. Рон провалился в глубокий сон.       Он лежал на протертом ковре посреди просторной гостиной в старом доме. Мозг бережно сохранил мельчайшие подробности нехитрого убранства: два кресла, обтянутых кожей, низкая софа, прикрытая стеганым пледом, тумба с конфетами в вазочке, ажурный светильник, древние напольные часы, светлые стены, увешанные с одной стороны вышивкой в темных рамах, с другой — головами подстреленных животных. Такая поляризация напоминала попытку разделить дом на мужскую и женскую половины. В центре как главная гордость стоял новый японский телевизор.       От ковра пахло порошком и чистотой, вокруг валялись раскрытые тетради с домашним заданием. Рон всегда ложился здесь, чтобы посмотреть повтор «Улицы Сезам» и «Маппет шоу». Мама ругалась, говорила, что так уроки не делаются, но пока она на учебе, запретами удавалось пренебречь. В запотевшем стакане окончательно растаял лед, и апельсиновый сок превратился в безвкусную подкрашенную воду. «А говорят, что в Олимпии не бывает жары», — подумал Рон, вытирая лицо руками.       Близился вечер, со двора доносился звон фурина, давным-давно привезенного кем-то из Японии, на бумажном язычке красовалась строчка из старинного стихотворения, но перевода никто не знал. Колокольчик звенел нежными переливами, и ему вторили первые сверчки, заливисто стрекоча в густой траве.       Детское время закончилось, и выпуклый экран, слегка мигавший из-за пропадавшего сигнала, показывал «Унесенных ветром», Рон слышал от старших, что это — «величайший фильм», но сюжет был ему категорически непонятен, а герои — не интересны. На моменте, где Ретт Батлер целовал Скарлетт, Рон отвернулся, перекатившись на другой бок.       Он встретился взглядом с чучелом оленя, стеклянные глаза отражали блеск заходящего солнца и не выражали ничего, кроме бесконечного удивления, словно зверь не мог поверить, что его подстрелили, выпотрошили и повесили на стенку, набив опилками.       Часы со вздохом пробили пять, вот-вот должна вернуться мама. Она взойдет на крыльцо, шурша бумажными пакетами с продуктами, а Рон побежит ее встречать. Мама непременно спросит про оценки в школе, пожурит за разбросанные вещи, а потом они вместе будут готовить ужин и болтать до самой темноты. Но что-то омрачало радостное ожидание, и чем дольше Рон думал, тем сильнее им овладевала тревога.       Гостиная наполнялась светом кроваво-красного закатного солнца и уже не казалась уютной, звериные головы ощерились, смотрели голодно и злобно, телевизор барахлил, голоса героев фильма искажались, становились то мультяшно-писклявыми, то протяжно-низкими.       Вдруг все стихло, даже сверчки во дворе замолчали, и в окутавшей дом тишине раздались шаги. Увесистые и глухие, совсем не похожие на мамины. В дверь постучали. Рон затаился. Кто за дверью? Соседи? Грабители? Или отряд разъяренных южан? Стук разносился по комнатам. Надо бы встать и убежать, запереться в спальне, но, как часто случалось во снах, тело ощущалось чужим и непослушным, точно усевшая после прачечной рубашка.       Дверь отворилась с плаксивым скрипом, таинственный человек вошел в дом. Рон не увидел ни его костюма, ни лица, но зато отчетливо услышал голос, низкий и с хрипотцой:       — Рон, я дома. Рон, мальчик мой, ты тут?       Он с отчаянием зажмурился и… очнулся на твердом диване в крохотной квартире на краю Сан-Франциско. Первые секунды Рон судорожно дышал, силясь хоть что-то разглядеть впотьмах. Телевизор, служивший единственным источником света, продолжал орать, на смену мультикам пришли записи рок-концертов и свежие клипы, с таким количеством полуобнаженных красавиц, что показывать их раньше полуночи не решился бы ни один канал. Задорные вопли певца под раскаты гитарного соло звучали для Рона совершенно чужеродно. Он не понимал ни слова, как если бы песню на иностранном языке прогнали задом наперед.       Когда сердце наконец перестало неистово колотиться, ему удалось окончательно вернуться в реальность. Сразу обнаружилось, что у него затекла шея и онемели ноги из-за неудобной позы и пресловутых подушек. Рон закрыл лицо ладонями: «Возьми себя в руки, ты один, дома, все в порядке. Тебе уже давно не двенадцать, чтобы ты уссывался от какого-то кошмара. Все позади, ты со всем справился, ты молодец. Не смей раскисать. Просто соберись. Соберись, соберись, соберись, тряпка!» — но как бы Рон ни старался убедить себя, что он «в порядке» и держит ситуацию под контролем, на коже липким следом расползался душный августовский вечер с гнетущей тишиной и приторно-ласковым голосом из-за двери. Все как сегодня.       Парень из клипа в кожаной косухе взвизгивал, требовал веселья, валиума и, как бы между делом, защищенного секса, предвещая приближение девяностых, а Рону хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не чувствовать сосущую слабость, прижимающую его к дивану. Он больше не пытался уснуть, промаялся до рассвета, глядя то на экран, то в окно, где потихоньку занималась заря, рассеивая наваждения и страхи. Как в детстве: то, что пугало в темноте, наутро превращалось в обыденные вещи, будь то забытый на стуле рюкзак, сваленные в гору мягкие игрушки или пиджак на высокой вешалке. Правда, это нисколько не мешало бояться на следующую ночь заново с утроенной силой, но от выдуманных чудищ спасало одеяло или светильник. А куда деваться взрослому, чьи призраки прошлого давно вышли за пределы детской спальни?       Вот и Рон не знал. К пяти часам он был абсолютно выжат и с трудом соображал, но зато и сил, чтобы бояться, у него не осталось.       «И что теперь делать? Наверное, надо куда-то сообщить. Мы же сохраняем записи звонков. Надо сказать мистеру Мелтону, что мне позвонил какой-то псих и понарассказывал бреда. Скорее всего, это просто тупая шутка. Насмотрелся сериалов и фильмов про маньяков, возомнил себя кем-то похожим, вот и… — рассуждал Рон, пока готовил нехитрый завтрак. — Честно признаюсь, что был в шоке, поэтому ничего не нашелся ответить. Какая разница? Главное, чтобы хулигана наказали».       Ему нравилось так думать. Воображая предстоящие хлопоты с поиском нужного разговора в архивах, Рон мысленно отстранялся от личных переживаний, и образ беззащитного ребенка, трясущегося на полу, медленно уходил на задний план.       Шутники любили пользоваться телефонами психологической помощи. Зачастую звонили подростки, притворявшиеся детьми, они жалобно пищали в трубку о том, что незнакомый дядя к ним пристает, или что их мамочка пропала. Звонили пьяницы и старики, которым было не на ком выместить накопившуюся злость, а поскольку правила запрещали сотрудникам завершать разговор первыми, приходилось терпеть. Что показательно: если разговорить дебошира, на поверхность тут же всплывали разнообразнейшие тайны и обиды — и вот он уже рыдает, изливая оператору душу. Но вчерашний незнакомец звучал вежливо, а его речь — безупречно чисто. История про малолетнего бродяжку выглядела слишком продуманной для обыкновенного розыгрыша.       «Он не врал, он правда его видел. Приезжал каждый день, подкармливал и приручал, как бездомную собаку, а когда тот полностью ему доверился, увез с собой. Он действовал по отработанной схеме. Никто не станет искать одинокого подростка-наркомана. Но зачем ему рассказывать это мне? Очистить совесть? Навряд ли. А что тогда?.. Так, забудь», — Рон убрал руку от банки с кофе.       Времени до ночной смены было предостаточно, и к вечеру он сумел настроиться на боевой лад. Он решил не откладывать дело в долгий ящик и все распланировал: прийти на работу пораньше, поймать мистера Мелтона, объяснить ситуацию, а потом спокойно вернуться к прежним обязанностям и никогда не возвращаться к истории с жутким мужчиной вновь.       Рон принял бодрящий душ, бриться специально не стал, с щетиной он ощущал себя увереннее и старше.       — Все будет в порядке, — произнес твердо, смотря в зеркало.       В отражении замер невысокий человек с темными кудрями, густыми бровями, крупным носом и едва приметной ямочкой на подбородке. На ум пришла «Психология лжи» Пола Экмана, горячо любимого Роном: брови нахмурены, скулы напряжены, а глаза взволнованно расширены, — хоть сейчас отправляй фотографию в университет в качестве примера испуганного обманщика, прекрасно сознававшего, что его словам никто не верит. Рон влез в джинсы, накинул хлопковую рубашку на еще влажное тело и, застегивая пуговицы на ходу, направился к двери.       С наступлением темноты в Сан-Франциско становилось прохладнее. Дуновения морского ветра струились в кронах деревьев и пальм, бодрили и подгоняли прохожих, возвращавшихся домой после трудового дня. Люди торопились, предвкушая приближавшееся воскресенье. На улицах тут и там загорались вывески баров и клубов. В сумрачное небо взмывали радостные крики студентов, наслаждавшихся последними днями перед осенним семестром.       Рон шел вдоль дороги, постепенно ускоряя шаг. Ему мерещилось чье-то пристальное внимание, он оборачивался, невольно вжимал голову в плечи и старался не растерять накопленного запала, но сомнения овладевали им: «А может, сделать вид, что ничего не было? Кто станет прослушивать наши разговоры? В конце концов, нам звонят сотни людей за одну только смену. Ну, пойду я в участок, потрачу кучу времени, дам показания, заполню бумажки, дальше что? Кого они будут искать? Из “улик” голос и его собственные слова о том, как он якобы кого-то убил. Нет ни имени, ни портрета преступника, ни приблизительного адреса. Копы даже не возьмутся за такое дело, потому что брать там нечего. Зачем тогда пытаться? Лезть? Выставлять себя неуравновешенным паникером, портить репутацию неплохого специалиста? Боже, что за чушь?! Будто меня напугали его угрозы. Конечно, надо сказать, предупредить других, а то нарвется на него какая-нибудь Кэти и с ума сойдет от ужаса», — и тем не менее, Рон испытал облегчение, когда вошел в здание офиса, оставив темную улицу позади.       От оператора требовалась не просто стрессоустойчивость, но и вовлеченность в диалог, мало просто выдержать наплыв душераздирающих звонков, необходимо оказать помощь. По статистике в позднее время мрачные мысли, в том числе и о суициде, посещали людей значительно чаще, потому в ночную смену пускали далеко не каждого.       С первых дней подготовительных курсов работникам вдалбливали жестокую истину: спасти всех нельзя, более того, оператор на линии мог лишь успокоить, подсказать, направить, а захочет ли человек на другом конце провода прислушаться к чужим доводам — вопрос отдельный.       Смена караула уже началась, народ суетился, освобождая насиженные места для «полуночников», так здесь принято называть самых стойких. Столовая на первом этаже закрывалась, и сотрудники горячей линии тащили с собой термосы с кофе, сэндвичи в пластиковых коробочках, йогурты, но разве это сравнится с едой, принесенной заботливой Эмилией или Лаурой?       Рон столкнулся на лестнице с Дэном, который тоже поднимался в зал:       — О, Нильс! Оклемался?       — Да, я вот… поспал. Наверное, правда, перегрелся.       — А я тебе о чем, — кивая с умным видом. — Вы, вашингтонцы, такие нежные. Ладно, не хмурься. Мы ж переживали, боялись, что не доглядели и уморили отличного психолога, — легонько толкнул в бок.       — Скажи, сегодня мистер Мелтон на месте?       Дэн изумленно приподнял одну бровь, украшенную серебряным колечком:       — Эм-Эм? Нет, конечно. А ты что хотел, вечер субботы!       «Точно, — подумал Рон, — что ж я так сплоховал? А завтра у меня выходной, придется ждать понедельника. Надеюсь, что архивы с записями к тому времени не вычистят и не потеряют».       — Ты, кстати, чего прибежал? Девяти еще нет.       — Я? — переспросил Рон рассеянно. — Да так… Отработать вчерашний прогул захотел.       Дэн расплылся в улыбке:       — Вот видно ответственного человека. Уважаю.       Рон сел за свой стол и неловко поежился. С одной стороны, досадно, что у него не получилось рассказать о хулигане, а с другой, он был по-своему рад, что удастся отсрочить хлопоты с полицией и прочим. «А что я сделаю, если никого нет на месте? Не домой же мне к ним бежать. Можно сказать Дэну, он сегодня, вроде как, за старшего. Хотя… он быстрее всем растреплет, наделает шума из ничего. Он хороший парень, просто громкий. Ну, в понедельник, так в понедельник».       — О чем задумался, Нильс? — спросил Дэн, раскручиваясь на стуле.       — Да так. Думаю, как бы не хлопнуться в обморок и в этот раз, — отшутился Рон.       — Да-а-а. А то без тебя совсем труба будет. Ну, что там у нас сегодня? — Дэн подъехал к своему месту, потирая руки. — Зареванные подростки, торчки, поссорившиеся парочки.       — Ночью в выходные всегда дурдом.       — Не говори, Нильс. О, а вот и первая ласточка. Как думаешь, бухой, обдолбанный или все вместе?       — Не злорадствуй.       Дэн усмехнулся и, помахав на прощание рукой, скрылся за перегородкой. Шутить он любил, но работу выполнял исправно. Рон последовал его примеру и, надев наушники, придвинулся к телефону. Внезапно стало спокойно.       Сосредоточившись на чужой беде, получилось, пускай и ненадолго, вернуть себе уверенность. В момент разговора существовал только он и его собеседник, и абсолютно не важно, в каком состоянии тот находился. Алкоголь отлично развязывал язык, и дозвонившийся клиент вываливал все, что накопилось у него на душе за тяжелые будни. Рону оставалось слушать и не перебивать, а в конце поддержать добрым словом.       Сегодня он говорил с сорокапятилетним клерком по имени Стив, который работал на двух работах, чтобы прокормить семью. Дома его ждали трое детей и сварливая жена с тещей, те высасывали из бедолаги соки, обвиняя его в лени и безответственности. Стив выпил с коллегами пару бутылок пива и теперь боялся возвращаться к родным.       — Всякий раз, когда я проезжаю по мосту, мне хочется вывернуть руль и покончить с этим. Я неудачник, никто ничего не потеряет, если меня не станет, но мне не хватает духу. Я слишком люблю детей, а она и им говорит, какое я ничтожество.       — Стив, послушайте, вы — не ничтожество. Вы огромный молодец, вы стараетесь для своих детей. Пожалуйста, расскажите мне про них. Какие они?       Еще по выходным на телефон доверия обращались подростки, когда их родители куда-нибудь уезжали. Рона соединили с Брэндой, ученицей выпускного класса католической школы. Она воспитывалась в строгости, ей запрещалось ночевать у подруг, выходить на улицу позже восьми часов вечера, носить джинсы, слушать Мадонну, Бой Джорджа и Бэнглз. Об общении с противоположным полом и речи идти не могло, родители бдительно оберегали дочку от любых контактов с мальчиками, но не заметили, как у их соседей через дорогу подрос симпатичный и веселый сын. Брэнда начала с ним встречаться полтора года назад, им успешно удавалось скрывать связь от посторонних глаз, но недавно она обнаружила, что беременна.       Она очень стеснялась Рона, явно не ожидала, что ей придется рассказывать свою проблему мужчине, пару раз собиралась бросить трубку, но ему удалось ее успокоить.       — Вы думаете, что я испорченная?       — Нет, Брэнда, я ни в коем случае так не думаю, и ты тоже так о себе не говори, ладно? Ты не сделала ничего плохого, понимаю, ты напугана, но давай мы вместе подумаем, как ты сможешь поступить в этой ситуации. И запишем с тобой несколько полезных номеров с женской консультацией, там все бесплатно и полностью анонимно.       Рон взял хороший темп. Завершая очередной звонок, он откинулся на спинку стула и украдкой посмотрел на часы. Приближалась полночь. Время летело незаметно, утреннюю усталость как рукой сняло. Блокнот вновь пестрел рисунками, с одной страницы на него глядел Стив, его Рон изобразил с залысиной и впалыми щеками, со второй — Брэнда, ей он сделал пышную прическу точь-в-точь как у Сэнди.       «Я совсем забыл про нее. Наверное, волнуется и боится меня побеспокоить. Бедная, она и не представляет, какой чушью я маялся. Нет, ей лучше не знать, совру, что завозился, откуплюсь мороженым. Бог с ним, схожу на “Мозгоедов”, лишь бы она…», — его размышления прервал звонок:       — Здравствуйте, вы дозвонились на «Телефон доверия имени Эрика Эриксона».       — Здравствуйте, Рон, рад вас слышать, — учтиво произнес вчерашний голос.       Рону показалось, что его окатили ведром ледяной воды:       — В-вы? Но как?..       — Простите мою навязчивость, Рон. Я звонил сюда днем, и мне сказали, что у вас сегодня ночная смена. Мне стало любопытно, придете ли вы, и я специально попросил нас соединить. Я сказал, что вы мне очень помогли, вам это как-то зачтется? Никогда не интересовался, как проходит контроль качества в подобных местах.       — Замолчите, — выдавил Рон, его собственный голос звучал сипло, как после болезни. — Замолчите сейчас же. Вы издеваетесь? Учтите, за ваши отвратительные россказни вас можно привлечь к ответственности. Я сообщу полиции…       — А вы еще этого не сделали? — поинтересовался мужчина. — Рон, я полагаю, вы неглупый человек, и прекрасно понимаете, что у полиции будет недостаточно улик, чтобы найти меня. Вы создадите себе и им лишние хлопоты. По крайней мере, так решили другие на вашем месте.       — Другие? Вы звонили кому-то еще?       Рон вообразил, что кто-то из его коллег мог попасться на удочку ненормального и тоже бояться, как он сейчас.       — Да, я же говорил, — и, будто прочитав догадки оператора, добавил. — Вашей линией я воспользовался вчера впервые. Вы знаете, сколько телефонов доверия в нашей стране, Рон? Очень много, почти сотня, я сам узнал об этом недавно и был приятно удивлен. Когда столько людей объединяются, чтобы помогать незнакомцам. По-моему, подобный масштаб вдохновляет.       — Вдохновляет, чтобы рассказывать ужасные шутки, а потом запугивать?       Мужчина на пару секунд замолчал, а затем печально продолжил:       — Пожалуйста, не разочаровывайте меня. Во-первых, я никого не запугиваю, а предупреждаю, а во-вторых, с такими вещами не шутят, вы это осознаете, просто почему-то боитесь признать.       Рон сжал кулаки, пытаясь унять дрожь, обреченно вздохнул:       — Чего вы хотите?       — До чего каверзный вопрос, — в голосе мужчины промелькнула ласковая усмешка. — Вы собираетесь говорить со мной, как с преступником?       — Я собираюсь узнать причины, побудившие вас делать это.       — «Это», — повторил тот словно эхо. — Скажите, вам доводилось слышать о Китти Дженовезе?       — О ком? — переспросил Рон, растерявшись.       — Занятная история. Если память меня не подводит, она приключилась в шестьдесят четвертом году. Жительница Нью-Йорка возвращалась домой, у самых дверей на нее напал мужчина с ножом. Он сделал это прямо под фонарем, так что соседям открывался великолепный обзор, и никто из них не стал вмешиваться, а когда сообразили вызвать скорую, та приехала слишком поздно. Громкое дело. После него возникло такое понятие как «синдром Дженовезе».       — Эффект свидетеля, — прошептал Рон, вспомнив одну из лекций на втором курсе.       Видимо, мужчина был рад его познаниям:       — Именно. В тот раз ответственность разделилась между десятком соседей, и каждый из них ждал, что кто-нибудь поможет, кто угодно, лишь бы не он сам, — он получал удовольствие, рассуждая о трагедии двадцатилетней давности. — Случай Дженовезе — образцово-показательный, а сколько историй ускользнуло от нашего внимания?       — К чему вы решили об этом заговорить?       Рон старался сохранить самообладание, но смесь раздражения и страха не давала ему собраться. Он чувствовал себя невероятно беспомощно, вот так, сидя за перегородками, как в маленьком загоне, и жадно вслушиваясь в размеренную речь безымянного злодея.       — Скажите, в вашем помещении много людей, да? Можете не отвечать, я примерно догадываюсь. У организаций вашего толка не хватает финансирования для того, чтобы предоставить сотрудникам отдельные кабинеты, да и незачем. Сидя рядом, практически бок о бок, вы, должно быть, чувствуете себя защищенно. Добрые и заботливые люди, сплоченные одной идеей. Сравнение с овцами и стадом так и напрашивается, верно? Овцы мирно щиплют траву и блеют, волки ходят рядом.       — Вы считаете себя волком?       — Даже не знаю, — задумчиво протянул мужчина. — С образом волка связано столько паршивых и злых коннотаций.       Рон нервно облизнул пересохшие губы:       — Если то, что вы мне рассказали вчера правда, разве вы не понимаете, что то, что вы делали — зло?       Его собеседник молчал, точно обдумывая ответ. Опять послышался звук зажигалки, видимо, уже старой и плохо распалявшейся. Щелк-щелк. Щелк-щелк. Рону на мгновение почудилось, что никакого разговора вовсе не было, и он спорил все это время с выключенным телефоном.       — Возможно, — голос вернулся так же внезапно, как и пропал. — Но я беру ответственность за каждое «зло», что совершил. Вы именуете себя «помощью», вас много, а я один, и я справляюсь со своей задачей куда проворнее вас. Когда добрые люди бездействуют, зло побеждает.       — Вам нравится хвалиться своей безнаказанностью? — его злила непоколебимая самоуверенность неизвестного, он испытывал личную неприязнь к бархатистому тембру, лившему ему в уши пестрый словесный сор, и одновременно пугала до жути знакомая интонация. Так обращаются к питомцам или несмышленым детям, очаровательно беззащитным и простодушным.       — Надеюсь, вас не обидели мои сравнения, вы же понимаете, что это патетика и только? Меня безмерно умиляет концепция взаимовыручки не делом, а словом. Я не врал вам, когда сказал, что наша беседа была для меня полезной. У меня получилось войти в комнату и, наконец, избавиться от тела. Никогда не любил это слово. «Тело». Оно абсолютно блеклое, а тот мальчик напоминал картину, он вместил в себе столько оттенков и расцвел ими пышным цветом: красный, белый, синий, зеленый, черный. Вы были правы, не стоит смущаться чувств, проблема в том, что порой мне кажется, что я их плохо понимаю, — щелчки зажигалки. — Тем не менее, я разрезал его. Лежалое мясо хорошо поддается пиле. Вы пробовали брискет, Рон? Оно чем-то похоже на него, такое же упругое, сочное, пахучее и темное. Вот говорю с вами, а сам ощущаю его запах на ладонях, думаю, он продержится еще пару дней, особенно под ногтями.       Рон с трудом проглотил подступивший к горлу ком:       — Зачем вы мне это все рассказываете? — с особым болезненным надрывом.       — Вы мне понравились, — спокойно, искренне, а главное, быстро ответил мужчина. — Я пока сам не возьму в толк, чем именно, ведь чувство симпатии часто бывает иррациональным, верно? Но я вас задерживаю, понимаю, вам предстоит долгое дежурство. Я еще позвоню. Мне импонирует ваша любознательность. Доброй ночи, Рон.