***
Чёрная широкая юбка почти стелилась по земле, скрывая каблуки высоких сапогов и заглушая их тяжёлый гулкий цокот. Смерть вышагивала по пыльным улицам столицы, напевая свою песню. Её переливчатый низкий голос отзывался в щебетании птиц и шелесте листьев. Мир Смерти был почти изолирован от звуков - только её собственная тихая, тоскливая и тягучая мелодия разливалась в нём густотой нефти. Смерть бесцельно брела куда-то в пространство, погружённая в холодную пустоту своего существования. Внезапно она сбилась с шага и поражённо застыла. Внутри что-то слабо задрожало, как водная гладь, потревоженная рябью - рядом кто-то умирал. Но удивить Смерть смертью было невозможно. Её заставили остановиться отголоски песни. Они летели над головами людей, от них замирал ветер. Смерть сжала руку на груди, скомкав чёрную рубаху, расшитую золотыми нитками. Внутри пустоты появилось странное тянущее ощущение нестерпимой боли. Ртутью песня проникала в каждую клетку и отравляла кровь своей чувственной силой. Смерть с усилием выдохнула и закрыла зелёные глаза. Когда она открыла их снова, звучание песни стало настолько громким и отчётливым, будто кто-то пел прямо над ухом. Никогда раньше Смерти не доводилось столкнуться с таким голосом человека - в нём сплавлялись твёрдость стали, невесомость птичьего пера и прозрачная сладость мёда. Смерть почти в трансе сделала несколько шагов, самая не понимая, куда идёт. Неведомая сила заставила её буквально бежать, находя путь по отзвукам льющейся песни. Смерть остановилась также неожиданно, как начала бежать. В метре от неё, почти захлёбываясь кровью, лежала молодая женщина. Смерть видела, как вокруг тела колеблется воздух, будто сотрясаемый агонией предсмертной песни. Светлые локоны женщины, на вид невесомые и мягкие, пропитались кровью и разметались по земле клоками свалявшейся шерсти. Серые глаза остались широко открытыми и теперь постепенно стекленели. По щеке тянулся длинный порез, тонкая рука неестественно выгнулась, приталенный белый сарафан безобразно разорвался, пошёл красными пятнами и обнажил полосы ещё тёплой кожи. Смерть склонила голову набок и смотрела, как вокруг суетятся люди, что-то причитают, куда-то звонят. Она подошла поближе и села на асфальт рядом с женщиной, наблюдая, как медленно ползёт густая кровь по тротуару. Смерть занесла над незнакомкой подрагивающую руку, готовясь оборвать уже затихающую песню, и последний раз заглянула той в глаза. И в этот момент, на пронзительной ноте, цепляясь ею за жизнь, женщина перевела взгляд на Смерть. И та застыла, глядя в серые глаза - её видели и чувствовали. Песня застыла отголосками в голове. Женщина медленно закрыла глаза. Смерть посмотрела на свою кисть, а затем на бледнеющее красивое лицо незнакомки. И медленно провела тонкими пальцами по её скуле, отменив карающий жест. Она поднялась с земли, вытянула руку, заклубился воздух, под подушечками прорезались тонкие струны арфы. Смерть самозабвенно играла, вплетаясь в песню женщины, добавляя в неё звуки. Люди мельтешили вокруг, проходили сквозь Смерть, окружали лежащую женщину плотным кольцом. И вдруг кто-то воскликнул: "Живая! Скорую, быстрее! Живая!". Смерть заключительным аккордом коснулась струн и едва заметно улыбнулась. Женщина слабо хрипела на тротуаре, а песня мощным бурлящим потоком вихрилась вокруг. Смерть, тряхнув иссиня-чёрными волосами, выбрасывая из головы звучание своей арфы в переплетении звуков песни, медленно отходила от тела, непроизвольно отыгрывая пальцами по воздуху запомнившийся мотив. Она не заметила, как золотая нить с рубахи звенящим упрямым лучом тянулась от неё к запястью женщины.***
В больничной палате было прохладно и тошнотворно-зелено из-за цвета стен и постельного белья. Пелагея сморщила нос от запаха лекарств и аккуратно вздохнула. Сломанные рёбра удивительно быстро заживали, но всё ещё мешали безболезненно дышать. Порез на щеке затянулся и стал тонкой ниточкой, пока ещё пугающе-красной, но уже не такой явной, как пару недель назад. Его можно было без проблем загримировать тональным кремом, и это не могло не радовать. Рука отчаянно чесалась под громоздким гипсом, но уже меньше болела. Пелагея откинулась на подушку и прикрыла глаза. В памяти услужливо всплыл неизвестный, но удивительно точный образ. Пронзительные глаза цвета северного сияния над ледяным горизонтом, холодная и нежная красота широких скул, строгость линии бровей и неожиданная аккуратность губ, облачённых в шелковистость чёрного. Пелагея была уверена, что эта женщина - северная ведьма, скандинавская богиня, валькирия. Образ неуловимым видением вторгался в её сны и исчезал сразу же, как только Пелагея пыталась ухватить незнакомку за широкий рукав чёрной рубахи. Ей казалось, что она видела образ ведьмы там, на московской улице, пока прощалась с жизнью. Но мама, пришедшая навестить её в больнице, только отмахнулась, когда Пелагея поделилась с ней сомнениями. - Брось, Поля. Ты попала под машину, чуть не умерла. Чудо, что ты здесь и даже сравнительно легко отделалась! Там могло померещиться всё, что угодно. Люди вон ангелов видят, а ты эту женщину, - рассуждала мама, раскладывая на больничном столике фрукты. Пелагея вслушивалась в родной голос, чувствуя, как от его тембра развеиваются в голове любые сомнения. Она согласно кивнула и подставила щёку под тёплые поглаживания морщинистой ладони. Но как только мама ушла, внутри снова что-то начало царапаться. Как колючка от кактуса, попавшая в палец. Она настолько крошечная и незаметная, что поначалу даже не ощущаешь. Но как только подушечка пальца касается твёрдой поверхности - резкий неожиданный укол пронзает нервные окончания. Пелагея слышала, что перед смертью людей посещают разные образы, может, её воображение сыграло с ней вот такую шутку. Но образ женщины упорно возвращался в мысли незваным гостем. И было ещё нечто, что Пелагея никак не могла выбросить из памяти. Музыка. Перебор струн арфы, тягучее звучание незнакомой мелодии. Это могла быть таинственная погребальная песня затерянных на карте народов, магия шаманов, песня лунного бога. Музыка далёким эхом разносилась во снах и лилась где-то на задворках сознания в реальности. Пелагея никогда не слышала ничего подобного и была уверена только в одном - такая песня могла принадлежать лишь таинственной валькирии.***
Скоро Пелагею выписали. Врачи удивлённо отмечали слишком быстрое восстановление после серьёзного ДТП. Пелагея облегчённо улыбалась и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в кабинете, желая как можно быстрее схватить подписанную бумажку и, прижимая её к груди, бежать домой. Она устала от больницы и отчаянно скучала по дочери. - Ну, Пелагея Сергеевна, поправляйтесь окончательно дома. Скоро придёте - снимем гипс. Но потом нужно ещё немного подождать, прежде чем возвращаться к концертам. У вас всё-таки серьёзное сотрясение. Пелагея кивала и старалась не думать о том, что голова ещё предательски кружится всякий раз, когда она встаёт с кровати. С этим можно разобраться уже дома. - Тогда всего хорошего, - врач улыбнулся и отдал женщине вожделенную бумажку. Пелагея схватила её тонкими пальцами и счастливо выдохнула. - Всего доброго, спасибо вам, - широкая улыбка осветила комнату. Буквально через час, в наползающих летних сумерках, Пелагея перешагнула порог своей квартиры и зажмурилась от удовольствия. Навстречу выбежала сонная Тася и замерла в двух шагах от матери, глядя на неё из-под сведённых бровей. - Иди ко мне, пташка, - Пелагея аккуратно присела и отвела здоровую руку в сторону, приглашая дочь в объятия. - Ты больше не болеешь? - Тася продолжала стоять в двух шагах от Пелагеи и из последних сил боролась с желанием привычно запрыгнуть к ней в объятия. Бабушка подробно объяснила девочке, что маме было очень больно и теперь с ней нужно вести себя крайне аккуратно. Восприимчивая Тася послушно выполняла её наказы. - Нет, всё хорошо. Обними меня, - Пелагея улыбнулась. В этой улыбке было столько тающей нежности и обволакивающей теплоты. Такой Пелагею могла видеть только дочь - заботливо-мягкой, большой кошкой с шелковистой шерстью и бархатным носом. Только дочь и теперь кое-кто ещё. Тася обняла маму, уткнулась носом в изящную шею и замерла, а Пелагея, поцеловав её в лоб, окинула быстрым взглядом прихожую. В тёмном проёме комнаты напротив будто бы мелькнула золотая расшивка длинного рукава.***
Дни Смерти тянулись бесконечным серым полотном. Она настолько могущественна, что ей не нужно в спешке гоняться за умирающими душами - их собирают помощники. Смерть создала их из праха погибших, долго колдуя при свете высокого костра и звуках арфы, оплакивая усопших и вылепляя из своих слёз и пепла серых бесформенных духов. Они разлетелись по свету и, лишённые необходимости в отдыхе, уводили покойников в мир вечного сна. Духи являлись им в том образе, который представлял себе человек, задумываясь о смерти. Сама же Создательница бессмысленно металась по миру и смотрела на людей. Сначала они вызывали недоумение обилием своих чувств. Смерть смотрела и не понимала, как их не разрывает от этой палитры эмоций? Потом это переросло в любопытство. Смерть часто невидимым гостем заходила в дома и дворы и наблюдала - вот отец целует дочь перед тем, как уйти навсегда. Смерть знала, что через несколько минут его схватит сердечный приступ, а вот дочь - нет. И она тянула к нему пухлые ручки и смеялась. Вот влюблённые перешёптываются и застенчиво переплетают пальцы. Вот в порыве ненависти мужчина с горящими огнём безумия глазами расстреливает врага. Вот маленький мальчик, насупившись, делает первый шаг. Смерть наблюдала за облачёнными в тоги философов, за перепачканными кровью гладиаторами. Она кружила над растерзанными телами людей, погибшими в войну. Она видела, как подписывают договоры, замышляют перевороты, проводят исследования, перевернувшие мир, с отчаянным криком рвутся в бой, с тихой нежностью обнимают новорождённого ребёнка. Мужчины, женщины, дети - каждый век они были одинаковыми и поразительно разными. Смерть всегда чуть склоняла голову, наблюдая очередной эпизод человеческой жизни. Она смеялась над людьми, когда те, суеверно понижая голос, заговаривали о том, что когда-нибудь умрут. Они боялись смерти, не понимая, что она находится буквально за спиной - ещё чуть-чуть, и коснётся прохладными пальцами. А потом, спустя века наблюдений, Смерть почувствовала сжирающую пустоту. В своём упорядоченном и простом мире она была единоличной хозяйкой, она чувствовала своё могущество, для неё не существовало глупых страданий, мук выбора и агонии совести. И вместе с тем не существовало ничего, что она по-настоящему могла бы ценить. Люди так цеплялись за других людей, за свои чувства, мысли и идеи. Хоть раз в жизни они говорили кому-то странное слово "люблю" и вкладывали в него столько смысла, что невольно становилось страшно - справится ли обычный человек с таким грузом? Люди смертны, и в этом их привилегия. Смерть не может умереть. И Смерть не может быть живой. А ей бы этого хотелось. Что если она сможет чувствовать? Что если у неё внутри есть что-то, кроме пустоты? Что если кто-то захочет это увидеть?***
За своё существование Смерть увела в мир снов столько покойников, что не хватило бы всей бумаги мира, чтобы написать их имена. Она забирала тех, кого любили, тех, кого ненавидели, тех, кого никогда не замечали. И все они в последний миг своей жизни пели. Их голоса со временем смешивались в один продолжительный гул. Редкие песни застывали в воздухе и звенели там ещё долго - иногда другие люди говорили, что слышат в том или ином месте музыку. Смерть приходила тогда, когда человеческая песня уже затихала. Но в тот раз что-то пошло не так. Светловолосая молодая женщина. Её песня живой мощной волной разливалась в воздухе и не отдавала горечью предсмертной мелодии, а упрямой надеждой звенела в ушах. Бросала вызов, будила чувства, которых просто не могло быть. Смерть перебивала её своей арфой, играя до боли в пальцах, заглушала воспоминаниями о других предсмертных песнях людей, но голос молодой женщины продолжал звучать. Даже не в голове, а где-то под рёбрами, эхом отражаясь в сердце. Смерть бежала от него, но как только оказывалась слишком далеко - что-то неуловимо тянуло обратно, как нить, которую сматывают в моток. И Смерть сдалась. Она вернулась всё в тот же пыльный город и, как охотничья собака, встала на след песни. Он привёл её к светловолосой женщине. Пелагее, как выяснила Смерть, подслушивая разговоры. - Пелагея, - перекатывала Смерть чужое имя под языком. Она невидимым стражем стояла над израненным телом женщины в больнице, вслушивалась в голос и, склонив голову, наблюдала за любой эмоцией. Смерть с удивлением ощущала, как широкая улыбка Пелагеи отдаётся покалыванием в кончиках пальцев. Её стон боли делал слюну во рту горькой, и Смерти это не нравилось. Тогда она начала приходить в сны женщины. Смерть блуждала по коридорам сознания, шла наугад, по неуловимому натяжению золотой нити и неизменно приходила к двери, за которой скулил израненный зверь - боль. И тогда Смерть начинала играть. Она касалась струн арфы невесомым движением, от которого по уставшему сознанию женщины плыла нежная мелодия. Она мягким туманом проникла за дверь и окутывала зверька. Он расслаблялся в прохладных объятиях и неизменно пытался ткнуться носом в туман, а затем осторожно приоткрывал дверь и старался потереться шёрсткой о рукав Смерти. Тогда она переставала играть и исчезала, коснувшись зверька шёлковой тканью рубахи. После этого Пелагея обычно просыпалась и, чуть сдвинув брови, взглядывала в темноту палаты, будто надеясь там кого-то отыскать.***
Смерть последовала за женщиной и домой. Она стояла в темноте комнаты и смотрела, как в залитой тёплым светом прихожей нежно прижимает к себе дочь Пелагея. Смерть судорожно вздохнула, чувствуя, как незнакомое тепло неуверенно оседает пыльцой в сердце. Она бросила взгляд вниз и застыла. Широкий рукав рубахи отразился в зеркале на шкафу. Смерть взмахнула рукой и исчезла, улавливая цепкий взгляд Пелагеи, всматривающейся в то место, где секунду назад в воздухе проступила чёрная ткань. Смерть проявлялась в мире людей. А Пелагея могла её видеть.