Верная подруга моя

А ну кончайте прения, седлайте лошадей, Кругом такая прерия, поехали по ней! Рискованной дорогою, опасною тропой, Следя с большой тревогою, что станется с тобой? Ю. Ким "Вестерн"

Жизнью правят случайности и совпадения. Причудливые случайности и совершенно невероятные совпадения. Подкарауливают тебя в узком переулке твоей судьбы и без всякого предупреждения лупят пыльным мешком по голове. И вот ты стоишь в пыли и грязи, беспомощно лупая глазами, а судьба ухмыляется гнилыми зубьями: «Глянь-ка, что я для тебя припасла! Нравится? Жуй, не обляпайся!» В жизни Юлианы фон Леттенхоф, свежеиспеченной выпускницы Оксенфуртской кафедры труворства и поэзии, все складывалось просто замечательно. За время обучения она тщательно создала себе репутацию прелесть какой дурочки. Юльча, склонная к праздности, лени, выпивке и неумеренному пожиранию сладостей. Любительница шляться ночами по Новиграду в дурной компании, она чудом доплелась до окончания квадривия. Блеснув на выпускных экзаменах так, что у видавших виды почтенных преподавателей зенки на лоб повылазили от изумления. Юлиана искренне гордилась своим триумфом и тем, как оправдались ее расчеты. Под громовые аплодисменты сокурсников ей на плечи накинули мантию бакалавра и нахлобучили на буйные кудряшки жесткую квадратную шапочку с кистями. Жаки пропьянствовали всю ночь, обмывая успех. Спустя седмицу ее вытребовал сам великий и ужасный Ференц Монткорбье, декан кафедры. Привычно шепелявя и кося на собеседницу злорадным взором, изложил мнение профессуры — кафедра испытывает острую нужду в обновлении преподавательского состава. Пора, так сказать, плеснуть в старые мехи немного молодого вина. Мазель Леттенхоф удалось приятно удивить своих наставников, однако и слепой курице порой удается отыскать жемчуг среди плевел. Ощущает ли мазель в себе склонность к вдумчивой и кропотливой научной работе, или ее успех подобен яркой вспышке метеора? Руководство кафедры готово рискнуть, предоставив ей шанс проявить себя на поприще преподавателя теории стихосложения. Пристойное жалование, казенная квартирка, дрова и провиант за счет Академии. Все эти блага достанутся мазель фон Леттенхоф при единственном условии — трудиться не за страх, а за совесть. Испытательный срок — полгода. Если за это время мазель не удостоится нареканий от старших коллег и выкажет себя толковым преподавателем, Академия рассмотрит возможность постоянного контракта… — Я согласна! — выпалила Юлиана, даже не дослушав толком. Небеса вняли ее горячим мольбам. Кто она была до Оксенфурта? Шебутная девчонка, за непомерное вольномыслие и злоязычие выкинутая сумасбродным папашей за дверь без наследства и приданого. Блудливая овечка в приличном семействе, даже слюны жаль, чтобы харкнуть в ее сторону. А теперь, извольте видеть — милсдарыня Юлиана фон Леттенхоф, маэстрина свободных искусств, наставница в Академии и восходящая звезда поэзии! И все сама, без высоких покровителей и подсунутых взяток! Пришлось отказаться от законного имени в пользу творческого псевдонима, но Юлиана не унывала. Она не сомневалась: лет через пять мир будет восхищаться ее творениями и накрепко запомнит имя поэтессы Лютик. А покамест она читала лекции, шпыняла нерадивых жаков и усердно готовила к изданию первый выпуск своих канцон и сонетов. Оглядываясь назад, Лютик с горечью находила себя тогдашнюю крайне претенциозной, вздорной и самоуверенной. Первоначальный успех изрядно вскружил ей голову. Книгу, на которую она возлагала столько надежд, разгромили критики, не приняли читатели и не сумели распродать книготорговцы. Лютик внезапно оказалась по уши в долгах. Молоденькая, неопытная преподавательница захлебнулась в вязком болоте бесконечных отчетов, списков, отвратительно написанных студенческих курсовых и неоконченных лекций. Сполна познав, что такое неприязнь мэтров, зависть менее талантливых преподавателей, наушничество и сплетни. Лютик редко выбиралась за пределы Академии, день и ночь торча в заваленном бумагами кабинетике и с тоской вспоминая былые веселые деньки. Она трудилась без устали, не отлынивала и не филонила, даже Монткорбье это признавал, но едва справлялась. Большинство ее не столь удачливых однокурсников давно разъехались по разным краям. Кто подыскал место учителя в богатом купеческом семействе, кто подался в странствующие трубадуры. Кто-то, по слухам, пристроился при княжьем дворе — пусть маленьком и затерявшемся где-то в северных лесах, но все-таки! Миновал год, к исходу которого Лютик добилась заключения контракта с Академией. Потянулся второй. Юношеский задор давно схлынул. Читая постылые лекции, Лютик с тоской косилась в запыленные оконца аудитории. Там, за мутным пузырчатым стеклом, била ключом жизнь. Здесь, в обители знаний и заплесневелой мудрости, царили признанные авторитеты, установленные порядки и удушливая скука. Все грандиозные намерения Лютик изменить что-либо беспомощно разбились о неприступную стену традиционных воззрений. — Хочешь узреть натуральное чудо наших дней? — однажды заговорщицки спросил Катрусь, заглянувший на огонек знакомец с кафедры естественной истории. Лютик уставилась на него одним глазом, скользя другим по страницам разбросанных перед ней тетрадей. — Кто ж не хочет, особливо если натуральное… — Тогда шустро оторви задницу от стула и айда со мной. — А далеко? — уточнила предусмотрительная Лютик. — До нашего лекционного зала. — Ладно, — кряхтя, Лютик выбралась из-за просевшего под грудой бумаг стола. Одернула крайне унылое закрытое платье. Появляться в иной одежде на лекциях строжайше запрещалось, дабы не возбуждать в головах учащихся непристойных мыслей. — Веди. Катрусь привел ее на одну из узких галереек, лепившихся к стенам старинного корпуса факультета сверхъестественных явлений, и велел смотреть во все глаза. Вот прозвенел колокол, вот высыпала гомонящая орава жаков, обсуждая лекцию, недостатки лектора и то, в какой кабак следует немедля завалиться. Лютик подавила завистливый вздох, и тут Катрусь пхнул ее в бок локтем. По ступенькам легко сбежал некто, ничуть не смахивающий на студента. Без хлопающей полами оксенфуртской мантии, в кожаной курточке с множеством серебряных набивок. С волосами странного молочно-серого цвета, туго стянутыми в короткую толстую косу. Высокий, гибкий, широкоплечий — но больше всего Лютик неприятно поразил тот факт, что она не сумела с лету отличить, мужчина перед ней или женщина. По приметам выходило, вроде как мужчина, однако что-то в движениях бедер и посадке головы намекало на женщину. Может, эльфка? Каким промыслом чистокровную эльфку занесло в Оксенфурт? Катрусь, глянув на озадаченную спутницу, мерзко захихикал: — Надо было побиться об заклад, с какого раза распознаешь, парень это или девка? — А что это вообще такое было? — Лютик облокотилась на балюстраду, втайне обрадовавшись возможности не возвращаться пока в постылый кабинет. — Ведьмачка. — Ух ты, — не поверила Лютик. — Всамделишная? — Похоже, что да. — И что она тут делает? — Поступила вольнослушательницей на курс лекций чародея Гвинкампа, — объяснил Катрусь. — А потом стакнулась с профессором Питтом и нанялась поставлять образцы для его диссертации по мутагенным изменениям водной фауны дельты Понтара. Недавно приволокла живого мелкого жряка о восьми ногах и громадных жвалах, полфакультета сбежалось поглазеть. Запустили тварину в прудик к натуралистам, так она за ночь сожрала всех тамошних карпов и закусила черепашкой. А черепаха-то была редкая, из самой Зеррикании. В общем, набили из жряка чучело. — Ух ты, — задумчиво повторила Лютик. — Катрусь, а ты с ней разговаривал? Какая она? Катрусь поскреб кончик носа: — Тихая. В смысле, от обычного человека постоянно исходят какие-то звуки, а ее почти не слыхать. Выпить не дура, горький эль хлещет, не пьянея. В гвинт хорошо режется, а вот распускать язык не любит и людей сторонится. Привыкла, что на нее постоянно косятся и честят демоновым отродьем. — Она не сама выбрала такую судьбу, — заступилась Лютик. — Оно конечно, но сама знаешь, какова репутация у ведьмачьего цеха. Жутковатая особа. От одного ее взгляда мурашки по спине табуном бегают. — Вот бы с ней раззнакомиться, — неосторожно брякнула Лютик. — На кой? — удивился Катрусь. — Впрочем, Славко, мой приятель, нынче вечером встречается с ней в корчме «Алхимия». Хочет загнать ветхий манускрипт по редким травам, по чистой случайности завалявшийся в архивах библиотеки кафедры траволечения. — Катрусичек, дорогой, — Лютик сделала умоляющие глаза и изобразила взволнованное дыхание, — а можно с вами? В жизни не встречала ведьмачек и навряд ли когда увижу. Болтают, их в мире уцелело не более дюжины, а новых после великого погрома в их замке больше не выращивают. Обещаю, буду тихо сидеть в сторонке! И эля всем закажу! — Ладно, — после некоторого колебания согласился Катрусь. Вот так одно краткое словечко и нежелание торчать в душном кабинете роковым образом изменили судьбу впавшей в уныние начинающей поэтессы. Ведьмачка, как и предупредил Катрусь, была отвратительной собеседницей. А с лица — жуткой страховидлой. Не приведи боги повстречать такую ночью на улице. Кожа цвета прокисшего творога в мелких шрамах, тонкие бескровные губы, тяжелый подбородок и узкий, чуть свернутый на сторону нос. Хриплый, низкий голос, больше подходящий пьяному в дупель краснолюду. Она цедила слова, как источник в пустыне — воду, в час по единственной капельке. Но глаза!.. О, эти невозможные, невероятные глазища. Очи цвета прогорклого меда и древнего злата, обрамленные белесыми ресницами. Змеиные, рысьи, драконьи, перечеркнутые то сужающимся, то расширяющимся зрачком. Весь вечер Лютик украдкой таращилась на глаза ведьмачки, завороженная тем, как причудливо мерцают в них огоньки свечей. Герда из Ривии, так она назвалась. Мутантка, выращенная и натасканная для охоты на чудовищ. Вечно рыскающая из города в город, от деревни к деревне. Принимая заказы, идя по кровавому следу. Лютик была напугана и очарована. Богемный образ жизни в Академии давал поэтессе возможность подыскивать сердечных друзей как среди парней, так и среди девушек. За Лютик ходила слава девицы переборчивой и склонной всячески увиливать от собственных обещаний. Однако при взгляде на ведьмачку Лютик испытала жгучее, сводящее с ума стремление познакомиться поближе. Увы, без малейшей тени взаимности. Герда вообще ее не заметила. Пролистала книгу, швырнула на стол тяжело звякнувший мешочек, нехотя опрокинула за компанию пару кружек пива и засобиралась. Катрусь спросил, куда она держит путь и когда снова объявится в Новиграде. — В Вызиму. Не знаю. Грохнула закрывшаяся дверь. Ведьмачка ушла. Обескураженная Лютик осталась. Отчетливо сознавая: пришло время решительно изменить свою жизнь. Иначе она до скончания дней проторчит на кафедре, зарастая плесенью и покрываясь мхом. Юлиана фон Леттенхоф отправилась в свое первое странствие. Предусмотрительно разработав достаточно безопасный маршрут — из Новиграда в Третогор и Вызиму. Оттуда через Элландер в Хаггу, из Хагги в Венгерберг и Гулету, и обратно. Путешествие растянулось почти на два года. Ее грабили и несколько раз чуть не изнасиловали. Она мерзла, голодала, сбивала ноги до кровавых мозолей и до хрипоты надрывалась на деревенских танцульках. Зиму Лютик провела при дворе Демавенда Аэдирнского, постигая тонкое искусство льстить, интриговать и наушничать. Поэтесса стала сильнее и выносливее, осмотрительнее и бойчее. Лютик заново перетряхнула свою систему ценностей, научилась рьяно торговаться и на равных тягаться с конкурентами по цеху. Узнала, какие песни годятся для городских улиц, какие для деревенской корчмы, а какие — для пиршественного зала. Торопливо чиркала огрызком карандаша на обрывках листков строки будущих поэм и баллад. Позже из них родился «Час луны», книга, наконец-то добившаяся признания публики. Вернувшись в Оксенфурт, Лютик с успехом прочла цикл лекций «Фольклор и суеверия Пустульских гор». Коллеги не узнавали ее, хором твердя, как сильно она изменилась — но явно затрудняясь с ответом, к лучшему или худшему. Почтенный декан Монткорбье, столкнувшись с Лютик в коридоре, нервно закхекал и начал зазывать на ужин в «Зимородке». Пококетничав, Лютик согласилась. Ужин, к ее удивлению, прошел безупречно — за обменом остротами, сплетнями и жареными каплунами под красное цидарисское. Казенную квартирку Лютик отдали новому преподавателю. Поэтесса не огорчилась. Сняла новую, неподалеку от порта, и призадумалась, чем бы заняться. Недавно отбушевал Имбаэлк, предвестник грядущей весны. Как сойдет снег и просохнут дороги, можно совершить новое путешествие. В этом году ее влекло на юг. Вдоль морского побережья, через Цидарис и Керак в прекрасную Цинтру… Ожидая тепла, Лютик повадилась таскаться в «Золотой осетр», большую и шумную корчму, облюбованную моряками и корабельщиками. Следила за азартными поединками в гвинт и кулачными боями. Слушала матросские песни, подыгрывала певцам на лютне. Стоял обычный дождливый денек, когда Лютик шмыгнула в двери таверны. Она шла к своему излюбленному столику под окном, когда краем глаза поймала снежно-серебристый розблеск. Лютик вгляделась и беззвучно охнула. В уединенной выгородке сидела Герда из Ривии. Собственной персоной. В неизменной черной курточке, наискось перехваченной широким ремнем, и с натуго заплетенной косой. Рядом с ее локтем на столе лежали ножны с двумя мечами и дорожная сумка. Компанию ей составлял пожилой мужчина крепкого сложения, одетый как средней руки торговец. Вот старик шлепнул перед ведьмачкой плоский кошель. Приязненно кивнул и ушел, слегка припадая на левую ногу. Моряк, догадалась Лютик. Вон как широко загребает ступнями и клонится вперед. Будто до сих пор держит равновесие на скользкой палубе. Кожа на лице и руках докрасна выдублена намертво въевшейся солью. Интересно, какое у старого морехода было дело к охотнице на чудовищ? — А вот сейчас как подойду и спрошу, — пробормотала Лютик. — Ну не убьет же она меня. В крайнем случае, пошлет нахрен, так не привыкать. Она поглубже втянула спертую, кисловатую вонь корчмы, широко улыбнулась и отважно шагнула к столу: — Привет, Герда, доброго тебе дня! Не занято? Мы мельком встречались года три назад, но нас толком не представили. Я… — Певунья из Оксенфурта, — перебила ведьмачка. Ее голос звучал все также хрипловато и пугающе, а глаза переливались завораживающим топазовым блеском. Лютик полагала, прошедшие годы напрочь выбили из головы былую юношескую дурь — и ошиблась. Мимолетный проблеск золотых очей и готово, она вновь захлебывается слюнями и несбыточными мечтаниями. — Прозвище еще такое дурацкое… Цветочек? — Лютик, — с достоинством выпрямилась поэтесса. — Маэстрина Лютик, к вашим услугам. Я могу присесть и угостить тебя? Какое вино предпочитаешь пить в это время суток? — В это время суток я предпочитаю жрать, — огрызнулась Герда, но без особой злости. — Прекрасно, — Лютик плюхнулась на табурет. — Здешний кухарь божественно запекает речную форель. С луковыми колечками, в сметане и томленом овечьем сыре… Фло! — торопливо заорала она, пока ведьмачка не передумала и не улизнула. Служанка в грязноватом чепце и полосатом переднике оглянулась на вопль. — Две большие жирные форели и кувшин орехового эля! — Повремените малость, мазель, все будет в наилучшем виде — колыхнув обширным задом, Фло устремилась к полуподвальному входу на кухню. — И как прикажешь это понимать? — Герда откинулась на обшитую досками стену, уронила руки в перчатках с отрезанными пальцами на засаленную столешницу. — А никак, — отважно тряхнула головой Лютик. — Увидела тебя и подумала: вот человек, который до ужаса похож на того, кто не ел толком по меньшей мере месяц. А может, ты всегда выглядишь как смерть на палочке. От меня не убудет, если я оплачу твой обед. Взамен я надеюсь услышать какую-нибудь потрясающую воображение байку. Ты ведь постоянно странствуешь, истребляешь разных страховидл и все такое. К примеру, старый моряк, что сидел с тобой — он твой заказчик, да? Какое чудовище ты для него прикончила? Герда глянула искоса, пугающе смахивая на нахохлившегося белого ястреба. — Зачем тебе знать его историю? — Сделаю из нее балладу. — Гм, — ответила ведьмачка. Вперевалочку подошла Фло. Грохнула на стол тяжелый поднос с наполненными тарелками, кружками и заказанным кувшином. Лютик бросила ей полусотенный коппер, мгновенно канувший в складках передника. — Это вряд ли. Я убила его надежду. Неподходящая тема для баллады. — Расскажи, — подалась вперед заинтригованная Лютик. — Пожалуйста. — Из меня скверная рассказчица. — А ты попробуй, — не отставала поэтесса. Похоже, у Герды сегодня было хорошее настроение. Грех не воспользоваться удачным стечением обстоятельств. — Начни с того, кто таков этот старик и как его зовут. — Нидас, — Герда отхлебнула эля и принялась споро разделывать форель. — Военный моряк, ныне в отставке. Пока он болтался по морям да океанам, его жена успела состариться, а дети — вырасти. На склоне дней Нидас решил выполнить обещание, данное когда-то жене — добыть черную жемчужину. — Это редкость, — прищелкнула языком Лютик. — Причем дорогущая. — Ага. Отставной морской волк быстро смекнул: всех его сбережений не хватит, чтобы купить такую. Однако на отмелях под Горс Веленом прилив частенько выкидывает раковины с жемчугом. Корявым и мелким, но Нидас ведь не собирался тащить добычу к ювелиру, — Герда забросила в рот ломтик исходящей паром форели. — Ему повезло. В тот день ветер дул с залива и донес его вопли о помощи. Я свернула с тракта, глянуть, кто там надрывается. Бодрый ветеран тем временем прикончил двух утопцев. Однако за ним гонялись по пляжу еще трое, и с десяток синюшных уродов бултыхался на отмели. Дожидаясь, когда дружки загонят добычу в полосу прибоя. Пришлось вмешаться. — А жемчужина? — Лютик торопливо плеснула эля в опустевшую кружку ведьмачки. — Он отыскал жемчужину? — Угу. Вот такую, не больше горошинки, — Герда свела вместе указательный и большой пальцы, показывая размер трофея. — Я бы сказала, скорее сиреневую, нежели черную. Еще и меня уговорил искать и вскрывать эти вонючие раковины, черт языкатый. Пообещал заплатить полста крон, если я провожу его в Новиград. Мне было по пути, я согласилась. — Так, я не поняла, — нахмурилась поэтесса. — Ты обмолвилась, якобы убила его надежду. Но ведь старикан добыл, что хотел, и преподнес женушке. В чем же подвох? — В том, что наш паршивый мир не богат на чудеса, — буркнула ведьмачка. — И в его жене. Она больна. По счастью, не сухоткой и не легочной мокротой. Она просто теряет память. Не помнит своих детей, Нидаса, собственного имени. Целыми днями сидит и пялится в окно. Старик думал, жемчужина сможет пробудить ее воспоминания. Но нет, она глянула мельком на подарок и отвернулась. Нидас обещал придти сюда, в трактир, отдать мои полсотни и рассказать, как все пройдет. Что ж, теперь у него на руках жемчужина невеликой ценности и медленно угасающая жена. — Очень трогательная и поучительная история, — вздохнула Лютик. — Наличествуют все ингредиенты, чтобы заставить слушателей прослезиться — верность, надежда и давняя клятва. Конечно, финал придется изменить к лучшему. Жена старого моряка примет дар запоздалой любви и немедля все вспомнит. Молодость, закаты и восходы, то, как она ждала на берегу возвращения его корабля, и… Герда презрительно хмыкнула. Кривая ухмылка была донельзя отталкивающей, но поразительным образом делала ведьмачку какой-то очень человечной. — Публике понравится, — горячо заявила поэтесса. — Вот увидишь! — Я плохо разбираюсь в чувствительных балладах. И в эмоциях тоже, кстати. У нашей сестры с этим делом скверно. Хотя Лютик сидела спиной к залу, она сразу ощутила, как разительно изменилась атмосфера корчмы. В «Золотой осетр», стуча каблуками, ввалилась шумная, громкоголосая компания. С порога требуя бочонок пива, гусака на вертеле, свободный стол и не путаться под ногами. А потом кто-то заорал, в точности разъяренный медведь взревел: — Герда! Чтоб мне провалиться, это ж Герда!.. Лютик оглянулась и невольно сжалась в комок. Неотвратимо, как зимний ураган, на их стол надвигалось нечто огромное. Закутанное в мокрые шкуры и проклепанную вываренную кожу, перехваченное от широченных плеч к поясу клетчатым пледом. С растрепанной рыжей шевелюрой и лопатообразной бородой. Сверкающее тусклым золотом широченных витых браслетов и серыми, как штормовое море, глазами. — А ну-ка подь сюда! — жизнерадостно громыхал пришлец. — Ты ж моя ненаглядная, где тебя опять носило? Лютик украдкой перевела дух. Мордобой и разгром таверны пока откладывались. Похоже, это друзья, а не заклятые враги в поисках мести. Герда поднялась из-за стола, угодив прямиком в распахнутые объятия медведя в человеческом обличье. Хрустнули кости. Великан крякнул — ведьмачка малость уступала ему в росте и габаритах, но силенок ей было не занимать. И, когда он попытался чмокнуть ее в щеку, ловко увернулась. «Уйти? — заколебалась Лютик, глядя, как необъятный гость и его приятели по-хозяйски располагаются за столом. — Остаться? Герда явно с ними на короткой ноге…» Ведьмачка поймала вопросительный взгляд поэтессы. Дернула плечом и слегка подвинулась, освобождая место на лавке рядом с собой. Усевшись, Лютик искренне порадовалась, что ее отделяет от сотрапезников надежный и тяжелый дубовый стол. Мореходы со Скеллиге, и к гадалке не ходи. Наверняка через одного пираты и разбойники. — Вон то, что смахивает на говорящего моржа, зовется Хьялмаром ан Крахом ан Крайтом, — Герда ткнула двузубой вилкой в радостно скалящегося рыжего бородача. — Слева от него Фолан ан Тиршах. Третьего вашего дружка не знаю. По мнению Лютик, сдержанно кивнувший ей белобрысый крепыш в простеганной красной кожанке выглядел намного более степенным и вменяемым, нежели Хьялмар. — А я Виги, — влез чернявый и вертлявый островитянин, беззастенчиво таращась на обтянутый блузкой и жилетом бюст Лютик. — Эти злобные отродья морской свиньи кличут меня Виги Полоумным. Не верь им, мазелька, все клевета и лжа неправдивая! — Когда мы вышли в путь, он был просто Виги с Ундвика, — разъяснил Фолан между двумя огромными глотками пива, — редкостное трепло, бесполезней сосков на брюхе кабана. А потом ему на башку рухнула горящая мачта. Он обделался и с перепугу вообразил себя берсерком. Нет, Виги, ты по-прежнему совершенно бесполезен, но теперь парням есть чем заняться. Они делают ставки, сколько зубьев зараз ты себе выбьешь, разгрызая щит. Я поставил тридцать крон на три зуба. Смотри, не подведи меня. — Лютик, — малость дрогнувшим голосом представилась поэтесса. — В смысле, меня зовут Лютик. Маэстрина Лютик из Оксенфурта. — Оченно приятно познакомиться, — бухнул Хьялмар. Наморщил лоб, соображая, и повернулся к ведьмачке: — Герда, э-э? — Скальд, — с бесконечным терпением разъяснила Герда. — На вашем наречии, она — скальд. Складывает песни и поет. Кустистые рыжие брови островитянина съехались к самой переносице. Лютик в панике прикинула, как бы пошустрее смыться и лихорадочно вспоминала, не сочиняла ли чего, порочащего простые нравы и древние обычаи уроженцев Скеллиге. — Лютик, — повторил Хьялмар ан Крах. — Э, погодь. Не ты ли, случаем, придумала песню про корабли, что уходят за закатный горизонт? — Случаем, я, — нерешительно кивнула Лютик. — А еще вот эту развеселую, про купца из Цидариса и игривых сирен? — оторвался от вдумчивого обгладывания гусиной ножки Фолан. — А про деву, что ходила плясать с призраками среди руин? — поддержал Виги. — Тоже я, — уже смелее подтвердила Лютик. Удивленная тем, что удальцы со Скеллиге неплохо знакомы с ее творчеством, и донельзя польщенная тенью уважения в желтых ведьмачих очах. Последнее обстоятельство почему-то казалось ей очень важным. Островитяне переглянулись. — Ха, а я-то думал, Лютик — парень, — высказал общее мнение рассудительный Фолан. — Увы. К сожалению или к счастью, мне выпало родиться женщиной. Хьялмар рывком сдернул с мизинца крученый тяжелый перстень и бухнул на столешницу перед Лютик: — На. То есть это, прими в дар. Как нашу благодарность за твои песни. — Бери, не отказывайся, — посоветовала Герда, пряча ехидную ухмылку в пивной кружке. — Не то эти трепетные ценители искусства оскорбятся и немедля учинят погром. — Ой, не надо, — испугалась Лютик. — Благодарствую, милсдарь Хьялмар. Вы оказываете мне честь, которой я не заслуживаю. — Ась? — не понял Хьялмар. — Она говорит, спасибо тебе, — перевела Герда. — Вы, парни, откуда в Новиграде и куда дальше? Поэтесса запасливо упрятала неожиданный подарочек в поясную суму. Великану Хьялмару перстень налез только на мизинец, да и то с трудом, у девушки же свободно болтался на большом пальце. Лютик прикинула, сколько дадут за побрякушку в ломбарде Вивальди. Если колечко впрямь из чистого золота, отсчитают не меньше четырех сотен крон. А может, и больше. Отличные парни эти скеллигцы. Щедрые и понимающие, дай боги им здоровья и удачного промысла. Хьялмар, чью речь то и дело перебивал Виги, вдохновенно повествовал о походе на далекий юг. По их словам, они добрались аж до Этолии, топя или захватывая встречные корабли, и спалив несколько прибрежных крепостей. Добыча оказалась столь богатой, что перегруженные драккары черпали бортами волну. Посовещавшись, островитяне повернули обратно. Благополучно дошли до Новиграда и теперь распродавали и обменивали трофеи у здешних купцов. Не рискнули связываться с нильфами, смекнула Лютик. Вдруг в бою случится непредвиденное и сундуки с награбленным добром булькнут на дно? Вот конфузия-то выйдет. Чем похвастаться перед соплеменниками, красочными россказнями? — А еще добралась до меня весточка, что на Ард Скеллиг нынче беспокойно, — Хьялмар пристукнул опустевшим кувшином о стол. — Эй, девка! Волоки сразу бочонок, чтоб дважды не бегать туда-сюда, и закусь не забудь! Якобы в Хеороте, нашей старой крепости, объявилось преужасное чудовище и учинило кровавую бойню… Кстати, Герда, чудища — это ж как раз по твоей части! — Мы по-прежнему говорим о Скеллиге? — Герда сложила руки домиком и водрузила на них острый подбородок. — Об островах, где трехлетки бьют чаек стрелой в глаз и лазают по отвесным скалам, а старухи преспокойно выходят против медведя с кухонным ножом? Хьялмар, услуги нашего цеха вам отродясь не требовались. Вы всегда справлялись своими силами. — Лет десять тому к нам приезжала одна из ваших, оборотня выслеживать, — припомнил Виги. — Черненькая такая, здоровый шрам на поллица, язык что бритва и волчья морда на медальоне. Может, знакомы? — Если со шрамом и непомерно остра на язык, тогда Ламберта. Оборотня-то изловила? — А как же. В три дня управилась и уехала, даже на пир не осталась. Король наш Бран, видишь ли, изволил к ней с антиресными намеками подкатывать. — Зря это он, — осуждающе покачала головой Герда. — Ламберта такие намеки страсть как терпеть не может. — Он же не знал, — вступился за правителя Скеллиге Фолан. — А она слету ему коленом в мужеское достоинство въехала и извращенцем обозвала. Извращенцем-то за что? — Это долгая и запутанная история. — Герда, — не отставал Хьялмар, — правда, давай с нами? Разъяснишь чудище по всем правилам, а мы при расчетах тебя не обидим. И это, подружку с собой захвати. Мазель Лютик, тебе доводилось бывать на Скеллиге? — Еще нет, — растерялась Лютик. — Она мне не подружка, — отрезала ведьмачка. — Хьялмар, послушай… — У тебя сейчас заключен контракт с кем-то? — Нет, но… — Значитца, я тебя нанимаю, — громогласно заявил скеллигец. — Хочешь этот, как его, аванс? — Герда, соглашайся, — присоединилась к уговорам Лютик. Прикинув так и эдак, поэтесса рассудила, что возможность вот запросто навестить уединенный архипелаг на дороге не валяется. И оплачивать проезд не придется, и на самих островах наверняка получится хорошо заработать. Особенно если тамошние обитатели имеют, как ан Крах, полезную привычку расплачиваться за песни золотыми кольцами. — Убьешь чудовище, а я сложу об этом балладу. — Ох, — Герда обреченно возвела глаза к закопченным балкам «Золотого осетра». — Только баллад мне не доставало для полного счастья. Ладно, Хьялмар, по рукам. Где стоите и когда отправляетесь? — Дальний причал в доках, — обрадовался Хьялмар. — Через пару дней закончим дела и снимемся с якоря. Тебе, знаю, всех сборов — мечи захватить, а такая мазель, как твоя подруга, наверняка пожелает захватить с собой сундук полезных вещей и не один. Но ничего, места хватит. — Да не подруга она мне!