— Это не мысли, — отвечает художник, — это мимолётные настроения. Вы сами видели, как они рождались и как исчезали. Такими мыльными пузырями, как эти настроения, можно только удивлять и забавлять глупых ребятишек, вроде вашей милости.
Д.И.Писарев.
Так случилось, что дождливым июньским днем, в клубе Старшей Северной сидели двое парней. К слову, комната клуба была на удивление просторной, может, потому что кроме длинного стола, складных стульев и стального книжного стеллажа там ничего не было. Несколько трещин бороздили потолок и стены, безмолвно свидетельствуя о возрасте здания. В ней то между ними произошёл примерно следующий разговор. После обмена обычными, восходящими к необычной причине знакомства этих двоих, приветствиями и пары минут игры в шахматы Ицки спросил: — Твои родные ещё на юге? — Через неделю возвращаются, — ответил Кен — А что? — Шах и мат — Прямо сейчас? — А чего ждать? Случай-то какой! Еще партию? Кен, оглянулся на распахнутое окно, за которым с низкого от туч неба лило, плескало и рушилось. — Случай — это, конечно, да, — сказал он. — Ну и льёт же сегодня … После этого между Кеном, с мокрыми волосами и промокшей форме на голое тело, и эспером Ицке Койдзуми, в брюках и распахнутой рубашечке, поглядывающих друг на друга через стол под плески и прочие водяные шумы снаружи, воцарилась тишина После второй партии, Кен выслушал лекцию от Ицке, что вообще-то большинству людей вполне нравится девятнадцатый век и даже восемнадцатый, а двадцатый век им непонятен и ужасен, они его просто не приемлют. Расставляя фигуры, он даже высказал предположение, будто в правительстве, что бы там ни говорилось, в сущности, в глубине души движутся теми же побуждениями, что и многими реформаторами. Проиграв и третью, Кен признал, что в какой-то степени готов с этим согласиться. Он предложил взять хотя бы его бабушку. Она пережила первую мировую войну, революцию, гражданскую войну, разруху и голод, затем террор, затем Великую Отечественную и так далее. Она принадлежит к поколению, принявшему на себя всю тяжесть чудовищного удара двадцатого века. И конечно же, как ей понимать и как ей не ужасаться? Но с другой стороны… После четвёртой, Ицке предложил проиллюстрировать свою мысль наглядным примером и включил компьютер, некогда обманом заполученный у компьютерного кружка. По-видимому, это были картинки с что-то вроде концерта зарубежной эстрады. Выступали немцы. Дюжина девиц в чрезвычайно сложно устроенных бюстгальтерах и в длинных панталонах с кружевами ниже колен размахивала ягодицами вокруг клетчатого молодого человека, распевавшего про любовь. Абахт! И выпученные солдатские зенки, как у кота, который гадит на соломенную сечку. Кен раздраженно фыркнул, и Койдзуми торопливо выключил машину. Он признал, что этот пример неудачен, и принялся складывать шахматы. Но всё равно, множество людей, которые живут и мыслят категориями двадцатого века, и таких становится всё больше с каждым днём, и число их с приближением конца двадцатого века увеличивается по экс… экспо… в общем, в геометрической прогрессии. («По экспоненте, — проговорил эспер, доставая сеге. — Блинский — блин, я совсем нить потерял. О чём ты?») Держа перед собой фишку, как свечу, Кен мрачно провозгласил, что самое омерзительное в мире — это культ силы. Именно поэтому отвратителен оккупант. Шайка хулиганов, напавшая на улице на беззащитного прохожего, — это те же оккупанты. В этот же миг, то ли в утешение Кену, то ли обрадованный чем-то Ицке улыбнулся. Неудержимо надвигалась меланхолия, и после шестой партии, убедившись в том что никто не придет, Кен засобирался было домой. — Хочешь чаю?. Койдзуми оставил игру и поставил на плиту чайник. Меланхолия, , всё же болезнь. Болезнь духа человеческого. А большая часть человеческих болезней — это дело наших собственных рук. Мы могли бы избежать почти от всех болезней человеческого духа, и от меланхолии в том числе, — если бы жили в гармонии с Природой. Нам нужно сохранить образ естественной жизни — простой и однообразный, который предписан был нам самой природой. Сама природа исцелила бы нас от излишней философии, ведь именно размышления навевают нам грусть и тоску: всяческие поиски смыслов…. Самое замечательное из всех качеств человеческой природы — это наша склонность любить и симпатизировать другим людям. От природы — все люди вовсе не враги друг другу. В природе разумных существ заложена способность чувствовать свое несовершенство. Всегда боялись люди вулканов, штормов, ураганов и молнии, наконец. А поэтому, чувствуя свою малость, человек считал себя несколько ущербным. Поэтому-то от природы получили мы и стыдливость, чувство стыда перед своим несовершенством. У Природы было и есть много времени, и она всегда действует не спеша и по-своему экономно. Она мудро позаботилась о том, чтобы глупости человеческие исчезали в веках: рушились империи, приносящие в жертву богам своих детей, исчезали племена поедающие врагов своих, людоеды… За окном буйствовала стихия, небо рыдало, обрушая на землю потоки своих слез, а в теплой комнатке, отделенной от этой вакханалии сидели два существа. Расслабленные и мирные. Чай Ицке был на удивление насыщенным и терпким. И пелена, будто толстое одеяло опутало сознание Кена. Он рассказал о своих последних приключениях. Это было его сладостно-больное место, его радость и страданье, его боевой конёк, и он азартно орал, вскакивая состула: — Какого чёрта? Всякая Девчонка Вроде Как Богиня будет мне указывать, что надо делать, а что не надо! Я сам знаю в сто раз больше него, а чувствую, может быть, в миллион… Ну, думаю, погоди, чертовка! Ицке Койдзуми слушал, подливая в чашки. Ему было интересно, несколько смешно и, самое главное, он поражался, как это все, происходившее у него под носом, ускользнуло от него. Когда Кен замолчал, отдуваясь, он покачал головой и проговорил, как всегда: — Да, кипучая у тебя жизнь, ничего не скажешь. На что Кен, в своей обычной манере, проворчал: — Я бы предпочёл, чтобы она была не такой кипучей. Парни помолчали. Было уже изрядно поздно, здание школы покидали последние люди. Ливень унялся, и небо как будто очистилось. Кен вдруг произнёс со спазмом в горле: — Что-то голова раскалывается, вот блин. Койдзуми быстро взглянул на него, а он вздохнул прерывисто и промокнул глаза рукавом рубашки. Тогда эспер сказал: –Хочешь еще чаю? Кен слабо махнул рукой. Он потянулся было к чайнику, но Койдзуми его остановил его остановил. — Погоди, — сказал эспер. — Это успеется. Сперва я хочу кое-что тебе показать. Он потянулся и достал из своей школьной сумки книгу, в подозрительно знакомой обложке. Через эту книгу Нагато передавала ему послания. Кен встревоженно проговорил: — Что-то произошло с Судзумией или Нагато? — Не-ет, — отозвался Ицке, стирая с обложки подозрительный белый налет — Тут другое, полюбопытнее… Вот, взгляни. Он протянул парню книгу. которая оказалась общей тетрадью в клеёнчатой обложке весьма неопрятного вида. Кен принял тетрадь двумя пальцами. — Это что? — осведомился он. — Ты погляди, погляди, — сказал Койдзуми. Странная клеёнка обложки была покрыта пятнами весьма противного на вид беловатого налёта, впрочем, совершенно сухого. Кен поднёс тетрадь к носу и осторожно понюхал. Как он и ожидал, тетрадь пахла. Точнее, попахивала. Чёрт знает чем, прелью какой-то, сыростью… — Ты не обращай на это внимание, — уже с некоторым раздражением сказал эспер. — Раскрывай и читай с первой страницы. Парень вздохнул и раскрыл тетрадь на первой странице. Посередине её красовалась надпись будто напечатанными буквами противного сизого цвета:Личный дневник Страйдера.