резко, безнадёжно

С ними должно было что-то произойти. Не в самом начале, конечно. Но у Куроо чутьё — чутьё на всякое такое. Вот стоило ему взглянуть на этого коротышку — как сразу повеяло чем-то таким. Странным. Необычным. Чутьё, правда, не всегда работало как надо. Чутьё практически всегда работало не так как надо, но что ж. ... Тренер из начальной школы всегда говорил: — Доверяйте своему чутью и интуиции, иногда именно они помогают нам в трудных ситуациях. Это оказалась хорошая фраза, если бы не одно но. Нельзя полагаться на интуицию, не имея никаких оснований для данного вывода — потому что тогда получается гадание на кофейной гуще. И чутьё не всегда срабатывает на все сто процентов — раскладка такая, что либо двести процентов, либо жирный нуль. Но сейчас чутьё Куроо подсказывало, что Яку Мориске — та ещё жирная заноза в заднице и так просто ее не достать. И чутьё же: ну типа, удачи, чел. Ты, возможно, сможешь разобраться с этим. Яку Мориске будет учиться с ним в одном классе на протяжении года — пожалуйста, в следующем он попадёт в другой, какой-нибудь другой — и заниматься в волейбольном клубе десять раз в неделю (два раза каждый день кроме субботы и воскресенья, пока они на первом году). И это выглядит очень «так себе». Ну, чуть хуже. — Что в нем такого? — Кенма спрашивает это через месяц после того, как Куроо впервые столкнулся с Яку Мориске, и только из-за Кая, что оказался поблизости, они не подрались. В том-то и прикол, что в нем нет ничего такого. Он обычный мелкий коротышка, которого можно было бы прикалывать по поводу роста, если бы тот не был таким агрессивным в эти моменты. В Яку Куроо не видит ярких черт, которые бы его лично бесили — как знаете, если этот человек ведёт себя как-то, то ты сразу думаешь «вот черт, он меня бесит». Но в Яку — есть Яку. Очень-очень-очень ужасный малыш, которого хочется повесить на вешалку за воротник и поговорить на равных. Ещё он на каждое несовпадение злится так, словно оскорбили этим всю семью. — Он просто бесит, — отвечает Куроо и утаскивает Кенму на мини-площадку на заднем дворе дома. — Всем. И это правда. Кенме — почему все не могут быть такими крутыми и понимающими, как Кенма — нужно усерднее тренироваться в пасах, чтобы заработать рекомендацию не только от Тетсуро и поступить в Некому. Тетсуро думает, что он с Яку — просто две противоположности, у которых одна-единственная точка соприкосновения: волейбол. Победа на национальных. Вау. Это общее можно было найти у всего волейбольного клуба — и не только их школы — но с ними Куроо хотя бы может разговаривать нормально. Подшучивать. Давать пять на тренировочных матчах. Кроме некоторых особо противных. А так со всеми — более-менее. Проблема была явно не в Куроо. Но и не в Яку же? Или — все же — в Яку. В школе они сводят общение к минимуму — передаёт о тренировках Кай, такой же первогодка, который не только не старается их примирить, но и не пытается ограничиться общением только с одним, разговаривая с двумя атомными бомбами сразу же — хотя с Тетсуро все же больше; парты поставлены очень удачно: Куроо досталось место у окна, Яку около стены. Иногда только, если пытаются протиснуться в столовой в огромной толпе подростков — ещё нет того влияния, что оказывает олимпийка волейбольного клуба, и Куроо недостаточно выделяется. Ну, точнее, выделяется, но не так уж и сильно. Яку вообще в толпе теряется. Пф. Тренер Некомата — хороший, новый, не говорит ни о интуиции, ни о чутьё — подзывает Тетсуро к себе, когда старшие в конце тренировки отрабатывают подачу за подачей (как же круто смотрится со стороны). — Куроо, — он улыбается, как в старых мультиках, где на мордочке котов появляются ленивая улыбка, — у тебя хорошие атаки, — вокруг столько шума, но тихий голос, успокаивающий, спокойный, остаётся слышимым, — и ты наверняка скоро попадёшь в основной состав. — Спасибо! — Да-да, это будет совсем скоро, если ты ещё чуть-чуть постараешься. Нашим третьегодкам будет немного обидно, но все здесь ради одного — победы, — Некомата-сенсей кивает. Потом отворачивается от него, но Тетсуро не уходит. Ждёт ещё чего-то. Того самого недосказанного «но». Он хорош в блоках — для того, кто довольно высокий и усердный, Тетсуро быстро освоил тайминг и сейчас оттачивает их в тренировочных матчах против собственных сокомандников. Приём ему даётся чуть хуже, но проходит уже плавнее и точнее — здесь нужно просто более... стать более... тренироваться больше. Намного-намного больше. То, что иногда Куроо не пробивает удачно атаку — вина только связующего, пусть на прямую никто так никогда не скажет. Ну, и тот — не Кенма. Кенма бы подавал мягче или так, как попросит сам Куроо. Куроо знает, что ему место в основном составе. Куроо хочет больше тренировок. Хочет играть. И это «но» все ещё не звучит. Раздражает сознание неизвестностью. — Есть проблемы, сенсей? Проблемы. Снова. Куроо даже не удивлён, что всегда есть какие-то проблемы. — Если мне нужно поработать над техникой, или приемами, или... — Приемы, да, — Некомата-сенсей кивает, а потом снова цепляется за кого-то в толпе взглядом — кошачьим, мелко-чёрным. Куроо знает, кого там увидит. Не оборачивается. Черт. Они не уживутся в одном зале так долго — три года! Это же практически целая жизнь, когда... такое вот рядом. — Не ты один хороший первогодка, Куроо. И вы оба нужны мне в основном составе, — взгляд становится жесткими, Тетсуро сразу выпрямляется и практически не дышит. И в следующую секунду — становится легче, сенсей отворачивается и больше так не смотрит. — Но пару раз ещё сыграйте на одном корте, а там посмотрим. Куроо сходится со всеми [со многими] — с веселыми и угрюмыми, с лицемерными и какими-то дураками, с ублюдками и милашками, с парнями и девчонками. Господи, это никогда не было сложно. Просто берёшь и включаешь режим «быть собой». Люди видят честность и открытость, настойчивость и эту шикарную улыбку; и как бы все. Куроо даже иногда любил тех, с кем они друг друга обсирали и покрывали таким слоем дерьма, что можно было задохнуться. Конечно, есть и те, кто бесит. Ну. Своими притворными улыбками, лживыми влюбленностями или ну вот чем-то прям — привязанному только к одному человеку. Куроо знает, с какими людьми он останется всего лишь «приятелями» или теми же «сокомандниками». И это же неплохо. И раньше чутьё ему подсказывало: хей, чел, этот чувак прикольный, попробуем? — это было на Кенме, когда тот сидел один-одинёшенек в своей приставке. И на Кае было тоже самое: он не просто одноклассник, но и товарищ по команде, будет же круто? Но вот с Яку все пошло мягко говоря не очень. Грубо говоря — по пизде. — Ну и что мне делать? — Кенма вопросительно выгибает бровь, прекращая смотреть на домашнее задание по геометрии. Козуме знает обо всем происходящем в жизни друга, знает о тренировках, о тренере Некомате, о его словах по поводу состава, о классных часах, о разных фестивалях — то есть в прямом смысле «обо всем». И о Яку и о том, что он мешает Куроо и никак не хочет идти на контакт. [как будто бы он старался выйти с ним на контакт] — Ну, вы же хоть пару раз играли в одной команде? Куроо вспоминает — вспоминает все, что у него есть в голове на Яку. Все эти игры, все конфликты — между ними висела квадратиками сетка. — Не-а. Его к себе всегда забирала другая команда, а потом мы играли только этими составами — ну, нет, третьегодки и второгодники все же менялись, но я имею в виду что, короче, нет, с ним мы на одной стороне площадки не были. Кенма кивает, возвращаясь к геометрии — Тетсуро мог бы предложить своему другу помощь, но пусть тот поковыряет самостоятельно, вдруг осенит. Сейчас на улице стоит духота, скоро пройдут экзамены и Куроо с волейбольным клубом поедет на сборы, где будут ещё три школы — сильные, крутые школы, с которыми нужно играть для того, чтобы стать сильнее всех. Тетсуро ждёт. Это будет здорово — раньше сборы проходили во время школы и недалеко от неё, чтобы они все могли посещать занятия, а здесь все серьезнее. Чувствуется прям — вау. — Может, на сборах вас так поставят, — настает очередь Куроо поднимать бровь, ожидая продолжения. Кенма тянется к прохладной водичке, подхватывает ее одними пальцами и все же поясняет. — Ну, тренер наверняка хочет поставить вас вдвоём, но... нельзя же прям сразу. А на тренировочных матчах — почему бы и нет. На сборах — то самое. Почему бы и нет. Куроо понимает — а кстати, да. Хорошая аргументация, недосказанная и без объяснений, но главную мысль Козуме передал. Где-то внутри что-то говорит: вам придётся поладить, иначе неделя сборов пройдёт по-адски. Яку и одна комната. Яку и тренировки. Тренировки. Яку. Яку здесь и там. Яку позади. Ужас. Куроо надеется, что Кай будет держаться рядышком — не отходить ни на шаг, постелить футон с краю, скрывать высоким ростом малыша Яку и вообще... ух. — И ещё тебе стоит с ним поговорить. Разговоров было два — в начале учебного года, когда только встретились, и это нельзя было назвать «разговором», но что-то отдаленное; и ещё один на первой тренировке, когда их просили рассказать о себе. Но и это то же не было — хм, не было разговором. Куроо пытался вспомнить, когда все не заладилось — с шутки про рост или с того, что они задели друг друга в коридоре. Кенма как-то странно смотрит со своего места, пока Куроо откидывается назад, закрывая тёплой рукой влажный лоб. — Знаешь, — голос Кенмы тихий, это будет последнее, что они скажут об этой ситуации, Куроо уверен. Потому что уже не хочется. Слишком хорошо. Жарко, душно, слишком много. Его и так перебор. — На этот счёт. Это похоже на, хм, «кто первый поймёт, что легче сотрудничать, чем воевать». Тебе стоит здесь быть первым. — Спасибо, Кенма, посмотрим. Я буду писать тебе на сборах, — Куроо снова приподнимается, придвигает к себе тетрадку, — показывай, что тебе непонятно в этой геометрии. Тетсуро вроде согласен, что им просто нужно как-то сойтись и синхронизировать в игре. Но — идти на это добровольно? Они не сходятся в таких мелочах, как хобби, какие девушки нравятся, любимая еда, соус для карри — сладкий или острый — и так далее. [Мелкие стычки при Кае все ещё не считаются за разговоры] Слишком много несостыковок. И — Куроо впервые не знает, как разговаривать с человеком. Их отношения похожи на «какой ужас, что я знаю его». Или «спасите меня». И чутьё как-то странно намекало: что-то должно случиться. ... В самый неподходящий момент все же что-то, очень абстрактное, случается. Появляется тупой подросток с самыми ужасными шутками в мире. Семпай с третьего года, который редко выходит на матчи из-за травм — коленка, локоть, что угодно, мозги. Его зовут Икири Токиваски, и Куроо тоже его недолюбливает. Потому что он дебил. — Ему кажется это забавным, — говорит Кай с этой полу-улыбкой и спокойным лицом. Они в кладовке, достают швабры с верхних полок — кто в прошлый раз додумался их запихнуть туда — чтобы убраться. — Икири-семпая не переубедить, ты же знаешь. И просить бессмысленно. — Да с чего он вообще начал шутить про это? Куроо не понимает. Все было как обычно до того самого момента, как Куроо провёл атаку так, что она отбилась от рук Яку в аут — они обменялись тяжелыми взглядами сквозь квадратики натянутой сетки («Ты что, не смог принять?» — «Завались») и отвернулись. Икири Токиваски тогда подошёл, хлопнул по плечу и потом спросил на весь зал: «из-за чего возлюбленные поругались?». И это правда было отстойно — кто так не считает? вы не слышите эту фразу? она же просто ужасная. Проблема была в том, что Куроо не мог дать ему в лицо со всей дури или как-то отреагировать на фразу — зал наполнился смехом сокомандников, кто-то всерьёз посчитал это забавным. Икири Токиваски, гори в аду. Сдохни там. Яку тогда тоже отреагировать не смог — он стоял и смотрел перед собой, такой весь маленький, в светло-желтой футболке, с наколенником на правой ноге и синяками на руках и, окей, везде. А потом глянул так — на Тетсуро, конечно, словно тот виноват во всем этом — что куда-то выбился из легких воздух. Остаётся два дня до сборов и Куроо не нравится, что вся команда начинает подхватывать эти шутки. [его судьба, чтобы о них хоть как-то шутили] Куроо теперь не представляет, как можно будет поговорить спокойно и без лишних атак со стороны светловолосого мелкого, если вокруг — такое. Ужасное. Выматывающее его самого. — Серьезно? Этот парень, Ис-Ир- — Икири. — Да, точно. Так он продолжает про это шутить? — Кенма забирается на его кровать с ногами, подкладывает под спину подушку — большую и купленную мамой в детстве — и протягивает джойстик. На улице уже вечер, Куроо устал, но поиграть время всегда найдётся. — Да. И все остальные тоже, — его персонаж бежит сквозь пещеры к свету, но Куроо не замечает одного поворота, поэтому приходиться развернуться и снова повторить пару сложных прыжков; Кенма же спокойно убивает парочку стражей на уровне выше. — Стоит Каю — ну, однокласснику, помнишь, я говорил, что он крутой? — отойти от меня к нему, как все начинают «вы так общаетесь? Через сову?». Или «ой-ой, вы ещё не помирились?». Или «ну, Ку-уро-о, — Тетсуро специально пробует потянуть, как делает это Икири и его самого бесит, как звучит эта интонация, — помирись уже со своей второй половинкой». Бесит. — Зато теперь у тебя с Яку появилось что-то общее, кроме волейбола. — О да, спасибо, я же этого как раз просил. На этом все. Больше никакого общего. Шутки — бесят как же — и волейбол. Куроо прикидывает, когда им стоит поговорить — до сборов, во время их или может быть, эм, никогда? Но последний вариант отметается — нужно. Нужно сработаться. Тетсуро практически готов привыкнуть к этому ужасному характеру и к тому, что шутки о росте необходимо будет выкинуть из головы. Жалко, но да ладно. Как-нибудь обойдётся. Принимается мужественно решение задержаться и словить Яку на выходе из раздевалок, утащив с собой куда-нибудь в глубину пустой школы. И поговорить. Спросить сначала, что Куроо для начала сделал, что вызвал... такое к себе отношение. Потом попробовать это все разрешить. Последний день перед сборами короткий — всем нужно приехать домой, собрать вещи в сумки [или проверить, что все необходимое есть] и затем рано-рано утром прийти к школьному автобусу, чтобы отоспаться на жестких сидениях. И, как назло, за это короткое время Икири-семпай перебарщивает с количеством шуток на кубический метр воздуха — стоит Куроо войти в раздевалку, как сразу начинается «ты пришёл позже своей красотки, Куроо-чан, поторопись, она тебя заждалась». Яку стоит около своего шкафчика, уже переодетый. Посылает убийственный взгляд — в котором явно «сделай с этим уже что-нибудь» — и отворачивается. Тетсуро смотрит на его затылок со светлыми волосами меньше секунды, внутренне вздыхая. — Да-да, Икири-семпай, всем привет, — Куроо проходит мимо подшучивающих третьегодок, пытаясь выпрямиться, чтобы казаться самому себе ощутимее на их фоне. Между их с Яку шкафчиком — маленькое пространство из пустоты и ещё один отсек для Кая. Они обмениваются взглядами. Третьегодки захлопывают за собой дверь, готовясь к пробежке по стадиону вместе с футбольным клубом. Неловкую тишину разрушают только шорохи одежды и шум с улицы — веселые голоса, чьи-то шаги по лестнице, которые удаляются. Все окей, думает Куроо. Чутьё в его голове делает вывод: лучше ситуации не найти. Интуиция там же: может быть, позже? — Почему так сложно? — Куроо не замечает, что говорит вслух — потому что на самом деле, внутри за два месяца слишком много связанного с Яку и это уже надоедает, потому что никто, а в особенности Куроо, не знает, что с этим всем делать. И Яку пора бы выйти уже из раздевалки, оставляя Куроо наедине с комком из мнений и всего оставшегося, что касается «вот этого человека, стоящего рядом». Тетсуро видит переобутую обувь, коленку, скрытую за чёрным ободком, и да — Яку Мориске должен был уже давно выбежать из раздевалки, с хлопком закрывая дверь. «Тебе стоит быть здесь первым». Да-да, спасибо, Кенма. Знаешь с чего можно начать? — Так что такого сложного? [но вот кто начинает первым] Куроо отрывает глаза от того, что делают механически его пальцы, и практически поражено смотрит на того, кто в дальнейшем хочет быть либеро — хоть за позицию им драться не придётся. У Яку бегают глаза, пальцы сжимаются на металлической дверце шкафчика, он пытается выглядеть спокойно и — Тетсуро впервые может четко разглядеть его. Парень достает ему до плеча светлой макушкой — по цвету это то ли выцветший персик, то ли смесь блондинисто-русого. Какой-то весь угловатый, выглядящий, как переросток из младшей школы — но в лице, в том, как он смотрит, или в его эмоциях есть что-то взрослое. Ответственное и рациональное. Куроо улыбается так, словно уже что-то замыслил, и это делает он намного чаще, чем хочет, но потом просто забивает, и все равно улыбается, даже не вспоминая, что перед ним — Яку, та ещё заноза в заднице, с которой пора уже что-то решать, потому что она явно мешает существовать и жить спокойно. Он отвечает искренне и честно, потому что ему противно, когда он лжёт: — Меня бесит, что я не могу пустить в голову Икири-сана мяч, не получив наказания. Эти шутки уже выводят из себя. — Согласен, — Яку все же закрывает шкафчик, он снова смотрит вниз, а потом встаёт в позу — руки в бока, голова полунаклонена, но видно, как ему некомфортно и не привычно. Не привычно, вообще-то, им обоим. Чутьё немного в ахуе, и поэтому просто не подаёт никакого сигнала. Надо было как-то сделать все помягче. Не начинать «быть собой» в такой момент. Потому что этот «буду собой»-принцип бесит Яку сильнее всего — но вроде так было раньше. — Но мы могли бы это сделать, — Куроо давится вздохом, когда это слышит. Это... Нормальный диалог? — Залепить в него мяч? — Ага. Кенма говорит — слишком часто — что иногда Куроо улыбается устрашающе. Сразу чувствуется скрытый напор или — желание что-то вот прямо сейчас закрутить. Это, конечно, весело, но прям пугает. И вот сейчас Куроо улыбается так же. Яку смотрит удивленно, чего-то ожидая, и Тетсуро впервые за долгое время готов сказать, что он вполне себе нормальный. — И как же? Если напрямую, то тренер поймёт и все — нам крышка. Сто подач, сто кругов, никакого места в составе — Куроо одергивает себя — черт, черт, черт. Он сболтнул про состав. Понятно, что можно было бы просто сказать, что, мол, это — цель, вступить в состав. Попасть туда, чтобы играть постоянно. Но... Яку же прекрасно понял все. Про тренера и так далее. И через пару секунд они снова обмениваются нечитаемыми взглядами. — Э, да. Но. Я тут тренирую кое-что, перенаправлять мяч, куда захочу, — Яку все ещё не уходит, Куроо чувствует мурашки по спине от всего происходящего, и ему так приятно-непонятно, что он теряется — где-то явно не здесь, где-то между. Он правда начинает бояться, что прямо сейчас все проебет. — И, если мы — если ты не будешь, конечно, против и поможешь мне — немного потренируемся, то я думаю, что в Икири-сана полетит не один мяч. — Это шикарно. Я не знаю как, но да. Если это заставит его заткнуться с этими дебильными шутками... — Шутки отстой, почему над ними вообще смеются? — Это явно риторический вопрос, либо просто наши третьегодки, ну, немного того. Они выходят на улицу, там так свежо, что это быстро возвращает в реальность — Куроо все ещё с Яку, все ещё не знает, как с ним говорить, и все ещё боится проебать этот шанс. Чутьё подсказывает: ну ты не можешь быть таким уж отстойным и слишком быстро опуститься на дно. Вообще-то, может. Куроо закрывает раздевалку, подкидывает ключ на раз-два, пока будущий либеро идёт рядом. Через несколько лет — Тетсуро на секунду себе это представляет — они, может быть, будут идти так же рядом, перебрасываясь нелепыми фразами, обсуждая все подряд, как сокомандники, на их плечах провиснут красные олимпийки волейбольного клуба Некома, и Яку будет ныть о том, как хочет есть, улыбаясь так же, как иногда улыбается Каю на таких моментах, а Куроо даже не заметит, как они завернут в магазин и будут вдвоём стоять в очереди... [в этом плане, правда, нет остановки дыхания и резкого стука о ребра] [пф, кто-то это планирует?] Яку начинает неожиданно рассказывать о том, как вчера искал два часа кроссовки для сборов, и только потом вспомнил, что они все ещё в раздевалки. И Куроо смеется, шутит и чувствует себя легко — насколько это возможно, когда все так смутно и размыто и ощущение, будто ты стоишь на минном поле, где есть только природные кочки и не видно ни намёка на скрытую бомбу. Тренера нет — он сидит в учительской и болтает с кем-то по телефону, капитан командует, что бегут вместе три круга, а потом идут в зал, сегодня индивидуальные тренировки — и в этот момент Куроо с Яку перебрасываются взглядами. Команда пару раз на них удивленно посмотрела, когда увидела, что они подходят вместе и не с такими как обычно лицами. Это впервые — можно уже не повторять это слово каждый раз? — взгляд не «как же бесишь». Или «бесишь». Или «твоя вина». Или «ненавижу». Это «мы бы могли попробовать, да?». Куроо греет душу, что они думают об одном и том же. Его немного пугает этот резкий сдвиг в их отношениях, он должен поговорить об этом с Кенмой чуть позже, но сейчас — насладиться возможностью, что все налаживается. — Поехали! — Командует капитан, и они все сразу отвечают громкое и внушительное «да!» и стартуют. Кай все не приходит, но Куроо вспоминает об этом редко — Икири подбегает сразу же, спрашивает, чего это они с Мориске такие тихие сегодня и не помирились ли они, невероятно достает и бесит. Он выше на пол-головы, парень ждёт, когда перерастёт его и будет возвышаться — для этого есть ещё оставшаяся часть года, надо бы успеть — темноволосый, с узкими, какими-то странными глазами, которые темно-чёрными точками отслеживают каждое движение. Икири Токиваски пытается шутить, но делает это отвратно, такой же общительный, как Куроо — правда не общается и с половиной по количеству, так что точно проигрывает по этому пункту — и ещё занимает место доигровщика на корте и вице-капитана, когда дело касается всей остальной деятельности клуба. Тетсуро с каждой минутой, что Икири специально бежит рядом с ним, разговаривая, сбивая себе дыхание, заводится и хочет залепить по этой морде. Он представляет, как они с Яку что-то провернут и мяч попадёт в эту голову — пусть первогодка и не до конца представляет, что можно ждать и как именно приём тренирует Мориске, но... какая разница — исход-то один. Мяч. В. Его. Голову. — Ой, да ладно тебе, чего ты злишься? За живое задеваю? — Ещё один семпай оборачивается, посмеиваясь — ха-ха, мозги, как у петуха [у него, не у Куроо] — и Икири продолжает развивать тему, получая чужое (пусть и минимальное) внимание. — Так значит, обсуждать тебя и Яку — табу? Вы после этого ругаетесь? Ну, прости-прости, я не хотел обижать твою неженку, ты там... — Он многозначительно ведёт бровями, Куроо чуть не тошнит. Он специально замедляет бег до скорости улитки, лишь бы отстали — для крутого (строящего из себя крутого) Икири-сана бежать так медленно будет унизительнее, поэтому Куроо выдыхает, когда семпай и правда начинает маячить впереди. — Я думал, он от тебя не отстанет, — Яку рядом, говорит на выдохе, аккуратно и быстро, чтобы поддерживать ритм вдохов и выдохов. — Почему, — вдох, — к тебе он так, — на выдохе, — не пристает? — Вдох. — Давай добежим круг и я отвечу, — остаётся лишь кивнуть. Ещё бы. Словно Куроо мог сейчас поддерживать беседу — для старшеклассников у них как-то много тренировок, но никто не жалуется. Надо будет рассказать Кенме о том, что сегодня случилось. Обязательно надо. Они добегают круг последние — Яку так и бежал рядом, хотя вместо одного шага ему приходилось делать два, в какой-то момент Куроо поймал себя на мысли, что делает шаги практически на месте, лишь бы парню не приходилось сильно напрягаться. Через метров шестьдесят темп был общий. Стал таким. — Он, — Яку сглатывает, от жары они все вспотели, поэтому оба футболками вытирают пот со лба. Волейбольным клубом дружно отправились в раздевалку, чтобы поменять верх одежды и пойти в прохладный зал, — подходил ко мне в самом начале. Это был один из первых матчей, где меня поставили. Начал спрашивать, почему это, мол, первогодки не поладили, — парень странно отводит взгляд [словно, возможно, ему некомфортно говорить об этом, потому что они оба могут все проебать в один момент], — и потом построил какую-то свою теорию относительно происходящего. Ко мне он как-то больше и не подходит. После, через три недели, родилась первая шутка. — Не думал, что рожают так быстро, — Яку прыскает в кулак, от чего приходиться улыбнуться. Слишком приятно. — Ну, если учесть, что обычные люди не думают над шутками так долго, то... На тренировке Куроо играет редко — какой-то второгодка показывает всем, какой же он крутой и играет диагональным вместо него практически все игры — и поэтому у него впервые появляется посмотреть на Яку со стороны. Ну, не впервые. Он видел, как тот играл — даже часто, но именно так, чтобы вглядываться, чтобы следить, никогда. А стоило. Яку — точно либеро. И не из-за роста. Куроо стоит в каких-то жалких метрах от него, но чувствует, как тот нацелен на мяч — ему не нужно видеть все лицо, достаточно лишь часть — чтобы ощутить, как у того сжимается зрачок и фокусируются глаза. Двигается он красиво, плавно, достаточно гармонично — мячи падают, но редко-редко. Яку ловит даже те, что под сеткой. Яку ловит те, что делает их диагональный. Чутьё говорит: он примет все. Чутьё говорит: под «всем» я понимаю «все». [но на тот момент Куроо не задумывается об этом «всём»] Яку крутой. Он улыбается, когда его хвалят третьегодки — не Икири, тот заткнулся на другой стороне площадки — и когда меняется с кем-нибудь другим, давая пару секунд или минут отдыха, смотрит на Куроо. Так будет круто, когда— хотя нет. Нет. Куроо не видит, что тренер замечает их маленькую перемену и улыбается ей. Куроо не может оторвать взгляда от него. После тренировки — Куроо попрощался со всеми, успел дойти до калитки и воткнуть один наушник в ухо, когда его догнали и «нам вроде в одну сторону» — они идут вместе. Тетсуро не сдерживает восхищения — не мог. Яку лыбится так, словно ему приятно. Треплет свои светлые волосы, делится половинкой шоколадки — «мне необходима глюкоза, до дома дойти же как-то надо» и — все перетекает в то самое русло, которое Куроо очень хотел бы, но никогда не получал при общении с мелким. Они говорят. О домашнем задании на лето от Окогавы-сенсея и о сочинении по истории, о погоде на неделю сборов, о сборах, о Фукуродани, о шутках Икири и — — Так вы не поговорили? — Спрашивает Кенма, когда через три часа они созваниваются: Куроо собирается и не может прийти, а Козуме от жары разлагается и предпочитает оставаться дома с вентилятором. Хотя им пройти буквально две минуты между домами. — Ну так вроде же все встало на свои места. Зачем? — И Куроо начинает в трубку рассказывать с того момента в раздевалке до прощания на остановке автобуса — упоминает, что, оказывается, Кай заболел и не поедет с ними на сборы. В конце исповеди счастливого человека Кенма вздыхает. — Все равно. Поговори с ним, почему это вообще тогда было. — Я все проебу тогда, Кенма. — И? Во-первых, без матов, во-вторых, и? Вернётесь к тому, как было. Что такого? Ничего такого. В Яку не было ничего такого. В этой ситуации не было ничего такого. Нигде не было чего-то такого. Но Куроо слишком было сегодня хорошо, чтобы он мог думать о том, как все пойдёт по пизде. Чутьё такое: так разве с Яку не идёт все по пизде? Куроо затыкает вопрос подушкой. ... Куроо опаздывает на автобус для сборов, и это чертовски плохо. Естественно, что в этом может быть хорошего? Он успел схватить сумку со всем необходимым, которая хорошо, что стояла со вчерашнего дня собранная, поцеловать на прощание маму, захватить наушники и телефон с батончиком, которым фиг наешься, и добежать до остановки автобуса за минут двадцать. В конечном итоге, раскрасневшийся, голодный и не послушавший ни одной песни, потому что провод наушников постоянно мешал рукам, а когда те вылетали — хлестали по лицу, Куроо заваливается в школьный автобус, где все рассаживаются в свободном порядке — Кая, конечно, не оказывается здесь, но одна светлая макушка, еле торчащая из высоких сидений, приманивает взгляд тем, что она одна. Некомата-сенсей улыбается добродушной и напоминает обычного деда: — Ничего-ничего, с каждым бывает, проходи, садись, — сразу прерывает извинения и дальнейшие слова. Куроо здоровается со всеми подряд и идёт к свободному месту рядом с Яку. Он не считает, что сейчас время для разговоров на тему почемучек, но если Мориске пошлёт его одним лишь взглядом, то у парня разобьётся сердце и он лишь смирится со вчерашним днём, как с каким-то сном. — О черт, я уж думал... Яку не договаривает фразу, выглядящую, как заботу. Ну потому что, ладно, Куроо понимает. — Можно? — Да, садись. На фоне этих высоких спинок Яку мелкий. И Куроо — тот идиотизм, что живет в нем и не имеет поводка — не сдерживается, он садится и готовится защищаться: — А я тоже смотрю, где это Яку, не вижу его из-за, — фразу закончить все же не удаётся из-за этого ненавидящего взгляда, который Куроо видел с первых дней своего пребывания в Некоме, — оу, да брось, ты правда так сильно ненавидишь шутки про рост? — Они ужасные. — Не-а, забавные. — Они оскорбительные. Куроо поднимает одну руку, разворачивается в пол оборота и внимательно вглядывается в глаза блондина. — Я не преследую цели тебя прям унизить, окей? Это шутки. Реалистичные и грубые, но шутки. И вообще надо бы поговорить обо всем этом. Куроо — первогодка, никто в Волейбольном клубе старшей школы Некома, общительный и обычный, высокий, целеустремлённый и тренирующий блоки и атаки, как проклятый — иногда не думает, что его действия расходятся со словами в его голове. Сказанные где-то там, в коре головного мозга для чутья и интуиции. Он не хотел начинать разговор рано утром, на голодный желудок и перед чем-то новым — сборы же должны быть невероятно крутыми, и вау, и как бы, да. — О да. Надо бы, — они оба становятся чересчур серьезными, прям как-то... Куроо на всякий случай отмечает, что сзади ещё остались свободные места. — Но сначала поешь. Яку со всей дури врезает ему контейнер с бутербродами куда-то в локоть. — Я могу расценивать это как признание в любви? — Если ты начнёшь шутить так же, как Икири-сан, я тебя убью, — шепчет он и отворачивается, крадя один сэндвич из коробки. Куроо пожимает плечами. Он будет шутить лучше. [и Яку его не убивает спустя столько времени, которое им ещё предстоит] За поездку до школы Шинзена парни успевают пособачиться три раза — это немного, но и не то чтобы мало — и сойтись на том, что Куроо называет «радикальной честностью». На такое название Яку снова прыскает в кулак и давится печеньем — сколько ещё еды он достанет из своего крошечного рюкзака? Радикальная честность — без лжи, говоришь, что хочешь, но при этом принимаешь реакцию человека, даже если она тебе не приятна. То есть. Если на шутку о росте тебе прилетает в живот, то можешь секунду подурачиться, мол, больно, повозмущаться, но принять и жить дальше. До следующей такой же шутки. Ждёшь понимания — даёшь его взамен. На теории все легко. На практике чуть сложнее. Куроо освобождает себя от оков, которые мешали ему шутить свободно — Яку говорит, что он становится похожим на харизматичного ублюдка, и да, очень скоро Тетсуро станет похожим на себя в будущем. Но, как бы сказать, немного не привычно, когда на замечания или шутку ты получаешь недовольный взгляд и подзатыльник — «Яку, как тебе удаётся достать до гол— ай, больно же!» и ещё ладонью в рёбра. Оказывается все очень просто: Яку просто считал его засранцем, впрочем, он не сильно ошибся. Просто более негативным засранцем, тем, который в американских сериалах обычно капитаны футбольных команд, окунают головой в унитаз задротов и ботаников. Куроо немного в абстракции, когда им удаётся спокойно все обсудить. Словно вот — поставленные над «i» точки. Словно вот — чутьё, ты немного ошиблось, когда так категорично отзывалось о Яку. В этот момент чутьё шепчет, зная, что его игнорируют: не-а, не ошиблось, просто пока не актуально. Яку будет той ещё проблемой. Той ситуацией, когда «лучше бы я его не знал». Как только они выходят из автобуса, разминая затёкшие ноги — у Яку сощуренные глаза от яркого солнца, у Куроо темные круги под веками от жары — Тетсуро набирает «поговорили. все решили. все будет окей))))» и отправляет Кенме. — Твой друг пойдёт в Некому после средней? — Кенма? Скорее всего да. Он без меня никуда. — Вот снова ты ведёшь себя, как мудак. Кто в ком нуждается? — Яку перекидывает сумку через плечо, ставит одну руку в бок и ждёт его. — Я в нем, но только не смей никому рассказывать о моей слабости. Яку закатывает глаза. Это был слишком идеальный момент, ну, серьезно. Вообще, Куроо был слишком счастлив, потому что — ого, вау, возможно... это и правда возможно! Круто. Других слов не осталось, если честно. — Вы слишком мило смотритесь, — Икири появляется неожиданно в их маленьком кружке идеальности, и Куроо уже знает, что все портит не он, а вот этот человек, — помирились? На свадьбу пригласите? То, что Яку умел злиться сильно, Куроо уже понял. Не понимал он только того, почему его за шутки бьют, а Икири Токиваски, который был более бесячим, оставался неприкасаемым. Потом только доходит — третьегодка. Семпай. Куроо сам бы руку не поднял. — Ой, знаете, Икири-сан, ваша девушка случайно не бесится, когда вы о чужих отношения думаете больше, чем о собственных? — Да, а то как-то уже неловко, вы ей так мало времени уделяете, — поддерживает Яку, и это что-то крутое. Типа. Они на одной стороне. Вау. Воу. Ощущения незабываемые, если честно. Куроо улыбается так, словно они уже попали сэмпаю в голову. В лагере все же слишком круто. Здесь столько тренировок, что Куроо выматывается, но уже на утро снова полон сил и желания. Они играют тренировочные матчи один за другим с ещё тремя школами, где сильные участники и все такое. Не сказать, что первогодок выпускают часто на поле, но тренер Некомата явно старается подвинуть парочку неброских второгодок. — Хо-хо, снова штрафные круги наматываете, — этот парень из Фукуродани оказывается рядом так быстро, что Куроо отскакивает, как кошка, и врезается в Яку. — Черт, как ты здесь оказался? Кто ты вообще такой? Блондин смотрит зло то на него, то на этого парня — хотя кто ещё виноват! Потирает ушибленное плечо и предплечье, а потом приступает к перекатам: Яку один из немногих, кто, особо не напрягаясь, делает все чисто и просто превосходно. — Бокуто Котаро, я видел твой блок вчера, на утренней тренировке, это было круто. — Куроо Тетсуро, я тебя не помню. Бокуто Котаро странный — тот тип «странных», который фиг поймёшь. Но Куроо улавливает что-то знакомое себе. Возможно, это была внутренняя сила. Возможно, но не точно. Он оказывается такой же первогодкой, только из Фукуродани, его тоже редко выпускают на корт, но он тренируется сам после, поэтому предлагает Куроо присоединиться. — Правда, наши связующие меня недолюбливают, у вас не найдётся? — Бокуто внимательно оглядывает звездный состав Некомы, но Куроо уже знает, что лучше Кенмы он навряд ли найдёт. [кхм, как бы они есть] [он их узнает чуть позже] — Сколько можно стоять и прохлаждаться! — Яку слегка бьет его прохладной бутылкой с водой по затылку. По взгляду Бокуто темноволосый видит, что тот пугается. Ну, естественно. Мелкий и агрессивный. — Яку Мориске, а ты... Бокуто, да? — Уга. Куроо подозревает, что сначала он хотел сказать «угу», но потом это смешалось с «ага». Остаётся лишь покивать головой в знак понимания. Бокуто Котаро становится соперником, с которым приятно играть, чтобы развиваться. Куроо обменивается с ним телефонами и разными контактами, чтобы связываться — он пока ещё не понимает, зачем ему это, но чутьё вроде говорит, что ничего плохого — и они много тренируются. Утаскивают Яку с собой на вечерние — после вечерних, затем «супер-вечерние» и на последок «поздно-вечерние» — тренировки, заставляя набрасывать им мяч. Блондин учит ученика Фукуродани приему, показывая, как надо ставить руки и двигать локтями; Куроо признаётся сам себе, что открывает много интересного. Кенме он так и пишет. И о Бокуто, и о Яку. Втроем они занимают целый зал и тренируются вдоволь. Подачи, атаки, блоки, приемы. Варятся в волейболе, пока не выдыхаются и расходятся по «комнатам» — в Шинзене они стелят футоны в кабинетах и спят там же. Футоны Куроо и Яку — соседние. Котаро оказывается забавным, чем-то похожим на Куроо — только глаза большие, золотые, похожие на совиные. У него странная торчащая причёска, Куроо предлагает осветлить какие-то прядки и — «ты вообще станешь на сыча похожим». Бокуто идея очень заходит, что вызывает у Яку реакцию «рука-лицо», и они звонят в токийскую парихмахерскую, бронируя место на неделе, когда вернутся со сборов. — Вы ведь в курсе, что живете в разных районах Токио? Куроо и Бокуто наперебой начинают говорить, что это неважно, что вообще плевать, где и как, слишком офигенно. Тетсуро в одно из зеркал смотрит на себя с утра дольше обычного, на свою непонятную торчащую челку и серьезно заявляет: — Надо с этим что-то делать. Яку сплёвывает пасту, моет лицо и тоже смотрит на него через зеркало. — Не надо. И так сойдёт. — Это такой комплимент, что я красивый? — Сейчас станешь убогим. Тренер ставит их только на последний день в одну команду. Чутьё Куроо подсказывает: тебя сожрут, малыш. Заживо. Оторвут кожу и оставят голый скелет. Играют против Фукуродани, Бокуто слишком часто мажет со своими резкими кроссами, его отсылают в квадратик для запасных, поэтому он своими золотыми глазами смотрит за игрой оттуда — прямо напротив. Изучает. Куроо хочет забить прямо к нему. Показать, чему научился за это время. — Хей, Куроо, — рука Яку холодная, это первый раз на памяти Тетсуро, когда блондин его касается, он аккуратно хлопает по влажной кожи локтя, заставляя повернуться к себе, — у их диагонального ведущая рука левая, на блоках закрывай ее, или давай мне возможность принять. — Ты примешь? В тот момент у Яку такой взгляд, что Куроо готов себе язык отрезать, если честно. Самостоятельно. — Куроо. И в его голове отражается «доверься мне». «Оставь место в блоке, чтобы я видел». «Я приму все мячи». «Я прикрою тебя». Он просто сказал его имя, а Куроо услышал тысячи клятв, нерушимых и вечных. Через два года, когда появится Карасуно, когда Тсукишима задаст свой вопрос, Бокуто расскажет о том самом моменте, когда ты подсаживаешься на волейбол. У Куроо не было идеальной атаки, которая долго не получалась, у него не было блока, который бы он считал за спусковой крючок. У него было кое-что более — эм, другое. Яку, принимающий на первом году практически все мячи. Яку, который принял мячи, ранее обещанные. Яку, стоящий прямо за спиной и дарящий это ощущение «о господи Боже мой». Он прикрывает, доверяет, заставляет отвечать на это тем же — Куроо блокирует, страхует, ловит мяч, если тот вот-вот собирается выскочить за площадку. У Куроо не было идеального приема, идеального блока, идеальной атаки — у него был просто Яку. Не идеальный, но... необходимый. Бокуто тогда на прощание говорит: — Это было так круто, когда он принимал мячи. Я тебе завидую. Куроо не спрашивает «почему». После выигранной игры и слаженной комбинации блока-приема Куроо и Яку переводят в основной состав команды волейбольного клуба Некомы. Икири скрипит зубами, Бокуто присылает смс-ку с поднятыми пальцами. И это больше не похоже на отношения «лучше бы я его не знал». Это более личное. Более «почему я так уверен, что он не подведёт?». Чутьё шепчет в подушку, поэтому не разобрать слов: ты сам себя наебываешь. У чутья острый язык и подорванные отношения с интуицией. ... — О черт. Это бомбически! Ага. На самом деле, Куроо тоже не ожидал, что Бокуто так пойдёт быть сычом. Белые прядки, переходящие в серый и затем чёрный, выглядели, как оперение у совы. — Истинная сова. — Тогда уж филин. — Не, именно сова. Они идут по проспекту, попивая коктейли — Куроо взял по привычке, непонятно откуда, шоколадный, а Бокуто не определился и попросил смешать шоколадный с ванильным — и обсуждают новый стиль Котаро, потому что «черт, к такой прическе срочно нужно найти что-нибудь — ну бля, ну ты же понял, да? Бомбическое!». Их общение всё больше сводилось к соперничеству и общим шуткам, к подколам — общий план действий, как вывести Яку из себя, или по отношению друг к другу. Котаро веселый парень, подбешивающий иногда только своими резкими и мимолетными спадами настроения, и то, только на тренировках. Так — обычный. Нормальный. Выделяется из всей толпы, но ничего сверх меры. Хотя Яку говорил, что Куроо с Бокуто — тандем, который видно издалека и сразу понятно «два дебила — это сила». Весь прикол в том, что когда Куроо видит такие футболки на прилавке одного из магазинов, он сразу тащит туда ученика академии и заранее знает, как у того загорятся глаза. Они одновременно шлют фотки Яку и тихо посмеиваются. Икири Токиваски бесит теперь не только Куроо и Яку, но ещё и Бокуто — того скорее привело к этому выводу их личное мнение и, возможно, взгляд со стороны, но никак не собственное ощущение. Но на лето о нем Куроо забывает. Он каждый день видится с Кенмой, утаскивает его с собой за компанию из дома — слушая кучу гадостей в свой адрес, хотя не так много, как от Яку, если тот злится на них со «вторым дебилом» — и знакомит с Бокуто. Тот над Кенмой возвышается и изучает своими совиными глазами, Козуме заметно вздрагивает, глаза прям-таки бегают, разбегаются, ужас. Но вместо чего-то такого или приветствия Котаро спрашивает: — Как тебе моя шикарная причёска? — и всячески начинает крутиться, показывая голову с разных ракурсов; Куроо присоединяется, подставляешь руки, указывает пальцами на все крутые переходы от белого в серый — смотри, это ведь совершенство. У Кенмы нечитаемое выражение лица и выглядит он, словно потерял веру в лучшее. — Эм, да, супер, — отвечает он. Контакт налажен. Гуляют они много, часто. И по разным районам: Бокуто не любит однообразие. Кенме плевать, лишь бы тень и что-то прохладное под рукой, Куроо же просто хочет проводить хорошо время. Бокуто говорит, что Кенма — не тот связующий, который ему нужен, потому что они не особо синхронизируются, но Тетсуро даже не обижается, потому что отчасти понимает. Журналы по волейболу пестрят лицами Ушиджимы Вакатоши и Ойкавы Тоору из Мияги. Ещё туда попадает Сакуса, но Куроо даже не читает о них — подающие надежды, будущее волейбола. Один раз ему попадается интервью, где Ойкава Тоору — смазливый, красивый, пухлыми губами напоминает девушку — упоминает о своём кохае, но Куроо почему-то ощущает усмешку. Бокуто не перестаёт о нем говорить, потому что они как-то устраивали товарищеский матч в средней с Китагавой Даичи. — Тогда Ойкава много лажал на подачах, но под конец разыгрался, ужас был. И его кохая я видел — мелкий такой, но гений. Такие пасы делал, прям вау. Надеюсь, он пойдёт в мою школу. Куроо слушает о лучших игроках, кивает на воодушевленную речь Бокуто и так и живет. Кенма не так яро рвётся встречаться с Бокуто, потому что быстро устаёт от тандема с Тетсуро — оба энергичные, с этими своими «о-хо-хо», часто перескакивающие с темы на тему. Яку — о нем нет столько вестей, он не пишет первым и не звонит, не зовёт гулять и вообще словно старается смыться подальше — приходится написать под конец каникул, потому что у Куроо возникли вопросы с домашкой на лето. Если честно, Тетсуро боялся, что, когда вернётся в школу, там все будет как прежде — как до. А ощущение, что Яку поддерживает из тени, просто невероятное. Как он принимает мячи. Как ты спокойно доверяешь ему. Куроо — который выпросил его телефон у Кая, а потом решил сделать вид, будто у него его нет, чтобы потом не объяснять и ещё чуть-чуть поговорить — пишет рано утром, с конспектом перед лицом. Возможно, Кенма бы мог помочь, он умный малый, надо было бы уточнить, но Куроо потом прикидывает, что это он должен помогать младшему другу, а не тот — ему. Поэтому здесь играет гордость. Пока Яку не отвечает, Куроо спрашивает на всякий случай у Котаро, но тот быстро признаётся, что учеба не его конёк, только парочка предметов, и их беседа быстра сваливается в обсуждение непонятно чего. «Да, в чем вопрос?» — Яку отвечает к двенадцати часам дня, кратко и лаконично. «Ты только встал?», вопрос неуместный, изначальная проблема вообще в другом, но Куроо снова доверяет чутью, которое скребёт по черепу и хочет, чтобы сделали хоть что-то. Тетсуро немного рад, когда телефон вибрирует и его не посылают. «Пришлось с утра встать рано, чтобы отвезти сестру на утренник, а потом я вырубился. Так что и да, и нет. С чем помочь?» Куроо набирает номер и, даже не услышав «да?» или что обычно Яку говорит, когда ему звонят — он никогда не звонил, не знает ведь — начинает объяснять проблему с домашним заданием — скоро уже в школу, к привычным будням, тренировкам и третьегодкам и второгодкам, с которыми отношения все больше портятся и портятся. Тетсуро уже не хвастается тем, что может общаться со всеми — это ложь. Он умеет провоцировать, контролировать, и то не всегда. Но вот общаться — с некоторыми дебилами так вообще не хочется. Яку пару раз в разговоре угукает, пытается вставить слово, но Куроо перебивает, поясняя что именно он имел в виду, и поэтому минут пять и через трубку и динамик ощущается раздражение. — Ты не понимаешь самое элементарное, объяснять сложно... Куроо, заткнись уже, дай сказать! — Вообще-то, Тетсуро только рот открыл, даже звук издать не успел. На секунду взгляд мечется к окну — ага, словно Яку будет там, смотреть на него кошачьими глазами. Телефон вибрирует, видимо, сообщение от Бокуто. Потом посмотрит. — Ты путаешь две вещи, свойства одной пихаешь в другую и говоришь откровенный бред. Скажи адрес электронной почты, я тебе сейчас скину свой конспект, сам с этим разбирайся. — Окей, спасибо, ща вышлю смс-кой, — Куроо думает, что ещё сказать. Он садится на кровать, та прогибается под тяжестью — Куроо вытянулся на два сантиметров и набрал в мышцах, стал более, Кенма сказал, «более мужественным» что ли. Или как-то так. Яку в трубку тоже не говорит, и они как-то молчат. Когда в динамике слышится громкий выдох — Куроо словно чувствует его дыхание на своём ухе, а потом понимает, что это просто звуковые волны — парень, неловко подождав, спрашивает: — Яку? — Без ответа. — Хей? — Против воли получается лишь шептать. Потому что Куроо совершенно не знает, что сказать ещё. Он ждёт две минуты, слушая размеренное дыхание в трубку — видимо, телефон съехал и лежал именно так, или по каким-нибудь другим причинам, и это не было чем-то. Ну. Странным? Куроо сбрасывает звонок. Ему все же написал Бокуто, отвечая на какую-то шутку. Тетсуро ждёт секунду, заходит в диалог с Яку и пишет «спасибо за помощь, отдохни в последние дни». Он отправляет, перечитывает, понимает, что это было очень тупо, и добавляет «а то от усталости люди уменьшаются, а я не хочу не видеть тебя за мячом». Чутьё такое: ты правда думаешь, что получилось что-то лучше? Куроо возвращается к диалогу с Бокуто и спокойно проводит оставшиеся дни каникул. Практически спокойно. «Для того, чтобы тебя убить, мне не нужен высокий рост». У Куроо часто-часто бьется сердце, и с этим не помогает даже зелёный чай и совет Котаро побегать. ... Как только каникулы заканчиваются — Бокуто плачет в трубку, что они больше не увидятся, «у-у-у», он плачет, как ребёнок, Куроо не удерживается и включает громкую связь: Кенма затыкает уши и смотрит ненавидящим взглядом, а через минуту вбегает в комнату мама и спрашивает, почему и кто рыдает — Куроо выдыхает. Его тело, получавшее нагрузку летом, но не такую, как при лагере или в школьное время, соскучилось по тренировкам и волейболу в команде, Куроо заставляет друга встать раньше обычного, лишь бы прийти на утреннюю тренировку рано-рано. Кенма уже его ненавидит. Он так и говорит, когда Тетсуро подбегает к его дому и Козуме выглядит не очень бодрым — помятый вид, торчащие прядки, красное пятно на щеке и эти слипающиеся глаза. Утром уже прохладно, постепенно становится холоднее, пахнет на улицах сентябрем, или тем закончившимся августом — запахи походили один на другой, Куроо аж терялся. Раздевалка оказывается закрытой, Куроо пишет Кенме короткую смс-ку об этом, на что его игнорируют — тот наверняка это видел и ненавидеть стал ещё больше; хотя сам виноват, что ложится фиг знает во сколько. Приходится пройтись по территории — дойти до ворот, повернуться на сто восемьдесят и снова двинуться к раздевалкам. Через минут пять прибегают баскетболисты и футболисты — некоторые знакомые машут ему рукой, здороваются, что-то спрашивают. Куроо спустя минут десять — насколько раньше он приехал? а тренировка вообще сегодня есть? радует только, что у Кенмы сегодня классный час есть, он и так должен был раньше начать — достает телефон и звонит. — Куроо? — Голос Яку тонет в фоновых шумах, Куроо на секунду сосредотачивается и пытается понять, где их можно услышать. — Что случилось? — Ты, эм, где? — Э? — «Что?». Тетсуро слышит этот вопрос, но Яку уже продолжает. — Э-э-э, ладно, около магазинчика Окубаки, хочу зайти и купить на перекус... — Я к тебе сейчас прибегу, жди там. И купи мне тоже булочки! Окубаки славится своими тёплыми булочками без начинки, сладкими и таяющими во рту — Куроо узнал это за месяц учебы в Некоме. Продавцов там три — молоденький парень, который делает скидки на протеиновые батончики после шести часов вечера, девушка с крашеными волосами, глянцевым блеском на губах и хмурым видом и добрый старичок, сам Окубаки, жена которого печёт эти чудесные булочки и всякого рода сладкое. Яку стоит на кассе, вытаскивает мелочь из сумки — в его руках пакет с едой и водой, он выглядит, как маленький хомячок или белка, захватившие большой запас орехов — когда Куроо врезается в стеклянную дверь. Случайно врезается. На этот странный звук поворачивается продавец — девушка, та самая — и блондин, удивленно изгибает бровь. — Ты, — начинает он, но быстрым взглядом проводит от носков кроссовок до плеч синего пиджака, вывод напрашивается сам с собой, — неужели ты правда думал, что сегодня будут тренировки? — Но у других же клубов они есть, ну-у-у, — манера тянуть слова была взята у Бокуто, с его вечным «о-хо-хо» и некоторыми повадками совы. Яку закатывает глаза, бросая ему в руки бутылку зелёного чая и булочку с мясной начинкой. У него остаётся весь остальной запас еды, которого вроде как слишком много для одного. Особенно для такого мелкого. Куроо думает, что потом возьмёт у него ещё чего-нибудь. — Да и там зал закрыт, я никого из наших не видел, тебе и позвонил, Кай ведь, знаешь, уехал на неделю к родственникам, так что я один-одинёшенек. Не бросай меня, не на-а-до. Яку отмахивается от него, как от назойливой мухи, отправляя в рот две печеньки за раз. Куроо широко улыбается, как ненормальный, и ест то, что ему подсунули. Они идут молча и спокойно, но, когда уже подходят к воротам и блондин глотает последние остатки еды — Куроо съел свою булочку в два откуса — то Мориске начинает рассказывать что-то о младшей сестре, которая решила его достать, и о родителях, уезжающих на неделе две куда-то к родственникам на другую часть Японии. Куроо вспоминает о домашке — конспекты с аккуратным и мелким почерком у него сохранены на компьютере — и начинает говорить о предстоящих работах, особенно, по английскому. Они переобуваются, половина оставшейся еды летит в сумку, и тайна, почему Куроо всегда видел Яку — когда ещё между ними была непонятная и лишняя неразрешенность — с едой, раскрыта. — Ты это один ешь? — Да. — Влезает? Куроо впервые ощущает удар кулаком под рёбра — шуточный, но сильный — привычным. Это странно. Он пишет об этом Бокуто, потому что если это ненормально, то кто иной об этом скажет, тот отписывается к концу дня, что каждый проявляет любовь по-своему. «Ну, чувак, в этом вопросе доверься своему чутью, потому что с Яку опасно иметь дело». Когда возвращается Кай, сердце у Куроо так быстро не бьется, не замирает, и все нормализуется — Кенма когда-как выходит с ним с утра пораньше, зависит от того, играл ли он до двух часов ночи или нет, они так же практически живут у друг друга в выходные и школьные дни; с Бокуто Тетсуро не общается на протяжении всего дня, так только если вот прям что-то такое, но у них отлично получается налаживать общение спустя месяцы. В школе Куроо тусуется с Нобоюки и Яку, терпит приколы Икири, который все же расстался со своей девушкой — бедняжка [она, не он] — и теперь отыгрывается на них ещё больше. Яку тренирует приём и иногда смотрит таким взглядом, что Куроо ждёт удара ножом кому-то в сердце. Или мячом кому-то в голову. Тренировок много, очень много, Некома в ноябре будет играть матчи на национальных, для третьегодок это последний шанс, а Куроо знает, что их не выпустят в стартовый состав, хотя что-то подсказывает ему, что Яку выйдет на поле — легкая зависть цепляет, но выкручивает лучшее, что есть в темноволосом. И тогда тренер говорит, что Куроо тоже выйдет — когда хочет опробовать построение, в котором у них сильный блок (благодаря Куроо, что в этом теперь очень, даже слишком, хорош) и отличный приём (благодаря Яку, который лучше официального либеро). Тетсуро не исключает возможности, что это просто манера их подбодрить. Хотя столько, сколько они тренируются — никак не вяжется с манерой подбодрить. Скорее убить. В октябре вечерами холоднее всего, после пары поздних вечерних тренировок — Куроо тренирует блок до изнеможения, а потом просит Яку помочь с приемом — за ним иногда заходит Кенма, утыкается взглядом в приставку, что-то бурчит, но неизменно приносит с собой горячий чай или тёплое какао и еды. На людей из клуба он реагирует неадекватно, потому сидит где-нибудь около раздевалок или в магазинчике Окубаки. — Ты можешь заканчивать раньше? — Спрашивает он, когда Куроо — ноги еле держат, руки чуть ли не трясутся, в голове ни одной живой мысли — наваливается на него. Куроо отрицательно качает головой, наблюдая, как в зале ещё включён свет и Яку говорит с тренером, показывая что-то руками. — Придёшь на наш матч? — Кенма пожимает плечами, тяжелая рука Куроо, перекинутая через плечо, мешает ему быстро двигать пальцами по кнопкам. — Могу. [это было равносильно «хочу» в случае Кенмы] На какое-то ноябрьское утро, практически прямо перед сборными, Яку уже в тренировочном зале, вместе с Некоматой-сенсеем, когда Куроо приползает на тренировку — третьегодки переодеваются, Икири хотелось треснуть, потому что шутки уже перешли в какую-то особую форму унижения: никто не смеялся, но он продолжал говорить. Яку стоит в футболке и шортах до колен, одна чашечка скрыта под темной тканью держателя, и он снова слишком сосредоточен — брови сведены, парень весь перешёл в слух и понимание-осознание. Чутьё, пробудившееся спустя столько времени, на секунду замечает: красивый. Не то чтобы очень, но, да, окей. Адекватно красивый. Кенма давным-давно — меньше полгода назад — спрашивал, что в Яку такого. Ничего. Куроо сам себе кивает. В нем ничего такого нет — угловатость, хмурость, сосредоточенность, агрессивность, но он... чем-то такой. Необычный. Сердце сбивается в странном ритме — подстать случаю — неожиданно, а в пальцах ощущается дрожь. Тренер кивает, улыбаясь, а Яку отмирает, замечая его. — Хей, Куроо, поделай подачи или поатакуй, а? — Он вроде как улыбается, а вроде и не очень. Куроо кивает, начиная делать разминку. Кенма соглашается прийти на национальные и даже иногда болеть за них, правда, выглядит он не воодушевленным. Бокуто в телефонном разговоре одновременно подбадривает и надеется на их проигрыш, но говорит, что и так будет там со своей командой. За день до сборов — им запрещают тренироваться так же много, как обычно, но будет что-то наподобие собрания. Третьегодки выкатывают уже расписанную доску — но на самом деле, вчитываясь, Куроо понимает, что это не относится к завтрашней игре. Некомата-сенсей стирает все это, в потом заново рисует поле — ставит фигурки и подписывает под ними имена. — Завтра стартовый состав будет таким. Куроо давится вдохом, когда видит себя на первой линии под сеткой, а затем забывает дышать, когда замечает в значке либеро — Яку. Сейчас бы крикнуть, чтобы выпустить эту радость. — Это команда славится непринимаемой подачей и сильным диагональным, — начинает говорить тренер, и Куроо смотрит на его лицо, словно впервые видит, а взгляд каждый раз бегает к двум подписям — судя по ненавидящему взгляду третьегодок и второгодок это все правда. — Поэтому мы создадим хороший блок и идеальный приём. Но. Построение может меняться, при необходимости. Так же не забывайте думать во время игры — предлагайте стратегии и стремитесь к выигрышу... Тетсуро, Мориске, команда полагается на вас. Удачи. А теперь по домам! Куроо не сдерживает радости, когда они идут к раздевалкам, ему хочется сейчас толкнуть какую-нибудь речь, воодушевляющую или что-то наподобие. Но вместо этого он наваливается на Кая, который поздравляет их обоих, и на Яку, что тоже слишком счастлив. Но все так же реагирует на шутку о росте («Главное, чтобы судья тебя замечал при смене») — привычный удар под ребро с правой стороны. Вместо того, чтобы расслабиться, Куроо на максимальной скорости бежит до дома Кенмы, валяется у него допоздна и потом на той же скорости спешит домой, рассказывает маме о случившемся и устраивается спать после душа — в кровати свежо и легко. Усталость накатывает быстро, сон бьет по голове резко. Будит, правда, не будильник. А вибрирующий на зарядке телефон. Куроо лежит полминуты, пока не додумывается встать и отключить его от питания. Имя абонента прогоняет все желание повалиться дальше спать, потому что — это же первый раз, это же «никогда до». Звонок прерывается, Куроо называет себя дебилом и быстро нажимает на кнопку перезвона. — Если Икири-сан узнает, что мы разговариваем по ночам, пошутит про непристойные вещи, — Тетсуро говорит на одном дыхании, шепчет в тишину собственной комнаты и этому пощёлкиванию, которое раздаётся по всему дому от труб или с улицы. — Ну, он должен будет заметить тот факт, что это ты мне позвонил, а не наоборот. — Вообще-то, как раз-таки, наоборот, — хмыкает в трубку; голос Яку напряженный, тихий и почему-то уже привычный. — Это ты меня разбудил. Завтра — хотя нет, уже сегодня — матч, чего тебе не спится? Яку молчит в трубку. Телефонные беседы, как и беседы в обычной жизни, у них почему-то через раз проходят нормально. Иногда Куроо боится, что если не позовёт сам, не напишет первым — Мориске исчезнет в толпе, пропадёт там, стоит только отпустить его руку. Хотя Куроо никогда не держал его за руку. Чутьё в голове: и почему мы паримся? Что в нем такого? Потеряем, ну и поделом. — Да вот. Боюсь завтра облажаться. — Тебе надо бояться, что другие не смогут сделать от них зависящее, ясно? А ты со всем справишься. Окей? Это я могу тебе завтра на блоках помешать, хотя нет, стой, я в этом практически идеален. Яку ещё раз хмыкает — в этом слышится усмешка. — Ты подсознательно говоришь «практически» или просто не хочешь мне показывать, как раздуто твоё самомнение? На самом деле, на часах было пять утра, и, если Яку не спал, Куроо переживает о его состоянии. Но они продолжают говорить — Яку рассказывает о какой-то статье, связанной с историей и архитектурой, Куроо просто слушает его, потом они обмениваются парой шуток, вопросами и говорят-говорят-говорят. Куроо хочет сказать ему «не останавливайся». Получается только «черт, уже вставать надо». Никого не удивляет, когда у Куроо рано утром списывается со счета деньги на телефоне и он остаётся без связи. Точнее, это удивляет всех, кого должно, но он так и не признаётся, куда их все потратил. «Наши разговоры прерывались лимитом времени, и я сразу перезванивал ему». Куроо об этом никому не говорит. Тетсуро никому не говорит, что сердце сжалось, а в легких не доставало воздуха. Он отмахивается предстоящем матчем и многим другим. [потому что чутьё говорило, что Куроо не может влюбиться и уж точно не в Яку] [чутьё часто наебывает само себя] Тот матч они проигрывают — но Яку поднимает большую часть мячей, даже те, что были практически безнадёжны, принимает пару из сбросов, которые допустили соперники, или отскоки от блоков, а Куроо справился на блоках. Они, правда, были хороши. Тренер смотрит на них и говорит, что они оба молодцы, им не о чем жалеть. Но смотря на плачущих третьегодок, Куроо думает, что можно было бы и лучше. Но смотря на расстроенно-сосредоточенное лицо Яку, Куроо клянется, что чувство доверия к нему — лучшее и такое нельзя портить чем-то непонятно-дымовым. Это он не проебет. Не потеряет. ... Икири больше не шутит. Третьегодки не ходят на тренировки, занимаясь лишь предстоящими экзаменами и поступлением — Куроо тоже в экзаменах, но чувствует легкое удовлетворение от этой тишины без подколов. Благодать. Кенма все же решил идти в Некому — Бокуто, тупой совень, до последнего уговаривал бежать от Куроо подальше, но друг, с пресным лицом и видом «да знаю я», пожал плечами и будет подавать в Некому. Тетсуро радуется. Вообще это время проходит на удивление легко и радостно — Куроо проводит много времени с Кенмой, тренируя с ним атаку, помогая с физикой, если у того вопросы, следит за крутыми боями в приставку, иногда Козуме спрашивает о ребятах, при этом его глаза бегают от стены до стены. — Лучше чем Бокуто. Это слабое утешение для него. Учеба и тренировки идут также — они бегают, прыгают, пробуют что-то, но все стабильно, все доведено до такого состояния. Яку все же бьет иногда — слабо, сильно, на шутки, в шутку, недовольный. Они так и не посылают мяч в голову третьегодке. Но Куроо об этом даже не жалеет. Под конец января — выдался снежный и холодный месяц, на Рождество Куроо подарили новый плеер, а Яку стал носить огромную вязаную шапку — их пересаживают: темноволосому попадает номер ряда у окна и предпоследняя парта; Кай садится за два ряда, практически на первых партах, а Яку — оказывается прямо перед глазами. — От тебя вообще не отделаться, да? — Тот снова ест булочку, хотя до обеденного перерыва ещё две перемены, и смотрит так, словно Куроо сейчас получит за все хорошее. — Ты словно пытался. И то верно. Куроо вообще не пытался. Ничего. Стабильность — без движения. На одной точке. Если сдвигается все, сдвинется и точка, и снова: стабильность. У Яку стабильный приём, всегда какая-то забота к одной девчонке из класса, он перебинтовывает Куроо пальцы — в этот момент пересыхает горло, гулко стучит сердце где-то не на своём месте — и он вёл себя слишком для подростка: по-взрослому, по-ответственному. Проходит зима, день за днём — разговоры с Бокуто по вечерам, между тренировкой и дорогой домой, Кенма практически целый день рядом, Кай поддержит, посидит с ними, поиграет, спокойный он, хороший, и вот Яку: в школе, на тренировках, на переменах, в раздевалках. Весной Кенма занимается — впервые играет редко, поэтому такой недовольный. Куроо пытается его отвлечь пару раз, но потом забивает, и сейчас просто валяется на чужой постели. — Ты шумишь, — сосредоточенно что-то высчитывая, злобно и раздраженно шепчет Кенма. — Ничего я не делал. — Делал. Впервые его выставляет — Кенма! Выставляет его! Куроо не знает, чем ещё заняться, потому что так было привычно сидеть с Кенмой. Он звонит Бокуто. — Хо-хо? — Ты можешь со мной погулять, бро? Они стали «бро» давным-давно, в какой-то момент обычные разговоры про товарищество и игру против друг друга сменились слезливыми признаниями в дружбе до самой смерти и в том, что они родственные души, которые друг без друга сдохнут в непонимании и без признания. — Чел, ты знаешь, я с радостью, но меня дома убьют, если я буду та-а-а-ак поздно, — и было ощущение, что первый, кто расплачется, будет Бокуто. — Позови Кенму. — Он меня только что выставил из своего дома. — Чего так? — Он занимается. — Это он для тебя делает, поступить очень хочет. — Не начинай. Ну вот и что мне делать? Бокуто напряжённо гудит в телефонный микрофон, стимулируя мыслительный процесс, а потом начинает сыпать предложениями — туда пойти, там поесть. В конечном итоге, Куроо доходит до какого-то парка и понимает, что ему скучно-скучно ходить одному. — Мне одному скучно, — так он Бокуто и говорит, потому что почему бы и нет. Если не Бокуто, то вообще кому. Чутьё немного глючит: у тебя есть я и Кенма, хватит так быстро привязываться к людям. — Позвони кому-нибудь из клуба, вы ведь товарищи и типа, да. Куроо благодарит его, они ещё о чем-то припираются, сводят все к шуткам и очередному набору звуков — чаще прочих звучит «о-хо-хо», которое стало универсальным и для любой ситуации, тупая сова с ее привычками. И под конец Бокуто снова говорит кому-нибудь позвонить. Он отключается и оставляет его в этом чертовом месиве сомнений. Всегда есть Кай, думает Куроо. Он спокойный и просто понимающий. Но у него проблема с литературой, на неё приходится много тратить времени, домашка на следующий день у него всегда занимает много времени, Куроо будет чувствовать себя дерьмом. Делать выбор, когда выбора практически нет — стремно. — Очередной разговор на ночь? Голос у Яку раздражённый, но чересчур знакомый. У Куроо же — немного трясутся руки и потеют ладошки, ему не получается связать все слова в понятное хоть кому-либо предложение, потому что как же трудно загадывать наперёд. Наверное, поэтому Куроо всегда находится под лозунгом «быть собой» — потому что иначе никто бы не услышал от него и слова. — Не-а. Ты сильно занят? — Куроо садится на прохладную скамейку, на улицу опускается прохлада, людей, спешащих домой, с каждой минутой все меньше. — Ну такое себе, — Яку как-то странно вздыхает, чем-то шуршит — никто не удивится, если оберткой от еды? — а потом его голос становится привычно-грубым, привычно-раздражённым, привычно-правильным. — Что-то случилось? Куроо знает, что его пошлют, когда он признаётся, что ему скучно. Это, наверное, адекватная реакция — отвлекать людей от их дел можно только из-за чего-то супер-важного. А у Куроо причина одна. «Мне скучно». И это больше эгоистично, чем важно или серьезно. Это больше «я все-таки дерьмо, с этим ничего не поделаешь, так что потерпи меня», чем «прости, мне жаль, но другого выхода я не вижу, снова прости». Чутьё, кашляя в вымышленный кулак, выдаёт: ну ты же можешь объяснить все при встрече, так что... действуй, чел. — Эм, мы бы могли, ну, типа, встретиться? Сесть где-нибудь и просто... Куроо не представляет, как закончить эту фразу. Ему кажется, он ведёт себя, как какое-то очень, самое отвратительное говно — вот есть среднестатистическое, оно обычное, есть и есть, а вот есть тетсуровское и его хочется подальше выкинуть и отмыть каждый след даже с грязной улицы, потому что перебор. — Э, да, с тобой все в порядке? Надо что-нибудь взять? Где ты? — Познакомьтесь, режим «мамочки» у Яку, который команда открыла после того, как какой-то второгодка плохо размялся из-за собственной тупости и потянул лодыжку. Это было одновременно забавно и страшно — Яку не подходит на роль заботливой маменьки, скорее, на железную, отчитывающую за каждую мелочь, но очень любящую. — Недалеко от моего дома есть кофейня, можно там посидеть, конечно, но... — Подойдёт, кидай адрес, встретимся там, свои «ну такое себе» дела бери с собой. До кафе — пятнадцать минут до ближайшей станции метро той ветви, три остановки и бегом с навигатором в руке минуты шесть. Приходит смс-ка от Кенмы, в которой он спрашивает, как там Куроо — он не извинится за то, что Тетсуро такой идиот, потому что не Козуме здесь виноватый; Куроо отвечает, когда останавливается около стеклянных дверей — «все окей, я тут с ЯКУ гуляю»; пусть они ещё не «с ЯКУ» и не «гуляю», но все же. Кенма когда-нибудь его чем-нибудь тяжелым ударит по голове и будет совершенно прав. Мягкий свет и никакого Яку за одним из столов. Куроо уже чувствует себя убитым смертельным выстрелом в упор, когда цепляется за знакомую светлую — то ли персика, то ли выцветший русый — макушку: просто неожиданно увидеть его в повседневной одежде, не спортивной даже, а обычной. — Хей, привет, — Куроо подходит и кладёт руку ему на плечо, оно такое маленькое, что аж воздух от контраста ширины с собственной ладонью выбивается, кажется, сердце все же сжимается сильно-сильно, по непонятным причинам. Яку ощутимо — он ведь под рукой — дёргается, разворачивается и взглядом утыкается Куроо куда-то в живот. — Я тебя даже не разглядел сначала. Вообще-то это правда. И не было никакого скрытого смысла с шуткой. Но Яку не был бы Яку, если бы не отреагировал. Когда Тетсуро покупает себе кусочек шоколадного торта, потому что паршивое настроение нужно чем-то заедать, и латте с лавандовым сиропом, потому что девушка на кассе — хвостик на затылке, улыбка приятная, мелкие черты лица и приятный запах травы — посоветовала его, и садится напротив Яку с подносом — у него тоже стоит стаканчик с горячим напитком, почти не тронутый — тот смотрит так, словно ждёт самой важной причины, почему они вообще встретились вечером. Это немного странно — сидеть с Яку вот так. В том смысле, что... они ведь виделись только в школе и на тренировках, иногда после игр проходились вместе, но — но не так. Чутьё Куроо впервые за долгое время молчит в самый подходящий момент. — Ну так? Что произошло, что ты словно убитый? — Перед Яку три разные тетрадки, в одной множество выделений и подчеркнутых фраз или слов, а другие практически не видно из-за рук либеро, сидящего напротив. — Кенма выставил меня из своего дома. — Вы поссорились? — Нет. — Поругались? — Э, нет. — Тогда что? — Куроо пытается сосредоточиться на мелких ворсинках свитера, который на себя нацепил Мориске — вязанная косичка поднимается из линии стола и идёт к горлу, но дальше взглядом парень не отслеживает. Лишь отправляет в рот приторную сладость шоколадного крема. Телефон вибрирует, оповещая о очередном сообщении. Через минуту ещё раз. Яку продолжает смотреть — из-под линии сведённых вместе бровей, потому что он явно слегка злится и совсем чуть-чуть не понимает. Куроо на выдохе, практически не слышно, произносит: — Потому что я не хотел быть один. И открывает раскладушку — от Кенмы «Он тебя не убил? Это же тот самый Яку» и от Бокуто «бро, ты как? Нашёл компанию?». Яку ничего не отвечает на ту фразу, ещё пару минут молчит — и это самое худшее, что он делал — а потом шуточно, через весь стол перегибаясь, бьет его в плечо со словами «ты дебилоид» и отправляет ложку с шоколадным тортом, куроовским шоколадным тортом, себе в рот. Взглядом предлагает — или нет, или Тетсуро просто кажется — взять кусочек своего: то ли с малиной, то ли с малиновым зелёным чаем. И начинает говорит о своих «такое себе» делах, о сестре, родителях, о какой-то знакомой, потом замолкает, продолжая писать конспекты, иногда комментируя их. Куроо боится признать, что ему легко — он отвечает, спрашивает, дает подсказку в формуле и беседа не одиночная. Все окей. Все просто супер. Куроо в том же кафе, с Яку напротив, который старательно переписывает конспекты и пытается решить какую-то биологическую задачку, а Тетсуро шутит с названием кислот и получает за это тычок в ногу под столом, начинает чувствовать что-то новое — оно зарождается от тёплого, закатного света лампочек, от Яку в повседневной одежде, грызущего свою ручку и пьющего какао с мятным сиропом, от того, какими мягкими кажутся его волосы, от того, что Куроо задыхается запахом орехов и карамели. Куроо не понимает, что влюбляется. Потому что чутьё такое: эм, что это? я такого не знаю, чел, лучше просто забудь, а то ты же знаешь. Ты же просрешь. Все это. ... Кенма поступает в Некому, а Куроо переходит на второй год обучения и становится вице-капитаном, хотя все делают ставки, что уже к концу года он станет капитаном. Яку остаётся с ним в одном классе и все ещё сидит около. — Кай сказал, что ты молился богам, чтобы я был в другом классе. — Это, конечно, правда, но было слишком давно. На этом плюсы заканчиваются. Потому что вместо Икири Токиваски появляется Ямамото Такетора, а шутки про парочку заменяются «родительскими». И это в два раза хуже. Потому что если вы встречаетесь, то можете хотя бы разойтись, а так вы уже в браке, тут никуда не деться. Хотя ладно, причина, конечно же, не в этом. — Вы похожи на маму с папой! — Вы живете вместе? — Кенма, они же, ну, это, да? Кенма смотрит на все это ненавидящим взглядом. Ему не нравится Ямамото с его вечным «СИЛА ДУХА» и всеми этими фразочками, сказанными громким и четким голосом — Куроо решает, что он станет асом и намекает тренеру на позицию диагонального, тот это поддерживает. Кенма вообще плохо сходится с людьми — он шугается от Ямамото, неадекватно реагирует, когда Яку подходит к нему [единственный из всех, который в курсе его особенностей] и предлагает помочь. Бокуто звонит ему три раза во время тренировки и один раз — все-таки удачно, Куроо снимает трубку, приобнимая Кенму, который еле идёт после тренировки (теперь они ходят вместе везде, даже на школьных переменках): — Алоу? — Он шикарный! — Я? Да, знаю, спасибо, — Куроо машет свободной рукой уходящему Яку, который отвечает ему кивком головы. — Не-е-е-е-т! Он! Акааши! Наш новый связующий! Он тако-о-ой круто-о-ой! Ты обязан с ним познакомиться. Он такой крутой. О, господи. У нас была первая тренировка и он, о черт... Бокуто рассказывает об этом Акааши, как о Боге — словно тот единственный в его жизни такой неповторимый. «Но, бро, ты для меня бро-бро, ты тоже прям вау, но он другой, и... только не ревнуй, бро-бро». Куроо не обижается, Куроо лишь вздыхает и слушает эту историю одного человека, обещает оценить его на сборах, потому что Бокуто берет с него честное слово. «Он очень-очень крутой, потому что отличается от нас с тобой» говорит он в конце серьезным голосом и отключается под своё «о-хо-хо-хо, бро, я так счастлив!!!». Отличается. От нас. От тебя. Другой. Куроо, возможно, понимает. Возможно — он общается с Кенмой, который не отличается, но и не очень похож, он просто такой, какой есть. Козуме терпит много чего: третьегодки отыгрываются на нем, потому что Куроо и Яку приобрели авторитет и их трогать опасно, а этот молчит и ничего не сделает в ответ; ещё поведение Куроо — он далеко не ангел — и знакомство с Бокуто, ну то есть, Кенма вообще немного вписывается в понятия «другой». До сборов Котаро звонит ещё восемь тысяч раз и все эти телефонные звонки об Акааши — «мы тренировались», «он мне так мяч круто подал», «я не знаю, что ему рассказали третьегодки, но он так странно смотрит на меня, словно что-то считает», «ой, я сегодня снова сильно расстроился, а он меня так воодушевил, да и команда словно изменилась вся»... Уже стало выбешивать, если честно. Это был явный перебор, потому что Куроо уже устал слышать только об Акааши, которого он даже не видел — и это не дружеская ревность, точно не она — но Бокуто ни о чем другом не говорит. Он рассказывает, какая у того любимая еда, что за кофе он пьёт в кофейне напротив Академии, с каким сосредоточенным видом читает литературу на немецком, как смешно щурится от яркого солнца, у Акааши в детстве была собака, а ещё его мама работает воспитателем, он выглядит скучающим, но на самом деле внимательно слушает — Куроо иногда просто сбрасывает звонок и спокойно лежит в своей кровати, читая конспект по английскому языку и литературе, скоро намечается работа. — На сборах тебе придётся с кем-нибудь сойтись, Кенма, — Куроо не устал от его компании, просто так странно видеть Кенму, который и хочет подойти заговорить — Тетсуро в первый же день тыкал ему в людей и говорил свою оценку, основанную на исследованиях и личном опыте — и боится. Кенма говорит, что ему никто не нужен. Куроо ему достаточно. В этот момент Тетсуро не выдерживает и валится на него, чтобы обнять. Сейчас было слишком мило, Кенма. При очередной пересадке класса, происходящей прямо перед летними каникулами и неделей лагеря, Яку оказывается слишком далеко от Тетсуро и с какой-то милой девчонкой по соседству. ... — О мой бог. — Именно, бро, я про него. Акааши оказывается слишком хорош для Бокуто — во-первых, он красивый, во-вторых, хладнокровно-спокойный. Как только Куроо заходит в зал, Бокуто кричит ему с другой стороны зала «о-хо-хо» и Куроо откликается, а потом замечает странную жестикуляцию в сторону первогодки — и наступает момент «о мой бог». Акааши красивый настолько, насколько может быть для Куроо красива любая девушка с обложки для журналов — то есть, на все сто. Он подтянуто-стройный, изящно двигающийся и смотрящий холодным цепким взглядом тёмных бездонных глаз. Куроо завидует Бокуто, особенно, когда тот пробивает с паса — с паса «специально для вас, Бокуто-сан». Он так и говорит ему после первого дня тренировок: — Тебе повезло с твоим связующим. Потом ловит уставшего, выжатого Кенму взглядом и с излишней самоуверенностью громким голосом добавляет: — Но мы не проиграем! Бокуто отвечает вызовом на вызов, они пару минут препираются, а дальше начинают носиться под собственные громкие слова — точнее, просто сбор непонятных звуков — пока их не останавливает либеро Некомы: Яку точным ударом в лопатки заставляет Куроо остановиться, а вот Бокуто даже не трогает, хотя тот уже напуган и не собирается ничего такого повторять. — Остановитесь уже, вы мешаете убирать зал! Яку уходит злой, Куроо смотрит на его удаляющуюся спину — они так давно не говорили, так давно не обсуждали ничего — и в груди что-то ломит и тянет. Странное чувство. Чем-то тяжелое. Бокуто выглядывает из его плеча, смотрит в ту же сторону, а потом закидывает руку на плечо и делает вид, что не он минуту назад был похож на трясущуюся трусливую девчонку из фильмов ужасов. — Но теперь мы квиты, знаешь ли, — в голос возвращаются эти самые ужасные смешливые нотки, которые Куроо вообще-то сам воспроизводит, но это все бесит. — О чем ты, сыч? В золотых глазах удивление, Акааши на них смотрит со своего места, как на полоумных или людей, от которых не знаешь, что ожидать; Бокуто заглядывает блокирующему, внимательно сощурив глаза, видимо, надеясь, что тот сам поймёт. Куроо иногда не понимает, как такому человеку, как Бокуто — энергичному, веселому, смеющемуся над всем подряд, чрезмерно активному — удаётся быть ещё и серьезным, с этим золото-холодным взглядом. — Тебе повезло с Яку, мне с Акааши, я же тебе в прошлом году завидовал ещё дико— — Да о чем ты? Перегрелся и перевозбудился? — Та фраза, оставшаяся без ответа и комментария, всплывает в голове и встаёт резким остриём прямо в отлаженный мыслительный процесс. — Не, ну, бро, че ты тупишь. Акааши крут, очень крут, — это он шепчет, хотя Кейджи нет в зале, вышел минуту назад, — но, как бы сказать, если бы он не нашёл для меня подход, то мы бы оба были на скамейке запасных. А так — мы механизм, работающий вместе. Как молоток и наковальня. — Или маятник и кукушка. — Ну тогда уж скрипка и смычок. Но, нет, не сбивай с мысли. Не хочу сказать, что я так плох, скорее, очень и очень хорош, но мы с ним в тандеме просто неподражаемы. — Я и Яку тут при чем? Бокуто качает головой. Его режим серьёзности начинает бесить. Они все ещё стоят на одном месте и рука Котаро сжимает куроовское плечо, слабо, но удерживая. — Он всегда будет принимать мячи и стоять за тобой. Вы не тандем, но вы круче. А ещё тебе просто повезло, что он в твоей команде. Я его хоть и побаиваюсь, но черт, это так круто знать, что твой либеро никогда не пропустит мяч. — Но он иногда их пропускает. А ещё почему ты вообще стал нас сравнивать, если в конечном итоге, сказал, что мы не одинаковые? А, глупая сова? Куроо продолжает пошучивать над Бокуто даже в душе, когда очень скользко, ты можешь легко упасть и сломать себе что-нибудь. Котаро злится, что Куроо тупой и не понимает элементарного. Потом он снова рассказывает об Акааши без остановки. Когда вечером они говорят друг другу «спокойной ночи» и ближайший к выключателю семпай щёлкает, свет потухает, только тогда Куроо замечает: за его спиной спит Кенма, а прямо перед блондинистая макушка Яку. И снова их футоны — соседние. Сердце пропускает удар, затем сбивается с ритма и уходит в чечетку, потому что, если закрыть глаза и сделать очень глубокий вдох, можно ощутить, как лёгкие наполняются карамелью и морской солью, запахом свежести после ванны и той усталостью от длительного дня. Куроо засыпает — с этими же запахами рядом, с приятно-дремлющим чувством в груди. Чутьё, просыпаясь в сонной голове: это все Бокуто с его дурацким сравнением о неразлучных. Акааши знает столько же о Куроо, сколько и Куроо — о нем. Бокуто подлетает за стол к Некоме, садится к не выспавшемуся Кенме с одной стороны и будит самых сонных восторженными криками и весёлым шумом. За ним как тень появляется Акааши. Садится рядом с Куроо, здоровается и спрашивает с невозмутимым лицом: — Разве Вы, Куроо-сан, едите острый карри? — Нет, я предпочитаю сладкий, вот тот ребёнок, что забыл здесь не понятно что, — он тыкает в Яку, который не слышит его, потому что отчитывает Ямамото за очередную шутку и за то, что тот забыл после тренировки намазать синяки, — любит острый. Я не переношу его. — Куроо! За ребёнка ответишь! — Прыснувший Ямамото получает ещё один нагоняй с утра пораньше и угрозы заставить его пробегать вокруг стадиона двадцать кругов. Куроо отмахивается и снова возвращается к Акааши, который на сценку даже не посмотрел: — А что? — Бокуто-сан рассказывал, что... — О, я столько ему о тебе рассказал! — и Куроо предполагает, что эта фраза относится к ним двоим сразу же, потому что Акааши вопросительно смотрит, получает кивок, и они одновременно извиняются перед друг другом за общего дебила. Матчи с Фукуродани выигрываются благодаря стратегиям Кенмы, взрывному характеру Ямамото, блокам Куроо и приему Яку — Некомата-сенсей их хвалит, указывает на ошибки. Бокуто злится, ведёт себя, как большой ребёнок, и пару раз пропускает идеальные пасы. Он пытается провести финт, но делает это так неумело, что либеро Некомы быстро замечает его и успевает сообразить. Кенма на третий или четвёртый день признаётся вслух: — Благодаря идеальным и стабильным приемам, я могу практически не двигаться, — Яку оборачивается, вроде как польщенный тем, что с ним все же заговорили, он занят в последнее время тем, что всех, включая Кенму и Тетсуро, натаскивает на приемы, — спасибо. Куроо не помнит, что отвечает Яку и почему у них с Козумой заходит беседа, он смотрит на либеро и пропадает. Белая футболка липнет к телу, через неё просматривается четкая линия ключиц, тонкая шея с пульсирующей артерией закрыта парочкой коротких прядок. Яку совсем чуть-чуть вытянулся, но Куроо больше, поэтому их разница до плеча сохранилась, если не стала больше. Когда он смеется, то прикрывает рот ладонью; когда нервничает, поправляет футболку, одергивая ее по бокам. Они давно не говорили, как было когда-то, и Куроо зовёт себя идиотом, потому что ему нужны ещё такие моменты, потому что... он не знает, ладно, они просто нужны и все. — Яку-сан не такой страшный. Он орет только на Ямамото за легкую перевозбудимость, — говорит Кенма, когда они сидят вечером перед сном и тот играет в приставку. — Будет зима и ты забудешь перчатки, ты почувствуешь всю силу «мамочки» Некомы. Ямамото подскакивает резко и неожиданно сзади: — О, Куроо-сан, я знал, что вы тоже шутите эти родительские шутки. — Да, только маме не говори, а то твоего отца навсегда закопают в маленькой яме. За лагерь Кенма все же налаживает связь с Каем и Яку — с последнем более-менее, потому что один раз он того на полном серьезно назвал «мамой» в матче с Фукуродани, когда тот сказал ему выпрямиться и завязать кроссовки, и Кенма чуть не умер со стыда, это стало личной шуткой Бокуто, а ещё просто Кенме почему-то было не очень комфортно с Яку — и кое-как они сошлись с Ямамото. Ну, здесь больше «менее», потому что Ямамото все ещё придирался к Кенме из-за того, что тот ленивый. И вообще Кенма с Ямамото сошлись из-за какого-то спора, когда один из первогодок облил их водой, чтобы остудить. Куроо этот момент пропустил, а Кенма в подробности не вдавался. Яку снова становится больше в жизни Куроо, но ни разу — когда он один. В последний день Куроо с тоской в горле следит за тем, как Яку убирает соседний футон. Следующий лагерь — в октябре, следущий раз, когда удастся оказаться так же рядом — в октябре. — Ты в порядке? — Яку поворачивает голову и глядит этими своим глазами — не большими, как у девушек, а такими, ну, средними — и Куроо отмечает, как его светлые ресницы загораются от малейшего касания лучей, замечает на бледном лице пару веснушек, что стали ярче из-за долгого пребывания на солнца; тонкие губы либеро всегда сжаты в эту тонкую полоску? — Мне кажется, Бокуто влюбился в Акааши, нельзя столько говорить об одном человеке. — Возможно, — Яку закидывает себе сумку на плечо и встаёт, выпрямляясь, — это все, что тебя беспокоит? Меня беспокоит это чувство. Меня беспокоит, что я не знаю, что с ним делать, потому что я даже не могу понять, что это, и мне завидно, ведь Бокуто может говорить обо всем со мной, но я боюсь, что он назовёт меня ненормальным, если я вдруг начну описывать то, что происходит. Меня беспокоит, что я знаю, что не смогу ещё долго вдохнуть запах, исходящий от тебя, и поэтому хочу сделать сейчас это на год вперёд. Меня беспокоит, что я все проебу, если сделаю неправильный выбор. — Только предстоящее домашнее задание и лето без своей женуш— Из-за удара под ребро, где уже должна быть характерная вмятина, слишком часто такое происходит, мысли принимают привычный ход. Чутьё, немного ошалевшее, подводит итог: ты спятил. ... Летом Куроо гуляет с Кенмой и присоединившимся к ним Бокуто с Акааши — тот напоминает тень, идущую за асом Фукуродани по пятам. Это одновременно пугает и завораживает, потому что «вау». Акааши вообще-то и правда крутой. Даже завидно, что он с Бокуто — не в смысле парочки влюблённых, а в команде, что они тандем из двух разных людей и... ну да. Как-то так. Все идёт, как прежде. И совсем по-другому. Чего-то не хватает. Мелкого, светловолосого и злобного. С глазами цвета янтаря и короткими ресницами. Куроо просыпается ночью от вибрации телефона, подскакивая резко и быстро хватаясь за трубку, чтобы просто получить рекламное оповещение. Куроо не знает, что ещё ему делать — позвонить самому, когда уже запланированы встречи с Бокуто, Акааши и Кенмой, когда ты уже привык к такой компании и не хочешь оставлять их всех одних, а домашка сделана, лежит в сумке и все-все в порядке, кажется странным. Тетсуро остаётся зарываться носом между подушками и думать-думать-думать. Первым же днём сентября, он просит девчонку рядом с Яку — Мелитоку Юкиринаки — поменяться с ним местами. Она лишь кивает, не спрашивая, лишь подкалывая сидящих за, что теперь они все почувствуют себя низкими. Яку заходит в класс, садится на своё место и с недоумевающим взглядом смотрит на Куроо — нисколько не загорел, веснушки так и не сошли, царапинка на щеке. Уши блондина краснеют от пристально-играющего взгляда Куроо, слабо-слабо. Возможно, Тетсуро просто кажется, но думать об этом совершенно нет желания. — Что ты сделал с Юкиринаки? — Поменялся местами. — Зачем? — Соскучился, — не медля отвечает Куроо и встаёт, когда входит учитель, здороваясь с ним. Яку все ещё ждёт подвоха и вроде сильнее краснеет, когда получает ответ на свой вопрос. Куроо думает, что посадка мест ему как-то поможет со всем разобраться, но все оказывается не так просто — на переменах он сидит с Кенмой, или Кенма с ним, не разберёшь, а Яку разговаривает с каким-то другом из футбольного клуба и ещё одним из компьютерного класса. Поэтому возможности со всем разобраться нет. Ну в принципе ее и не было. Через месяц, когда Бокуто перебарщивает с информацией об Акааши, Куроо уже его жалко, когда у самого Тетсуро в груди — непонятный клубок из всего, в чем он не может разобраться, они сматываются с Бокуто на выходные, без Кенмы и Акааши, к заливу, остановившись в гостинице у приятеля Котаро. Говорят, чередуя темы — волейбол, шутки, потом «вот об этом самом», потом снова куча «шуток». Только под ночь они уже оба не могу слезть с «вот этой самой» темы и признаются во всем — точнее, признаваться не в чем, но спрашивают, рассказывают, описывают. На некоторых моментах драматизируя. Единственное отличие их рассказов, что Бокуто практически каждое предложение начинает с «Акааши» — тому, видимо, сейчас не сладко, столько его вспоминают за один вечер — а Куроо никак не может произнести имя. Сказать его вслух — и во что-то врезаться на ужасно большой скорости. — Похоже, словно ты влюбился в Акааши. — Ой, кто бы говорил, ты тоже— — Что? — Влюблён, Куроо. Залив красивый, залив прохладный — придурки приехали сюда в начале октября, молодцы — и Куроо вспоминает запах морской соли от чужого тела, ему кажется, что все слишком упрощено, ответ не может крыться в одном слове. Он бросает мелкие камешки в воду и пытается понять. Бокуто прыгает с разбега в ледяную ночную воду, сразу же из неё выпрыгивая. Когда они ложатся спать, уставшие, Котаро — со всем разобравшимся, Куроо — запутавшись, — Бокуто приподнимается на локте, его золотые глаза блестят в света из окна, и он аккуратно спрашивает — в тишине это звучит страшно: — Яку? Волосы выцветше-русые, глаза янтарно-карие, губы тонкие и вечно сжатые, кожа бледная, невидимые всегда веснушки, появляющиеся весной и летом, короткие прядки, достающие до шеи, плечи узкие, хрупкая фигура, коленка в держателе, большие футболки, шорты до колен, идеальная школьная форма, серьезный вид, уши маленькие, живое лицо, не красивое, но и не «фу», агрессия, злость, — и твою ж мать. Куроо, сглатывая, отвечает: — Яку. Бокуто ничего не говорит. Чутьё вроде «влюбленность» даже не рассматривает, как вариант. Но твою ж мать. Блять. Куроо засыпает, вспоминая запах карамели, морской соли и той свежести, которая была рядом, всего в каких-то нескольких футах, то тепло, что исходило от чужого одеяла. ... Очередная пересадка в классе заканчивается тем, что Куроо и Яку садятся один за другого без всяких просьб поменяться. Яку оказывается позади, и иногда на уроках Куроо получает тычок в спину с просьбой «убрать эту противную торчащую челку долой, потому что она загораживает вид». — Просто признай, что ты мелкий. — Просто признай, что ты специально выпрямляешься на уроках. И то правда. И, видимо, с этого момента начался один из этапов пиздеца, который Куроо хотел остановить до всего этого. ... Куроо уверен, что все из-за шуточек Икири Токиваски и Ямамото Такетору — он подсознательно начал считать их с Яку парой, в том самом смысле. Сто процентов виноваты эти двое, свалившихся на его голову неожиданно. Возможно, шутки всего лишь заложили начало, некий фундамент — остальное сделало влияние Бокуто. Его возбужденность, неадекватность и неаккуратно выпаленное «я тебе завидую». Куроо пытается найти причину — но лишь теряется в догадках и сомнениях. В какой-то момент в его голове — поздно ночью, после сложной и выматывающей недели — Тетсуро и правда думает, что возможно, это можно назвать влюблённостью. Такие штуки должны проходить быстро, испарятся, когда ты узнаешь человека получше, вместе со всеми постыдными вещами, что он прятал подальше. Влюблённость это же. Ну. Влюбленность. Она не навсегда. Куроо пытается сойтись сам с собой, делая видимость, что все в порядке — он сидит перед Яку, контролирует шутки и иногда очень долго смотрит, а потом бежит искать Кенму и вообще проводит с ним большую часть дня — но каждый такой день вгрызается во внутренности и заставляет предпринять хоть что-то. Потому что, если честно, невыносимо. Яку смеется, и Куроо словно ждёт, когда это повторится, потому что звука лучше он пока не слышал — только песни парочки групп. Яку смущается перед девчонкой, и Куроо сбегает из помещения — у того милые красные уши, румянец на шее и щеках, его кожа выглядит обжигающей и Тетсуро еле сдерживает желание прикоснуться к ней. Паранойя. Он читает кучу советов о том, как разлюбить человека, и пытается следовать каждому из них, но не находит в Яку ничего отталкивающего — тот слишком много ест, заталкивая все за обе щеки, когда он повреждает руку, то вечно ворчит и ходит на тренировки просто сидеть и кричать на первогодок и Куроо, когда у него отрастают волосы, это выглядит забавно и непривычно, когда он заболевает и приходит в школу с раскрасневшимся лицом и воспалёнными глазами, Куроо больше переживает, чем видит в этом минус. Доходит до того, что Куроо рассказывает все Кенме — под всем он имеет ввиду разного вида эмоции, связанные с Яку, но никак не слово «влюбленность», но Кенма говорит ничего не делать, потому что само пройдёт. Да вот только не проходит. Куроо пытается отдалиться от Яку, сбежать подальше, но потом сам оказывается рядом и вроде сдерживает разного вида шутки, кажется, так стремно. Мориске странно смотрит, но бьет под рёбра и вроде иногда улыбается — и тогда, вот вообще все становится пиздец как плохо. Зимой Куроо забывает шапку, потому что проспал даже утреннюю тренировку и было как-то теплее обычного, и тогда Яку ему отдал запасную, потому что носит ее для младшей сестры, которую забирает по пути домой, но «утром она вышла в шапке, я проконтролировал, тебе нужнее», и Куроо может поклясться, что от шапки пахнет карамелью. А еще она не закрывает ему и половину уха. Он шепчет «спасибо» сухими губами и забывает сделать вдох. Возвращает шапку он только весной, потому что — ну ладно, у этого причины нет. Иногда Бокуто в разговорах спрашивает «ну че, как», и Куроо хочет спросить, как у него получается держаться, когда Акааши с ним столько же, сколько с Куроо — Кенма, но он лишь переводит тему на волейбол и строит из себя дурачка. Это все продолжается вплоть до одного из мартовских дней — Яку заболевает. И староста извиняется перед классом и говорит, что не сможет отнести больному конспекты из-за чего-то своего, и спрашивает, кто бы мог сделать это... Чутьё в миг вбрасывает в голову фразочки: если гора не идёт к Магомету, Магомет сам идёт к горе. И Куроо идёт — получает адрес, звонит заранее Яку, говоря ему об этом, хотя тот сразу начинает отнекиваться и что-то пытаться сказать по этому поводу, но Тетсуро тратит час и приезжает к месту назначения — многоэтажка, со стеклянными окнами и яркой подсветкой. Звонит в домофон, после двух попыток боится, что что-то могло и произойти, но потом охрипший голос Мориске появляется из динамика: — Куроо? — Ага, я тебе тут вкусняшек принёс, — говорить, что специально заходил в одну из многочисленных кофейн и взял очень много разного, Куроо не собирается. — Запускай. Яку принимает все — и сладости, и пропущенный материал — и выглядит он паршиво. Хуже, чем в прошлый раз. Вот вроде, как хороший повод «развлюбленниться», но у Куроо получается паршиво — Мориске в домашней одежде, с красным от салфеток носом, вечно шмыгающем, опухшими и сухими губами, кажется чем-то... новым. «Другим». Слово как слово, но они с Бокуто идиоты и наделили его другим значением. Тетсуро отказывается от чая, приказывает идти спать — «что я за муж такой, если не дам тебе отдохнуть в таком состояние», он убивает Ямамото в своей голове за эти шутки — и уже собирается уходить, как чужие, горячие, ослабевшие пальцы хватают его за куртку и останавливает. Куроо оборачивается. И в этот момент он познаёт «влюбленность» от и до. — Спасибо, — у него такая мягкая улыбка, такая потрясающая, запутанные, короткие прядки волос, и взгляд — мутный, поплывший. Губы опухшие. И улыбка — раз, и Куроо мёртв. Два, и Куроо влюблён. Улыбка Яку — не усмешка, не то стеснительное выражение лица, как при общении с девчонками, а улыбка — снится Куроо ночами, и это хуже, чем чувствовать запахи, закрывая глаза. Прости, Кенма, он не сможет не делать ничего. Не когда увидел это. Через неделю, когда Яку возвращается в школу, окрепший, выздоровевший и улыбающийся уже не так — Куроо все ещё помнит, она в голове, как фотография на полароид, и ему так приятно думать, что она лишь его — он зовёт Куроо с собой на обеденной перемене (с Кенмой, конечно), и.... окей. Куроо плохо. Это первый раз за весь год, когда они сидят вместе на обеде. Вечером, в темноте Куроо набирает телефон Бокуто. Тот снимает трубку после третьего гудка и сонно охохохает. Это — признание. Это — конец всего. Куроо не мог не проебать все лучшее, что у него появилось, кроме Кенмы, что-то другое, что стоило ценить, конечно, нет. Зачем, пф. Куроо вспоминает все эти моменты — злость и непонимание в начале, нахмуренный Яку, автобус и разделённая на двоих еда, первый лагерь, соседние футоны, подкупающий твоё доверие приём, топорщащиеся светлые волосы, короткие ресницы, тонкие губы, звонкий голос, посиделки в кофейне и эта чертова улыбка, положившая всему, что сдерживало Куроо от пропасти, конец — и тихо произносит, боясь, что сейчас сорвётся голос и он останется ни с чем: — Бро, это пиздец, я влюбился в Яку.