I heard she sang a good song I heard she had a style And so I came to see her To listen for a while
Кацуки замер на мгновение, показавшееся целой вечностью, однако в следующую секунду он, стараясь не смотреть в изумрудные глаза напротив, буквально сорвался с места в сторону лестницы, откуда слабо бил скудными лучами солнечный свет, и, грязно выругавшись себе под нос, мысленно попросил прощения у скулящей где-то в углу Урараки. — Нихуя! — грязно выругавшись, он припустил ещё сильнее, смотря на удивлённого таким грубым ответом Изуку. Чёрт, да, ему никогда не нравилась эта лёгкомысленная грудастая девчонка, у которой из достатков была только пышная фигура и звонкий голосок, но он не настолько недолюбливал её, чтобы желать ей смерти! Тем более… такой. Она умрёт здесь — с переломанными ногами, избитая и голая, и не ясно, от чего именно — от голода и обезвоживания, потери крови, остановки сердца или болевого шока. Но Кацуки хочет, блять, жить. Он не хочет умирать от рук человека, которого любит уже который год, за которым следил едва ли не маниакально, которого представлял в своих самых грязных фантазиях. — Ну, куда же ты собрался? Сам же пришёл ко мне, почему бы не остаться подольше, Кацуки-чан? — нежное прозвище, произнесённое весёлым и заботливым голоском, обожгло лёгкие своей ласковостью и звонкой детской наивностью, однако Кацуки в последний раз вспомнил, кто перед ним находится — объект его чёртового обожания, который даже в таком безумном амплуа выглядел как невинный агнец. Сверкающая в бликах света бита казалась чем-то нестрашным, благодаря сжимающим её основание хрупким бледным ручкам без единой царапинки или синяка, и Кацуки на мгновение отвлекается. И мгновение это сыграет с ним жуткую и просто омерзительную шутку — бита с силой сталкивается с его щиколоткой, слышится отвратительный хруст ломающихся суставов и рвущихся сухожилий. Выход из подвала отдаляется, и, буквально за секунду до того, как столкнуться с холодным полом, Бакуго осознаёт, что падает. Воздух вышибает из лёгких с отвратительной простотой и лёгкостью, поэтому вместо крика из его уст выходит непонятный болезненный скулёж и хрипение. Он открывает глаза, чувствуя, как что-то в спине болезненно хрустит, и замечает над собой блеск железной биты, после чего зажмуривается и махает руками, не способный ничего больше сделать: — Ты мне нравишься, — в последнюю секунду выдыхает хрипло Кацуки, и железная бита замирает в сантиметре от его лба. — Я… Ты меня, скорее всего, не помнишь, но мы росли вместе! Жили на одной улице, играли в одной песочнице и даже дали друг другу глупые детские прозвища… ты не помнишь, чёрт?!.. Я звал тебя… Деку, а ты меня Каччаном, и… После того, как твой отец умер, я больше не видел тебя, потому что вы с матерью переехали куда-то, но я помнил тебя всё это время! Ебанись просто, я… Блять, я… Я всё это время думал, что ты уехал из-за меня, пока мать не рассказала истинную причину, из-за которой вам пришлось покинуть Токио, и… Когда я увидел тебя впервые, я сначала не понял, что это ты, но… ты один такой, поэтому спустя пару месяцев я вспомнил всё, и… Я, блять, наблюдал за тобой всё это время и думал, что было бы, если бы мы продолжили расти вместе — мы бы пошли в старшую школу вместе, и, может быть, я бы… Блядство, я… Я люблю тебя всё это время, чёрт, понимаешь, Мидория?! Д-Деку, я… — «Каччан»? — задумчиво просмаковал детское прозвище на кончике языка, с наслаждением закатывая глаза, после чего нежно улыбнулся и снова опёрся на биту. — Да, и вправду! Я тебя помню, хе-хех, Каччан… Кацуки завороженно моргнул, после чего, нахмурившись и отведя взгляд куда-то в сторону, пробормотал непонятно, словно ему было сложно сказать это: — Деку, прости, что я влез в твой дом… — Да, конечно, — легкомысленно отозвался Деку и неловко растрепал свои и без того кучерявые взъерошенные волосы, после чего извиняюще-нежно улыбнулся. — Это я должен просить прощения, Каччан. Я сломал твою ногу? — он грустно хлопнул глазами и душераздирающе вздохнул, улыбка сменилась скорбным выражением лица — уголки губ расстроенно опустились вниз, а между узкими тёмными пролегла морщинка. — Ох… На самом деле Кацуки ничего не чувствовал. Может быть, из-за чистого ужаса — которого он не испытывал ещё с детских пор, когда был несмышлёным грубым мальчишкой — может, что-то другое повлияло на это, однако Бакуго просто не ощущал ни боли, ни, собственно, самой ноги, хотя она должна сейчас гореть не то, что огнём, её должно было раскалённой лавой изнутри. Скорее всего, именно это и отключило его мозги, которые он привык в каверзных и опасных ситуациях использовать, как и свои собственные силы. — Не обижаешься? — Как ты мог подумать только о таком! Конечно же, нет, Каччан! Как я могу обижаться на тебя? — Изуку ласково хохотнул и провёл пальцами по острому подбородку Бакуго, после чего нежно обвёл линию губ и чуть прищурил глаза: — Тебе нельзя здесь оставаться, понимаешь? Подвал очень тесен. Кацуки кивает болванчиком, боковым зрением замечая парочку капель крови, скользнувших с его виска (ударился при падении?..), подскакивает с колен и, стараясь не морщиться от ужасной боли в ноге, которая начала одолевать его сразу же после подъема, хромает за весёлым Изуку, который мычал какую-то радостную мелодию, и чуть слышно ругается, потому что боль действительно отвратительная. С каждой секундой она становилась всё сильнее, теперь те безболезненные секунды казались просто раем. Перед глазами от боли чуть плывёт, но он уверенно идёт по лестнице, держась за стену и подскакивая на каждой ступеньке. — Ты не должен ходить с такими ногами, — замечает вдруг Мидория и, развернувшись на носках, смотрит ему прямо в глаза. Нежная улыбка будит в душе что-то незнакомое, и Изуку растягивает губы ещё шире: — Ты согласен? Кацуки хотел было неловко кивнуть, однако бита, которую Изуку до этого весело крутил в руках, резко прилетает ему куда-то в область виска. Дальше — темнота и хруст.***
Когда Бакуго открывает глаза — он не сразу понимает, что происходило последние сутки и где он вообще находится. Вокруг очень холодно и сыро, под головой у него не привычная мягкая подушка, а твёрдый деревянный пол. Пахло железом. Он поворачивает голову влево, стараясь не морщиться от боли в затёкшей шее, и замирает. От чистого и искреннего страха, отвращения или чего-то иного — самому бы понять. На него уставились стеклянные карие заплывшие глаза с размазанными по векам тенями и тушью, синие пухлые губы ещё недавно визжащей от страха Урараки были бездумно растянуты в неестественной улыбке, которую она любила демонстрировать всем подряд. Кацуки орёт от ужаса и дёргается назад, подальше от мёртвенно-холодного и бледного тела девушки, после чего жмурится от громкого бренчания цепей, сковывающих его шею и здоровую правую ногу. Вторая была вывернута под неестественным углом и опухла, покрывшись расплывчатыми фиолетовыми синяками, словно пятнами на чистом полотне. Он почти не чувствует боли в сломанной ноге (хотя там, казалось, не просто перелом — по ощущениям кости были просто раздроблены в труху), потому что бьющееся в конвульсиях где-то в глотке сердце чуть отвлекало от других чувств. — Доброе утро, соня, — весело произносит Изуку, стоит Кацуки окончательно разлепить заплывшие глаза и избавиться от шока и рвотных позывов, которые возникали при малейшем взгляде на мёртвую однокурсницу. — Ты такой невежливый, — разочарованно качает головой Мидория, обидчиво надувая бледные губы и качая тонким длинным пальчиком прямо перед его глазами. — Так вести себя в присутствии девушки… Где же твои манеры, Каччан? Изуку аккуратно поставил тарелку, от которой неровной струйкой шёл пар и исходил прекрасный запах чего-то мясного, и прошёлся туда-сюда мимо тела улыбающейся Урараки. Он мягко улыбнулся и положил свою небольшую ладошку на её пышную грудь, после чего с силой сжал руку, оставляя на плоти девушки почти незаметные белёсые следы. — Смотри, я могу трогать её грудь безнаказанно в присутствии аж двух мужчин! Как неловко, верно? Она ведь так стеснялась, когда впервые разделась передо мной… Такая была миленькая! — Мидория мягко хихикнул, после чего задумчиво возвёл глаза к потолку. — Блин, — он обидчиво надул губы. — Уже твёрдая. Да и попахивать смертью от неё начинает. Неужели придется так скоро выкидывать? Мне её так жалко, она была тако-ой весёлой и жизнерадостной! А тебе, Каччан? — Изуку вцепился пальцами в её щёки и повернул голову ещё сильнее, чтобы пустые глаза Урараки точно смотрели прямо в него, Кацуки. Бакуго с трудом сглотнул, не отрывая глаз от бледного лица девушки. — Не отвечаешь? Такой грубый. Кацуки дёрнулся в сторону ещё раз, громко бренча цепями, и ударился головой об холодную стену. — А ты не выглядел пугливым в нашу первую встречу, — разочарованно вздохнул Изуку и грустно хлопнул изумрудными глазами, подталкивая тарелку с гюдоном поближе к нему. Заметив, что парень даже и не собирается менять своего местоположения, Мидория прищурился, наверняка не зная, как потемнели его глаза в тот момент, и уточнил: — Ты что, не собираешься это есть? Знаешь, сколько я сил потратил на то, чтобы только приготовить это для тебя? — Кацуки поднял голову и встретился с большими чёрными зрачками и потемневшей радужкой, больше напоминавшей цвет болотной тины. — Если ты не захочешь есть, то мне придётся разорвать тебе глотку голыми руками и запихать это прямо в горло. Знаешь, я так не хочу снова отмывать полы от крови… После слов Мидории Кацуки дёрнулся, подхватил кусок говядины, политый острым соусом, прямо руками, не собираясь дожидаться палочек, и закинул в рот, после чего сразу же проглотил, не прожёвывая и даже не морщась от того, насколько горячим было блюдо. — Хочешь пить? — миролюбиво поинтересовался Изуку, и Кацуки впервые подумал, что лучше бы он орал на него и злился постоянно, как он сам, потому что именно тогда его можно было бы принять за сумасшедшего. Изуку же… Он походил на заботливого старшего брата, который заставлял неразумного ребёнка съесть хоть кусочек, чтобы мать не волновалась. — Ты ешь это с таким недовольным лицом? Не вкусно, да? — Кацуки сжал зубы и убито помахал головой в разные стороны, не считая нужным провоцировать успокоившегося парня. — Тогда улыбнись. Через силу и лишь благодаря инстинктам самосохранения и желанию жить, Бакуго поднял подбородок вверх и растянул губы в улыбке настолько сильно, что стали видны белоснежные клычки. Изуку улыбнулся в ответ и резко оказался около него, бесшумно присаживаясь на колени и наклоняя голову чуть вбок. Бакуго ожидал всего — удара, того, что он выцарапает ему глаза и действительно разорвёт глотку, поэтому даже напрягся и приготовился хоть как-то отбиваться (хотя сделать этого он явно бы не смог — просто потому что это Мидория, который выглядит как счастливый ребёнок в парке аттракционов, потому что это Мидория, которого он видел каждую ночь в своих грязных снах), однако вместо удара почувствовал лёгкое прикосновения чужих тёплых губ. Кацуки застыл на месте, кажется, даже вместе с сердцем, а Изуку, чуть проведя горячим языком по его губам и словно осторожно пару раз их покусав, улыбнулся сквозь… поцелуй? Да, это был поцелуй, чёрт возьми! То, о чём Бакуго мечтал последних три года, то, что представлял по ночам один в пустой комнате. Кацуки прикрыл глаза и почувствовал, как сердце в груди сделало кувырок, а после вовсе упало куда-то в пятки. Они же… Они целуются. Прямо в доме, в подвале, Мидории! И Изуку сам, первый, поцеловал его. В груди разлилось приятное тепло, а в низу живота начала ощущаться приятная тяжесть и жар. — Рис и соус остались на губах, — просто объяснил Изуку, так же быстро отстранившись от него, и замычал какую-то весёлую мелодию. — Так, а теперь мы должны кое-что исправить… Кацуки моргнул, пытаясь развеять поволоку перед глазами, и что-то непонятливо промычал, когда тепло прижимающегося к нему тела исчез. Исправить?.. Он хочет снять с него цепи? Мидория уже, наконец, выпустит его из этого мерзкого подвала? Тогда уж он сможет показать, о чем мечтал все эти месяцы, даже годы… Знакомая бита сверкнула в слабом свете и взметнулась над ним, послышался нещадный хруст, от которого в груди всё замерло, а дыхание болезненно спёрло. Бакуго услышал чей-то крик. Громкий, до одури болезненный и хриплый. Кацуки даже, конечно, сначала посочувствовал немного… Пока не понял, что это его собственный крик сейчас врезается в уши и раздирает глотку, и Бакуго медленно глотает непрошенные слёзы. — Ну-ну, не плачь, Каччан, — расстроенно бурчит Изуку, отбрасывая биту в сторону и демонстрируя пустые руки, как бы говоря — смотри, я безоружен и совершенно невиновен в этом. Кацуки по-собачьи взвыл и схватился за повреждённую ногу, после чего зашипел — Ты же хороший мальчик, верно? — зашептал он тихо-тихо, после чего провел языком по его щеке, слизывая солёную слезинку, торопливо скатывающуюся по скуле, и уставился своими до невозможности яркими изумрудными глазами на него. Бакуго зажал рот руками, сжал зубы до отвратительного скрежета и задержал дыхание, словно это могло бы облегчить боль. — Вот видишь, не так уж и больно. Понимаешь, это, — он легко провёл пальчиком по припухшей щиколотке, — мера предосторожности. Кацуки хотел было что есть мочи заорать на него, однако единственное, на что его хватило — это рваный вздох, потому что Изуку тут же прикусил его припухшую губу и провёл горячим языком по острым клыкам. — Ты говорил, что любишь меня, — заигрывающе шепнул он, и горячее дыхание опалило его шею, которая тут же оказалась во власти чужих губ. — Хочешь доказать? «Это должно было быть, блять, не так», — вдруг мелькнуло в голове, однако в следующую секунду Бакуго готов забыть всё, что тут происходило последние часов двадцать — хрупкая рука Изуку сжала его пах, от чего Бакуго застонал сквозь сжатые зубы, а вторая намекающе начала стягивать с хозяина штаны. Кацуки сглотнул, облизнул пересохшие губы и сам потянулся к парню, осторожно прикасаясь кончиками пальцев к твердым оголённым бёдрам Мидории. Изуку смущённо выдохнул, прикрывая рот ладонью и пытаясь выровнять дыхание, которое сбилось сразу же, стоило Кацуки обвести горячим языком дорожку через чёрные боксеры. Он оттянул резинку трусов и приспустил их зубами, сжимая собственные ноги и буквально теряя голову от неповторимых ощущений, горячим кипятком разливавшихся по низу живота. Вообще, он был реально плох в этом, потому что единственный, кому он сосал — это пьяному в хлам Киришиме, пока тот проводил ту же самую «операцию» с не особо трезвым Бакуго. Они, конечно, договорились об этом не вспоминать, но тот день запомнился ему больше всего — потому что вместо стонущего раскрасневшегося Эйджиро он представлял податливого Мидорию. Мидория наигранно захлебнулся стоном, когда Бакуго медленно провел языком по всей длине, однако в следующую секунду он действительно подавился воздухом, стоило ему резко чуть прикусить нежную бледную кожу и с пошлым шлепком оторваться от стоящего колом члена. — А ты, кажется, знаешь, как это делается, — усмехнулся Мидория, и Кацуки внезапно понял, что всё это время ошибался, когда представлял Деку под собой, который просил скорее взять себя прямо здесь. Оказывается, Изуку был бы и сам не прочь понаблюдать такую картину, только с участием не себя. Послышались какие-то шебуршание откуда-то сверху. Кацуки, опьянённому происходящим, не было никакого дела до этих звуков, однако Изуку странно вскинулся и, пытаясь унять бешеное дыхание и сердцебиение, с лихорадочным блеском в глазах смотрел на лестницу. Спустя буквально пару мгновений Бакуго понял, в чём было дело. Во входную дверь кто-то с силой стучал.