Чёрный мир. Книга 1

Классная до самой двери уговаривала Андрея не уходить из школы, но он был непреклонен. Дома зато непреклонность тут же сошла на нет. До призыва всего несколько месяцев, оглянуться не успеешь, как придёт повестка, а он от законной отсрочки отказался. Паранойя крепла с каждой минутой, и звонок Санька ничуточки её не развеял. Обижаться долго Андрей не умел, остыл ещё на дополнительном уроке, но старался говорить так, будто до сих пор в обиде. Очень уж хотелось, чтобы девчонка его навестила. До сих пор получалось давить на её чувство вины, почему было не попробовать сделать это снова? После звонка Андрей гипнотизировал телефонный экран, пока он, будто подчинившись его взгляду, не вспыхнул. В ушах при взгляде на имя абонента так застучало, что звонка Андрей не расслышал. — Здравствуй, Андрюша. Голос был до того глух и слаб, что он не сразу его узнал. — Здр… — Андрей по-жабьи громко сглотнул, но слово никак не получалось закончить. — Ты как Александра, голос теперь теряешь? У меня тоже с этим некоторые проблемы. Ещё недавно мог только шёпотом говорить. Я собирался позвонить, сразу как очнулся, но в реанимации телефоны под запретом. Бурную деятельность ты, однако, развёл, даже подключил Валеру. Андрей открыл диван. Он помнил, что закинул в него опустевшую бутылку. На днях уже раскапывал её, но миллиметр жидкости на дне тогда его не слишком вдохновил, теперь же он рассчитывал на его помощь. Отвернув крышку, широко распахнул рот в ожидании, что хоть одна капелька попадёт на связки. Наконец, из бутылки что-то капнуло, только Андрей ничего не почувствовал. Прокашлявшись, впрочем, сумел сипло выдавить: — Вы на меня злитесь? — Ну что ты! Скорее злюсь на Тимку. Недобро он о тебе отзывается. Говорит, ты хам, но сам-то он тоже не образец вежливости, не смог я ему это привить. Ладно, как у тебя дела-то? — Как у меня? Это как у вас?! — Ну, я можно сказать феномен. Врачи удивляются, что я при такой травме так долго в коме пробыл, по учебнику должен был отключиться не дольше чем на несколько часов. В то же время глаза у меня не косят, руки и язык действуют, рана почти зажила… Можно было так долго не держать в реанимации, этом филиале ада на Земле. Не дай бог тебе, мой мальчик, там очутиться! — Я вас люблю! — Я тоже тебя люблю, Андрюша. — Правда? — Конечно. В носу засвербело, Андрей, чтобы не расплакаться, судорожно втянул воздух. — Ты что там плачешь, что ли? Да брось. Как Александра? — Нормально. — Мы нехорошо с ней расстались, мне прямо неприятно. — Её это устраивает. — В смысле? — Расставание с вами. — Грустно это слышать. — Она же псих, чего вы от неё хотели? — Ясно, звонить ей не буду. — Звоните мне в любое время! — Хорошо, учту. Я сегодня ждал, когда ты из школы придёшь, хотя и не знал, ходишь ли ты в неё вообще. — Лучше бы не ходил. — Что-то случилось? — Нет, всё нормально, просто… вы знаете же, что я школу не люблю! — не захотел Андрей делиться своей бедой. — Да уж, знаю! Ладно, извини, Андрюша, я устал что-то. Постоянно клонит в сон, особенно после реанимации, где не поспишь особо. Ну… если ты конечно не в коме… Усмешка Севы больше походила на кашель. У Андрея от жалости сдавило грудь. — Да, конечно! Мне так плохо без вас! Выздоравливайте скорее! — Постараюсь. До свидания, малыш. — Подождите! А когда я вас смогу навестить? — Ты же больницы терпеть не можешь. — Ну что вы такое говорите! Ради вас я куда угодно готов пойти! — Ладно. Дам тебе знать. С тобой прямо не расстанешься. До свидания ещё раз. — До свидания, Всеволод Анатольевич. В динамике теперь разливалась давящая на уши тишина, но Андрей ещё долго держал смартфон у уха. Не верилось, что этот разговор ему не приснился. Сева признался ему в любви, а он не догадался нажать на запись. На следующий день он ещё сильнее на себя за то досадовал. День вышел настолько отвратительный, что хотелось скорее выкинуть его из памяти. Когда дядька сообщил, что у двери стоит одноклассница, Андрей бежал ей навстречу, перепрыгивая через три ступеньки. Его совсем не расстраивало, что Санёк пришла к нему ради Севы, главное, что пришла! Пока спускался, мечтал, как расскажет ей об его звонке, и уговорит послать ему смс с извинением, но у двери стояла вовсе не Санёк. Разочарование было таким острым, что выступили слёзы. Конечно, этот визит следовало ожидать. Маринка, кажется, даже предупреждала, что зайдёт, но за последними событиями Андрей совсем о ней забыл. Противно было увидеть, как она по-хозяйски осматривается. Похоже, ничуть не сомневалась, что коттедж скоро станет её. Дальше всё развивалось стремительно: без всякого приветствия, она схватила Андрея за руку и затащила в гостевую комнату. Едва прикрыв дверь, впилась поцелуем в губы. Он не отвечал, чем вызвал у неё досаду: «Ты мужик или кто вообще?!» Если до этих слов, он ещё колебался, то после них твёрдо решил с Маринкой не спать. В надежде на недвижимость она может и не сразу вышутит его размер, но точно не сможет сдержаться от обидного комментария позже. Не в её характере было молчать о подобных вещах. Как назло ещё не далее как сегодня Андрею приснилось, что с него стащили штаны. Боролся он отчаянно, почти так же, как с дядькой и тёткой, но разве же возможно совладать с человеком, что выше тебя на полметра? Как и в более раннем сне, ни члена, ни яиц под штанами не оказалось, что вызвало взрыв хохота у Мишки и отвращение у старосты. — Ты не он и не она, ты оно! — поставила диагноз Семёнова. «Оно не боится попасть в армию», — подумал Андрей по пробуждению. Стоило только проснуться, как на него накинулся ужас. Андрей теперь собрался откосить по психушке, но не был уверен, что это выгорит, а если выгорит, то он не сойдёт с ума на самом деле. Придётся же лечь в больницу! Готовя себя к жизни в психдиспансере, он загрузил в смартфон «Над кукушкиным гнездом», но книга только усилила страхи. До дивана Маринка его дотащила, но расстегнуть ширинку не смогла, Андрей куснул её за плечо, после чего указал на выход. Маринка в долгу не осталась, сказала, что правильно его в классе загнобили. «Такого придурка, как ты, если и трахнут, то только в тюрьме или в армии, и то бутылкой!» Она ещё что-то кричала с лестницы, но Андрей тогда уже заткнул уши пальцами. Ему казалось, что он привык к обидам, но в горле всё равно встал ком, и ничем иным, кроме как слезами, прогнать его не вышло. Вечером позвонил Сева. По голосу сразу понял, что Андрей расстроен. Допытываться начал, что произошло. Будь он здоров, Андрей может и поделился своими бедами, но Сева совсем недавно был при смерти, напрягать его в таком состоянии никак не хотелось. Как некогда с Максом, Андрей начал отыгрывать весельчака, и скоро у него и вправду получилось развеселиться. Говорил бы с Севой день и ночь напролёт, но для продолжительных разговоров он ещё был слишком слабым, начинал утомляться уже к третьей минуте. Андрей решил его не мучить. Попросил, впрочем, напоследок снова признаться ему в любви: «Запишу и буду засыпать, слушая ваш голос!» — После такого голоса кошмары, пожалуй, будут сниться! — усмехнулся Сева, но просьбу исполнил. Андрей долго валялся на диване с приставленным к уху смартфоном. Голос звучал надтреснуто, как у глубокого старика, но Андрея это только умиляло. Похоже, его действительно любят, просто так, ни за что. Уже ради этого стоило жить! Конечно, Сева вкладывал в своё признание совсем не то, что чувствовал к нему Андрей, но не это было проблемой. Андрей готов был к тому, что отношения их не пойдут дальше дружбы, но даже дружба при такой разнице в возрасте выглядела подозрительно. До сих пор Сева не тяготился им, только потому, что жил одиноко, теперь же всё изменилось. Валерику достаточно будет сказать, что Андрей для него вроде сына. Но что делать с Тимуром? Скажи ему Сева то же, он понятное дело взревнует. А может, ревнует уже сейчас. Деда Толя-то наверняка рассказал, что Андрей был частым гостем в их квартире. Может даже проболтался о выданном ему ключе. От всех этих мыслей снова нашло уныние. Андрей попытался развеяться игрой на гитаре. Казалось, что игра вместе с симбионтом это вроде езды на велосипеде, достаточно раз научиться педали крутить, и больше уже не разучишься. Какая наивность — он медиатор-то, как выяснилось, не знал, как зажать! Но главное, не хватало ни ума, ни внимания, чтобы выполнить хоть одно упражнение. Уже спустя несколько минут Андрей чувствовал себя так, точно прозанимался весь день. Гитара скоро начала казаться чем-то вроде турника. Какие бы усилия он не предпринимал, всё без толку! В перерывах между упражнениями гуглил опыт откоса от армии через дурку и симптомы заболеваний, которые, как ему казалось, он мог подхватить в бараке. Утром проснулся с увеличенными лимфоузлами на шее. Умом понимал, что в том, скорее всего, повинна инфекция в зубах и горле, но остановить ипохондрию никак не выходило: ужас то холодом, то жаром бежал по позвоночнику, скручивал в болезненные узлы внутренности. Успокаивала только мысль о самоубийстве, если что, то всегда есть способ мгновенно избавить себя от страданий. Развить её на этот раз, впрочем, не получалось, теперь ему было ради кого жить, и может даже лечиться. Перебирая шкаф на следующий день, Андрей нашёл купленную несколько лет назад, а потому успевшую протухнуть тушь. Вонь его не остановила, открыв окно, он принялся за рисование абстракций. Наносил на стекло тушь, клал поверху лист бумаги, сдирал его и колдовал над полученным отпечатком — прикладывал ладонь, царапал ещё не высохшую тушь ногтями. Получившиеся рисунки можно было смело обозвать арт-терапией, но творя их, Андрей ощущал себя великим художником, имя которого уже вошло в историю. Каждый его отпечаток признавался шедевром, только и надо было, что поставить в углу свою подпись. Андрей долго думал над ней, и наконец-то придумал — рожица лиса. Лисы рыжие, он — Рыжов… Вот только морда никак не получалась, одни ушки на макушке рисовались просто. Их он и оставил, старательно выведя под ними первые три буквы своей фамилии. Прочёл три буквы наоборот, и усмехнулся, чем-чем, а ожирением он не страдает, но если судить по дяде и достаточно плотному отцу, есть у него такая предрасположенность. Может когда-нибудь и разнесёт. Полученный логотип особой радости не вызвал, но больше ничего в голову не шло. От варианта с написанными прописью именем и фамилией Андрей сразу отказался при причине его банальности. Ему хотелось выдумать что-то, чего не было больше ни у кого. После трёх часов рисования он чувствовал покой и удовлетворённость, что заставило его задаться вопросом: «Может не музыка, а это моё?» Вопрос был серьёзный. С другой стороны, когда это один вид творчества мешал другому? Многие рок-музыканты сначала учились в художественных колледжах, наверняка были и художники, которые играли или сочиняли музыку. «Надо будет погуглить», — наказал себе Андрей уже в дрёме. Поспал пару часиков, а там уже Сева позвонил. Общались на этот раз дольше, чем в первые дни, Севе, судя по голосу, было получше. Но стоило Андрею спросить, когда он может его навестить, как расслабленный тон уступил место напряжённому. — Вы стесняетесь меня? — озвучил Андрей свою тревогу. — Что ты! Стесняюсь себя скорее, дай мне немного оклематься. Пришлось согласиться, что он ещё мог? Навязываться? Так Сева в первую же их встречу дал понять, что этого не любит. От Санька так и не было вестей, и Андрей на неё плюнул, неинтересна ей судьба его и Севы, так почему он должен ей интересоваться? После полуночи, когда его чаще всего посещало вдохновение, он снова попробовал сыграть на гитаре, но добился только ломоты в кистях. С мыслью: «Я сделал всё, что мог», он завалился спать, предварительно покрыв подушку поцелуями. Приятно было ей ласку отдавать, хоть она и не отвечала. Подумалось, что с Севой, — если с ним, конечно, удастся встретиться, — будет ровно то же. Перебрав на следующий день вчерашние рисунки, Андрей невольно задался вопросом, почему он не подумал о поступлении в художественное училище? Может там его, наконец-то, примут и поймут?.. А какие перспективы после выпуска! Он уже видел себя в сдвинутом набок берете, в окружении толпы празднично одетых людей. Музыка из расставленных по углам колонок, разносимое на серебряных подносах шампанское. Нет, долой этот унылый и дешёвый пафос! Лучше не шампанское, а вино. И не на подносах, а в бочонке при входе. Бочонок, кстати, можно использовать вместо книги отзывов! Вот это точно будет оригинально. Хорошо бы ещё косячки выдавать, но это позже, не на первой выставке. На первую выставку нужно пригласить прессу, чтобы одноклассники, увидев его по телику или интернету, кусали от зависти локти. Он позаботится об этом, расшарит ссылку. Репортёр подносит к нему длинный и толстый как член Бояркина микрофон: «Скажите, какова главная идея ваших рисунков?» Андрей вместо ответа загадочно улыбается, испытывая его терпение. Приятно видеть, как он мучается, все эти журналюги и минуты же не могут побыть в тишине, встретиться со своим истинным «я». Он уже готов дать команду оператору, когда Андрей, наконец, снисходит до ответа: «Мысль на самом деле избитая: жизнь — тлен, искусство вечно! Вот вы, что после себя оставите? Подумайте об этом!» После выставки самые красивые девушки перекочёвывают к нему в мастерскую. Им он втирает о мимолётности красоты: «Только я своей кистью способен сохранить её в веках! Приходите завтра утром, буду писать вас обнажёнными в солнечном свете». Их влажные взгляды говорят, что они придут. От сладких фантазий во рту набралось столько слюны, что стала мокрой подушка, и как Андрей вдруг припомнил, не в первый раз. По детству он уже загорался такой идеей. Рисование ему нравилось, вот и подумалось, не связать ли с ним жизнь. Старик поначалу его отговаривал, но, в конце концов, сдался. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось!» — как любил он повторять. Андрей на крыльях в художку летел, и поначалу, когда ходили на пленэр и рисовали на свободную тему, ему всё нравилось. Интерес пропал, когда перешли к гипсовым шарам и горшкам. Он отказался такую ерунду рисовать. Думал, учительница сделает для него исключение, даст интересную тему, но она сказала, что-либо он рисует по программе, либо оставляет мечту стать художником. Андрей проплакал весь день. Мечту оставлять не хотелось, но он никак не думал, что для того, чтобы стать профессионалом, придётся годами мучить себя натюрмортами. Больше в художке он не появлялся. Через две недели позвонила учительница, спросила старика, куда пропал его сын. Пришлось признаться, что в художку он больше не ходит. С одной стороны старика порадовало, что Андрей бросил мысль стать художником. «Кому эти твои художества сдались!» С другой стороны, к двенадцати годам Андрей чего только не перепробовал. Он быстро загорался и так же быстро гас. Стоило только возникнуть первым трудностям или наткнуться на давление взрослых, как Андрей порой по-английски, порой громко хлопнув дверью, удалялся в закат. До сих пор старик молчал, но тут выдал тираду: «Ты уже немаленький, Андрюша, если так и дальше продолжится, то успеха в жизни ты иметь не будешь! Ты думал, в сказку, что ли попал? Нет, работа на девяносто процентов состоит из дел, которые тебе не нравятся». Тогда Андрей заявил, что раз так, то работать он не будет. Тирада после такого заявления, конечно же, продолжилась. Андрей тогда пересилил себя, сходил в школу ещё раз. Теперь рисовали чучело вороны, что было немного интереснее. Целую неделю на бедной птичке продержался, а потом пошли драпировки и всё те же злополучные горшки. Андрей рисовал их, больше скрипя зубами, чем грифелем, и наконец, не выдержал, окончательно ушёл из школы. И как можно с такой нетерпимостью ко всякой скуке думать об училище? Там ведь та же программа, что в художественной школе! А ещё ведь надо в него поступить. При его сегодняшнем уровне даже в коммерческую группу попасть было маловероятно. Стоило вспомнить о художке, как приснился неприятный сон. Андрею встретился второй мальчишка из их художественного класса — остальные одноклассники были девчонками. Старик, узнав об этом, — на свою голову Андрей проговорился, — сказал, что настоящие пацаны в такие места не ходят. После его слов Андрей сильно мучился, его и так-то в классе считали полудурком, а тут ещё отец подлил масла в огонь. Девчонки всё пытались заплести Андрею косички, накрасить губы гуашью, но такое проделывали только с ним, второму мальчишке никогда от них не доставалось, очень уж он был едкий, не такой как Андрей в те года. Был он одного с ним роста, но чернявый, как будто с примесью кавказской крови. Имени его Андрей теперь не помнил, но фамилия вряд ли когда-нибудь могла забыться — Рыжков. Как же его это сходство бесило! И мальчишка бесил. Причём не без причины. С первого же дня он начал издеваться над Андреем. Мачеха попросила его устроить Андрею экскурсию по зданию — он поступил в художку чуть позже других ребят. Рыжков, едва они остались одни, принялся над ним подтрунивать. Андрей появился в школе в синем костюмчике — такая форма была в гимназии. Рыжков смерив Андрея насмешливым взглядом, обозвал его депутатом. «Или может ты собрался в гроб? А где белые тапочки, в мешке для сменки?» Доведя Андрея до туалета, он толкнул его в кабинку, продел в ручку швабру, и, смеясь, убежал в класс. Андрея скоро выручили, но настроение было испорчено. Позже у него с Рыжковым ещё не раз случались стычки, они даже как-то всерьёз подрались. Тогда снизу прибежал завуч, пожаловался на то, что с потолка от их топота валится штукатурка. Радостью было этого почти однофамильца — гадёныша забыть, и вот он явился в сон. Прохаживаясь по городскому пляжу, Андрей заметил его за возвышавшейся над берегом деревянной загородкой. По-видимому, сразу за ней стояла скамейка, Рыжков сидел, положив на загородку руки. На самом деле, на пляже ничего такого не было, но сновидение часто добавляет странных деталей. Рыжков был не один, а с девушкой, и выглядел лет на восемнадцать. — Вот так явление! Смотрю, ты ещё не сдох! — проговорил он с высоты. Из-за возвышения голова его располагалась метром выше макушки Андрея. — Это кто такой? — надменно скривила губы девушка. Она была копией Рыжкова, такая же тёмненькая, с изломанными бровями и глазами-вишнями. — Я с ним в художке учился. — А, тот самый… Андрей приветливо улыбнулся. — Что лыбишься? Ходит тут всякий сброд, порядочным людям отдых портит. Он не сразу понял, что за сброд она имела в виду. Улыбка увяла, лишь когда он огляделся — кроме него на берегу никого не было. Андрей развернулся и быстро пошагал от пары, но ещё долго путь его сопровождал раскатистый смех Рыжкова. Проснувшись, Андрей подосадовал на своё подсознание. Рыжков уже приснился, а из по-настоящему родных людей никого!