Чёрный мир. Книга 1

28 декабря. Проснулся от мигрени, но приступ был несильный, до рвоты не дошло. Рассказал Андрюше о своих ассоциациях. Он сказал, что тоже бывает лунным, странно, что я этого не заметил. Я согласился. Бывает. За обедом он как раз источал уныние. Вспомнил, как накануне прослушал по включённому в маршрутке радио новость об уклонисте. Особенно его поразило то, что отсидка не спасает от службы. — Из камеры в казарму, супер просто! Взяли и простому сельскому пацану сломали жизнь! Вот бы, не знаю… чума на все эти военкоматы накинулась, что ли! Я не выдержал, прыснул, чем заслужил колючий взгляд: редко так на меня Андрюша смотрит, обычно влюблённо. — Ещё вчера в вашем дворе подслушал телефонный разговор. Один жирный мужик рассказывал, как я понял, своей бабе, что прочёл в телеграмме, будто в Дагестане накрыли гей-бордель. Прикинь, говорит, гей-бордель в Дагестане, у них и голубые, это до чего же мы докатились! Вроде ничего особенного, но мне что-то так тоскливо стало! То ли из-за интонации этого мужика, то ли от мысли каково это быть геем на Кавказе… Я раньше об этом не задумывался. А теперь думаю — это ж какая засада… Ну, взрослый, положим, переехать может, а подросток? Да его же укокошат, если узнают! И боюсь, что свои же родственнички. Чтобы род не позорил. Я сказал, что тоже о таком не задумывался, вообще тема сексуальных меньшинств была от меня до нынешнего года далека. Я конечно знал, что есть такие люди, жалел их за отсутствие возможности завести нормальную семью, за одинокую старость в перспективе, но никогда в их проблемы по-настоящему не вникал. — Одинокая старость может быть и у гетеросексуалов. И наличие детей не гарантирует, что тебе поднесут долбаный стакан воды, — заметил Андрюша, погрузив в болото уныния уже меня. Я задумался о Тимке. Пускай у нас и разные гены, но всё же я с младенчества его растил, и вот такая благодарность! Одумается ли он когда-нибудь? 29 декабря. Необычный мокрый сон. Снова одно из хмурых северных морей. Подводная лодка, плывущая над водой. Стою прямо на корпусе, ближе к носовой части. Кроме меня снаружи ещё с десяток человек, из-за расстояния между нами, я плохо различаю их лица, но вижу широко расставленные ноги и раскинутые в стороны руки. Ширины корпуса хватает, чтобы не беспокоиться о балансе, но задувает шквалистый ветер, и исполинские волны, кажется, ещё чуть-чуть и слижут в море. Но это полбеды, подлодка вдруг начинает медленно проворачиваться вокруг своей оси. Я слышу крики, в том числе женский. Бросаюсь на помощь, но добежать до кричащей женщины не успеваю. Не надеясь, что она меня услышит, успеваю только проорать, чтобы она за что-нибудь схватилась. Сам в последний момент хватаюсь за выступ в корпусе. Меня накрывает с головой. Вода холодная, но не настолько чтобы сразу окоченеть. От мысли, что теперь надо мной теперь громада, по меньшей мере, в десять метров высотой, меня охватывает ужас. Воздух я успел вдохнуть, но не знаю, как надолго его хватит. Если подлодка не провернётся обратно, то придётся от неё отцепиться, но это крайний вариант, я понимаю, что в таком случае шанс мой на выживание будет нулевым. Ужасно то, что пальцы готовы разжаться, в отчаянье я открываю глаза, но почти ничего не вижу, кругом темно и много пузырьков. Но впереди как будто что-то похожее на скобу. Перехватываю её, и всем телом вжимаюсь в корпус. Подлодка так же медленно, как ушла под воду, всплывает. Одежда противно прилипает к телу, губы выедает соль, глаза накрыты тяжёлыми прядями. Откинув их, оглядываюсь и с облегчением замечаю ту самую женщину, которую рвался спасти. Лицо её мне незнакомо. — Держитесь на всякий случай, — говорю я, а про себя думаю, что мы тут никакие не избранные. Всем людям точно так же, неведом покой. Они то погружаются в удушливый мрак и холод, хорошо, если успев при этом за что-то ухватиться, то всплывают к воздуху, где надо держать баланс, иначе тебя, оглянуться не успеешь, снесёт порывом ветра. Что в этом могло возбудить, непонятно. Но я со стоном кончил, и что стыдно, Андрюша это кажется, заметил. Вскочил и выбежал из комнаты. Вернулся с красными глазами, будто плакал. Допытаться, что с ним случилось, я смог только позже, когда поговорил с ним об его матери. Давно хотел эту тему затронуть, но никак не решался, боялся, что это может ранить мальчика. — Бросьте, всё что могло отболеть, давно отболело! — так он мне сказал, когда я извинился за свой интерес. Я спросил, что ему о ней известно. — Что она меня бросила, когда мне было года полтора, в Германию умотала, по словам старика, но мне кажется, что это враки! Скорее уж спилась или скололась! Старик-то не в библиотеке знакомился! — А где? — В ночных клубах! Мачеха моя тоже, кстати, оттуда, но не завсегдатай. Восемнадцать лет там справляла, когда старик к ней яйца подкатил. — Как её звали-то? — Ленкой. Не знаю, где она сейчас, и знать не хочу! Судя по его дальнейшему монологу ничего у него не отболело. — Никак не пойму жизнь дерьмо или нет… Когда я мечтаю, и когда вы со мной в хорошем настроении, мне кажется, что всё супер! Но потом я думаю, а что если мои мечты так и останутся сладким дурманом, и что если вы на самом деле меня стыдитесь, а выгнать не решаетесь из-за своей болячки… Я попытался его переубедить, но без пользы, как и накануне он прибывал в хандре. Я спросил, что бы его сейчас могло успокоить. Он ответил, что поцелуй. — Так ты этот монолог Гамлета прочёл, чтобы выцыганить у меня поцелуй? Не успев договорить, я пожалел о сказанном, но слов было не вернуть. Закрыв лицо руками, Андрюша поплёлся к двери. Уйти я ему, впрочем, не дал, сказал, чтобы он не страдал ерундой, истерику Саши предменструальным синдромом объяснял, а сам-то чем лучше. Мотает мне тут нервы, как будто у меня своих переживаний мало. Эти слова его отрезвили. Он попросил прощения, объяснил, что перед Новым годом всегда такой. — Ещё до случая со стариком мне в эти дни становилось тоскливо. Год уходит, всё ближе к смерти… — Господи боже, Андрюша, да что за мысли в твоём возрасте? — С шести лет такие, как бабушка умерла. — Ты был свидетелем её кончины? Потрясла она тебя? — Да. Столько лет прошло, но я никак не могу забыть. Вот и сегодня она мне снилась. Я вошёл в комнату, вижу, она стоит ко мне спиной в своей любимой фланелевой рубашке — тёмно-синей с розовыми цветами. Я её окликаю — бабушка, так ты не умерла! Несусь к ней, раскрыв объятия, но встречаюсь с воздухом! Проснулся весь в слезах! И такие сны мне снятся часто. Раз в месяц точно. — Бабушка тебе маму заменяла по раннему детству, я правильно понимаю? Он кивнул. Тогда я спросил, говорил ли он ей, как её любит. Он ответил, что нет, отец от него тоже ничего такого не слышал. — Как же ты мне признался? — удивился я. — Это, наверное, сложно было? — Офигеть насколько! Впрочем, только в нормальном состоянии. Когда я вам это в первые разы говорил, то был не в себе. А после аварии признаваться проще стало. Это как с моим старым псом. Каждый день я говорю ему, как люблю его, понимая, что этот раз может стать последним. Вот и с вами… Его рот изогнулся скобкой, боясь, что он разрыдается, я прижал его к себе. — Я это очень ценю, — зашептал я. — Ни Тимка, ни Саша после аварии не стали ко мне добрее, а ты так трепетно ко мне относишься! — Но вы же не верите, обзываете меня актёром! — заявил он. И тогда я его поцеловал. По-дружески, но в губы. До сих пор посмеиваюсь, вспоминая его ошалелый вид. 30 декабря. Андрюша и сегодня вспыхивал под моим взглядом. А ещё настроение его и вправду выправилось. Он снова стал напевать песенки и улыбаться. Не думал, что мой невинный, со вкусом банановой помады поцелуй подействует на него таким волшебным образом. Я зато совсем пал духом, заставив Андрюшу допытываться, что со мной. Он подумал, что меня расстроил подаренный ему поцелуй, но дело было не в нём, а в его словах об одинокой старости. Они подействовали на меня как отрава, я старательно отгонял думы на эту тему, а фоновое настроение всё равно было гадким. — Будущее пугает меня! Да и в настоящем столько проблем! — делился я. — Порой впрочем, они кажутся мне мелкими, недостойными внимания. Помнишь, ты назвался многомерным космическим существом? Я ведь тоже себе им кажусь, особенно по выходу из медитации. Андрюша сказал, что его эти мои медитации сильно беспокоят, хорошо, что случаются нечасто. Что до ощущения мелочности проблем, то его тоже часто этим накрывает. И не только проблем, но и жизни в целом. Ему хочется творить что-то великое, а он лепит куличики в песочнице. — Зубы прям сводит, когда я себя за каким-то мелким делом застаю. — Но ведь великое дело тоже начинается с маленьких шажков, — заметил я. — Да понимаю я, но хочется, чтобы раз и готово! Как тогда с симбионтом. Я разрешил бы войти в себя кому угодно, только бы перестать тратить время на копошение, называемое учёбой. Усмехнувшись, я спросил, неужели же учиться ему совсем неинтересно. — От простого к сложному — скука смертная. — По вершкам, значит, нравится? — Ага, но гитару, походу, так не освоишь… — Да ничего мне кажется, так не освоишь, на профессиональном-то уровне. — Я в профессионалы и не мечу! Мне хочется просто делиться с образами, что я вижу, со звуками, что я слышу. Вот если бы можно было транслировать их напрямую из мозга! Чёрт, опять симбионты вспомнились. Вот они это дело умеют… или умели… Может они оставили нас наконец? — Да были ли они?! — Они, наверное, тоже думают, были ли мы. Я попросил пояснить. — Ну, для себя мы может и есть, но поставьте себя на место симбионта. Живёт он в своём Чёрном мире, в ус не дует, потому как не на чем ему расти, и вот в одном из своих астральных путешествий наталкивается на одного из нас. Мельком видит какие-то картинки из нашего мира через наши глаза, что для него всё равно, что сон во сне. И вот подумайте теперь, верит ли он в нас? — Звучит как шизофрения. — Да ну вас! Никакого полёта мысли! Я удивился столь бурному выражению чувств. Спросил, что это на него нашло, он объяснил, что его достало то, что высказав мысли такого плана, он слышит в свой адрес психиатрический диагноз или вопрос под чем он сейчас. — Люди так узко мыслят! Я тоже, блин, ограниченный, но хоть как-то пробую выйти за эти границы! — Безумству храбрых поём мы славу! Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истёк ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света! Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету! — продекламировал я, выученную кажется ещё в школе песню. — Да, точняк. Хотелось бы так. Эх, как же вы умеете говорить… — позавидовал мне Андрюша. И на то были причины. Хоть сколь-нибудь длительный монолог, как я заметил, тяжело ему даётся, начинает его он восторженно, но к концу сдувается, выдавливает слова через одышку. Я спрашивал, что это с ним такое, но он только пожимал плечами. Сейчас я тоже спросил, как же он при такой особенности рассказывал в школе стихи. — По детству нормально всё было, я даже на сцене выступал. И не только по-русски читал, но и по-английски, но лет с тринадцати, может четырнадцати как будто онемел. — Совпадает с началом твоего полового созревания, — заметил я. После чего добавил, что всё-таки это поздновато. Продолжать, наверное, не следовало, но я, как и Андрюша, порой не могу себя остановить. — Может тебе к эндокринологу сходить? Мне кажется, что у тебя недостаток мужских гормонов. Андрюша нахмурился. — Если бы я и сел на гормоны, то на женские. Их, по крайней мере, пьют, а не колют. Я понял, что он в теме, значит, сам у себя такое подозревает. Продолжать его мучить не стал. Сам задумался о половом вопросе. Я сказал Андрюше о медитации, но утаил ещё одну причину, по которой мне не то что бы проблемы кажутся мелкими, просто я не могу на них сосредоточиться. Мешают ощущения от гениталий. Их то сдавливает, то покалывает, то они наливаются кровью, твердея до боли. Даже без эротических фантазий я бывает, полдня чувствую себя членом на ножках. Возможно, женщина могла бы мне помочь, но одна мысль об отношениях без обязательств и чувств мне неприятна. Если уж я только от проявлений физиологии чувствую себя низменным и грязным, то что будет если я пересплю со случайной женщиной? Саша?.. Не хотел писать, но в тот день, когда Андрюша вывел меня из медитации, я как будто был у неё. Галлюцинация конечно, но я видел её комнату в мельчайших деталях. Непонятно, правда, как. Глаза мои, это я точно помню, были прикрыты. В комнате, как и в первый мой визит, царил бардак. Не только на кровати, но и под ней, были раскиданы учебники, носки и трусики. Я не помню, где был до того, как просочиться через окно, воспоминания мои начинаются с этого момента. Стекла я не чувствовал, прошёл через него, будто никакой преграды не было, и в позе лотоса завис над кроватью. Саша лежала на животе, подложив руку под голову. Мне безумно захотелось её коснуться, и я своё желание исполнил. Дотронулся до её плеча, но ничего кроме некоторой упругости воздуха не ощутил. Саша вдруг обернулась, но посмотрела не на меня, а через меня. Мне стало жутко. Я был как призрак. А может и не «как». Меня захлестнул ужас! Я подумал, что умер. И тут к лицу моему будто бы ядовитая медуза прилепилась. Я хотел её содрать, но не мог. Так ощущалась холодная вода, которой прыскал в меня Андрюша. Не знаю, первый это был визит к Саше, или я часто у неё бываю, но того не помню. Спросить бы её… 31 декабря. Начинаю мандражировать. Из-за Саши (ответит ли она на звонки, и дошли ли наши подарки), из-за Тимки (отослал ему десяток давящих на совесть сообщений, но не знаю, будет ли толк) и из-за Андрюши. Зная его «любовь» к гаранту конституции, я всерьёз опасаюсь за телевизор, как бы во время новогоднего выступления, Андрюша в него бутылкой не запустил. Надо его будет на балкон загодя вывести. Пусть покурит. Обычно в этот день я занят стряпнёй, но в этот раз Валера столько еды натащил, что нам, наверное, до Рождества хватит. Немного досадую из-за этого. Обожаю, когда хвалят то, что я наготовил, сразу нужность свою чувствую. За обедом маму сегодня с папой вспоминали. Вернее он вспоминал, а я слушал о ней как о незнакомой женщине. «Что-то с памятью моей стало, всё, что было не со мной — помню». Узнал, что ушла она раньше срока по вине врачей. И вот слушаю я папу и думаю, это мне врачей надо не любить, а не Андрюше. Ну, что за эмоциональная тупость! Андрюша вчера спросил у папы, участвовал ли он в войне, ответ его явно разочаровал. Потом уже в разговоре со мной, он упомянул Гитлерюгенд. Посмеиваясь, я сказал, что хорошо, что он не произнёс это слово при деде. — Да я же не в том смысле, что он в нём воевал, а в том, что у СССР, наверное, тоже что-то такое было! Я ответил что, были, конечно, воевавшие юнцы, но папу моего чаша сия миновала. — Я знаете, раньше о войне исключительно плохо думал, а потом фильм посмотрел про гея одного, он шифрами немецкими занимался, и понял, что может, если бы не было войны, то и компов бы сейчас не было. И чем бы я тогда жил? — Я застал время без компов. Поверь, тогда было чем заняться! Но я согласен с тобой, добро и зло относительно. Долго потом на эту тему говорили. Вспомнил я ему его попытку изнасилования, на что он сказал, что знает, что в нём сидит зло. В Саше оно будто бы тоже есть, я один ангел в нашей троице. Я принялся его разубеждать. Вспомнил свои прегрешения. — Так у вас всё в мыслях, а не на деле, — заключил Андрюша. Тогда я процитировал библию, в которой сама мысль считается грехом. Он смеялся. — Включили святошу! Тут я пересказал ему сон, в котором слышал мысли. Андрюша сказал, что ему тоже снится иногда такое. — Как думаешь, кто нам нашёптывает мысли? — Вы солипсиста спрашиваете! — Голос не был похож на твой! — рассмеялся я. — Мужской такой, взрослый. — Что-то я такое читал. Сейчас загуглю. Вот прочтите. «Психиатры полагают, что эти слуховые галлюцинации рождаются в момент, когда мозг спонтанно активизируется, создавая ложное восприятие голоса, — говорит профессор Хантер. — Причина того, что эти голоса обычно воспринимаются как мужские, заключается в том, что ложный женский голос мозгу гораздо сложнее синтезировать, чем мужской… Женский голос более многосоставен по сравнению с мужским из-за различий в размерах и форме голосовых связок и гортани, а также потому, что женский голос более мелодичен. Это позволяет женщинам охватывать своим голосом более сложный диапазон слышимых частот, чем на то способны мужчины». — Ты же не любишь психиатрию, — заметил я. — Психологию, — сонно поправил он меня с уровня столешницы. Я тоже почувствовал, что меня клонит в дрёму. Привалился к стене, и вдруг вспомнил, что перед аварией тоже слышал мужской голос. Никак не получалось правда, вспомнить, что он мне говорил. «Перестань уже мучить память!» Я проснулся, вздрогнув всем телом. Спросил Андрюшу, говорил ли он что-нибудь, он ответил, что нет.