burning the darkness out

I was lost, but now I'm found Under the lights and in the sounds So let us sing and sing it loud That we're not perfect, But we're proud of who we are [1]

      Интуиция Зеницу не подводит – он действительно встречает девочку-пламя буквально через пару недель после игры с Кайгаку. Ее глаза озаряются радостью при встрече с уже знакомым человеком, а после бледное девичье лицо неожиданно заливается румянцем, когда Агацума искренне и легко улыбается ей в ответ. Покрасневшие уши вызывают в спертой нежностью груди непривычное, сладостное томление, вибрирующее где-то в горле желанием выразить свою огромную, неизмеримую симпатию и любовь к этой прекрасной, чистой девушке.       Танджиро Камадо – это зашкаливающая концентрация тепла, уюта и света, заключенная в одной физической оболочке, такой хрупкой, что, кажется, только тронь, и она рассыплется искрами яркого, слепящего глаза огня, готового либо разразиться пожаром – разрушительным, жадным до топлива, голодным, – либо превратиться в уютный костер и позволить любому, кто захочет погреться, прикоснуться к живительному пламени и наполниться силой и уверенностью.       Зеницу восхищает это – он покорен до самой глубины своей черной, насквозь пропитавшейся тьмой души, и эта безумная, ненормальная привязанность, родившаяся из одного-единственного взгляда, из одной-единственной встречи, надевшая на его шею поводок и отдавшая эту цепь в самые добрые и ласковые руки на свете, вводит его в исступление. Казалось бы, только недавно он сбросил оковы, наконец-то освободился целиком и полностью, переступил черту, чтобы стать самим собой, – и тут же снова бросился в омут с головой, чтобы быть готовым по одному слову склониться перед девушкой-пламенем или же посвятить в ее честь целую кровавую резню.       Мрак под ребрами расходится мглистым туманом, плещется непокорными волнами, закручивается спиралями, становится цунами – утробно ворчит, раскрывая зубастую пасть, расправляет крылья и игриво бьет по земле шипастым хвостом. Бездне, клубящейся на самом дне промозгло-черных зрачков, безмерно сильно нравится Танджиро – она пропитана спокойствием и ярким солнечным светом, и свет этот, растекаясь в глазах цвета розового агата, обволакивает тьму Зеницу целиком. Это не больно, это не страшно – этот свет не смертельно опасный, не жаждущий разрушения; он мягкий, теплый, и в него хочется кутаться, как в большое пуховое одеяло, – чем ярче свет, тем больше тень, которую он отбрасывает, тем сильнее тьма, которая прячется в ней, именно поэтому мрак не слабеет в непосредственной близости с этой девушкой, а лишь набирает силу, чтобы однажды окончательно расправить свои крылья и взлететь, оторвавшись от земли.       Вороны касугайгарасу ведут их в лес – бездна ворчит недовольно, предчувствуя беду, и это заставляет Зеницу держаться ближе к Танджиро, чтобы чуть что – иметь возможность ее защитить. Наивная, светлая девушка даже не представляет, какое чудовище подкупила одним лишь кротким взглядом и мимолетной улыбкой – Агацума в тандеме со своей тьмой положат любого, кто посмеет покуситься на самое драгоценное, что на данный момент находилось у него практически в руках. Его личная маленькая богиня огня, персональное солнце, пробивающееся сквозь тяжелые, налившиеся дождем и громом тучи, – Камадо еще не знает о том, что светловолосый улыбчивый истребитель на полном серьезе намерен посвятить остаток своей жизни той, кого встретил всего лишь второй раз.       Возможно, любой другой скажет, что два жалких раза – это чушь, с первого взгляда влюбиться нельзя, а вручать свою судьбу в чужие руки и вовсе глупо и недальновидно. Зеницу лишь улыбнется в ответ так, как умеет только он – вежливо и доброжелательно, но в глазах его блеснут опасные черные искры. Подумай трижды, прежде чем говорить нечто подобное мне в лицо.       Большое поместье выглядит угрожающе тихим – звук барабана больно бьет по чувствительным ушам, и Агацума, тщательно сдерживая клокочущее в горле желание убить источник мерзкого бульканья, дергает уголками губ в подобии улыбки. Желание Танджиро защитить едва знакомых детей умиляет, и даже факт наличия в коробке, которую она несет за спиной, демона его не смущает – у кого демон, у кого бездна, подумаешь, у каждого есть за душой грешок, – но отношение девушки к ящику, трепетное и чрезмерно заботливое, заставляет задуматься, кого же именно такого драгоценного она прячет в деревянных недрах.       Кто может перетягивать на себя всю любовь и заботу пламенной богини?       Кто?       Ненавистный дом волей случая разделяет его и Танджиро, и Зеницу едва сдерживает в груди утробный рык – он ненавидит, когда что-то выходит за рамки его контроля, и мысль о том, что, возможно, Камадо сейчас где-то сражается и получает ранения, заставляет его кровь кипеть, а бездну – плавиться и пениться черной, вязкой тьмой, бегущей по венам.       Раз есть демон, управляющий всей этой канителью со сменой комнат, значит, все, что нужно сделать Агацуме – убить его. Отрубить его голову, заставить страдать, чтобы никогда больше не смел тянуть свои руки и клыки к огненной девушке – теперь уже посмертно объяснить ему, в чем именно он был не прав. Сейчас ему предоставляется один из немногих случаев, в котором слух помогает ему – он соединяет его тонкой ниточкой с той, в чьих поисках он находится, и дает Зеницу возможность идти по следу, как самая настоящая гончая. Звук Танджиро искажается, дробится, перемежается посторонними шумами – боль, усталость и сдержанное отчаяние играют в нем центральную роль, и эти эмоции поднимает в груди парня волну ярости.       Несмотря на то, что ему приходится в течение длительного промежутка времени потаскаться по постоянно меняющейся планировке дома, Агацума терпеливо выжидает нужного момента, и он появляется – Зеницу вылетает из теней прямо за спиной огромного демона и сносит ему голову Молниеносным громовым раскатом.       Тело падает на землю мешком, башка делает несколько оборотов, катясь по полу, и, замирая, распадается в пепел. Танджиро, смертельно бледная, взмокшая, с расширенными от боли зрачками смотрит на Агацуму так, словно вообще не ожидала его увидеть. Девушка открывает рот, чтобы что-то сказать, но колени ее предательски подгибаются, и она падает на татами – правда, почти падает, потому что Зеницу успевает ее поймать.       – Ш-ш-ш, – шепчет он, предельно аккуратно поднимает Камадо на руки, наблюдая за любой переменой в ее мимике, и улыбается мягко и нежно, и тьма скользит по его губам, преисполненная чувства собственного достоинства. – Все хорошо. Все закончилось.       – Дети… в порядке? – слабо интересуется она и осторожно, неуверенно обвивает шею Агацумы руками, чтобы было удобнее ее нести, и его сердце пропускает удар. Танджиро легкая и теплая, пусть и состоящая практически из одних лишь мышц, но от нее веет таким уютом, такой гармонией, что Зеницу, не выдерживая, невесомо целует топорщащиеся пряди у нее на макушке, вдыхая тонкий аромат, исходящий от гладких волос.       – Да, – отвечает Зеницу честно. – Я вывел их из дома сразу, как только нашел.       – Это хорошо, – облегченно улыбается Камадо и доверчиво прижимается ближе к Агацуме. Она доверяет ему, чудовищу, убийце, монстру без единого сомнения в своей чудесной головке, без единой лишней мысли, и это понимание пронзает сердце томной, терпкой стрелой в виде нового витка очевидного чувства. Тьма под ребрами на все лады ворчит-распевает мое-мое-мое-мое-мое, и Агацума даже не думает с ней спорить, наоборот, соглашается целиком и полностью – восхитительное ощущение упоительности происходящего захлестывает его по самую макушку.       С улицы слышится какой-то вопль, чей-то надрывный смех и чьи-то визги – Зеницу, удерживая на лице привычную вежливую улыбку, ускоряет шаг. Свет бьет в глаза, но он даже не жмурится, потому что в тот же момент мягко опускает Танджиро на порожек поместья и срывается с места, чтобы в одно движение сломать чересчур шаловливую руку парня в кабаньей маске, посмевшего замахнуться на драгоценный ящик пламенной девушки.       Истребитель коротко вскрикивает и отшатывается, словно не ожидая подобного исхода, и даже сквозь нелепое чучело на голове Агацума чувствует, как пронизывающий взгляд препарирует его и приводит носителя к однозначному выводу.       – Это ящик Танджиро, – мягко склоняет голову Зеницу и словно невзначай отодвигает ногу назад для большей устойчивости боевой стойки. – Ты не посмеешь его тронуть, – добавляет он вкрадчиво, и в его голосе монотонно звучит гул беснующейся бездны, сквозящей по янтарно-золотой поверхности радужек.       Парень-кабан вздрагивает и застывает статуей самому себе, не иначе каким-то звериным чувством ощущая, что с этим противником связываться не стоит, хотя смотрит волком сквозь стекляшки своей маски – все ищет подвох от спокойного, улыбчивого светловолосого коллеги по работе и никак не может его найти; Агацума прекрасно умеет обманывать таких несмышленышей, думающих, что они знают и понимают абсолютно все. В голову стучится разумная мысль: в таком состоянии Танджиро не сможет сражаться на протяжении длительного периода времени, дикий истребитель со сломанной рабочей рукой – тоже, а Агацума, пусть и будучи потрепанным после стычки с Кайгаку, все еще остается куда более работоспособным, чем они двое.       Сам собой напрашивается вывод: если их собрались сделать командой, собрав в одном месте, значит, в дальнейшем они будут путешествовать таким составом.       Чтобы Зеницу не отстранили от общекомандного времяпрепровождения, он должен соответствовать – сломать руку, например. Или ребра. Или просто дать слабину и позволить кабанчику на него напасть, а после – пропустить пару мощных ударов.       Агацума вдруг светло улыбается, и тьма, удерживавшая парня в маске на месте, свертывается под грудью тугим, упругим комком – переставший ощущать угрозу звереныш встряхивается, угрожающе склоняет голову и опрометью бросается в атаку. Зеницу кружит вокруг него, подставляется намеренно и делает вид, что не слышит, как Танджиро зовет его и просит прекратить, потому что очень сосредоточен на бое, в который его втягивают как бы насильно.       Как итог – правая рука плохо двигается, ребра мерзко ноют, челюсть слегка припухает после смещения, а в глазах слегка двоится. Не сказать, что кабанчику достается меньше, но Агацума не хвастается – все свои увечья он возместил сполна.       Рубиново-розовые глаза с белоснежными зрачками мечут молнии, и, несмотря на то, что, по идее, под этим взглядом должен поднимать свою голову стыд откуда-то с самых глубин души, Зеницу не испытывает ни капли своей вины. Он сделал то, что должен был. Так теперь его точно не отправят на задание, заставив покинуть свою пламенную госпожу, – Агацума на своем опыте уверен, что истребители – редкий расходный материал, и просто так его тратить не следует.       Так и случается – ворон касугайгарасу приводит их в Поместье глицинии, где все они получают должный уход и отдых. Танджиро смотрит на него встревоженно и благодарно одновременно, и эта благодарность льется на потрепанную, черную душу Зеницу солнечным бальзамом – ей бы самой отдыхать, а не пытаться за ним ухаживать, и поэтому Агацума укладывает стремящуюся вернуть долг Камадо обратно на футон.       – Я сделал это не потому, что хотел стрясти с тебя когда-то должок, – вкрадчиво говорит он, невесомо убирая с вымотанного лица бордовую гладкую прядь. – Я сделал это потому, что так хотел, Танджиро. Тебе была ценна эта коробка, дороже самой жизни – я защищал то, что по праву принадлежало тебе и только тебе.       – Ты же сразу понял, кто в ней, верно? – тихо и осторожно спрашивает девушка, лишь темные глаза загадочно мерцают в полумраке, и Зеницу не может не поддаться искушению, склоняясь к ней немного ближе – как отказать, когда на него так смотрят?       – Не стану врать – да, – легко признается Агацума и, прикрывая глаза, чувственно касается губами мягкого завитка волос, струящегося шелковой лентой сквозь его пальцы. – Мне все равно, кого ты прячешь. Я всегда буду на твоей стороне, Танджиро, даже если ты захочешь уничтожить весь мир.       – Я не хочу уничтожать весь мир, – хриплым шепотом отвечает Камадо, и Зеницу, лениво щурясь, смотрит на нее в ответ – в радужках его вспыхивают золотые, медовые искры, когда его взгляд проходится по порозовевшим скулам и трогательно приоткрытым губам. Такая девушка, доверчивая, смущенная, ласковая, с тлеющими на дне зрачков огненными искрами, заставляет его сердце биться чуточку чаще, чем обычно, а тьму – блаженно урчать, обвиваясь вокруг тонких запястий и острых плеч.       – Я знаю, – говорит Агацума и отстраняется, чтобы улыбнуться чуточку грустно и искренне. – Именно поэтому я готов следовать за тобой туда, куда ты поведешь.       Танджиро выдыхает сдавленно и коротко, ее взгляд скользит по тонким губам Зеницу и снова прикипает к его глазам. Он знает, что там, на дне, нет никакого света, одна лишь тьма, промозглая, жуткая, всеобъемлющая, она дрожит черным маревом зрачков и змеится по радужке вкрадчиво и проницательно, готовясь чуть что – совершить рывок и вонзиться в глотку врагу, клыками вырывая трахею и упиваясь кровью, бьющей фонтаном из разодранного горла. Агацума моргает, и мрак пропадает из янтаря, сменяясь затаенной нежностью и спокойствием – ни к чему милой пламенной девушке знать, что они схожи куда больше, чем Камадо может себе представить, ведь не только она одна носит при себе демона.       По лицу Танджиро читается: «почему я?», «мы ведь знакомы всего ничего», «сколько же ты пережил когда-то давно?», «зачем так хвататься за меня?», но ничего из этого вслух она не произносит, лишь находит своей рукой ладонь Зеницу и неспешно, неловко переплетает их пальцы, беззастенчиво делясь с ним своим внутренним теплом.       Гора Натагумо встречает их неласково – мертвецким холодом, отсутствием какого-либо света и пугающим звуком неминуемой гибели: она звучно тикает в ушах напольными часами, тик-так, тик-так, тик-так, и отдает в голову звоном колокольни, предупреждающим – не ходи, не двинься, не тронь. Танджиро морщит нос и поджимает губы, когда пересекается с Зеницу взглядом: ей здесь неуютно, но она твердо идет вперед, щедро расплескивая свой мягкий, ласковый душевный свет, и тени пляшут вокруг нее, оберегая, защищая, охраняя. Из солнечных лучей формируется что-то темное, яростное, дикое, оно вьется вокруг обутых в дзори маленьких ног послушным псом и хватается за любую возможность ухватить подаренную ласку – Агацума видит массивные когтистые лапы, раскрытую в угрожающем оскале пасть, трепещущие кожистые крылья и стегающий себя по бокам шипастый хвост.       Не пес, не химера, не-е-ет, определенно.       Взгляд Танджиро наполняется болью, когда истребители дергаются, как сломанные марионетки, под властью демонического искусства крови. «Иди», – шепчет ей Зеницу, и девушка, кидая на него короткий, благодарный взор, скрывается из поля зрения. Стук ее сердца звучит, как самая прекрасная мелодия, и именно он позволит Агацуме последовать за ней, как далеко бы она ни ушла от него – впервые в своей жизни он рад, что его слух помогает ему творить фантастические, нереальные вещи, потому что песня пламенной богини чистая и абсолютно искренняя, теплая, ласковая, и разум его трепещет от нескрываемого восторга.       Он мог бы убить незадачливых охотников, по собственной глупости попавших в сети коварного паука, облегчить их страдания, обменяв их на блаженный сон в объятиях предвечной госпожи, но Зеницу подписал соглашение с самим собой – он больше не проливает людскую кровь, только демоническую, темную, вязкую жидкость, текущую по венам. Тьма клубится вокруг его ног и плеч плотным маревом, невидимым постороннему глазу – зато замечают членистоногие малютки, навязчиво старающиеся прицепить паутину к любому живому существу, и тщательно обходят его стороной.       Мрак заполняет бездонные колодцы глаз до самого края, и черная вода несдержанными, бурными волнами выплескивается наружу, скользит вдаль к владельцу этих сетей по нитям паутины, кружится-вьется и убегает куда-то в кроны леса.       Через несколько минут пауки брызгают в стороны бесконтрольно, словно сила, сдерживавшая их, перестает действовать, а через секунду меркнет и одно из имеющихся посторонних демонических присутствий.       Вежливая улыбка змеится по губам Агацумы черной мамбой и скрывается где-то в лучиках, смягчающих жесткий взгляд почти ребяческой лукавостью. Он, не дожидаясь ответов двух оставшихся в живых истребителей, которые что-то возмущенно кричат ему в спину, салютует им, говорит о том, что пошел на помощь к Камадо, и стартует по следу Танджиро.       Добраться сразу до того места, куда его ведет звук, не получается – дорогу преграждает уродливый членистоногий демон с человеческой головой и угрожающе клацает челюстями-жвалами, а его маленькие пауки-приспешники стараются зайти к Зеницу с тыла. Его так просто не обманешь, не застанешь врасплох, у него есть верный напарник-помощник, видящий куда больше, чем он сам – тьма яростно рокочет под ребрами и исторгается низким, утробным рыком из неприспособленного к таким звукам горлу, и, вдумчиво втягивая сквозь зубы воздух, Агацума чувствует, как по телу прокатывается живительная сила, слегка покалывающая электрическим током мышцы, и смешивается с первозданной, безграничной тьмой.       Радужки заполняются мраком, и Зеницу улыбается спокойно и вежливо, словно заранее извиняясь за то, что сейчас он собирается снести чью-то башку – глупый-глупый демон не понимает, что ему нужно бежать, и бежать как можно скорее, чтобы чудовище, таящееся за равнодушными золотисто-желтыми глазами, не сожрало его с головой.       Да только едва ли побег ему поможет – монстр уже вышел на охоту, напав на след своей жертвы.       Третья ката, Собирающиеся на гул комары, позволяет круговыми атаками парировать бесполезные атаки мелких приспешников, а Первая ката, Молниеносный громовой раскат, излюбленный стиль Зеницу, звучит прекрасным аккордом в разыгранном точно по нотам спектакле – голова с перекошенным ненавистью лицом отлетает от уродливой паучьей тушки, словно мяч, небрежно кинутый каким-то неосторожным ребенком; Агацума, стряхивая кровь с клинка ничирин, загоняет катану обратно в ножны и доброжелательно осматривает поле завершенного боя прежде, чем сорваться с огромной скоростью туда, где он нужен.       Обычно чистый и звонкий звук Танджиро сейчас звучит неровно и глухо, с сильными перебоями, и это заставляет и без того взвинченного истребителя, идущего четко по ее следу, беситься еще сильнее: он так далеко от нее и ничем не может помочь ей, своей пламенной богине, потому что расстояние – не та вещь, которую можно преодолеть, просто захотев, и как бы Зеницу ни торопился, как бы он не стремился достичь мягкого, согревающего пламени, заключенном в человеческом теле, их все еще разделяла огромная дистанция.       И это выводит из себя не только Зеницу, но и его тьму, утробно ворчащую и скалящую ядовитые клыки.       Боль бьет по ушам звоном громоздкого, массивного колокола, да с такой силой, что Агацума запинается об какой-то камень и падает на землю, пропахав носом несколько метров. Он зажимает голову между ладоней, переживая резкий, мучительный приступ, и стискивает зубы крепче, яростнее, словно это может помочь ему поскорее прийти в себя; страдания Танджиро имеют почти физическую форму, и сейчас они так красочно вырисовываются у него в сознании, отпечатываясь на подкорке мозга, что сил терпеть у Зеницу не остается, и он рычит утробно и низко, жмурясь до слез и прокусывая губу до крови, и бездна мечется в клетке из его ребер, как посаженная на поводок псина, воет-завывает свою смертоносную, отчаянную погребальную песнь – они не умеют прощать ошибок. Плата может быть только одна – мучительная смерть за каждую секунду боли, испытанной Танджиро.       Зеницу распахивает глаза, до краев заполненные чернейшей, первозданной тьмой – из-за мрака не видно привычных золотистых радужек с солнечными бликами, нет улыбки, скользящей по тонким губам; потусторонняя, свирепая сила бежит по венам обжигающей магмой, раскаляющей сердце и чувства, и каждая мышца, каждая кость трещит от чудовищной мощи, прокатывающейся обжигающими импульсами по всему его телу.       Он срывается с места, и неясные тени, клыкастые, агрессивные, бешеные, стартуют следом за ним. Ветки хлещут по лицу и плечам, ноги проскальзывают во влажной траве – все неважно, Зеницу летит над землей, почти не касаясь ее, воспаряя над этим лесом, и один-единственный звук, на котором фокусируется его слух, ведет его отчаянной красной нитью. Быстрее, быстрее, быстрее, быстрее, подгоняет он сам себя, игнорируя все сопутствующие трудности; клинок выскальзывает из ножен, бликует в лунном свете, возбужденно звенит в предвкушении кровавой жатвы, которую его хозяин собирается устроить.       Агацума вылетает на поляну ровно в тот момент, когда демонические алые нити смыкаются над головой Танджиро неотвратимо и страшно, и ее лицо – белое, обескровленное – обращается к нему почти сразу же. В глазах читается спастись-спасти-спастись-спасти, и полнейшая безвыходность из ситуации, в которой она оказалась; белоснежная пурга страха закручивается в жемчужных зрачках и охватывает глаза целиком, скользит крупными каплями пота по вискам и рубиново-красным гроздьям крови, расползающимся по лбу и щекам.       Я не хочу умирать, огромными буквами написано на ее упрямом и испуганном лице, должен быть выход.       Зеницу по своей воле ступает в бездну, и она принимает его ласковыми, материнскими объятиями, безмятежно нежными и заботливыми. Зверь под ребрами ревет и воет так оглушительно, свирепо и ненавидяще, что молнии, окружающие тело Агацумы, окрашиваются в чернильно-черный цвет. Чудовище, неукротимо и бешено скачущее из тени в тень, рычит, скалится и брызжет ядовитой слюной, хлопает крыльями, бьет себя хвостом по бокам, переминается с лапы на лапу и готовится броситься в стремительный, смертельный рывок – до последнего вздоха, до последней капли крови.       Он делает шаг навстречу, протягивает раненую во время падения ладонь, и мрак, послушно подступаясь к нему и утробно урча, слизывает алые капли с мозолистой кожи, довольно и слегка успокоенно фырчит, а после подается вперед и прикасается до мурашек прохладным лбом ко лбу Зеницу.       Агацума прикрывает глаза, зарываясь пальцами в скользящую, призрачную тьму и наслаждаясь этим контактом.       Зверь отстраняется, взмахивает крыльями и – неожиданно – выпускает в воздух огромный, тугой поток чернильных молний, а после взмывает под потолок их общего подсознания и разражается одновременно ликующим – из-за долгожданной встречи – и яростным – из-за того, что Танджиро ранена, – ревом. Зеницу смотрит на тьму с восторгом: у его чудовища длинное змееподобное тело, покрытое крупными иссиня-черными чешуйками, большая голова, посаженная на гибкую шею, с огромной пастью, полной острейших, ядовитейших зубов, мощные лапы с острыми когтями-лезвиями, сильный хвост, венчающийся короной из шипов, и роскошные кожистые крылья, создающие одним своим взмахом ураган.       Зеницу заходится оглушительным, звонким хохотом – таким чистым, таким искренним, таким настоящим, – и его тьма вторит ему оглушительным рыком.       Дракон, ах, кто бы вообще мог подумать!       Лезвие разрезает кровавую паутину с той же непринужденностью, что и нож проходит через масло; Зеницу легко и осторожно подхватывает Танджиро на руки и в два огромных прыжка достигает ее сестры-демона, лежащей на земле без сознания. Агацума ласково заглядывает Камадо в лицо и аккуратно стирает с ее щеки крупную каплю крови. Девушка, его чудесная огненная богиня – такая чуткая, такая непорочная, такая яркая, – вздрагивает, но от руки его не отстраняется, даже прижимается чуть крепче и смотрит из-под ресниц устало и благодарно.       – Зеницу, твои глаза, – произносит она практически одними губами, зная, что тот, кому адресовано послание, обязательно ее услышит. Зеницу улыбается в ответ нежно и абсолютно искренне в ответ на ее беспокойство, и тьма искажает свою зубастую пасть в таком же оскале, скользящим по его губам вязкой тенью.       – Это ничего, – спокойно говорит он и рассекает уродские красные нити взмахом клинка; демон прямо напрашивается на долгую и мучительную смерть, и Агацума вполне в состоянии ему это устроить.       – Что они с тобой сделали? – с надрывом спрашивает Танджиро, и ее щеку расчерчивает хрустальная слеза. – За что тебе все это?       – Т-ш-ш, все хорошо, – успокаивающе шепчет Агацума, и мрак вторит ему зловещим рыком; дракон расправляет свои могучие крылья и скользит хвостом из стороны в сторону, в его груди рокочут молнии, набирающие все большую и большую силу с каждой секундой, чувствуется запах озона и смерти. Тьма перебирается на плечи вздрагивающей девушки и гнездится в тени ее волос, напитываясь энергией и мощью от неугасимого, яркого пламени, исходящего от нее; Камадо смотрит на него расширенными от боли и понимания глазами, и на дне ее белоснежных зрачков клубится ослепительно-яркая метель.       Зеницу срывается с места, перенося Танджиро и ее сестру-демона подальше от места схватки, напоследок – не удержавшись – оглаживает мягкую щеку огрубевшими пальцами и, не медля ни секунды, вступает в поединок.       Паук-Луна что-то рычит про узы и семью, но Агацума его не слушает – мерзкий голос заглушает рев дракона, жаждущего растерзать, уничтожить, разорвать того, кто осмелился поднять руку на ту, что принадлежит им, и эта ненависть, эта обжигающая ярость, сквозящая в каждом его движении, ведет Зеницу к единственному пути – безжалостному убийству.       В идеале, убить бы его, как Кайгаку, заставив мучиться на солнце максимально долго, максимально сильно, но Пятая Низшая луна – не какой-то низкопробный демон, для того, чтобы отсечь тому руки-ноги, нужно изрядно постараться, однако и Зеницу не лыком шит – тьма и злость позволяют ему сравниться в силе и скорости с противником, значительно его превосходящим, и при этом выжить, сохраняя рассудок трезвым.       Да только зря он так думает – сейчас, в критической ситуации, в которой ему приходится максимально полагаться на свою тьму, изрядно напитавшуюся силой и обретшей настоящую, реальную форму, Агацума не видит, как мрак пропитывает его до мозга костей и с неосознанного его на то позволения перехватывает бразды правления, берет верх над ним. Зеницу считает, что он по-прежнему держит бой под контролем, но для того, чтобы быть равным сильнейшему противнику из всех им ранее встреченных, он выжимает максимум и из себя, и из своей второй сущности, своей второй половинки.       Щеки расчерчиваются чернильно-черными разрядами молний, но Зеницу, сосредоточенный на одной-единственной цели – убить, уничтожить, раздавить – не видит этого. Его атаки становятся все стремительнее и смертоноснее – еще, еще, еще, еще, – он двигается все быстрее и быстрее, не жалея себя, загоняя свою жертву в угол и додавливая ее морально бесконечной темнотой в глазах. Демон скалится не сломленно, но напряженно, уже почти больше не огрызается, сосредоточенный на том, чтобы выжить, и с каждой секундой делает все больше и больше ошибок.       Клинок отсекает беловолосую башку, и она падает на землю, катится еще несколько метров и застывает, начиная обращаться сизым, жирным пеплом.       Тьма расправляет крылья и издает торжествующий рык, и Зеницу рычит вместе с ним.       Взгляд, уже нечеловеческий, бездумный, находит нового противника – тот приближается к Танджиро неумолимо и быстро, и Агацума в два прыжка оказывается рядом, готовый защищать то, что принадлежит ему. Мрак застилает глаза и разум, требует оградить-уничтожить-отобрать-охранять и не дает ни единой секунды на осмысление действий Зеницу; одна катана блокирует другую, и Зеницу вскидывает светловолосую голову, скалясь опасно и дико. Его не смущает, что противник – человек, чью кровь он поклялся никогда больше не проливать, потому что обещал сам себе, что им с момента смерти мастера Шихана нельзя-нельзя-нельзя!..       – …н… чт!.. Н… айт... г!.. – кто-то что-то говорит, но он не слышит; число врагов увеличивается сразу вдвое, и дракон негодующе взмахивает крыльями, издавая гневный рык, скользящий по его губам. Увернуться, заблокировать, пнуть, ускориться, и все по новой, все ради того, чтобы защитить сокровище. Сокровище?..       – …ени!.. – отголосок звучит на границе сознания, когда Зеницу получает сильный удар по ребрам, но он умудряется устоять на ногах и отпрыгнуть назад, перехватывая катану поудобнее. Тьма плещется вокруг него неистовым цунами, скручивается страшными спиралями и мелькает иссиня-черными молниями, явственно намекая: не подходи, убьет. Рокот утробно клокочет в груди – человеческое горло не способно издавать такие звуки. Мир смазывается и фокусируется на одной цели: охранять-до-потери-пульса-до-последней-капли-крови.       – Прекр… ниц!.. – кто-то пытается достучаться до него отчаянно, безболезненно, запихнуть дракона обратно в клетку, достать из нее самого Зеницу, но он, сосредоточенный на одном задании, не понимает и не пытается понять, кто и что от него хочет. Узкие, холодные ладони ложатся на его разгоряченные щеки и с силой склоняют его лицо ниже. Звериные глаза с черными склерами, узкими зрачками и светящимися ярко-желтым радужками натыкаются на дрожащие губы, которые растягиваются в облегченной улыбке.       – Зеницу, хватит, – шепчет Танджиро и осторожно гладит его по подбородку. – Я в порядке. Я в порядке, Зеницу.       Девушка обвисает на его плечах, теряя сознание, и он ловит ее, прижимая к себе раненое, вымотанное длительной схваткой тело. Мерный свет, исходящий от Камадо, разгоняет мрак, запихивает его обратно в клетку, из которой он вылез, и тьма сползает с глаз Зеницу, как кожа со змеи во время линьки, обнажая неприглядную истину.       – Оя-оя, – говорит девушка со странным мечом, улыбаясь, но в ее глазах этой ласковой улыбки не видно ни на грамм. Равнодушный парень, бесшумно оказавшийся сзади, приставляет катану к горлу Зеницу, намекая на то, что ему стоит прекратить сопротивляться. Агацума улыбается истребительнице в ответ вежливо и спокойно, но в глазах его все еще плещется мрак, готовый в любой момент вырваться наружу, однако уже под жестким контролем владельца.       Он не имеет никакого права больше так ослаблять поводок и позволять себе подобное.       – Тебе придется пройти с нами, буйный мальчик, иначе вам придется несладко, – радостно говорит девушка, хлопая тонкими пальцами по цубе. Ворон над их головами хрипло каркает про штаб истребителей.       – Сначала вы окажете первую помощь Танджиро, – не менее радостно произносит Зеницу в ответ, наблюдая за собеседницей ласковым взглядом голодной кобры. Дракон рокочет под ребрами и предлагает вырвать ей трахею, но Агацума шикает на него: в том, что случилось несколько минут назад, есть весомая доля их совместной вины.       – С чего мы должны это делать? – наиграно изумленно спрашивает истребительница. Зеницу склоняет голову чуть вбок, упираясь шеей в лезвие идеально наточенной катаны равнодушного парня и, кажется, совершенно не беспокоясь о том, что клинок рассекает его кожу на раз-два.       – С того, что иначе она умрет, так и не дожив до вашего суда, – говорит Агацума и улыбается чуть шире, словно это не он недавно сходил с ума ради защиты одной-единственной Танджиро. – Вы ведь этого не хотите, правда ведь?       – Не хотим, – соглашается истребительница и загоняет катану обратно в сая, но что-то подсказывает ему, что она в любой момент может запросто ее достать. – Позволь мне ее осмотреть, Зеницу-кун.       Девушка действительно осматривает Камадо – с рук Агацумы, разумеется, который до сих пор находится под прицелом ледяных глаз второго истребителя, и Танджиро, кажется, начинает дышать чуть ровнее, стук ее сердца умиротворяет Зеницу и окончательно успокаивает все еще нервного дракона тьмы – тот пыхтит дымом, раскатисто ворчит и устраивается в сознании носителя поудобнее.       Он выбивает себе право нести свою пламенную госпожу на руках – ему одновременно стыдно за то, что случилось, и радостно, потому что во взгляде Камадо тогда не было ни единой отрицательной эмоции, лишь огромное желание помочь. Процессия смотрит на него подозрительно и с опаской, но Зеницу все равно – он весь путь проходит на своих двоих, ни разу не выпуская бессознательную Танджиро из своих объятий.       И, стоит им только ступить на землю штаба истребителей, что-то тяжелое обрушивается на его затылок и отправляет во тьму.       Агацума приходит в себя рывком, тут же силится вскочить на ноги, но у него не получается – он сидит на тяжелом стуле, прикованный к нему кожаными ремнями так крепко, что дышать практически нечем. Сломанное ребро отдается тугой болью, но едва ли ему сейчас до нее – оглядываясь вокруг, он понимает, что Танджиро в поле зрения нет.       – Где она? – рычит он низко, и разбуженная тьма вторит его голосу яростным рокотом, прокатывающимся по горлу жесткой вибрацией.       – В безопасности, – лаконично отвечает собеседник и склоняется вперед. Белесые слепые глаза смотрят куда-то сквозь Зеницу. – Что ж, Зеницу-кун, не будешь ли ты против ответить на пару вопросов?       – Р-р-разумеется,– рокочуще отвечает Агацума, натягивает на лицо милейшую из своих улыбок и с умилением смотрит на то, как высокий беловолосый истребитель, весь покрытый шрамами, угрожающе кладет руку на рукоять клинка, а парень в полосатом хаори щурится сквозь черную челку. – С радостью побеседую с вами.       Беседа выходит действительно беседой – Зеницу понимает своей головой, что в данный момент он не в выигрышном положении, а посему не имеет возможности качать права, поэтому смиренно отвечает на все вопросы, да только кто сказал, что все, что он говорит, является правдой? Умение играть никуда не пропало после такого тюремного заключения и допроса, поэтому он увиливает-недоговаривает-привирает, чтобы не рассказывать всю свою подноготную. Чистота и доброжелательность главы организации истребителей на него не действует – Зеницу знает человека куда более яркого и красочного, чем Кагая Убуяшики, и поэтому такие методы убеждения – через свет, мягкость, уют – на него не действуют. Мужчина это чувствует, но не давит, лишь улыбается, а его охранники не понимают, что что-то идет не так – не хватает у них опыта для того, чтобы отличить ложь от правды, ах, какая жалость!       Они сходятся на том, что Агацума будет держать свой режим берсерка – дракон недовольно рычит и ворочается с бока на бок, дергая шипастым хвостом, – под контролем, служить истребителям демонов верой и правдой, а взамен будет находиться около Танджиро – единственной, кто способен купировать его приступы бешенства.       Ояката-сама приподнимает уголки губ. Зеницу улыбается демонстративно вежливо и тонко, выражая своим лицом все свое почтение и преклонение; тьма рокочет насмешливо, и беззвучный хохот Агацумы вторит ей.       Он сходится с драконом на том, что им надо лучше себя контролировать – держать себя в руках, держаться подле Танджиро, способной прогнать эту силу и слабость одновременно, а лучше – учиться пользоваться режимом берсерка без вреда для сознания. Это возможно, нужно лишь приложить достаточно усилий, чтобы понять, что к чему.       А Зеницу всегда любил учиться.       У Танджиро глаза круглые-круглые, которые заполняются слезами сразу же, стоит ей только его завидеть; Агацума крякает, когда девушка бросается ему на шею и крепко-крепко обнимает, но стоически выдерживает пытку лаской и обвивает руками тонкую талию, подрагивающую от всхлипываний.       – Тише, тише, – чуть хрипло шепчет он, поглаживая пушистые волосы. – Ты же еле-еле на ногах стоишь, Огонек, зачем вскочила?       – Огонек? – сквозь рыдания переспрашивает Камадо и, вскидывая голову, смотрит на Зеницу недоуменно и наивно, а после нервно хихикает. – Почему Огонек?       – Потому что пламенная, – отвечает Зеницу просто и прямо, подхватывает девушку на руки с такой легкостью, словно она ничего не весит, и укладывает ее обратно на кровать. Танджиро смотрит на него заплаканными глазами снизу вверх и с облегчением улыбается уголками губ – белоснежная вьюга в ее зрачках затихает, успокаиваясь неотвратимо и постепенно, и радужки чуть светлеют; в них Агацума видит отражение себя самого. – Пламенная, огненная, искренняя – такая теплая, такая светлая, самый настоящий факел или костер, любого согреешь, любого приютишь – и меня в том числе.       Девушка вспыхивает румянцем так, что краснеют даже уши, и смущенно прикрывает лицо обеими руками. Зеницу присаживается на край кровати, улыбается искренне и нежно, глядя на то, как Танджиро старается скрыть бесконечное смущение – кто бы мог подумать, что столь открытый и солнечный человек может так чудесно стесняться. Он, склоняясь над ней чуть ниже, осторожно отнимает узкую ладонь от розовеющей щеки и прижимает ее к своей. Камадо округляет рот, губы ее чуть дрожат, а глаза до сих пор слегка красные от пролитых слез, и она вздыхает судорожно и глубоко.       Живое, трепещущее пламя в его руках надо оберегать и хранить ценой даже своей жизни, до последней капли крови, до последнего вздоха. Агацума щурится сыто и довольно, когда девушка на мгновение смеживает веки, затем снова вскидывает на него взгляд.       – Спасибо тебе, – с надрывом шепчет Танджиро и осторожно гладит Зеницу по скуле, и он, не выдерживая, осторожно целует внутреннюю сторону запястья. Губы девушки вздрагивают и складываются в улыбку – светлую, чистую, мягкую, она отражается на лице Зеницу с не меньшей искренностью.       – Я всегда буду рядом, – произносит Агацума вполголоса, и Камадо смотрит на него благодарно и нежно, приоткрывает рот, словно хочет сказать что-то еще, но после прячет рубиновые искры за пушистыми темными ресницами и неожиданно двигается на кровати, освобождая место для Зеницу.       – Побудешь со мной? – набираясь смелости, спрашивает она почти беззвучно, вновь заливаясь краской по самые уши. – Если нет, то просто, я как обычно говорю, не думая, и поэтому не…       Агацума не слушает, что еще говорит ему Танджиро, а просто заваливается рядом и легкой улыбкой прерывает все ее дальнейшие объяснения. Девушка замирает, словно не веря в происходящее, а после прихватывает кусок одеяла и укрывает их поверх.       Они смотрят на друга несколько секунд, а потом начинают негромко хихикать. Зеницу, не способный больше сдерживаться, неспешно убирает пушистую бордовую прядь с порозовевшего лица, и Танджиро, не отводя от него пристального и ласкового взгляда, кладет свою руку поверх его ладони, прижимая ее к своей щеке. На ее лице читается щемящая нежность с налетом чего-то более глубокого, но еще не осознаваемого ею до конца.       Они, цепляясь слово за слово, говорят долго, разговаривая обо всем и ни о чем: о себе и прошлом, настоящем, будущем, об увлечениях, хобби и интересах, предпочтениях в еде, в одежде и времяпрепровождении, навыках и Дыханиях, характерах и способностях. Танджиро оказывается одновременно словоохотливой и очень благодарной слушательницей, она с одинаковой страстью рассказывает о чем-то своем и внимает тому, что втолковывает ей Зеницу, и мерный стук ее сердца успокаивает его и немного нервную тьму, пыхтящую под грудной клеткой и вслушивающуюся в звук голоса девушки внимательно и с нескрываемым наслаждением.       Танджиро крепко засыпает в десятке сантиметров от него, доверчиво переплетая пальцы их рук.       Агацума неотрывно смотрит на пламенную богиню, сопящую рядом, лежащую бок о бок с ним на тесной кровати, заключенную в его объятия, и ни сном, ни духом не ведающую о том, какое чудовище она приручила одним своим ласковым теплом и невинным взглядом. Мрак бурлит в венах раскаленной лавой, закручивается в тугие спирали и расправляет большие кожистые крылья за его спиной, укрывая тоненького, хрупкого человека, доверяющего ему свою жизнь, раз осмелившегося заснуть рядом с таким монстром, как он.       Глаза Зеницу светятся в полумраке ярким желтым светом, зрачок вытягивается в длинную полоску. Шипастый хвост ворочается по полу подобно хвосту раздраженного кота, оставляя на нем крупные царапины – даже если что-то обратит на них внимания, все равно никто в медблоке не посмеет на него подумать, что взять с улыбчивого и глуповатого парнишки-истребителя?       Тьма рокочет удовлетворенно и сыто, укладываясь на острых девичьих плечах невидимой броней, такой крепкой, такой прочной, чтобы иметь возможность защитить самое важное даже ценой своей жизни. Тени скользят по нежной коже, заслоняя ее непроницаемой завесой, скрывая за мраком невинное спящее лицо и раскрытую только ему одному душу. Танджиро теплая, почти горячая, она похожа на большую печку; от нее тонко пахнет персиком и имбирем, и этот аромат заполняет легкие Агацумы, даруя ему умиротворение и спокойствие.       Чувства достигают своего пика – Зеницу оставляет на тыльной стороне узкой ладони мягкий поцелуй и без стеснения потирается щекой о шершавую кожу, а после по-хозяйски притягивает Танджиро к себе.       Драконы не отдают свои сокровища никому.       Даже самой Смерти.