История любви не о тех, кто теряет сердце, а о тех, кто находит в себе то, что запрятано глубоко, глубоко. Оно обитает в вас, а вы и не подозреваете об этом, пока вдруг не поймете, что душу можно обмануть, а плоть — никогда. Плоть ничем нельзя обмануть — ни мудростью сна, ни соблюдением светских приличий. В плоти — средоточие и самого человека, и его прошлого.
Майкл Ондатже
Чёрная легковая машина со следами ржавчины по бокам, не торопясь, двигалась по пустой трассе. Изредка на пути попадались одинокие ходячие, что бесцельно ковыляли вдоль дороги. Чонгук не обращал на них никакого внимания, с безразличным видом удерживая руль, даже не смотрел по сторонам. Его первостепенный ужас давно успел пройти, а на опустевшем месте появилось горькое смирение: ныне мир принадлежал мёртвым, а люди в нём просто продолжали дышать. Он был один. Был и есть. Но не совсем. Где-то позади ждали друзья, оставшиеся в укрепленном лагере, с опустевшими складами припасов. Эту-то проблему Чонгук и должен был решить, отправившись на вылазку за стены. Но почему поехал один? Ответ до смешного прост: потому что. Ну, не нравилась ему чужая компания (даже дружеская): одному быстрее, и сзади не тянет грузом ответственности за чужую жизнь. В себе и в своей живучести Чонгук был уверен на одиннадцать из десяти, а вот за другого человека не мог поручиться, как бы ему не хотелось. У этого есть и ещё одно объяснение. Всё просто: когда умираешь не ты, то, так или иначе, придется продолжать жить. В этом вся соль. …Пейзаж, мелькающий за окнами, не был таким уж унылым (как может показаться сначала), чтобы с головой бросаться в меланхолию. Пусть вокруг гуляла смерть в лице живых трупов, но от этого мир не стал уродлив. А разрушенные здания, мертвяки и даже мусор, местами сваленный кучами, придавали окружающей атмосфере свой шарм. Абсолютно неповторимый. Подобные мысли всегда спасали от слета кукушки. В конце концов, находить хорошее в плохом — отличная примочка для выживания. Не существовало какого-то заранее подготовленного плана действий по добыче припасов (вернее сказать: мародерству), поэтому всякий раз в ход шла импровизация — ещё одна причина, по которой Чонгук не любил брать с собой попутчиков. Конечно, никто не спорит, что две или три головы — всегда лучше, чем одна. Но сколько бы плюсов не имелось в человеческой компании, для Чонгука, всё-таки, весомее оставались минусы, которые могли стоить жизни. Приметив вдалеке одинокое огромное здание бывшего торгового центра, больше похожее на многоэтажный железный контейнер без окон, Чонгук по привычке стал притормаживать. Этот тц община давно облюбовала под источник еды, одежды, медикаментов и других бытовых вещей, необходимых для поддержания мало-мальски комфортной человеческой жизни. Конечно, надеяться, что спустя месяцы полки этого магазина не опустели — достаточно глупо и наивно. Но Чонгук всё-таки решил рискнуть проверить, понадеясь на собственную удачу (она его ещё никогда не подводила). Самое главное — не зарекаться. Остановив машину на парковке, Чонгук вышел наружу, стараясь воспроизводить как можно меньше ненужного сейчас шума, осторожно прикрыл дверь с водительской стороны. Всё-таки ходячие не нуждаются в отдыхе и, по первому зову, примчатся, разинув пасти, чтобы сожрать неосмотрительный источник звука. Чонгук огляделся, внимательно сканируя местность на наличие опасности. Больных поблизости не видно, но это не значит, что их нет вовсе. Осторожность — превыше всего остального! К ней нельзя относиться, как к чему-то второстепенному. Раньше, когда Всё только начиналось, приходилось с непривычки шарахаться от каждого шороха, но теперь страх приелся. По крайней мере, Чонгук просто привык. Бояться? Возможно. Но это не значит, что он трусил. Если бы он был трусом, вышел бы совершенно один за границу защитных стен? Внутри торговый центр представлялся ещё хуже, чем снаружи. И ещё опаснее. На открытой местности проще приметить угрозу, а в помещении эта угроза может поджидать тебя за каждым углом. Добавить к этому почти полное отсутствие света, и станет… ещё страшнее. Ходячие могли быть очень тихими, пока бесцельно перемещались в пространстве, но стоило им почуять, услышать или же увидеть свою жертву — тут же подавали голос или бросались вперед, порой накидываясь со спины совершенно неожиданно. И впивались в шею, наживую отрывая зубами куски кровоточащей плоти. А в темноте, опять же, всё играло лишь на их стороне, оставляя жертву в полной мере беззащитной и беспомощной… Чонгук достал из рюкзака походный фонарь и двинулся вперед, с каждым шагом перебарывая самого себя. Он не считал себя жертвой. Разбитые витрины, грязь, пыль, мусор, где-то куски сгнивших, дурнопахнущих органов, конечностей или даже зараженные с пробитыми черепушками, — тоже дурнопахнущие. Чонгук бы поморщился, но к запаху разложения или гниения он тоже давным-давно привык. Это, в конце-концов, теперь одна из неизменных мировых постоянных. Приходилось передвигаться до смешного медленно, неторопливо, осторожно ступая по грязному кафелю, устланному битым стеклом, что громко хрустело, стоило наступить. Сраные мародеры в своё время зачем-то занимались ещё и разрушением всего на своём пути. Зачем? Можно же было просто забрать нужное и уйти… Оставалось только надеяться, что каждый из тех, кто занимался подобной херней, давно кормит червей, сполна расплачиваясь за свои грехи. Воскресив в памяти примерный план помещения (запомнился ещё с последнего пребывания здесь), Чонгук прикинул, что по пути к продуктовому отделу можно будет зайти ещё в несколько с одеждой и техникой: в первом хотелось уцепить несколько новых, относительно чистых тряпок, так как всё, что имелось на данный момент у общины, либо истёрлось, либо пропиталось кровью (не очень приятные варианты для повседневной носки), а во втором высока вероятность найти батарейки для рации и фонариков (тех, на которые ещё не успели установить солнечные батареи). Шансы, конечно, невелики, но попробовать всё равно стоило. Чудо, что Чонгуку до сих пор не попалось ни одного трупа: в отделе с одеждой он уцепил несколько футболок и штанов, потом, как и планировал, нашёл с десяток пальчиковых батареек, так же без особых препятствий добрался до продуктового. На полках продуктов было не очень-то густо, но (что радовало!) и пусто не было тоже. В последнее время община стала не привередлива в еде: люди давно свыклись и с пресными кашами, и с немного подпортившейся тушенкой, а в дни, когда еды не хватало вовсе, никто не думал брезговать даже банками с едой для кошек и собак. …Пока набивал свой рюкзак и спортивную сумку до отвала, думал о том, что когда вернётся в лагерь, то обязательно займется починкой стены, как и успел наобещать Чимину перед отъездом. Чонгук не любил долго оставаться за стенами (в безопасности). Но вместе с этим вдруг понял, что как-то заскучал за хоть каким-то покоем (даже мнимым и временным). Десяток вылазок за последний месяц его вымотали. Теперь хотелось отдыха и долгого (желательно) беспробудного сна. Когда, несколько раз сверившись со списком, Чонгук всё-таки решил, что собрал всё, что было нужно, он внезапно остановился у самого выхода, замерев на месте. Нет — не испугался. Тут было немного другое, отчасти детское, отчасти даже милое. Гук удивленно хлопал глазами, рассматривая… до отвала забитый стеллаж со сладостями. А рядом с ним стоял ещё и неработающий холодильник, наполненный баночками с содовой разных вкусов. Давайте будем честными: всё вышеперечисленное определённо вредит здоровью. Собственно, это очень по-человечески… (Самоуничтожение заложено у людей в ДНК) Никогда он не был так рад, что в такой момент оказался совсем один. Да, потерял бдительность. Да, пустил ситуацию на самотек. Ну и что? Чонгук всё ещё человек (кто-то даже назвал бы его ребенком), а в новом мире остаться человеком — это дичайшая редкость. И, в каком-то смысле драгоценность. Слабость. Потянувшись за ближайшим шоколадным батончиком, Чонгук не сразу заметил появление ещё одного существа совсем рядом. А потом уже щёлкнул курок, и тишина оборвалась голосом, от которого по коже пробежал ощутимый холодок. Чонгук застыл, как истукан, выпучив от секундного страха глаза, очень красочно ощутив в груди недостаток места из-за взбунтовавшегося сердца и раздувшихся легких, до отказа заполнившихся шумным вдохом. — Руки прочь. Я первый заметил это сокровище. А кто первый, того и тапки. Ты не знал? Стоило закончиться четырем бессмысленным предложениям, как Чонгук нахмурился, отбросив секундный испуг прочь. Да, голос незнакомца застал его врасплох, ровно, как и дуло пистолета, приставленное к затылку, но это не значит, что Чонгук сейчас расплачется от страха и уступит… кому-то. Нет. Ещё чего! До собственного кольта не дотянется: тот в кобуре, что закреплена на бедре — это слишком низко и долго. Зато есть лезвие, спрятанное под рукавом куртки и закрытое специальным чехлом, чтобы самому не пораниться. Чонгук давно приловчился извлекать его легко и быстро, поэтому уже в следующее мгновение расстановка сил меняется. Когда Чонгук резко разворачивается и слишком легко выбивает из чужих рук пистолет, мгновенно приставляя лезвие в своей руке к чужому горлу, он опять стопорится (ошибается), удивленно разглядывая соперника. Тот улыбается ему, разинув по-лягушачьи широкий рот. Чонгук, не раздумывая, принимает это за издевку, поэтому прижимает лезвие к обнаженной и беззащитной коже так сильно, что ненарочно ранит, проливая первые капли крови… — Эй-эй! Осторожнее, плохой парень. Я сдаюсь, — и поднимает руки, показывая, что совершенно безоружен. — Подними, — Чонгук не очень хочет сейчас балаболить в пустоту, поэтому ограничивается одним словом и кивком на упавшую беретту. — Да без проблем, чувак, только нож убери, — хмыкает незнакомец, уже собираясь выполнить просьбу, но в последний момент отводит взгляд за спину Чона и, словно бы, передумывает за доли секунд… Чонгук отвлекается, а парень успевает забрать у него нож, поднять с пола свою беретту и выставить её вперёд, явно намереваясь выстрелить. И стреляет ведь! Чонгук не успевает его остановить, и пока звенит в ушах от выстрела, что громыхнул совсем рядом, на время оглушая его, незнакомый парень дергает за предплечье и утягивает за собой. — Сейчас… набегут… спрячемся… в подсобку! — обрывки предложений Чонгук слышит будто через толщу воды, шагая за незнакомцем на буксире. Тот поторапливает его, бесконечно жестикулирует, а когда они добираются до подсобки, впихивает внутрь и толкает на пол, будто куль с картошкой. — Да блять! — смачно выругивается. Чонгук не видит, но буквально в полуметре от него начинает вошкаться ещё один ходячий. Противное клацанье челюсти слышно рядом с лицом, когда вновь гремит выстрел. И труп с пробитой башкой падает, расплескивая повсюду свою гнилую, почерневшую кровь, пачкая и лицо Чонгука. — Ты совсем еблан? — первое, что срывается с губ, когда унимается болезненный звон в ушах. — Ты, блять, мог мне сказать, что за спиной чертов ходячий?! Я бы ему сам голову пробил! — Ты бы не успел среагировать, — беззаботно пожимает плечами, пока сзади дверь подсобки начинает вибрировать от ударов костлявых рук, обладатели которых рвутся внутрь, чтобы сожрать двух… долбоебов. — Еблан, какой же еблан, — Чонгук хватается за голову, зарываясь пальцами в свои волосы. — Мог бы и спасибо сказать. Я всё-таки спас тебе жизнь, — прозвучало как-то обиженно. Незнакомец без страха подошел ближе и сам уселся на пол, постаравшись выбрать место, которое менее всего залито кровью. — Спасибо, блять, — Чонгук выплевывает это, поднимая голову и тут же встречаясь взглядом с совершенно бесстыжими темными глазами. — Спасибо, что обрек меня и самого себя на смерть. — Ну-у, — отмахивается, будто Чонгук сморозил несусветную глупость. — Какая смерть? Переждем здесь немного, а когда они разбегутся — уйдем живые и здоровые. Меня, кстати, Тэхёном звать, — Чон успешно игнорирует протянутую для рукопожатия тэхёнову руку. — А тебя? Неблагодарный пессимист? — Пошёл к чёрту. — Интересное какое имя… — хмыкает. Света в подсобке немного, но он всё-таки есть — спасибо небольшому окну под самым потолком. Чонгук уже успел подумать о том, чтобы попробовать вылезти через него, но оценив небольшой размер, тут же отбросил эту затею прочь. Он в него точно не пролезет, а вот его нежеланный сосед мог бы попробовать… И пусть Чонгук не горел желанием проводить в компании этого Тэхёна долгое время, — говорить про возможный выход он тоже не станет. Если они и сдохнут, то вместе. Точка. В скудном освещении Чонгук силится разглядеть весьма (ой, как не хочется этого признавать!) симпатичное глазу лицо. Мужское лицо — это важно. По-мужски и симпатичное — то есть красота не смазливая, а скорее благородная. Большие глаза, крупный, но аккуратный нос, выразительные скулы, припухлые губы, — словно кусочки пазлов, которые раньше приходилось наблюдать раздельно, а теперь они собрались в одном человеке. Чонгук совсем не хотел признавать, что Тэхён понравился ему с первого взгляда. Возможно, именно по этой причине выбрал его ненавидеть. — Я так много прошу за спасение твоей задницы? — не унимается виновник их уже общего несчастья. Чонгук отвел взгляд, шлепая ладонями по полу, пачкаясь в крови, старался устроиться и удобно сесть, оперевшись спиной о стену. Снял со спины рюкзак, удобно устроив рядом с собой. — Зачем тебе моё имя? — всё-таки буркнул, насупившись. — Как это зачем? — резко дергается, оказываясь непростительно близко. Встает на колени, приближая своё лицо к лицу Чонгука… — Разве при знакомстве люди не представляются друг другу? Не говорят свои имена? Я хочу узнать тебя. Хотя бы имя. Что в этом плохого? От близости, заполнившейся запахом пота, пороха и пыли, у Чонгука вдоль хребта пробежал болезненный табун мурашек. Его даже еле заметно передернуло. Но он старательно нацепил на себя маску невозмутимости, отгораживаясь грубостью: — Я не хочу говорить тебе своё имя. Отвянь. — Отвяну, — нисколько не обиделся, пусть и не упустил интонации, которой было выделено слово «тебе». — Только тогда, когда скажешь мне своё имя. Или я придумаю тебе кучу прозвищ, которые тебе то-очно не понравятся! Чонгук нахмурился, смерил Тэхёна тяжелым взглядом, но тот только плечами пожал: — Я бываю очень оригинальным. И надоедливым. Господи, Боже… — Чонгук, — сдается, даже не попытавшись продолжать бессмысленное сражение, которое только выматывает нервы. — Зови меня Чонгук. — Вот так бы сразу, — расплывается в улыбках и отползает обратно. С другой стороны двери продолжают колотить, продолжают хрипеть и царапаться кривыми, отросшими когтями. Чонгук жмурится, поджимает колени к груди, обхватывая их руками — инстинктивно сжимается, защищаясь. Выхода нет, поэтому остается только ждать и надеяться на чудо. Тэхён, к счастью, пока не шумел, даже замолчал, чему Гук был несказанно рад (насколько вообще можно радоваться в подобной ситуации). Противные звуки за дверью действовали на нервы, но гораздо сильнее болела голова от чужого дыхания, что раздавалось совсем рядом. Слишком близко. Да, Тэхён симпатизировал Чонгуку хотя бы во внешности, но симпатия — это ещё не повод для доверия. Даже тот факт, что Тэхён спас Чонгуку жизнь — тоже не повод. Стоит вспомнить, что даже в новом мире, самыми опасными существами на земле продолжали оставаться люди. Вспомнить и никогда об этом не забывать. — Ты называешь этих трупаков ходячими? — нарушает тишину без спроса. Чонгук поднимает голову, привычно нахмурившись, но кивает в ответ на заданный вопрос. — Ходячие мертвецы… — Тэхён немного откидывает голову назад, смотрит из-под прикрытых век, ухмыляясь. — Какая ирония. Ты понял? — Нет, — хмурится сильнее. — У нас их называют просто мертвецами. Или трупаками — кому как нравится. Я просто сложил один плюс один. Ходячие мертвецы. Забавно. — Что здесь забавного? — Они мертвые и ходячие. А мы живые и тоже ходячие. Но живые только с виду. Внутри мы все давно уже мертвые. Вот, что забавно. Ходячие мертвецы. Двойное дно… Время начинает петлять, делая паузы там, где хотелось бы перемотать быстрее вперед. Так и получается, что Чонгук с Тэхёном слишком долго смотрят друг другу в глаза, растягивая между друг другом молчание, как жвачку, которая неприятно липнет к зубам. Неуютно будет уже потом, когда хотя бы один опомнится от сеанса гипноза, а пока всем нормально. Ништяк. Просто зашибись… — Стоит предупредить тебя, что я слишком плохо испепеляюсь взглядами, — право первенства в диалоге снова за Тэхёном. — Найди что-нибудь более действенное, Гуки. — Не называй меня так, — расфыркался, отвернулся, закатил глаза. Только вызвал приступ хохота у соседа. — Бу-бу-бу, — показывает язык, кривляясь. — Не обижайся только на меня за это. «Гуки» звучит слишком мило. А я чересчур падок на всё милое. И смотрит. Целая куча слов и все — на воздух. В пустоту. У них нет никакой ценности. Только почему-то Чонгук всё принимает близко к сердцу. Всё лепит на себя и своё достоинство, продолжает огрызаться, показывая себя с какой-то плохой стороны. Со лживой стороны. На самом деле, он совсем не такой. Но с Тэхёном он (по какой-то причине) не может иначе. — Заткнись. — Да ладно тебе, — мягко, вопреки ответной грубости. — Перестань так на меня смотреть. У тебя не получается быть серьезным. А взгляд, который ты явно считаешь очень злым и пугающим, больше похож на взгляд аки «отдай мне шоколад, или я прирежу тебя». — Какой же ты еблан, — не обида. И вовсе не обидно. Никому. Теперь. Чонгук скромно засмеялся, скрываясь перепачканной в крови рукой. Это было слишком просто. От злости до смеха — всего прыжок. И чья-то улыбка… — Знаешь, тебе стоит выучить немного новых слов-оскорблений. Потому что твоё «еблан» тоже звучит мило. Чонгук не стал спорить и как-то заметно расслабился, перестав сжиматься в комок, удобно сел, что не укрылось от чужих глаз. Тэхён почти открыл рот, собираясь сделать заметку о перемене настроения в комнате, как у него в животе протяжно заурчало. — Ну вот, — наигранное расстройство. — Из-за тебя, Чонгук, я проебал свои шоколадки, и теперь у меня болит животик. Чем собираешься загладить свою вину? Чон проигнорировал бессмысленный набор слов, который не был лишен издевки, уловив только важную суть, он потянулся к рюкзаку, который стоял сбоку от него. Сумка осталась там, где Тэхён оглушил его выстрелом, — сейчас Чонгук вспомнил — он выронил её вместе с фонариком, когда потерял ориентацию в пространстве. Рюкзак остался только потому, что удобно висел на плечах. Вспомнив, что в рюкзаке кроме одежды и батареек должно было быть несколько пачек сухого рамёна (по личной просьбе Чимина), несколько бутылок воды и очень много банок с тушенкой, Чонгук вжикнул молнией и достал, всё съестное наружу. Тэхён удивленно наблюдал за всеми махинациями Чонгука, пока тот не протянул и ему одну из пачек. Еда всегда была на вес золота, но в новом мире она ценилась ещё выше. И такое добродушное и (будем честными) милое действо выбило шутника из колеи. Он заторможенно забрал пачку из чонгуковых рук и несколько мгновений после удивленно хлопал глазами в сторону своего «спасителя». — Спасибо, — первое честное и искреннее слово за сегодня. Тэхён был полон благодарности — это не наигранно. — Не за что, — пожал плечами Чонгук, слегка смущенный такой благодарностью. — Если мы сегодня умрем, то хотя бы не голодные. — Мы не умрем, — уверенно и даже как-то строго, что ли. Будто по щелчку пальцев погода в комнате изменилась на сто восемьдесят. Плевать на завывающих трупов за дверью. Плевать на умирающий мир! Сегодня… они не умрут. Чонгук не стал спорить. Потом из рюкзака достал небольшой бумажный пакетик, который тут же разорвал, высыпав на свет всё, что находилось внутри: тонкая пластина нержавейки и тройка белых больших таблеток. Тэхён с удивлением наблюдал, как умело Чонгук сгибает лист по швам и лепесткам. В итоге у него получился простой армейский таганок* на подставке (Тэхён, конечно, не знал, что это такое, но Чонгука он не отвлекал, терпеливо наблюдая за всеми его действиями). Потом в центр таганка опустил таблетку, из кармана дутой куртки достал зажигалку и поджёг. — Хорошо, что я тебя не убил, нечаянно. Ответа не последовало. Тэхён пожалел о своих словах почти сразу, как их сказал. Чонгук ещё немного повозился с «разведением» маленького импровизированного «костра», а потом поставил на таганок одну из банок с тушенкой, предварительно открыв её, перемешал содержимое ножом. Выглядел при этом очень горделиво и важно. Тэхён успел подумать, что возможно, Чонгук единственный может делать то, что он делает с таким серьезным лицом. — Ох, этот странный мир… — Тэхён подполз ближе к Чонгуку, удобно уместившись сбоку, ненарочно коснувшись чужого колена своим. Но не закончил своей мысли, отвлекшись на слабое пламя, что в постепенно темнеющей комнате (близок конец дня) становилось единственным источником света. А человек рядом — единственным источником тепла… Пока грелась жестяная банка, Чонгук успел познакомить Тэхёна со способом поедания сухого рамена (не то чтобы последний не был в курсе этого). Вместе сгрызли три пачки, отчего защипало губы и языки. Зато больше не урчало в животах. Потом съели и подогретое мясо из банки, разделив всё на двоих. — Тёплое мясо, конечно, вкусное. Но к чему столько проблем? Проще же просто… съесть? — Не люблю есть холодное. — Тю-ю, — Тэхён совсем распоясался — без спроса щипает почти незнакомого парня за щеки. — Какие мы нежные. — Отвянь, — но не злится, нет — прячет улыбку. Любит сладости, алеет щеками и злится, когда его называют милым, ест только подогретое мясо, думает, что другие люди не знают как кушать сухой рамен… Тэхён уже говорил, что он любит всё милое? Мертвяки неугомонно царапаются в дверь — хотят, наверное, составить компанию. Двум человекам явно интереснее внутри, чем снаружи. Таблетка сухого горючего давно погасла, солнце упало за горизонт, комната погрузилась во мрак. Остались только ощущения — пока глаза закрыты. И слух. Тэхён привычно заполняет тишину своим голосом, забалтывая соседа, пока тот окончательно не устает (не от Тэхёна…) и не закрывает глаза. Доверие — подарок, который Тэхён никак не может принять. А Чонгук… не зря опасался в самом начале, называя именно людей самыми опасными существами в мире (даже в нынешнем). Уже на грани между сном и явью Гук не чувствует, как под виском появляется чужое плечо (вовсе не надежное), а в пустоте хрустит бессмысленное «прости». И нежность мгновения ускользает сквозь пальцы… Ведь нежности в этом мире, правда, очень мало… нежности в этом мире, правда, не место. Как и доверию — тоже. Какая жалость.***
В следующий раз Чонгук встречает Тэхёна уже через несколько месяцев — на очередной вылазке за стены. И в нём ни грамма нежности — не стоит питать надежду на сладкую, долгожданную встречу. Ненависть кусает за зад. — Ублюдок! — прилетает в челюсть точным, вымеренным ударом. Тэхёна отбрасывает на стену, и он даже вздохнуть не успевает, как его бьют снова. Чонгук напротив разъярен, дышит пламенем, как дракон. Его глаза горят, пылают. Не-на-ви-дят. Так сильно ненавидят, будто Тэхён виновен во всех человеческих бедах — не меньше. Ну, как минимум, в проблемах Чонгука он повинен точно. Он думал, что забудет и отпустит. Пусть те несколько дней, что он потратил на путь домой, были адом, даже в сравнении с тем, что уже удалось пережить. Пусть. О таком хотелось забыть. Как не мог спать, как ноги стерлись в кровь, как пришлось знатно измазаться внутренностями ходячих, чтобы на него не набросилось целое стадо… Чонгук изо всех сил жаждал забыть. Но он не смог. А когда увидел виноватого… просто не стал себя сдерживать. Между ударами не влезает ни единого словечка. Тэхён даже не пытается, а после больных ударов в живот — уже не может. Только хрипеть, еле держаться на ногах… Он и не сопротивляется, добровольно собирая шишки, которые посеял однажды. А у Чонгука срывает башню, и остановиться — невозможное для него действо… Пожалуйста, помогите… Хватая свою жертву за грудки, Чонгук дышит через раз. Прежде залитые кровью глаза немного, но проясняются: у Тэхёна уже не лицо — один сплошной синяк вперемешку с кровью. Разбиты красивые губы, сломан большой и аккуратный нос, потемнели скулы… Но не теряет сознание и, из-под опухших век, смотрит внимательно темными глазами с полопавшимися капиллярами — в самую душу. Чонгук сам виноват отчасти: доверился первому встречному, упустил рюкзак, сумку с припасами, любимый кольт… Сам уснул на чужом плече! До-ве-рил-ся! Утром готов был убить самого себя, лишенного… всего. С пустыми руками и без защиты пред целым миром — дурак дураком. Да в тот момент он самого себя так… возненавидел! Потом, правда, вспомнил про Тэхёна. И его возненавидел ещё сильнее. Эти темные бесстыжие глаза… Чонгук заносит кулак для очередного удара, удерживает слабеющее тело на весу, ухватив за ворот порванной белой футболки (теперь она уже больше красного цвета). Со стоном вырывается наружу слабость: Чонгук не жестокий, не отбитый на голову, не… такой. Кулак разжимается, Тэхён с выдохом, переходящим в хрип, тяжело падает на горячий от солнца асфальт. Чонгук сам падает рядом. На колени. И плачет. Не слабый. Просто ненавидит жестокость. И не может с ней смириться даже посреди апокалипсиса. И не знает, кого сейчас ненавидеть: Тэхёна, себя… весь мир? Да захлебнется кровью тот, кто усомнится в нашем миролюбии, ибо милосердие наше беспощадно! — Незнакомцам нельзя доверять, — еле разборчивый шепот. — Разве тебя этому не учили в детстве, Гуки?***
Очередная встреча случается спустя ещё пару месяцев. В этот раз причины столкновения несколько иные: две общины, проживающие на близлежащих территориях пересеклись на границе… Так получилось, что группа Чонгука вовремя отхватила себе смачный кусок нового студенческого кампуса, который был только-только построен перед эпидемией. На территории имелись новые, энергоэффективные солнечные батареи, ветряки — для выработки электричества; системы водоснабжения и водоочистки, включали в себя современные насосы, фильтры и трубопроводы, замыкающиеся в обособленную систему, забирали воду из близлежащей реки, а электричество для обеспечения работы всех своих узлов, соответственно, от ветряков и солнечных батарей. Были и новые строения общежитий, учебных корпусов — огромных, очень красивых стеклянных зданий, места в которых хватило бы для нескольких тысяч людей. Конечно, община не могла занять всё это место полностью, даже если постепенно расширялась, принимая всё новых и новых людей. Только вот и брать к себе другую враждующую общину никто не собирался тоже. В этом и заключалась причина разборки — банальная война за лакомый кусочек под солнцем. Банальная… война. Чонгук стоял на передовой — рядом с лидером. Как друг и брат — самый близкий человек — всё вместе. Тяжелый автомат в руке тянул к земле неподъемным грузом. Напротив стояли такие же вооруженные люди. Чонгук был уверен, что Намджун (лидер общины) обязательно найдет менее кровавый выход из этой ситуации, но всё равно… всё равно нервишки шалили. Когда смотришь на других людей, настроенных не менее серьезно, чем ты сам — становится не по себе даже бесстрашному. А потом — секундная вспышка — знакомый взгляд из десятка других, похожих на него. И непохожих. У Чонгука мгновенно сбилось дыхание, он замер, будто соляной столп. Не пораженный, нет. Просто он, наконец, всё понял. Тэхён тоже находился не в последних линиях. Он улыбался. Коротко-стриженные волосы спрятаны под черную шапку бини, на плечах болтается кожаная куртка, которая велика ему раза в два. Взгляд всё такой же бесстыжий. Ничего не изменилось. Только синяки и раны сошли, даже сломанный ранее нос вернулся в свое первоначальное состояние. Чонгук не знал радоваться ему или плакать. Он вообще выпал из жизни и очнулся только тогда, когда сторона Тэхёна первой открыла огонь. Рука мгновенно дернулась поднять автомат и направить его в сторону… Тэхёна. Пусть потом мучает совесть! Больше совести Чонгука замучает то, что этот человек продолжит существовать! Он так его ненавидит!.. Но когда уже в шаге от убийства и избавления от всех своих проблем, то почему-то отводит прицел в сторону и стреляет в голову совсем незнакомого человека. Как там говорил Тэхён? Ходячие мертвецы и люди — одно и то же? Хах… Мёртвые повсюду, а живые всё меньше походят на людей. Тэхён продолжает улыбаться.***
На вылазки Чонгук теперь выходил реже. После невосполнимых потерь в виде дорогих сердцу человеческих жизней, еды и воды с достатком хватало на выживших. Как бы страшно и ужасно это не звучало. Меньше народу, больше кислороду? Да, это так, — отрицать нет никакого смысла. Но не только по этой причине Чонгук вдруг сменил настрой и решил стать домоседом в защитных стенах их огромного студенческого кампуса, надежно укрытого от вездесущих ходячих мертвецов. Просто он… не хотел видеть одного человека. Или хотел? Или? — Ходячие мертвецы — забавно? Не находишь? — как-то докапывается с вопросом к Чимину, который стоит рядом на смотровой башне и залипает взглядом в далекие дали. — Чего? — Ходячие мертвецы, — повторяет. Не лень повторять. — Ну… зомби. Они мертвые и ходячие. А мы живые и тоже ходячие. Но живые только с виду. Внутри мы все давно уже мертвые. Вот, что забавно. Ходячие мертвецы. Двойное дно… Слово в слово. На самом деле, в тот раз (самый первый) эти же слова поразили его. Пусть и сделал вид, что ничего не понял. Всё он понял. А ещё кажется, что у Чонгука начинает подтекать крыша. Или не только кажется. Или он просто… скучает? Или?.. — Ты чего несешь? Вот бы Чонгук сам смог понять: что он несет и что чувствует. На самом деле. Потому что ненависть — это всегда просто. А признание собственных чувств — всегда сложно.***
Со временем, входит в привычку жить и знать, что где-то за стенами, в рядах враждебно настроенной общины, ходит один человек… который не дает спокойно жить. И проблема не в том, что он продолжает надоедать. Нет. В этот раз все наоборот: Чонгук сам за него бесконечно цепляется мыслями. Это получается против воли. Или нет? Или это просто отговорки?.. Он скучает. В рамках нынешних условий существования, чувства людей обострились: теперь от любви до гроба их разделяет всего шаг от первой встречи до момента, когда сердце намертво за кого-то цепляется. Всему виной внезапно укоротившаяся средняя продолжительность жизни, — хочется успеть влюбиться и любить. В конце концов, любовь — то, что многие века двигало историю вперед. Пусть этот факт и хочется оспорить. Этот недуг не обошел Чонгука. И, о, какая жалость! Объект его воздыханий — враг, предавший его единожды. Но предавший так, что этот единственный раз запомнился на всю оставшуюся (недолгую) жизнь. От ненависти до любви. Туда-обратно? Чонгуку нисколько не приятно, если честно: в груди постоянно колет и хочется вспоминать фразы, лукавый взгляд, красивое мужественное лицо… Будто осколки, которые режут пальцы, но ты всё равно продолжаешь их собирать. Выкладывать слово «вечность»?.. Стекло превращается в лёд. А вечность — в ничто.***
— Только не бей, — сдается, выйдя из укрытия. Эта встреча не кажется случайной, собственно, как и все те, что были до. — Я просто выстрелю в тебя и всё, — Чонгук знал точно: рука обязательно дрогнет, как бы он не бахвалился. И ещё: он даже не достал пистолет. Тэхён сегодня немного неопрятный: кожаная куртка перепачкана в крови, как и его руки, а ещё на лице видны следы двухдневной щетины. И усталые темные глаза… — Я всё пытаюсь с тобой поговорить, а ты бегаешь от меня, бьешь, стреляешь. Чонгу-ук, дай мне хоть один шанс. Они стоят рядом с каким-то заброшенным домом, который Чонгук планировал обыскать, пока его не потревожил (не)желанный вторженец. Тэхён выскочил из-за угла внезапно: появился из ниоткуда безоружный и потрепанный, словно пережил что-то ужасное… Хотя почему «словно»? Это и правда так. Пусть Чонгук не знает точно, но что-то ужасное сейчас — вовсе не редкость. Тэхён устало выдыхает, отводит взгляд, а потом плечом облокачивается о потрепанную стену. Усталый, устало, устал… — Говори, — словно делает одолжение, нервно вцепляясь пальцами в лямку (нового) рюкзака. Держится из последних сил, как партизан, чтобы (не дай Бог) не раскрыть истинные чувства. — Давай сначала проверим дом, а там уже поговорим? Я хочу присесть. — А потом ты опять меня бросишь. Опять украдешь припасы? — Дались мне твои припасы, Чонгук. Я просто смертельно устал. — Сам сказал, чтобы я разучился доверять. Вот я и следую твоим же советам. — Раз ты всё-таки слушаешь меня, то послушай и в этот раз. Дай шанс. Я обещаю, что не обману тебя, — глаза в глаза. Тэхён кажется предельно честным… — Погоди, сейчас сниму лапшу с ушей и дам тебе этот гребаный шанс. — Просто поверь мне. Чонгук ничего не говорит в ответ. Только вздыхает. Но потом всё-таки поворачивается спиной и идёт в сторону забитого досками входа в дом. Тэхён медленно следует за ним. Через широкие щели наружу протягиваются костлявые руки, стоит парням выдать свое присутствие скрипом половиц под ногами. Ходячие смотрят белесыми глазами, щелкают челюстями, хрипят, скребутся длинными когтями о дерево. Сколько таких внутри? Одному богу известно. Извлекая лезвие из-под рукава куртки, Чонгук ненарочно оборачивается на своего (не)желанного спутника. Тэхён машет собственным большим охотничьим ножом. Где он его прятал до этого? Вообще, Чонгук не удивится, если под объемной одеждой Тэхёна скрывается целый арсенал самого разного оружия, потому что в первую встречу, когда на Тэхёне была толстовка и обтягивающие драные на коленях скинни — вся его худосочность выставлялась напоказ, а значит внизу было достаточно места для того, чтобы что-то да припрятать. Они обменялись вопросительными взглядами, спрашивая друг у друга: «Готов?» «Готов» Вперёд? В добрый путь? Размазали внутренности и мозги по стенам, уничтожая одного за другим — набралась целая дюжина сгнивших трупов. Вместе стащили всех наружу, свалили в кучу и вернулись в дом — сожгут, когда уйдут, чтобы не привлекать внимание к своему укрытию. Внутри дома раздрай, но к этому нет претензий. Тэхён, не брезгуя, упал в старое кресло в гостиной, густо покрытое пылью, что потревоженная тут же взметнулась вверх, и запекшейся кровью. Чонгук же скромно выбрал стул и только после того, как он предварительно его отряхнул, сел и устремил на Тэхёна свой самый серьезный из всех серьезных взглядов взгляд (рюкзак держал под рукой, уместив на коленях и всё ещё с силой сжимая лямки). Молчали. Чонгук не собирался сознаваться, что он рад. Тэхён… просто не сознавался. Что там было про поговорить? И почему теперь молчат? — Ты попросил дать тебе шанс? — неуверенно. Слова даются с трудом. — Попросил. — И? — ещё сильнее вцепляется пальцами в жесткую холщовую ткань рюкзака. Тэхён продолжает молчать, смотрит внимательно. В доме немного света, но его всё равно хватало, чтобы в чертах рассмотреть ухмылку и лукавость. Чонгука это бесило ровно так же, как и радовало. Всё-таки он… скучал. — Ладно, — похмыкал, откинувшись на спинку, запрокинул голову, из-за чего ярко выделился острый кадык на красивой широкой шее. — Я хотел кое-что рассказать тебе. По большому секрету. — Давай быстрее, мне нужно вернуться в лагерь до темноты. — Как дела у Намджуна? Чимин оправился от ран? — А тебе какое дело? — не стал спрашивать про то, откуда этот лис знает имена его друзей. Он ведь давно всё понял. — Беспокоюсь, — пожимает плечами, возвращая свой взгляд от потолка обратно к Чонгуку. Пожимает плечами. — Они хорошие ребята. Я знаю. А за хороших ребят нет-нет, да беспокоишься… — Ближе к делу, — строго, грубо и фальшиво. — Ладно, — будто смирился. Не стал продолжать допрос. — Ну, думаю ты и так всё понимаешь, Чонгук. Я разведчик своей общины, а моё задание — разузнать о вашей группе как можно больше информации, чтобы… — Проще было нас убить? — Зачем ты так жестоко? Не убить, а поработить. Люди сейчас — ценный ресурс. Слишком расточительно было бы просто вас уничтожить. Смотри как выгодно получается: ваше убежище, вода, электричество, припасы, бесплатная рабочая сила. Мы бы все уместились в вашем кампусе. Никто бы вас никуда не прогнал. Просто сменилось бы руководство. — Намджун не позволил бы этому случиться. А если бы вы и смогли тогда нас разгромить… Он бы стоял на своём до последнего. Он бы не позволил кому-то устанавливать порядки в месте, которое нашел он. В его месте. В нашем месте. — Именно поэтому он всё ещё жив. И вы живы. И мы позволяем вам жить, — хладнокровно, будто говорит не о других живых людях. — Он понравился нашему лидеру. Убивать Намджуна ещё расточительнее. Сильные и опытные люди всегда очень ценны, если их сила и опыт работают на тебя. Чонгук закусывает губы и отводит взгляд. Тогда… при чём тут он? Почему Тэхён прицепился к нему? Почему?.. — А ты его правая рука, — словно читает мысли. — Мальчик-разведчик, ориентирующийся на местности. Смелый, сильный, выносливый. Ты знаешь много мест, где есть чем поживиться. Ты почти так же полезен, как и Намджун. И тебя проще завербовать — самый молоденький и самый наивный из всех людей, которых я встречал в последнее время. После этих слов Чонгук не почувствовал себя использованным. В конце-концов, — это мир, в котором люди выживают. Так получилось, что Тэхён «на другой стороне». Так получилось, что они враги. Так получилось… Очень жаль. Они ведут игру друг против друга. И Чонгук плох в выборе стратегии, поэтому его дурят на каждом шагу. Тэхён открывает рот, чтобы что-то уточнить, но передумывает, качает головой, отводит взгляд. Чонгук даже замечает, как он закусывает губу. Отчего-то этот маленький жест доводит до дрожи. А потом Тэхён дергается в его сторону, налетая, как ураган… Предсказать его действия — это намного больше, чем «невозможно». Нереально. Рюкзак летит в сторону (хоть бы не порвались лямки, за которые Чонгук хватался задеревенелыми пальцами, как утопающий хватается за спасательный плот), стул скрепит от внезапной тяжести сразу двух человек. Тэхён бесстыдно садится на чонгуковы бедра, разведя ноги в стороны и горячо выдыхая на чужие губы. — Какой же ты милый, боже, — на грани истерики (?), — какой милый. Даже когда пытаешься меня ненавидеть. Даже когда бьешь меня, когда стреляешь, когда смотришь на эти свои шоколадки, греешь тушенку, делишься едой… Блять, я так долго этого ждал. Ответить не дают, запечатывая губы поцелуем. Пусть не первый, но точно самый запоминающийся из всех. Яркий, как первый луч солнца утром, сквозь распахнутые шторы; необузданный, как морской вал, накрывающий с головой, уносящий на самое дно, заставляющий задыхаться; тяжелый, как дыхание, что сбилось после длительного бега. В голове пузырится пена, мешая думать и соображать. Пространство захватывают горячие сухие ладони, что трогают за лицо, шею, плечи… Пахнет всё так же: порох, кровь и гниль — но это теперь приятно. Знакомо. Так, как надо. Раскрываются губы, больно сталкиваются зубы, происходит обмен слюной. Если Чонгука спросят, что сильнее всего въелось ему в память, то он скажет лаконично и просто: всё. Потому что поэтапно разделить происходящее не получается. Кто-то сказал, что страсть — это сейчас, а не когда-то. Мгновенная вспышка, ослепляющая и забирающая. После она погаснет, и станет больно. Но сейчас она горит. И сжигает за собой все мосты. И только мы сами можем определить, когда наступит подходящий момент для вездесущего «после». Потом Тэхён позволяет себе позволять коснуться кончиком языка чужого нёба, языка. Испробовать на вкус слюну — с достатком. Испить, как сладкую амброзию богов. На самом деле, всё обстоит далеко не так вычурно, как об этом говорится. Зубная паста и чистка зубов — роскошное прошлое. Но отвлекаться на брезгливость — значит потерять контакт. А этого никак нельзя допустить. Под таким напором Чонгук сдается, разрешая на деле показывать ему правила игры. Он отвечает, перестает просто принимать — отдает сам. Берет инициативу. Выше уже говорилось, что это — не первый его поцелуй. Но опять же — именно этот — ярче всех остальных. Тэхён берет своей манерностью, своей игривостью, опытом, в конце-концов, — от него всё новое, всё непохожее и особенное… Может быть, это стоит назвать иначе? На висках выступает пот, мокнут волосы, липнут к лицу. Тэхён запускает пальцы в эти отросшие, подвивающиеся колечками, черные локоны, накручивая и небольно оттягивая. Слишком привлекательна смольная, угольная шевелюра. Мягкая, как шелк. Отбросим степень её засаленности — здесь никто не сможет похвастаться идеальной чистотой. Под кожаной огромной курткой Чонгук, вопреки своим предположениям, не находит арсенала оружия: одна кобура, в которой уже знакомая ему беретта и чехол для охотничьего ножа. Не густо. Но и Чонгук никогда не брал с собой больше того, что могло ему пригодиться. Куртка летит в сторону, а руки жмутся к горячему телу, обтянутому простой серой футболкой, которая также успела изрядно пропитаться потом. Тэхён тощий и жилистый, но вовсе не кажется слабым — каждая мышца напряжена, как струна. Конечно, Чонгук немного, но превосходит его в размерах и объеме мышц, только вот в силе они идут на равных, и то — не факт. Тэхён, может быть, даже сильнее. И хитрее. И опытнее. Опаснее. Когда воздух становится жизненно необходим, они всё-таки расцепляются, обрывая поцелуй. Между губами протягивается целая паутина липкой слюны. Чонгук понимает, что (по сценарию глупых мелодрам) закрыл глаза, из-за чего тут же распахивает веки, впитывая в себя воспаленный образ человека, сводящего его с ума. С самой первой встречи — точнее. Остается загадкой: в чём секрет таких сильных чувств? И ведь даже спросить не у кого. В чём причина, и где прячется разгадка? Ответ? Есть какое-то логичное объяснение: почему именно этот человек? — Меня из-за тебя чуть не сожрали тогда, — как обвинение. Обида. Непонимание? — Община осталась без припасов, а я сам едва не лишился жизни. Ты же даже машину спиздил! Хотел меня убить? Скормил бы ходячим. Зачем заморачиваться?.. — Это только для тебя стало заморочкой. Я добрался до дома с ветерком, — бесстыжий. Какой-то резкий жест — столкнуться лбами и дышать не самым свежим дыханием — друг на друга. — Но ты выжил. Вот почему ты так важен. Кому? Тебе?.. — А. Так это… гребаная проверка? — Нет. — Тэхён, как же ты меня заебал. — Мы слишком мало виделись, чтобы друг другу надоесть. — И того, что есть сейчас — достаточно. Руки на плечах, на пояснице — никто не спешит разрывать объятий. И слезать с чужих колен. Ближе. — А у тебя всегда встает на тех, кого ты ненавидишь? — Тэхён во всех своих действиях быстрее. Вот — держался за шею и плечи, а вот — уже забирается в чужие штаны. Бесстыдно трогает там, где на него всё реагирует. Щеки заливает румянец, хотя и до этого они уже успели порядочно заалеть. Чонгук как-то затравленно стонет, когда Тэхён сжимает его член сквозь штаны. Отвечать не собирается, да и в этом нет никакого смысла — тело выдает его и всё рассказывает без слов. Смотреть в глаза — смущает. Очень. У Тэхёна проникновенный взгляд, об этом уже говорилось не раз. А сейчас он насквозь обжигает интимностью, — чем-то, что разделить можно только на двоих. — А как говорил тогда? «Отвянь», «еблан», — пытается пародировать чужой голос, хихикая и паясничная. Но не забывает дразнить, сжимая рукой степенно твердеющий орган сквозь штаны. — Чонгук-младший всё решил за тебя. И смех и грех. Гук давит улыбку, стукаясь лбом о чужой лоб. Не больно. Но хотя бы так отомстить — символично. Тут же стонет снова, когда вжикают ширинкой на его штанах, пробираясь ещё ближе… Будто выпускают наружу демонов из преисподней. Эта… грань слишком тонкая. Замок заедает на середине, поэтому Тэхён решает, что обойдется малым: просто заберется под одежду. И забирается. Почти под кожу… На самом деле: ещё глубже. — У тебя много было? — Чонгук бы спросил: чего? Потому что котелок не варит. Вообще. Соображаловка не работает, перейдя в режим ожидания, сна. Поэтому в ответ снова стонет (рука на натянувшихся боксерах) и качает головой (сжимает с силой). Отрицательно. — Но были? — положительно. — Тогда забудь про них. Лучше меня всё равно никого не будет. В пустые обещания так просто верить в подобном состоянии. Только вот такие ли они пустые? Или это так пусто в голове?.. Поворот в никуда давно пройден, но всё ещё очень страшно. Сердечко колотится в груди, будто у маленького пушного зверька: его сейчас выпотрошат и снимут шкурку. Надоевшие боксеры стягиваются вниз (не без чужой помощи), горячий член (как и человек) попадает в плен тонких и длинных мозолистых пальцев. Чонгук запрокидывает голову, сглатывая скопившуюся слюну. Дергается острый кадык. Поступательные движения стары, как этот мир: так работают двигатели, так… получают оргазмы? Стул скрипит под удвоенной тяжестью — он тоже на грани: сломаться или сломать? Одной рукой Тэхён держится за подрагивающие плечи Чонгука, а другой делает то, что заставляет эти плечи дрожать. Быстро, медленно, сжать, надавить большим пальцем на уздечку, уретру… Словить губами хрип, крик, стон. Покусать красиво выгнутую шею, — это только начало, но Чонгук уже готовенький, — температура в этой печке подстегивает подгореть. — Тише, — останавливается, пережимая у основания. Опять вжикает ширинка — уже другая, а вместе с ней перестает заедать и первую. — Подожди меня. Всё, без остатка — напоказ. Антисанитария не пугает, и зппп — вовсе не страшно. Давно надо было выпустить зомби! Жить стало проще — не заморачиваться по пустякам. И побороть брезгливость… Чонгук не смотрит вниз, но явно ощущает, тактильно: столкновение одной горячей, пульсирующей плоти с другой. В этом есть что-то особенное и неповторимое. Тэхён (наконец-то) стонет сам, утыкаясь лицом в сгиб плеча и шеи, вслепую нашаривая безвольную чонгукову ладонь. Тянет к точке соприкосновения, заставляет взяться, сжать, довести до победного финала: где на изнанке век — взрыв сверхновой, а в теле — невообразимая пустота. Удовольствие вытекает сквозь пальцы, как первые капли спермы — достойный зе енд. Они вместе не кончают, но кончаются точно — по очереди, как и начинали. Здесь накатывает нежность. После оргазма остается слабость и желание быть ближе. В этом магия и все секреты мира — тела тянутся друг к другу. Молекулярно… Нет. Ещё ближе. Нельзя обрывать такие межмолекулярные связи. А если такого сближения больше никогда (совсем-совсем) не повторится? Нет никакого «вместе» и «мы», но сейчас это не важно, потому что два человека в этой комнате — намно-ого больше. …Стул всё-таки ломается. Предатель. Тела так и валятся на грязный пол: хохочут, хватаясь друг за друга руками, перепачканными в сперме. В этом всё ещё что-то есть. Что-то особенное. И это что-то дает одному из этих тел беспочвенную надежду, а другому — незаслуженный второй шанс… Ну и что? Сейчас не хочется грустить.***
Первую неделю Чонгук снова ненавидел. Будто и не забывал это едкое чувство: смесь обиды, злости, обреченности и… чего-то ещё. Потом пришло принятие, смирение, обречённость. Время шло, позволяя делать вид, что раны всё-таки зарастают. Есть три вида лжи: ложь, гнусная ложь и статистика. Его бросили и обманули — ничего нового. Второй шанс провален даже очевиднее первого. Чонгук порывался и вовсе отказаться от выхода за стены, но обжигался о голодные взгляды собственных друзей. Их жизни важнее его проблем — вот, что он должен был уверовать. Чимин предложил выходить наружу вместе, и Чонгук даже согласился сначала, но уехал всё равно один. Собрал третий по счету (опять-таки новый) рюкзак, взял с собой пистолет, пару пачек запасных патронов, нож в чехле под рукавом дутой куртки. Ничего не изменилось, правда. Всё оставалось прежним и постоянным. Ходячие мертвецы могут выбирать: жрать плоть или душу. Тех, что выбирают второй вариант, стоит убивать в первую очередь. В этот раз появление Тэхёна затягивается до наступления глубокой ночи. Чонгук никак не может понять: откуда этот человек всегда точно знает где его найти? То есть, получается он откуда-то узнает, когда Чонгук покидает лагерь? Сидит в засаде у входа? Потом преследует? А потом появляется, как черт из табакерки, хватая за руки и заламывая их за спину, чтобы эти руки не ударили его в челюсть, не сломали нос… Чонгук нашел пристанище в бывшей придорожной забегаловке, предварительно вычистив её на предмет ходячих. Свалил их у входа, развесил там же связку со ржавыми банками из-под консервов, — чтобы зазвенели, если кто-то соберется потревожить его покой. Но забыл, что это не спасет от разумного вида вторженцев. За это и поплатился. — Перестань ругаться, — обрывает цепочку неприятных прозвищ, которыми его успевал одаривать Чонгук, выплевывая слова, будто яд. — Чонгук, успокойся. — Пошел к черту! — Собираешься созвать сюда трупаков со всей округи? Неподалеку я видел целое стадо. — Мне плевать. — А мне нет, — заламывает сильнее, заставляя вскрикнуть от боли. — Мне не всё равно. Я сам не хочу умирать. И тебе не позволю. — Второй раз! Второй! — обида, скопившаяся за долгие дни и недели, вырывается наружу. Чонгук не прекращает дергаться, делая больнее только себе самому — каждым движением. — Говоришь, что не позволишь умереть?! А я уже два раза был на грани! И всё это — по твоей вине!.. Вот уж чего сам Тэхён не ожидал — слезы. Они слышны в дрогнувшем голосе, в хрипе, в истерике… Чонгук продолжает говорить-говорить-говорить, выливая на своего недруга целое море бессильной злости. А недруг слушает, чувствуя чужую дрожь всем своим телом. Не плачет сам, но точно — про-ни-ка-ется. — …Так нельзя! Нельзя! Появляться, а потом бросать… Уходить! Обманывать. Просить, чтобы тебе доверяли… Неужели для тебя это совсем ничего не значит?!.. — Прости меня, — удар под дых, но не материальный. Тэхён отпускает руки и обнимает со спины, утыкаясь в торчащие позвонки у основания шеи. — Прости меня, — слишком искренне, чтобы быть правдой. Слишком искренне, чтобы верить. Чонгук качает головой, освободившимися руками пытается вырваться из железных объятий. Он не хочет их принимать, он и так уже принял достаточно. В третий раз он… точно на это не поведется! Третий раз — это уже статистика. Которую хочешь не хочешь, а придется принять на веру. — Помнишь, я говорил про ходячих мертвецов? — конечно помнит! Но никогда не признается! Вскрикнет, задрожит, будет царапаться, вырываясь на волю — совсем не по-мужски. — Они мертвые, мы мертвые? Помнишь? — сейчас у Тэхёна тоже дрожит голос. Он тратит все свои силы, чтобы вжаться в чужое тело, которое по-прежнему пахнет порохом, кровью… гнилью. — Так вот, ты не мертвый, Чонгук. Слышишь? Самый живой из всех живых… Их ведет из стороны в сторону и, найдя опору в виде подобия барной стойки, заваленной мусором и заплесневелыми остатками еды в разбитых тарелках, они продолжают борьбу: один отталкивает, а другой притягивает, — третий ньютонов закон. — Просто, блять, отвали от меня! Исчезни! Из моей жизни!.. — Ты этого не хочешь, Чонгук. Я знаю. На пол летят остатки тарелок, бьется стекло, хрустит под ногами. Руки пачкаются в пыли, которая взметается в воздух, потревоженная чужим вторжением. Разбегается стайка отвратительных рыжих тараканов… — Хочу! Отъебись… от… меня! — больше похоже на бессвязное бормотание, чем на просьбу. За это Тэхён и цепляется, как клещ. Чонгуку плохо. Безумно плохо. Внутри болит и от предательства, и от ненависти, и от… ещё одного чувства, которое он сам не хочет видеть. Вообще. Не признает его, как таковое. Поэтому оно так его мучает? — Тише, — просит, умоляет. Сам на грани, Тэхён опять заламывает ему руки за спину, заставляет наклониться, прижимает щекой к отвратительной, грязной поверхности стола. — Тише, всё будет хорошо. Какое же лживое обещание! Пустое, как космический вакуум. От него только ещё больше отчаяния и слёз, и истерик. И криков. Чонгук обезумел и забыл, что тишина — залог успешного выживания. Будто дикого зверя, Тэхён пытается приручить. Заставить. Откидывая ласковость, усмирить. Во что бы то ни стало. Способ усмирения приходит на ум сразу. И пусть потом это обернется последствиями — он не хочет оправдываться, уверяя себя, что делает всё во благо. Но в этом нет никакого блага. Будем честными: он просто хочет трахнуть этого парня, убежденный в том, что тот хочет того же. Убежденный в том, что это сможет помочь. Сегодня на Чонгуке какие-то спортивные треники, поэтому они (вместе с трусами) слетают быстрее, чем об этом успевает подумать тот, кто их срывает. Потерпевший задергался пуще прежнего, прочувствовав своё плачевное положение, продолжал выплевывать проклятия и крепкие матюки на своего обидчика. Со стороны больше похоже на первый этап изнасилования, но, на самом деле, всё куда сложнее. И, если честно, ужаснее. Что может быть ужаснее изнасилования?! Ладные бедра, сочная задница, — всё по-мужски привлекательно. Тэхён полагается на свои тактильные ощущения, прощупывая почву. Удивительно, что Чонгук так и не смог вырваться, а особенно — не мог вырваться теперь, когда Тэхён был увлечен исследованием его тела больше, чем удержанием. Так, что там было про изнасилование? Ах, да… ужаснее может быть только желание, которое не хочешь признать. Тэхён на ощупь пробирается к заветной ложбинке, ощущая чужую дрожь кончиками пальцев. Подмечает: рывки сменились бездействием. Чонгук размяк в его хватке, утыкаясь лицом в грязь на столешнице и тихо всхлипывая, размазывая по лицу пыль и слезы. Поэтому Тэхён перехватывает его удобнее, отпуская руки и обвиваясь поперек талии, которая (вдруг) оказывается какой-то тонкой. Умиляет. Немного. Поэтому снова хочется уткнуться в основание шеи — там, где торчат хрупкие позвонки. В условиях апокалипсиса достать смазку — более, чем банально невозможное действо. Тэхён-то привык к грубости и дикости (он этим живет), а Чонгук… заслуживает большего. Но этого большего, к сожалению, нет под рукой. Зато есть желание. Поэтому придется привыкать. Тэхён снова пообещает, что всё будет хорошо… Даже если больно. Смачно сплевывает на руку, потом возвращается к горячей расщелине, где всё дрожит, стоит только прикоснуться. Слюна не спасет от боли, но смягчит — самую малость — само проникновение, уменьшит неприятное трение. Всё — вслепую, за глаза. Мокрый след от мошонки до дрожащего ануса, частые поцелуи в затылок, бессвязный шепот. Два потных тела слиплись даже сквозь одежду — преград не существует. Между ними только пропасть ненависти и… чего-то ещё. Пусть секс позволит замылить глаза и забыть об этом «что-то ещё». Мясо к мясу, и нет никаких больше чувств, кроме ощущения плоти, что срастается с плотью другой. На это Тэхён и поставил всё, что у него имелось сейчас. Даже один палец с трудом проходит внутрь, там всё горячее, мягкое, тугое. Чонгук выгибается в пояснице, скорее неосознанно, начиная шарить по столу руками, продолжает шуметь, скидывать на пол всё, что попадется — хочет найти опору, чтобы не упасть. Не провалиться в эту пропасть. Не быть одному… Тэхён отпускает чонгукову талию и протягивает руку, сжимая ей одну из трясущихся ладоней. Сплетаясь пальцами и позволяя держаться, вопреки всему, что хочет расплести. Два, три — беспрецедентное вторжение. Растяжка идет тяжело, а проще говоря — не идет вовсе. Тело отторгает чужую помощь, которая направлена только на то, чтобы облегчить подступающую боль. Тело хочет болеть? Ах, да, Чонгуку же надо потом найти новую причину для ненависти… — Гуки, расслабься, я не хочу делать тебе больно, — просит, но получает отрицательный ответ. Всхлип. Но это не повод отказаться от затеи. Не разжалобило? Только отчасти. Ведь Чонгук отказывается, но сжимает тэхёнову руку, не отпуская. Этот жест сдает его с потрохами. Как и вздыбленный спереди член, — он не опадает ещё с того момента, как Тэхён спустил с него штаны (то есть стоит, наверное, с самого начала потасовки). Тело бунтуется против собственного хозяина, выдавая его потаенные желания (о которых, вообще-то, никто не должен был узнать). Их-то Тэхён и считывает, как сканер. «Всё будет хорошо, милый, всё пройдет», — не верится ни разу. Тэхён отнимает пальцы, перепачканные естественными жидкостями и берется спереди, убеждаясь в том, что ответ есть. Несмотря на боль, желание вовсе не угасло. Приласкав и там, и там, решает, что тянуть дальше нет смысла, поэтому освобождает собственный, давно уже взволнованный близостью половой орган. Откладывая проникновение, плавными движениями бедер пока просто проезжается по ложбинке, выстанывая ноту удовольствия уже от этой маленькой шалости. Чонгук разбивается в осколки, потому что чертов возбудитель его неспокойствия сам сгибается пополам, припадая грудью к спине, — так непозволительно близко, что создается иллюзия совпадения пульса. Одно сердцебиение перетекает в другое — естественно очень абстрактно. Но кровь в голове шумит, а тела чувствуют дрожь друг друга. И это какое-то помешательство… А что там, дальше? Столкновение планет, схождение с орбит? Разруха? Всего-то шанс соединиться и на мгновения стать одним организмом, который делит все боли на двоих. Мужчины и женщины: мужчины в женщинах и мужчины… в мужчинах. Всё одно и то же: два человека, которые хотят согреться силой трения тел — простой закон физики. Повышение градуса в окружающем пространстве. Тэхён старается быть нежнее, растирая Чонгука по столу, колебательно раскачиваясь. Прикрывает глаза, прикусывает чужую шею, целует, будто поцелуями сможет спасти. Он хотя бы попытается… Попытка — это не плохо. Её можно использовать, как отговорку. Слёзы Чонгука на совести Тэхёна. Как и всё остальное — тоже. Виновный добровольно принимает вину. И вовсе не важно, что оба хотят быть ближе. И что в проблемах двоих всегда виноваты оба… «Прости» Тише. Ближе. Вот так.***
Чонгук уверен, что попал в собственный кошмар, когда после затяжных конфликтов, перестрелок и натравливаний на лагеря друг друга толп ходячих, когда его община и община Тэхёна заключают мирный договор, скрепляя обещания крепким рукопожатием лидеров. Намджун кажется предателем, а Сокджин (лидер общины Тэхёна) — врагом… «номер два». — Я понимаю, что ты против, но… — «это ничего не решает». Да. Намджун так никогда не скажет, но определенно будет иметь в виду. Ехидные улыбки от Тэхёна липнут к коже. Они не виделись уже очень давно. Почему-то. И Чонгук был уверен, что остыл, но стоило Тэхёну недвусмысленно облизнуть губы и толкнуть язык за щеку, — всё запылало вокруг с новой силой. Удав и кролик. И гипноз. Пушной зверек сам выпрыгивает из своей шкурки… Этим же вечером он срывается за стену. Без спроса и отчета. Его все вокруг предали! Ему не к кому идти, поэтому стоит попытаться очистить разум чисткой территории от ходячих. Никакой вылазки за припасами, — всё, наездился. Устал. Набил шишек. И не только их. Ему нужно идти. В движении чувства не так душат, как в бездействии, когда только и делаешь, что помнишь. Вышел наружу и не заметил, как следом скользнула ещё одна тень. Как опрометчиво. Летняя жара к сумеркам спала, осела на землю туманом. В лесу так вообще было прохладно. Но не холодно — приятно. Комфортно. Чонгук шёл протоптанными тропинками, не особо обращая внимания на обстановку вокруг. Только когда сбоку захрипели и почти накинулись всем гнилым туловищем, разевая пасть, — только тогда мозг заработал, посылая нужные импульсы в тело. Размозжить черепушку трупа в труху, так, чтобы хлынула вонючая кровь, пачкая футболку и джинсы, — вызывает улыбку. Легче не стало, но хотя бы немного отвлекло. Наверное. Потом ещё один, ещё — сбиваешься со счета. Главное: не забрести в центр гниющей толпы. Быть сожранным и мертвым (и ходячим) — такого пункта в плане нет. — Ты был моим заданием, — голос из пустоты. Чонгук тяжело дышит, рассматривая расплескавшиеся по земле внутренности разрубленных им же ходячих. — Я должен был тебя убить. — Ты сказал, что убивать людей — расточительно. Особенно меня. Опять врешь? — Сокджин думал, что твоей смертью он смог бы надавить на Намджуна. Но всё решилось… — Кровопролитием. Из-за меня? — оборачивается. — Я не смог, — выходит из тени, разводит руками. Кожаная куртка, шапка бини, лукавая улыбка, темные глаза. Тэхён не изменился. Чувства Чонгука к нему — тоже. Только чш-ш. Это секрет. — Погибли мои друзья. Твои люди… — А твои люди убили моих. Возмездие находит виноватого, Гуки. Все стороны расплатились по счетам. И нам с тобой тоже давно пора помириться. — Ты только поэтому ко мне прицепился? Только потому что я был твоим заданием? — Так я о тебе узнал, да, — соглашается. Делает шаг ближе, ещё один. Ещё. — Но убить не смог по собственным причинам. — Каким же? — Чонгук не пятится, стоит на месте посреди десятка вонючих трупов. Смотрит без страха. Смирение плещется в крови, стекающей с кончика ножа, зажатого в руке. — Я же тебе говорил: я падок на всё милое. — Ты ебнутый. — А ты — мой. Под ногами хлюпает кровь и гниль. Тэхён шагает вперед, один раз наступает на чью-то черепушку, которая хрустит, добавляя свою лепту в общую лесную какофонию. Чонгук стоит на месте. На своём. Ему не страшно. Да и чего бояться? Кого? Тэхён опасен только тогда, когда к нему поворачиваешься спиной. Они всегда вот так шли на сближение, не отступая, хоть и оттолкнуть тянуло с равной силой. Чонгук попал уже тогда, когда ему приставили пистолет к затылку, а Тэхён… ещё раньше? — Как долго? — За месяц до нашей встречи. И всё время после. Если я правильно понял то, о чем ты меня спрашиваешь. Кто первый делает последний шаг? Вместе? Разом? Сразу? Притягиваются (как и отталкиваются) — с равной силой. Две молекулы, планеты… два человека. Ходячих мертвеца. — Ненавижу тебя, — вызывает грудной смех. Тэхён тянет руки, чтобы коснуться пальцами, подвивающихся от влажного воздуха, волос цвета воронова крыла. Черных-черных, как безлунная ночь. Мягких и шелковистых… Чонгук не отдергивается. Всё дозволено. — Я и не требую меня любить. Просто быть искренним. — Ты серьезно? — теперь смеется Чонгук. — Заговорил об искренности? — Я обманывал, потому что хотел сохранить твою жизнь. На самом деле, я самый честный человек на свете. — Даже пытаться не буду спорить. — И правильно. Это бессмысленно. Вот так: глаза в глаза. В потемках издалека уже сложно разглядеть эмоции на чужом лице. А Чонгук с Тэхёном стоят близко, между ними меньше метра. Так что всё видно отчетливо (даже слишком): как блестят глаза, и как в улыбках изгибаются губы. Чонгук вдруг поднимает руку и отводит тэхёнову ладонь от своих волос (всё это время тот игрался, накручивая влажные прядки на пальцы), удерживает за запястье, случайно ощущая робкое волнение тонких вен под кожей, — тук-тук — кривую пульса. Ходячий мертвец перед ним определенно жив. И его определенно стоило убить ещё в самом начале. Потому что если тебя просто сожрут — ты точно умрешь. Дальше ничего не будет. Логичный конец и точка. Покой. А Тэхён… возбудитель неспокойствия. Раздражитель. Плут и прохвост. Позарится на что-то, что чуточку больше, чем просто плоть… Как там?.. Ещё ближе? Ещё глубже…***
От затяжной войны за территории остались только воспоминания. Но это не значило, что с этой проблемой ушли абсолютно все беды. Разве что поубавилось головной боли — на этом всё. Собственно, головной боли Чонгука меньше не стало. Пока лидеры общин налаживали между собой дружественные связи, торговлю и прочие приблуды человеческого общества, Тэхён выедал мозги всем жителям кампуса, просиживая задницу за стенами. — Если мы тебя убьем и скажем, что ты уехал на вылазку, то никто даже не заподозрит нас в том, что мы что-то придумали или врём. Ты просто исчезнешь навсегда и всё, — Чимин уже не в первый раз предлагает Чонгуку авантюры по убийству Тэхёна, пока они стоят в карауле на сторожевой башне. Тэхён же занимается тем, что отвлекает их одним только своим присутствием, рассказывая какие-то глупые байки из своего прошлого. — Ты зря пытаешься наставить Гуки против меня, — язвит в ответ. Чонгук же вовсе молчит, делая вид, что его тут в принципе нет. — Он и так против меня. — Да? — Чимин выгибает бровь. — То, что он позволяет называть себя «Гуки», вызывает у меня некоторые сомнения. — Он просто умело меня игнорирует, — пожимает плечами. — Хочу такую же суперспособность. — Зачем? Это же скучно. — А с тобой весело? — Ещё как. Оба похмыкали, кивая друг другу. Чонгук так и стоял безучастный, вглядываясь вдаль. Он ни о чем не думал. В голове давление вакуума поддерживалось желанием отстраниться и отдохнуть. Побыть одному, даже если этого ему сделать не позволял один очень надоедливый человек. Миру между двумя лагерями скоро исполнится три месяца, и это — не малый срок. Как и срок пребывания Тэхёна здесь. Теперь они виделись постоянно, и только каким-то чудом не жили вместе (одна из сторон яро отстаивала право на такую возможность). Всё оставалось прежним: Тэхён провоцировал, а Чонгук вёлся на эти провокации, так ничему и не научившись. Всё началось с того, что Чонгук со вкусом прочувствовал ревность. Да, вопреки страху перед смертью, такое прожигающее изнутри чувство как ревность, превалировало, было сильнее. Чонгук ненавидел это в себе, но не мог избавиться, как бы ему не хотелось. Тэхён умело крутил им и другими, будто ребенок, который в детстве не наигрался в солдатики, а теперь (когда дорвался) не мог остановиться. Тэхён крутился рядом со всеми подряд: общался, шутил, заигрывал. Флиртовал (Чонгук впервые с начала эпидемии вспомнил об этом слове и его смысле). И было бы намного легче послать всё к черту, послать к черту Тэхёна, если бы сам Тэхён не возвращался к Чонгуку. Всегда. Это подкупало… Заставляло чувствовать себя особенным. Потом была удушающая злость на самого себя, на свою глупость и доверчивость. Именно они давали Тэхёну зеленый свет. Ведь, если бы Чонгук не был тряпкой и дураком, то давно бы уже избавился и от Тэхёна, и от проблем, которые тот приносил вместе с собой. Сколько не думал, всё сводил к одному и тому же. Итог не изменить… — Что призадумалась, красна девица? — тихо, на ухо, шепотом. Руками вокруг талии и голову на плечо. Чонгук даже вздрогнул от неожиданности, но из объятий не вывернулся — замер. — За красную девицу можно и в табло получить. — Какое такое табло? Засмеялись. Вместе. Ну, и как теперь подводить итог?.. Прижавшись со спины, поцеловал в любимое место — в основание шеи. Там, где под кожей торчат хрупкие позвонки. Вот и третье несчастье Чонгука — тэхёнова нежность. Последнее и самое сильное несчастье. Именно от него разрывало надвое. И… если вы ещё помните: нежности в этом мире нет места. — Скоро смена закончится, — замурлыкал на ухо. — Чимин уже ушел. Пойдем тоже?.. — Сменщика ещё нет. Иди, если хочешь. Тебя всё равно никто не держит. — Какой ты скучный, — фыркает, но не разрывает объятий. Внизу, у основания башни скребется десяток ходячих, из-за чего воздух заражается отвратительным гнилостным запахом. …А через несколько дней Чонгук собирается на вылазку, которая, вообще-то, сейчас была не так уж и нужна, так как всё, что он искал раньше, с достатком имелось у лагеря Тэхёна. Но цель этой вылазки вовсе не в том, чтобы найти что-то из припасов. Нет… Середина осени расстраивала холодами, поэтому необходимо нарядиться в кучу одежды, что от этих холодов обещает спасти. Ещё бы найти что-то, что спасет от Тэхёна, но Чонгук просто не успевает: когда он идёт к воротам, его уже ждут. Кожаная куртка, шапка, цветастый шарф, который скрывает шею — тоже решил утеплиться. Тэхён иногда до скрежета в зубах предан своим привычкам. Но в этом нет ничего плохого. И это не раздражает, в отличие от многих других его качеств. — Ты пригнал эту развалюху специально, чтобы меня позлить? — Чонгук немного не поверил собственным глазам, когда подошел и увидел, что Тэхён стоял рядом с той самой машиной… той самой, на которой он сам ездил когда-то. Именно эту машину у него угнал Тэхён после первой их встречи. — Не обижай мою малышку, она ни в чём не виновата, — ласково погладил по капоту, будто домашнего зверька. А потом фыркнул: — Ну давай, скажи своё любимое «еблан», — умело спародировал чужой голос. — Еблан, — как и ожидалось. Тэхён засмеялся, наигранно закатив глаза. Дождался пока Чонгук, сгрузив рюкзак и сумку на заднее сидение, сел на пассажирское место, и только тогда сам уместился на месте водителя. Едут долго, потому что вся округа уже проверена и обчищена, будто пролетела саранча (что было не так далеко от правды). Потом сворачивают с дороги, едут ещё немного, пока не доезжают до какого-то небольшого поселка. Там выбираются из машины, начиная рассматривать дом за домом. — Так грустно… — Чонгук оборачивается на голос, когда они стоят на чьей-то кухне, проверяя шкафы и ящики. Тэхён стоит, вперив взгляд в стену, где висит небольшая рамка с выцветшей семейной фотографией внутри: отец, мать и двое детей. Все они улыбаются… — Так грустно, — повторяется, — кажется, они были счастливы. — Мы этого не узнаем, — не понять: бесчувственно или наоборот. Тэхён хмыкнул, надломив брови, отвернулся. Кивнул. Больше ничего не сказал. Сверху, как по заказу, раздался шум. — Я разберусь, — Чонгук хотел дернуть Тэхёна за руку, когда тот пулей выскочил с кухни, но не успел. Лучше бы не поднимался следом вовсе. Успел пожалеть трижды, когда застал Тэхёна с нечитаемым выражением лица, застывшим перед двумя маленькими трупами детей и распластанным чуть подальше — женщины. С охотничьего ножа капала гнилая кровь, и пахло соответствующе: кровью и гнилью. Смертью. Чонгук впервые пожалел, что не умел подбирать нужные слова… Кто там был счастлив? Когда?.. — Дай мне слово, что, если меня укусят, ты не будешь медлить. Я не хочу, чтобы ты видел меня таким… — нечего ответить. Чонгук только кивнул, отведя взгляд от сгнивших тел, вывалившихся внутренностей, разбитых голов. Крови. — Я тоже дам тебе такое слово. Хорошо? Зачем они вообще об этом сейчас говорят? Разве после подобных обещаний не происходит что-то… очень плохое? — Да, я обещаю, — Чонгуку впервые так сложно смотреть Тэхёну в глаза. Он грустно улыбается, услышав положительный ответ. …Обшарив десяток домов, решают вернуться в это место позднее. Иначе они просто не успеют вернуться в лагерь до темноты. Поэтому сгружают сумки в машину, раскуривают пару сигарет из пачки, найденной в одном из домов, и только после садятся в машину и уезжают. Тэхён впервые молчит, смотрит на дорогу, не отвлекается. Чонгуку от этого молчания неожиданно становится ещё гаже, чем было бы, если бы тот без умолку говорил. Рука сама тянется к чужой напряженной ладони, сжимающей рычаг переключения передач. Тэхён даже вздрагивает (ого), наконец-то обращает внимание на пассажира, что смотрит чересчур озабоченно (полный заботы, то бишь, а не чего-то другого). — Что такое, Гуки? — Они сейчас в лучшем мире, — говорит без предисловий, надеясь, что его поймут без всяких уточнений. — Я знаю. Просто мне, правда, грустно. Ты же не думал, что я всегда могу сыпать шутками? Если честно, то… думал. За это качество и бесился всегда. А теперь? За что ему на него злиться? — По тебе не скажешь, что ты вообще способен на грусть, — честно признается вслух. — Все люди умеют грустить. Каждый по-своему. Но всё-таки… — Прости. — Тебе не за что просить прощения. Я сам виноват, что произвожу такое… — Расскажи мне, — перебивает. Тэхён резко давит по тормозам, останавливая машину прямо посреди дороги. Глушит мотор. Откидывается в кресле. Явно, что теперь успеть до темноты никто не спешит. Чонгук ничего не говорит против, — он не сводит обеспокоенного взгляда от слишком уж потемневшего тэхёнового лица. Расстраиваться или радоваться, но в своё прошлое, покрытое мраком (сегодня) Тэхён Чонгука не пустит. Пока. Зато подпустит ближе именно телесно. Тактильно. Вот так… Машина слишком неудобная для широких жестов и таких манипуляций, но никого это не смущает. Наверное. Чонгук не успевает об этом думать, а Тэхён просто не думает. Запрыгивает на колени, неловко перебираясь через все препятствия на пути. Повторять дважды не нужно, ведь всё понятно без слов. Но Тэхён всё-таки просит: — Не хочу вспоминать, — надрывно шепчет, знакомо играясь с отросшими волосами Чонгука. Однажды он признался, что это его успокаивает (Чонгук вот не признал, что его — тоже). — Помоги мне забыть. Пожалуйста… Разве можно отказать? Искренность плещется за края. Тэхён первым тянется поцеловать, первым жмется, обнимает за плечи, выискивая опору. Ему нужно (жизненно необходимо) почувствовать себя под защитой, потому что сейчас чувства оголены и искрятся, как провода. И Чонгук обнимает его в ответ, впиваясь пальцами в скрипучую кожаную куртку, которая, как броня, прячет под собой что-то хрупкое… От жара двух горячих тел на контрасте с холодом снаружи, потеют окна, закрывая двух парней белесой поволокой — от окружающего мира, от его ужаса. Нетерпеливый, необузданный — всё о Тэхёне, который хочет убежать от собственных чувств. Он кусается, царапается, едва не разрывает на Чонгуке одежду — так больно ему внутри. Так больно. А Чонгук не хочет его останавливать, пытается помочь. Он будто заражается чужими чувствами, впитывая их оголенной кожей. И не может насмотреться в сверкающие темные глаза напротив… Но речь не о том, что чувствует Чонгук. Сейчас каждое мгновение принадлежит Тэхёну. Ему дозволено всё. Он расплатился за эту возможность сполна ещё когда-то в прошлом. А теперь получает излечение. Исцеление. Как там было? Мясо к мясу? Плоть срастающаяся с плотью другой?.. Вот, что сейчас имеет значение. Чонгук помогает, как может: раздевает, раздевается сам. Тэхён на грани истерики сам с себя спускает джинсы, потом высвобождает член Чонгука, который уже стоит (от всех обжигающих прелюдий). Течет естественная смазка, пачкая руки. Тэхён складывает два и два: смазка и слюна. Растягивает сам себя, вместе с этим впиваясь в раскрытые чонгуковы губы. Тот помогает только тем, что поддерживает за талию, позволяя (как и всегда) руководить процессом. Собой?.. Это не порыв страсти. Нет. Что-то, что жизненно-необходимо. Потеря в единении двух тел, в тепле и жаре, в объятиях, в мягкости кожи… Люди ещё не изобрели способ сливаться душами, чтобы одна душа могла помочь другой. Поэтому приходится довольствоваться тем, что имеем, извлекая из этой возможности удовольствие по каплям. — Тише, — упрашивает, прижимая ближе. Чонгук перепугался, когда Тэхён с размаху опустился и принял его внутрь. Одного раза с достатком хватило, чтобы понять: причинять боль Тэхёну, хоть как-то травмировать его — только делает больнее. От этого нет никакого удовольствия. И не будет. — Тэхён, пожалуйста… — Всё хорошо, — сквозь слёзы. Его невозможно узнать! Чонгук берет его лицо в руки, когда тот успевает несколько раз подняться и опуститься. — Всё хорошо, правда. Теперь… хорошо. Не верится. Опять ложь. Опять… Но это вовсе не та ложь, на которую можно обижаться. …И двигается: вверх, вниз, вверх… Поступательно, опираясь на плечи, играясь, играясь с волосами Чонгука, успокаивая их обоих. Этим же раздразнивая. В груди колотится, — будь здоров — грозится выпрыгнуть наружу, проломив тонкие ребра. Чонгук ласково проводит кончиками пальцев по коже бедер, потом сжимает, оставляя следы. Потом начинает двигаться сам, стараясь попасть под чужой ритм. Собственно, в этом нет никаких проблем. Никогда не было. С самого начала шагали в одну ногу. — Ты — моя беда, — признается между стонами и вздохами. Сорвал с языка, пока целовал? Чонгук удивлен, но не спрашивает: почему? Ведь всегда был уверен, что «беда» — это только про Тэхёна. — Моя боль, — ещё откровеннее. — Ты — мой, — будто в беспамятстве. А потом всё заканчивается. Вот вопрос: что было до Большого взрыва? Ответа нет, но всё сводится к пустоте. И сейчас мы смотрим обратную перемотку: от взрыва до пустоты. Пустота не болит и не чувствует. В ней только плещется одно сплошное ничто. Вот и оргазм, как лавина, всё смывает, сносит, рушит, оставляя за собой нетронутую целину. В этом моменте остаются только руки, которыми хочется обнимать, и губы, которыми хочется целовать. И два тела, которые едины в эти мгновения, неразрывны. Тэхён сворачивается в клубок, приникая к груди Чонгука. Тот сам прижимает его ближе. Между ног влажно, и стоило бы побеспокоиться о пятнах на штанах. Но это всё такое… неважное. Пусть себе пачкается. Такие пятна можно отстирать — в этом нет ничего сложного. А вот душевную грязь не вывести даже хлоркой… Как бы не сопротивлялись сну, а всё равно засыпают. Когда просыпаются, едва не воют от боли в затекших конечностях. И будто не было ничего: Тэхён заполняет уже привычную тишину шутками и своим голосом. Как раньше. Всё прошло. Миновало. Они справились. Вместе. Что бы то ни было. Остается только надеяться, что однажды Чонгук всё-таки узнает хотя бы часть чужого прошлого… Пока расползаются по местам, Тэхён успевает жаловаться, что у него там всё засохло, и вообще им стоит подумать о поиске презервативов, потому что сперма в заднице — не очень приятно. Всё бы хорошо, но только почему-то, когда Тэхён трахает Чонгука этот вопрос не поднимается в принципе. Чонгук решает, что ему нужно проветриться: от мыслей, от запаха их тел, от Тэхёна… его обезумевший от боли образ до сих пор стоял перед глазами. И пока Тэхён, который не знает слова «стоп», продолжает нести несусветный бред, затрагивая словами всё подряд, Чонгук открывает дверь и только каким-то чудом не попадает в объятия к ходячему, что разевает пасть и хрипит, заметив свою жертву. Получается увернуться от клацающих друг о друга зубов, достать лезвие из рукава и проткнуть череп одним выверенным движением. Только чудом… Где-то на периферии обрывается бессвязный поток слов, который вырывался изо рта Тэхёна. Хлопает дверца со стороны водителя. Но Чонгуку не нужна помощь, он может справиться и сам. Правда же? Ну, правда же?! Он же так много раз попадал в передряги, из которых всегда выбирался целым и живым. Это константа. Это что-то постоянное. Незыблемое… Ходячих немного. Чонгук насчитал штук пять от силы. Тэхен убирает тех, что дальше, а Чонгук тех, что набросились на него с самого начала. Ничего сложного. Всё простое. Привычное. Всё как всегда. Но в мире нет ничего постоянного, а думать иначе — самое ужасное заблуждение. Всё течет и меняется. Хах. Чонгук только охает, когда чувствует боль в районе голени. Одна ошибка, всего одна ошибка — фатально. Впившееся в ногу чудовище продолжает сжимать челюсти, прокусывая плоть насквозь, испивая горячую кровь. Просто ещё один ходячий, который вовсе и не ходячий: половина тела, передвигающаяся на руках. Видимо выполз из-под машины, вот и получил награду за умение прятаться. Тэхён ещё улыбается, развернувшись в сторону Чонгука, когда справился со всеми остальными мертвяками. Но у него уходит мгновение на то, чтобы измениться в лице. «Нет», — остается несказанным. Виснет в воздухе криком, разрывающим барабанные перепонки. Обещаешь? Обещаю. Даю слово. Клянусь. Время начинает обратный отсчет. — Нет, нет, нет, — подбегает ближе, обхватывая за плечи. Глаза испуганные, вид потерянный. Чонгук всхлипывает, когда ходячий отрывает ещё один кусок плоти, и только тогда Тэхён пробивает этому «счастливчику» голову. Ударяет несколько раз подряд, вымещая всю свою злость и боль. — Быстро сядь! — выкрикивает, дергая Чонгука за руку. У того от боли потемнело в глазах, поэтому он просто послушно выполнил то ли просьбу, то ли приказ — без разницы. Джинсы продрались вместе с ногой. Крови так много, что от неё рябит в глазах. Ужас, застывший в глазах Тэхёна не был поддельным, и если бы Чонгук умел шутить, он бы пошутил. Обязательно. Разрядил обстановку… — Зажми это во рту, — Тэхён пихает Чонгуку в рот какую-то тряпку, но тот сразу старается её выплюнуть. — Чонгук, блять! Зажми её во рту! — кричит, выплевывая слова вместе со слюной. Остается только слушаться. Пытаться соображать. Из-за боли это кажется нереальным. Тэхён то пропадает, то появляется перед глазами. Откуда-то вдруг пахнет спиртом, потом в районе раны начинает невыносим щипать кожу (плоть?). А потом становится так больно, что подобное просто невозможно передать словами… И Чонгук теряет сознание, пока Тэхён спасает его жизнь.***
Чёрная легковая машина со следами ржавчины по бокам, не торопясь, двигалась по пустой трассе. Изредка на пути попадались одинокие ходячие, что бесцельно ковыляли вдоль дороги. Чонгук не обращал на них никакого внимания, с безразличным видом смотрел вперед. Его первостепенный ужас давно успел пройти, а на опустевшем месте появилось горькое смирение: ныне мир принадлежал мёртвым, а люди в нём просто продолжали дышать. Он был… не один. Рядом сидел мужчина: черная шапка бини, кожаная куртка. Этот мужчина много говорил. Что-то рассказывал, выкуривая последнюю сигарету, которую достал из пачки. Этого мужчину звали Тэхён. И теперь он стал ещё одним человеком, в котором Чонгук был уверен на все одиннадцать из десяти. — Ты ещё не оправился, а уже рвешься наружу, — Тэхён переключает внимание с дороги на Чонгука, удобно уместившегося на пассажирском сидении. — Мой милый маленький воин. — Отвянь, — фыркает в ответ, но улыбки больше не сдерживает. — Знаешь, — говорит спустя несколько минут молчания, — пока я тебя до лагеря вез, то думал, что ты, как проснешься, возненавидишь меня. Подумывал даже о том, чтобы выкинуть тебя по дороге. Ты бы сам добрался. Даже если мертвый. А потом решил, что лучше уж ты будешь злой и живой, чем добрый и мертвый. — Слушай, — отвечает почти сразу. — А у меня ведь к тебе правда есть чувства. — Правда? — Да. Я чувствую, что ты действуешь мне на нервы. — Эй, — возмущается. — Я был абсолютно серьезен с тобой. — Я тоже. Машина вдруг немного подпрыгивает. Раздается противный хруст костей… — Чонгук. — М? — А ещё, пока я, — мешкается, подбирая слова, — пока я спасал тебя, у меня в голове звучала фраза из какой-то книги. Она так резко всплыла в голове. Я всё повторял и повторял её. Как с ума сошел. — Какая фраза? — Не находи покоя, доколе я жив. Чонгук всё-таки обратил внимание на Тэхёна. Тот то ли улыбался, то ли ухмылялся — не разобрать. Его чувства всегда загадка, которую так хочется разгадать… Фантомно Чонгук всё ещё чувствовал свою ногу, вместо которой теперь было жалкое подобие протеза, который ему смастерил кто-то из лагеря Тэхёна. На заднем сидении лежали костыли, потому что Чонгук ещё не так уверенно опирался на свою новую ногу. Благо, рядом не только костыли, но и… чужое плечо. Теперь более надежное. Более нужное? Пусть так. — И что это значит? — Значит, что я не дам тебе умереть, пока я жив. И Чонгук позволяет себе поверить этим словам. Закрыв глаза на предрассудки и оставив прошлое в прошлом… по-ве-рить. Потому что он всё ещё дышит благодаря только одному человеку в этом мире. И этот человек сейчас сидит рядом с ним. Ходячий мертвец? Возможно. Но любимый ходячий мертвец. Вопреки всему миру.