…Что он делает? Он снова идет, ему страшно, очень страшно, негодяй, желание как мгла, желание, отвращение, он говорит, что ему противно существовать, ему противно? Он устал оттого, что противно существовать. Он бежит. На что он надеется? Он бежит — убежать, броситься в воду? Он бежит, бежит, сердце бьется, бьющееся сердце — это праздник.
Жан-Поль Сартр
— С Днём Рождения! У Тэхёна в глазах бликами отражается солнце и голубое небо. Чонгук, сжимая пальцами увесистую железку, видит эту картину отчетливо: вот в зрачке потерпели крушение и стремительно идут ко дну яркие лучи, поглощенные чернотой; вот по кайме карей радужки растянулось пушистое облако, искривленное окружностью… И суть столь крошечных деталей намеренно прячется в главной мысли нынешнего дня: всё рано или поздно может подойти к концу, но пока «конец» поблизости не разглядеть, необходимо каждое мгновение запоминать навсегда и хранить его у сердца, будто самое драгоценное сокровище. И проживать эти мгновения, как в последний раз. Ведь каждый новый день — шаг в пропасть, из которой, — как ты ни старайся, ни пыхти — не получится выбраться. Оттуда нет обратной дороги, и бессмертие — это лишь выдумка мечтателей. И вечность — это лишь обман… Поэтому… Доверие и вера шагали рука об руку. Чонгук позволил им объединиться. А Тэхён, представший изначально обманщиком и самым последним подлецом, на деле оказался человеком, способным вытащить другого человека с того света. И дело даже не в том случае с ногой. У Гука имелось множество способов умереть гораздо раньше. Они просто остались за кадром. Но Тэхён ничему не позволил стать реальностью: ценой жизни пошёл против родной общины и людей, защищая какого-то безызвестного пацана из вражеского строя. Зачем? До сих пор не имелось и трети важных для Чонгука ответов. Тэхён молчал, играя благородного героя на шесть из пяти, и только загадочно улыбался, отвлекая всё внимание множеством иных тем для обсуждения. Просто верить кому-то посреди бушующего конца света, как посреди бури, которая не утихнет никогда — это много или мало? Верить кому-то… вот, что делал Чонгук изо дня в день. И эта вера держала его на плаву уже год, как за руку держал ветреный Тэхён, который, тем не менее, гораздо тверже стоял на ногах. — Давай, попробуй. Юнги сказал, что его нужно будет постоянно смазывать, а то заскрипит или заклинит. Не дай Бог. Зато как круто он выглядит, да?! — восторженный тянет Чонгука за руку, чтобы тот сел и скорее опробовал новую опору (протез) для своей ноги. Радости полные штаны почему-то не у именинника, а у того, кто поздравляет. Но это не новость — поздравлять почему-то всегда приятнее, чем «поздравляться». К слову, новый протез выглядел и правда «круче» предыдущей «палки»: железные опоры, способные сгибаться и даже слегка пружинить при ходьбе. До этого Гук довольствовался хоть чем-то, чем можно было ходить. Но, естественно, когда перед тобой появляется более выигрышный вариант, то обрадоваться ему — самая логичная реакция на свете. И Чонгук радовался. И улыбался в ответ. — Ты рад? — спрашивает, помогая застегнуть ремни, укрепляющие конструкцию на бедре. — Юнги полгода над ним сидел. — И что же ты ему пообещал за эти полгода? Не могут люди быть такими услужливыми за просто так. — Ну, знаешь, — засмеялся, закончив. Сложил руки на колени Чонгука и всё ещё сидел у его же ног (одной железной, одной настоящей…), проникновенно заглядывая в глаза. Снизу-вверх. — Пообещал ему, что намекну кое-кому, какой он хороший и замечательный… Ну, ты понял. — Кому? — Если всё получится, то потом сам всё увидишь. Чонгук по привычке закатил глаза, но не стал боле допытываться подробностей и нехитро сменил тему разговора: — Мне очень нравится, — сложил ладони поверх чужих. — Правда. Спасибо. — Будешь должен, — довольно хмыкнул. Они бы ещё долго могли вот так сидеть, разглядывая друг друга. Но Тэхён, от природы чрезмерно резкий, без оповещений ухватился за чужие руки и потянул за собой, — помог встать, аккуратно придерживая за талию и налаживая чужое равновесие. — Давай опробуем скорее, вдруг этот заумный карлик-инженер меня обманул. — Мне кажется, если бы Юнги слышал это, то никогда не стал бы тебе помогать. — Своё я всё равно уже получил, — фыркает. — В любом случае, пусть знает, что его зазнайство и тяга доказать правоту не доведут до добра. Кто захочет жить с человеком, который вечно жаждет показать, что он самый умный, а все вокруг тупее даже пробки от шампанского? — Я же как-то живу с тобой. — Не сравнивай нас! — очень обиженно. — Неужели со мной так сложно приходится? — Бывает всякое, но мы же всё ещё вместе. И это уже значит достаточно.***
— Она такая маленькая, — перебивает бесконечное детское бормотание. Кроха вошкалась посреди горы потёртых, старых игрушек, весело агукая и цепляясь по-детски пухлыми пальчиками за всё, что только приглянется её любопытному глазу. Колечки темных кудряшек на голове весело подпрыгивали в такт каждому движению, и тонкий девичий голосок не позволял тишине в комнате сгущаться, как тьме. Вообще будто солнце взорвалось в помещении — пусть маленькое, зато на диво яркое и теплое. Тэхён устроился к ней ближе всего, периодически отвлекая внимание на себя, звякая погремушками или просто взмахивая руками, вызывал лишь волну звонкого хохота. Это и было его главной целью. — Доротея, — очень ласково, нежно, приглаживая непослушные волосы малышки. — Дори. Знаешь почему её так назвали? — смотрит на отстраненного Чонгука, наблюдающего за умилительной сценой со стороны. — Почему? — впервые подал голос, со своего насиженного места — старого кресла в углу их комнаты, которая смотрелась противоречиво новой. Ведь и само общежитие ещё не успело состариться, построенное всего-то за пару лет до эпидемии. Белые стены, темно-коричневая мебель и ковролин — просто и без лишнего лоска. Много ли надо тем, кто был бы доволен даже картонной коробке? Только бы эта коробка смогла защитить от пресловутых мертвяков… — Потому что с латыни это имя значит «Подарок Бога», — Тэхён сам разулыбался малышке, когда та вновь захихикала в ответ на его игру. — Мы с Сокджином прочитали в какой-то старой книге, что те, кто носят это имя, становятся очень смелыми и целеустремленными. Они ничего не боятся. Это очень важное качество для человека. Особенно сейчас. Да и родилась она… прям, как самый настоящий божий подарок. — Расскажи. — Ты сегодня очень любопытный, — подмигнул, довольно сощурившись. — Ну, рассказывать-то особо нечего. Просто появилась она тогда, когда всё умирало… Наша община тогда переживала не лучшие времена. Но с её появлением Сокджин взял себя в руки. Дети — это чудо. И то, что на свет до сих пор в силах появиться новая жизнь значит только одно: ещё не всё потеряно. Мы живы. И будем жить. Ради них, — кивает на малышку, слишком маленькую, чтобы поддержать взрослый разговор. — Ради нашего общего будущего… В дверь комнаты резко постучали, и, прежде, чем Чонгук успел среагировать, Тэхён подскочил с места и скрылся в прихожей. Будто «без палева» избегал неприятной ему темы разговора. Малышка похлопала ресничками, наблюдая, как удаляется спина главного её развлечения, следом тут же скуксилась и надула губки. Нда. Предатель в этой комнате только один. — Тише-тише, — Чонгук бессознательно потянулся к Доротее, выкинув из головы причину, что заставляла его держаться в стороне. От рывка, широкого шага, скрипнул железный протез, давно нуждающийся в смазке. — Тише, — умолял не плакать, взмахивая руками на манер Тэхёна, только больше пугал девчушку, удивленно воззрившуюся на неуклюжего взрослого. — Дядя, — для своего маленького возраста (точной цифры Чонгук не знал) Доротея была очень смышленой. И уже умела говорить, почти не коверкая произношение. — А почему у тебя нога железная? От вопроса в лоб Гук даже опешил. Сел на место, которое раньше занимал Тэхён, и продолжал удивленно рассматривать задумавшуюся девочку, что не сводила глаз с его «ноги». Она задала вполне логичный вопрос для ребенка: почему у тебя не так, как у меня? Малыши не знают слова «смущение» или «стыд». Бестактность? Просто детское любопытство. Чонгук и не думал обижаться на прямоту, скорее был удивлен, что он не напугал неподготовленного ребенка. Ведь он специально всё прошедшее время провел в тени, оберегая детскую психику, прятал «ногу» от чужих глаз, думал, что своим видом обязательно перепугает Дори до чертиков. Вкратце: напридумывал себе черт-те что, распереживавшись на пустом месте. Но Доротея, напротив, забыла кукситься и увлеклась новым человеком. Когда Сокджин ранним утром появился на пороге и попросил посидеть с дочкой, Чонгук ещё спал. Проснувшись, обнаружил в апартаментах неожиданного гостя. И, нет, он нисколько не против детей и гостей — тоже. Если только растерялся. Вот в «бывшем» лагере Тэхёна росли маленькие дети, а там, где жил Чонгук, остались лишь взрослые или подростки (такие, как сам Чонгук). Но, что уж говорить теперь? Нет больше понятий «их» и «наш». Ныне всё вокруг — «наше». Лагеря объединились, расширив территории. Уже год так и жили — вместе. Душа в душу. Общими силами воздвигли новую общину, сделав из двух маленьких семей одну большую. Полную до краев. …Прошлая война забылась, оставшись памятным шрамом, который только в час непогоды болел и ныл, — напоминал о себе. Сполна расплатились прежде целой толпой… за благополучное будущее. А теперь на Земле уж подрастали дети. — Я свою настоящую ногу потерял, — не нашелся для другого ответа. — Как так? — Ну, она… пуф! — взмахнул руками. — И исчезла! — Разве так бывает? — засомневалась малышка, немного нахмурившись. — Бывает. — А ты можешь эту снять? А у тебя и руки тоже снимаются? А у меня снимаются? А?.. — посыпались вопросы без конца. Этим Дори сделалась похожей на Тэхёна, бесконечно болтающего ни о чем и обо всём сразу. Чонгук вот любил действия, дела, поступки. Он сначала делал, а потом уже думал. Как бросился в омут с головой — в доверие, подаренное Тэхёну за грош, так и расстегнул укрепляющие ремни. Штаны у Гука нынче проходили обязательную процедуру — укорачивались с одной стороны — обрезались до колена. Поэтому, когда он снял хитрое устройство и джинса задралась, то на свет показалась неприглядна культя — чуть ниже колена не было ноги. Но это боле не новость на первой полосе новостных газет. Сенсацией и не пахло. Если честно, Гук себя в этом месте не касался вовсе, — морщился, чувствуя неприязнь к немощности и уродливости собственного тела. Только Тэхён… — Ого, — Доротея без спросу, прямо, как вышеупомянутый персонаж, протянула руку и коснулась того самого места — чуть ниже колена. И не отдернула ладошки, поддавшись приступу брезгливости. — И правда ноги нет. Круто. Чего крутого в том, что у человека ноги нет? Ох… знал бы Чонгук… — Развлекаетесь? — Тэхён обернулся с двумя красными корзинками, содержание коих оставалось неизвестным. Навис сверху, с улыбкой наблюдая за развернувшейся пред ним картиной. Очень интересной, к сведению. И просто — очень. — У дяди нет ноги. И это та-ак круто, — девочка захихикала, замахав ручками, потянулась к Тэхёну, сжимая и разжимая крохотные ладошки. — Я ему постоянно об этом говорю, а он мне не верит. Представляешь? Доротея посмотрела на застывшего Чонгука, смерив его очень сердитым (для ребенка-то) взглядом. Это продлилось всего секунды, но всё равно стало понятно, что Дори — дочь своего отца, так они были похожи, когда делались грозными и столь серьезными. — Дядя… — Называй его Гуки, — перебил Тэхён вставив свои пять вон туда, где им нет места (так думал Чонгук). — Гу-ки? — вопросительно и неуверенно. Но Дори втянулась слишком быстро. — Гуки, ты выглядишь круто с этой железной ногой. Разве ты не знал? — Я… — Ты очень красивый, — чистосердечно. Как умеют одни лишь дети. — Вот видишь? — не дал сказать и слова. Снова влез. — Я же тебе говорил. Тэхён присел рядом, уместив сбоку и две корзинки. Внутри оказалась… спелая клубника. Запахло влажностью, землей, травой и клубничным соком. Даже выделилось больше вязкой слюны во рту. — Откуда это? — уже забыл про «Гуки» и про детские комплименты. Клубника ощущалась ни многим, ни малым — чудом. То есть, — ого — у них в лагере ещё и клубника растет? — А ты не знал? — Тэхён уже запихнул одну ягоду в рот. — В теплицах растят не только противную редьку. Вот поспела клубника. Повезло, что Ноен про нас не забыла и принесла немного. Прямо с грядки, — схватил ещё и протянул целую горсть улыбающейся от уха до уха малышке. — Держи, Дори. Твоя мама больше всего заботилась о том, чтобы ты попробовала первый урожай в этом году. — Клубника? — выхватила всю горсть. — Вкусно! Дай ещё! И пока кроха надолго отвлеклась поеданием сладкой и даже на вид аппетитной клубники, Тэхён за ворот футболки притянул Чонгука к себе, смачно чмокнув в губы. — Вкусно? — Отвянь. — Доротея, скажи, а? У Гуки-то щёки такого же цвета, как и наша клубничка.***
Каждую неделю в лагере устраивали ярмарки, где местные жители имели возможность обмениваться абсолютно разномастными товарами: вкусностями, найденными за стеной (ещё сохранившимися, несмотря на давно истекший срок годности), оружием (с некоторыми ограничениями, предусмотренными безопасностью внутри стен), одеждой и прочими безделушками «из прошлого» — на любой вкус и цвет, но в разумных пределах. Конечно, «ярмаркой» данное предприятие можно назвать с весомой натяжкой, так как кроме местных жителей на площадь кампуса не заходили приезжие купцы. Но разве это столь важно? Более приятен сам факт возможной торговли. Хотя бы такой. В перспективе рассматривался поиск благонравных соседей и союзников… но это, конечно, уже вопросы далекого будущего. Со всех сторон раздавался гомон и шум: люди общались, смеялись и торговались друг с другом. Жизнь бурлила в них, будто забывая о том, что где-то далеко кто-то продолжал умирать. Жестоко? Но новое правило таково: каждый здесь сам за себя. Разве что математически к «сам за себя» можно приложить тех близких, что сейчас стояли рядом… — А ты сегодня отлично выглядишь, — посреди толпы высеченная фраза. Тэхён всё ещё любил зарываться пальцами в волосы Чонгука, отросшие теперь до середины шеи. Сегодня их не собрали в привычный хвостик на затылке, зато Гук постоянно заводил одинокие прядки за уши. Тэхён лишь повторил это движение за ним. — Перестань, — сначала разыграл из себя недотрогу, хлопнув ладонью по чужой руке, заставил отстраниться. Но всё-таки не смог устоять под ударом чужого обаяния: — Ты тоже, — уже тише. — Фу, вы мерзкие, — посторонний голос, полный наигранного отвращения. — Чимин, и тебе доброго дня, — Тэхён улыбался, удерживая в голове запрятанный в безразличии комплимент. Только красноречивый жест средним пальцем свободной руки, выдавал его искренние чувства. — Кстати, мы так и не продолжили наш вчерашний разговор… — Клянусь, если услышу ещё хоть что-то про Юнги, я вдарю тебе так, что даже Чонгук не захочет терпеть твою противную рожу. — Сегодня погода такая, что все вокруг мне грубят? Что я сделал-то? — Так происходит каждый день, не разыгрывай трагедию. Кстати. Ты уже поговорил с Чонгуком?.. — О чём? — прежде делал вид, что его здесь нет, но услышав собственное имя, мгновенно оживился, не сумев скрыть любопытства. — Завтра устраивают концерт в честь окончания ярмарки. Они хотят, чтобы ты тоже поучаствовал. — И что я должен буду делать? — Понимаешь… — Тэхён вдруг странно и наигранно захихикал, почесал затылок, взъерошив свои короткие волосы, вставшие смешным ёжиком. — Я тут проговорился, что ты поешь красиво, вот они и захотели взять тебя в свою программу. — Ты, что? Тэхён! — на пределе своего возмущения. Обиды. Вообще-то! Вообще… — Это же было только между нами!.. Какого черта ты пошёл трезвонить всем вокруг?.. Некоторые вещи априори обязаны оставаться личными. Ну, или делиться надвое. Это называется просто — секрет. И Чонгук умеет хранить такие секреты, в отличие — как выяснилось — от Тэхёна. — Поэтому я и не спрашивал тебя. Сразу сказал, что ты откажешься. — Кому ты врешь, Тэхён? — Чимин, молчи! Ну, куда ты лезешь?.. — Ты всем пообещал, что его уговоришь. Чонгук не стал растягивать драму сильнее, чем она уже была растянута. Весь последний год получалось так: скандалить — это не про Чонгука. Больше нет. Зато уходить и хлопать за собой дверьми — в яблочко. Если терпеть выходки Тэхёна не под силу, то побег — единственный выход из подобной ситуации (кошмара). Это не бессилие. Просто каждый строит отношения так, как умеет. А ещё говорят, что в паре кто-то всегда за кем-то бегает. И, так уж получилось, что с самого начала ясно кто есть кто — между Тэхёном и Чонгуком. Смекаете?***
Вечером пахнет влажностью. Как перед дождем. Стрекочут цикады, напевая грустные мотивы, что врезаются в сердце. В голову лезут едкие мысли, липкие как смола. Только бы не обратились в янтарь… Вообще Чонгук часто погружается в меланхолию, когда они с Тэхёном ссорятся. И, в принципе, так происходит с каждым человеком, что хоть немного, но дорожит отношениями. Своей связью с другим человеком — вот, что действительно важно. На общем балконе общежития сегодня вдвойне одиноко, прохладно, и воздух тяжелее с каждой секундой: влажность смешивается с запахом крепких самокруток. Гук бесконечно щёлкает зажигалкой, периодически вдыхая дым и не забывая стряхивать пепел в давно забитую пепельницу. Луна обращается тонкой полуокружностью месяца. Чонгук, отвлекаясь от крохотного пламени зажигалки и поднимая взгляд к ночному небу, вдруг вспоминает, как в детстве мама учила отличать убывающую луну от растущей: если обод похож на букву «с» то луна стареющая (убывающая), а если можно подставить пальчик и соединить один кончик с другим, получив букву «р», то луна растущая. За этим занятием его и застал Тэхён, неожиданно выйдя на балкон. — Почему ты такой еблан? — даже не оборачивается. За год успел научиться распознавать по шагам: Тэхён никогда не шаркает, и у него достаточно легкая поступь. — Растет или убывает? — Убывает. — Значит, скоро новолуние. — Тэхён. — Прости меня, — предельно искренне. Тэхён знает ещё один секрет Чонгука: когда его обнимаешь со спины, то он становится беззащитным. — Я, правда, еблан. Но мне так хотелось тобой похвастаться. Они живут с тобой, сколько? Несколько лет. И ни разу не слышали, как ты поешь. А я слышал… — хотел упомянуть ещё что-то про мелочность их ссоры, но вовремя передумал, уткнувшись носом в основание шеи Гука. — В этом и был смысл, Тэхён. Я поделился с тобой этим секретом, потому что ты особенный. Почему, когда не надо, ты весь из себя умник, а когда надо, то тупишь, как последний дурак? — Я буду думать, что два комплимента подряд перекрывают собой одно оскорбление. — Тэхён. — Ну, что такое? Я всё понял, правда. Я понял. Мы с тобой отныне будем делиться секретиками, и я никому не позволю их узнать. Даже тебе, окей? — Господи, Боже… — Не упоминай имя Господа всуе. — Заткнись. Ты не веришь в Бога. — Допустим, но моё неверие не отрицает его существования. Вдруг он всё видит и слышит со своего облака?***
Воздух пропитался противным ароматом мази из травы и растительного масла — такую делают в общине для лечения ран, язв или фурункулов. Но сегодня её решили применить несколько в иной стезе. Не повезло стать подручным средством. Или повезло?.. Ой-ой. Кровать проминается под весом двух тел, покрывало пачкается жирной мазью и потом. Чонгук вжимает Тэхёна собственной тяжестью — в матрас — нападая на губы, которые вечно говорят всякий вздор. Но сейчас не до этого. Слова замолкли, позволяя остаться наедине. Тэхён целует в ответ, разводя ноги шире, позволяет проникнуть пальцам глубже, чем есть сейчас. Доминировать и отдаваться — это не стационарное положение для них. Равновесие поддерживается равноправием, и Тэхён любит отдавать себя и свои чувства наравне с Чонгуком. Ведь так правильно, да? В их отношениях — точно. Любовь не должна делать кого-то слабее. Или должна? Тут каждый выбирает сам. И они выбрали. И они остаются этому выбору верны. — Хочу тебя. — И я тебя. Вот так. Глубоко, как и прежде. Под самую кожу. Под плоть. Нет. Ещё глубже. Чонгук много нежнее Тэхёна. С Тэхёном. Более бережен. Мягок? Пусть так. Он плавно растягивает, прибавляя по одному пальцу, будто в час по чайной ложке. Тем же и мучает, заставляя постанывать даже этого непробиваемого… идиота. Неправда. Самого любимого на свете. Кроме него никто больше не нужен вот так. Вот так близко. За год успели исследовать друг друга вдоль и поперек, поэтому Чонгук знал где и как сильно надавить, чтобы стало бесконечно хорошо. Тэхён задирает голову, закусывая губы, впивается отросшими ногтями во всё подряд: в спину партнера, в простыню, разрывая на лоскуты ветхую ткань. А ему ещё и сверху прилетает прикосновением к промежности — только чуть выше. Чонгук умело берет член Тэхёна в руки, пробегаясь пальцами по стволу, увитому венами, до безумия напряженному. Сжимает головку, подцепляя пальцами крайнюю плоть. Доводит до экстаза, но ещё не до последнего — лишь до самого первого. Впереди целый аттракцион, а пока льется естественная смазка. — Папочка, трахни меня уже, пожалуйста, — прячет ухмылку между тяжкими вздохами. — Заткнись, — зажимает болтливый рот рукой, перепачканной в его же (Тэхёна) смазке. — Ещё раз так меня назовешь, и у меня весь настрой пропадет, — находит силы для столь длинного предложения. — Это мерзко. И проникает внутрь с размахом. Без предупреждения. Вырывает из тэхёновой груди кубометры воздуха. Ха! Попалась птица-говорун! Теперь не сорвешься со своей жердочки. Лежат лицом к лицу, поэтому в итоге слипаются в жарких объятиях: грудью и животами. Чонгук любит в такие моменты заглядывать в глаза, которые от экстаза грозят запрятаться за веки навсегда. Между ног выпали осадки: влажно и хлюпает без конца — от каждого движения. Синоптики пообещали дозу удовольствия в конце… Чонгук толкается плавно, волнами, полностью входит и выходит, доводит до исступления (справляется и с одной ногой, перенося на неё весь свой вес). Внутри Тэхёна безумно горячо, всё ещё достаточно узко, но к размерам друг друга они успели привыкнуть, поэтому проникновение не доставляло неудобств. Всё складывалось идеально. Приторно сладко, ведь в их постели жила любовь, удобно соседствуя с горячими, обжигающими соитиями тел. Тэхён расцепляет руки, до этого обхватившие шею Чонгука, и вплетает пальцы одной ладони в любимую шевелюру, поглаживая кончиками чувствительную к его прикосновениям кожу; другой скользит по прогибу позвоночника, запинаясь о копчик, проникает в ложбинку. Обоюдно — вот так. Врывается в горячее нутро немного, но ощутимо — тоже знает, как надо, чтобы вырывать стоны удовольствия из широко раскрытого рта. Чонгук вздрогнул, толкнулся лбом в чужое плечо, сбившись с привычного ритма, пока Тэхён проникал пальцами глубже, надавливая на секретные точки. Ага — вот они — сек-ре-ти-ки. Только на двоих. Нет ничего: ни дрожи, ни темноты. А перед глазами любимое лицо — максимально близко, как под лупой. Поцелуй выходит глубже предыдущих, в нем же тонет последний приступ наслаждения. Самый яркий за эту ночь. Самый сильный. Толчок за толчком; Чонгук ощущает на своем животе горячие капли, вместе с этим кончает сам — внутрь. Глубже. Даже больше, чем Марианская впадина — так далеко. Ведь это не о сперме, а о чувствах… Об удовольствии, разделенном надвое. Отхлынуло. Завершилось. Цунами смыло, а лавина всё завалила, оставив нетронутую целину. Вот так. Тэхён не дает разъединиться, позволяя и дальше вдавливать себя в кровать. Он принимает тяжесть чужого тела с радостью, вдыхает родной запах — самый приятный из всех. И перебирает чонгуковы волосы, которые от влажности привычно подвивались колечками… Это всегда его успокаивало. — Моё сокровище, — на самое ушко. — Мой самый живой из всех живых мертвецов, — нежно-нежно прижимает одной рукой ближе и сильнее, — к себе — будто они не успели срастись в одно цельное существо. Бросившийся в глаза ножной протез, оказался позабытым у двери (бросили вместе с кучей одежды). Давно научились со всем справляться без него и без ноги. Три на двоих — это тоже хорошо. Тем более, Тэхён всегда готов побыть чужой опорой и костылем. Опорой… ага. Выучился верности. Или был таким изначально? (Или всё дело в Чонгуке?) — Я люблю тебя, — так захотелось сказать, даже если признание останется без ответа. …Адресат не слышит тайного послания, — засыпает, как всегда засыпал рядом с Тэхёном, — чересчур доверчиво. И просто — чересчур…***
Летний ветер дул с юга, обдавая двух путников тёплым, но свежим воздухом. В запустелом поселке, что раньше явно был густонаселен людьми, теперь жила лишь пустота. Впрочем, это давно перестало являться чем-то удивительным. Наоборот, стоило радоваться, что здесь… пусто. Ну, то есть вообще пусто. Ведь помимо людей есть и другие претенденты на искоренение запустений… Пыль периодически взметалась в воздух, вынуждая прикрывать лицо. Улицы казались бесконечными, хоть их, по сути, было не много. Не в мегаполис же они забрели. Пятиэтажные дома, пара магазинов, ратуша и частный сектор с коттеджами — больше нечем хвастать. Откуда-то прибежала тоска, севшая на плечо и шептавшая неприятные мысли — прямая трансляция в больную голову… Каждый шаг Чонгука сопровождался слабым металлическим скрипом. Парень прихрамывал на одну неполную ногу, но всё равно шагал достаточно легко для калеки (которым он сам себя считал). Тэхён шёл рядом, подозрительно нервно оглядываясь по сторонам. Его что-то беспокоило ещё с того момента, как они покинули защитные стены, поэтому он молчал и был крайне серьезным для своего обычного состояния. — С тобой всё хорошо? — поправляет лямку рюкзака. — Да, — кратко. Но Чонгук не успел удивиться, как почувствовал, что его нежно взяли за руку. — Всё хорошо. Правда. Не верится ни разу. Но Чонгук не решается продолжить допрос: если Тэхён сам захочет поделиться, то обязательно расскажет. Но позднее. Не сейчас. Обчистив дом за домом, добрались до многоквартирного, решив заночевать в одной из множества комнат. Отнесли всё найденное добро в машину, оставленную за чертой города, а потом вернулись обратно. Они хотели обойти абсолютно все дома, поэтому-то и остались на ночь. Залезли на последний этаж, нашли более-менее чистое жилище и закрылись на клюшку. До сих пор не повстречали мертвецов, поэтому расслабились. До темноты Тэхён шатался по трём комнатам квартиры, осматривая каждый угол, пока Чонгук, наученный терпеть периодические смены настроения своего партнера, устроился на продавленном диване, устремив взгляд в распахнутое окно. Как стало вечереть, Тэхён вернулся. Принес с собой пару нераскрытых пакетов с чипсами и несколько банок консервированной фасоли. А ещё… у него в руках негромко звякали четки, которых ранее Чонгук никогда у Тэхёна не видел. …Черные четки болтались на запястье, сверкая даже в темноте серебряным крестом… нет — распятьем… Чонгук прослеживал движение каждой из бусин, но молчал. Упорно, как умеет только он. А Тэхён не обращал внимания, будто ослеп, оглох да и вообще потерял все свои чувства, — пожертвовал, как Русалочка — свой голос. (Но зачем?..) Действовал на автомате, по какой-то заложенной программе: разложил перед Гуком свои находки, достал из рюкзака бутылку воды и открывашку для банок с фасолью. — Переждем ночь и вернемся в лагерь завтра, — впервые нарушил тишину, заставив Чонгука вздрогнуть. — Мы уже это обсудили… — нахмурился сильнее. — Да? — Тэхён растерянно улыбнулся. — Что случилось? — Ничего, — слишком скромно. Он ещё хотел, что-то добавить, даже приоткрыл рот, но остановился на полувздохе. Покачал головой. — Давай перекусим, и на боковую. Я дежурю первым. Нечего добавить. Какая-то едкая пустота пробралась между каждым словом, а потом и вовсе заполнила собой пространство. Стало ещё грустнее. Мерзко на душе. Будто кошки нагадили. И всё — без причины. И следствия. Просто так: из пустоты возникла большая пустота. А, может быть, не из пустоты? Кусок в горло не лез, но Чонгук заставил себя съесть хоть что-то. Давился и всё время отвлекался, чтобы заглянуть в потемневшее от дум лицо напротив. Кажется, они оба могли в любой момент разойтись сдетонированной атомной бомбой — эмоциями, что под давлением приобретали только ещё большую взрывную мощь. Но продолжали молчать, нарушая тишину тихим хрустом и звяканьем ложек по твердой поверхности жести. После еды Тэхён бессловесно помог расстегнуть ремни на бедре, чтобы снять с Чонгука протез. Помог улечься, накрыл собственной курткой и погладил по голове. Обращался с ним будто родитель с неразумным ребенком. Кого это не выведет из себя? — Тэхён, что происходит?! — Спи, — будто приказ. В руках загремели черные бусины… — Всё в порядке. Я подежурю. Чонгук только хотел воспротивиться, как ему несильно зажали рот. Тэхён поднес палец к своим губам, упрашивая жестом: молчи. Тихо. И смотрел глазами, которые обычно сверкали огоньками, теперь же стали мутными, противно матовыми. Темно-синяя шапка бини съехала набок, а длинные рукава черной футболки задрались, показывая загорелые жилистые руки, покрытые кучей шрамов, история которых канула в лету, похороненная молчанием своего хозяина. — Доброй ночи. Усыпляла лишь тэхёнова тёплая рука, что осторожно коснулась его прохладной кожи. Тэхён знал ещё один секрет Чонгука: засыпать от легкого массажа тыльной стороны ладони. Никакого умения тут не требовалось, — просто надо было родиться Тэхёном, чтобы так ласково (на контрасте со всей его сущностью), как маленькому котёнку, поглаживая по бугоркам и впадинам, прослеживая линии сердца и жизни, мять лапки… Тю. Чонгук так и уснул, всё ещё встревоженный, но совершенно невыученный сопротивляться тэхёновой ласке. Ей же, вроде как, в этом мире нет места?..***
— Почему ты меня не разбудил? — с порога обвинения. Чонгук проснулся пару мгновений назад и теперь хлопал глазами, рассматривая Тэхёна, что за всю ночь будто с места не двинулся. И всё перебирал свои четки: бусина за бусиной… Можно сойти с ума. — Ты так сладко спал. Я не хотел тебя будить. — Что с тобой происходит?! Объясни мне! Я ничего не понимаю… — Какой ты милый, когда злишься, — не дает продолжать буйствовать, сковывая объятиями. Чонгук с утра слишком туго соображает, а его уже втягивают в поцелуй, полный привкуса вчерашних чипсов и консервированной фасоли. Такой отчаянный и больной поцелуй, будто — вот-вот — и они простятся навсегда… Даже думать об этом так — страшно. И не к месту вспоминается тот день. Менять тему разговора поцелуем — сделано. А продолжать минетом? Пока в процессе. Тэхён до крайности бесцеремонен — лезет под кайму штанов, оттягивая волосы на лобке. И сдергивает штаны, сразу вместе с бельем, до середины бедра, чтобы высвободить напряженный с утра член. Чонгук лишь пристыженно стонет в чужие губы, когда его органа касаются холодными пальцами. Контраст температур едва ли не заставляет мгновенно кончить. Но из последних сил получается сдержаться. На диване не хватает места, чтобы по нему растечься и разбросать во все стороны конечности — тоже. Вдох-выдох. А потом горячий язык на максимально чувствительной коже — сводит с ума. Тэхён дразнится, хихикает между делом, целует розовую головку и резко заглатывает целиком, — так, что член упирается в глотку. Закашливается, немного отстраняется, но не выпускает из плена теплого и мягкого рта. Отсос — сто по десятибалльной шкале, и Чонгук в прострации, осваивает новые галактики, удерживаясь лишь пальцами, что намертво вцепились в твердые тэхёновы плечи. Чтобы не улететь. Чтобы не потеряться… Если целью сего действа был способ отнять на какое-то время память — всё получилось. Чонгук сдался и проиграл. А Тэхён… снова берет глубже, насаживаясь ртом до основания, зарываясь носом в жесткие черные волоски. Чонгук разводит ноги шире и инстинктивно подается навстречу, слабо дергая бедрами. Чувствует прикосновения на ягодицах, бедрах, ниже… даже фантомно представляет чужие тонкие пальцы на отсутствующей голени, хотя Тэхён и так касается самого большого на теле Чонгука шрама, не отдергивая руки. Кончается всё слабым криком. Тэхён немного отстраняется, но принимает всё в рот, не пропуская и капли, доводит до наивысшего пика бесстыдства и смущения — одновременно. У Чонгука щеки с новой силой запылали алым цветом, стоило разок взглянуть, как Тэхён облизывается, выпустив из губ опадающий, уже мягкий член. Этими же губами целует внутреннюю часть бедра, и спускается цепочкой чмоков к колену, что ниже обрывается, не заканчиваясь здоровой конечностью. Целует и там, поднимая мутный взгляд, в котором так много всего намешано, что Чонгук не понимает, в какой момент у него по щекам начинают скатываться слёзы. Казалось бы, что мы можем увидеть в чужих глазах, кроме самих этих глаз? Чувства? Но это же лишь преувеличение. Белок, радужка, зрачок… Что там может отражаться? Да? Простая физиология. Но тогда… почему так сложно бывает, порой, встречаться с кем-то взглядами? — Ты чего плачешь? Я настолько хорош? — Заткнись, — и помолчав добавляет: — Еблан. — Хорошо. Хорошо?***
И без того калека теперь едва перебирал ватными ногами. Оргазм не одухотворил, разве что перепутал чувства и мысли. Тэхён всё продолжал молчаливый спектакль эгоиста, утаивая что-то, что в данный момент волновало не только его. И без постоянных баек (наверное, всё-таки взятых из головы), которые тот любил травить постоянно, загнуться хотелось ещё сильнее. Чонгук к такому не привык — его никто не подготовил. Вроде отношения длиною в год — немало для того, чтобы сказать, что человека ты знаешь наизусть (ну, почти). Особенно в условиях конца света. Но Чонгук не знал и половины того, что из себя представлял Тэхён. Год прошел, как прошло и всё то время, что они провели в войне и постоянных ссорах. А другой человек так и остался тайной, скрытой за множеством печатей. Четки. Всё началось с них. Или намного раньше? Что скрылось в цепочке черных бусин из оникса? Кого принесли в жертву на распятье? И как всё-таки найти ответы к вопросам, если на них никто не хочет отвечать? …Утреннее солнце казалось холодным, потому что ночная прохлада ещё не успела сойти на нет. Приходилось бесконечно кутаться в куртку. Постоянно поправляя выбивающиеся из хвостика на затылке прядки Чонгук морщился от каждого неосторожного скрипа, что воспроизводила железная конструкция на его ноге. Слабое звено — это про него. Он сам так себя называл. И в данный момент его никто не собирался переубеждать. Пара ходячих выпрыгнули из-за поворота — видимо давно уже услышали людей и спешили им навстречу. Чонгук и в этом винил только себя. Беспросветно. И ещё в том, что весь удар пришёлся на Тэхёна — тоже. Только Чонгук виноват во всём. Вот так. Тэхён же несколькими ударами пробил зомби головы. Будто и не заметил этого вовсе, — пошёл дальше. Как ни в чем не бывало. Даже не почесался. Дурак… Вокруг разруха, мусор, темные провалы окон заглядывают в душу. Потому что свои души давно растеряли. В этих домах никто не живет. И уже не будет жить. Никогда. Чонгук тоже близок к состоянию растерять свою душу, но скорее немного иначе — разбить её на осколки. Разволновался так, будто переживал собственный катаклизм. Мир тут не при делах. Он давно отмучился… А у Чонгука всё впереди. — Тэ… — но не дают договорить. Всё происходит в считанные секунды. Раз, два три… Холодное лезвие царапает кадык. — Что такое? — сначала не оборачивается. Но потом замирает. Скрип не слышен, зато раздаются незнакомые смешки. Или знакомые. Тут с какой стороны посмотреть. Чонгук не мог двинуться, потому что нож уже порезал кожу (так сильно его прижали), а ещё успели заломить руку, — и окончательно обезвредить. Попалась рыбка на крючок… даже без приманки. Тэхён прослеживал малейший жест напротив. Он стоял в паре-тройке шагов, не шевелился и, казалось, сбросил кожу, как змея — свою улыбчивую маску хитрого лиса. Шуткам больше не было места. Нарушая законы физики, в абсолютном вакууме послышался звон ониксовых бусин… — Ты изменился, — голос за спиной. Чонгук не видел лица нападавшего, но почему-то совсем его не боялся. Нож у горла — всего лишь нож у горла. Если бы его хотели убить, то он вряд ли бы до сих пор дышал. Всё просто. — Стал семейным человеком, — едкая усмешка, ощущалась даже в голосе. — А ты нет, — отвечает Тэхён, делая осторожный шаг навстречу. — Замри. Или я прирежу пацана, — теперь угроза не прикрыта флёром шутки. Тэхён прощупал ситуацию и понял всю её серьезность. Чонгук же ощутил большее давление лезвия у горла. — Он здесь ни при чём. Отпусти его. — Не принимай меня за идиота, Тэхён. Может быть, я и был им раньше, но сейчас всё изменилось. Стоит мне его отпустить, и ты без предупреждения прострелишь мне голову. — Очень мудрое решение, Хоуп. Жаль, что неправильное. Ты же не сможешь его вечно так удерживать. — Поспорим? — Что тебе от нас нужно? Чонгук чувствует себя третьим лишним, и, пытаясь встретиться взглядом с Тэхёном, лишь натыкается на игнор. Больше интересуются противником. Преступником, что многозначительно молчит, удобнее перехватывая затекшее предплечье Гука. — От нас? — ухмылка за ухмылкой. Бесит до трясучки. Чонгук дергает рукой, но лишь добивается новой царапины на шее. — Мне начинать беспокоиться? Почему у тебя не на шутку женатый вид, Тэхён? В чём ещё ты изменился настолько сильно? — Ну, ты и заладил, — Тэхён не отстает в язвительности, запрятанной между строк. — Знаешь, что? Обычно, люди говорят, что ты изменился, когда ты просто перестал вести себя так, как им хочется. — Сам придумал или где-то вычитал? — Я же тупой. Какое мне «где-то вычитал»? — Хоть что-то не меняется со временем, — переброс бессмысленными репликами из себя выводил, как минимум Чонгука. Его уже затрясло. Скорее всего, это и почувствовал названный Хоуп, спросив: — А ты чего молчишь, Чонгук? Утром ты был намного громче. — Ах, ты мерзкий… — Тэхён было встрепенулся, но тут же отвлекся, оглянувшись. Когда ходячие выползали из ниоткуда по одиночке, в них едва ли крылась какая-то опасность. Руки привыкли пробивать трухлявые черепа, избегая ядовитых укусов. Но стоило одиночкам объединиться даже в небольшое стадо… Мерзкий хрип слышался со всех сторон разом. — Надеюсь, что ты сможешь бежать, — Хоуп отводит лезвие от горла своей жертвы и, удобно перехватывая руку, тащит Чонгука за собой. — Шевели ногами! — заставляет бежать. По улицам мертвого города снова расползлась смерть. Всякая пакость, бывшая раньше человеком. Скорее не поменяла своей сути, разве что стала противнее, теперь догоняла тех, что ещё силились жить и продолжать гадить себе и друг другу. Всему миру! Хоуп бежал вперед, наверняка зная верную дорогу, периодически останавливаясь, чтобы атаковать ходячих. Тэхён прикрывал тыл. А Чонгук чувствовал себя теперь не просто третьим лишним — лишним вообще. Едва ли живым. Бесполезным. Калекой… самым ненужным на свете. Оттого и молчал, болтаясь посередине, как говно в проруби. Впрочем, его низкая самооценка только усугубляла положение. На пути возник частный дом, у входа которого шатались ещё одни мертвяки. Уничтожили и их, проникли внутрь, закрыли дверь, едва не напоролись на новые щелкающие челюсти. Пришлось работать быстрее, добивая одного за другим, пачкаясь противными субстанциями с ног до головы. Уже даже не кровью… просто какой-то отвратительной ядовитой гнилью. Входная дверь завибрировала от ударов с внешней стороны. Ничего не скажешь, молодцы, конечно, — привели за собой целое стадо. Красота… Вылезли проветриться и вновь насобирали неприятностей на свои задницы. Чонгук даже не успел прочувствовать горькое дежавю, когда его снова собрались схватить за грудки. Но второй раз он уже не попадется на те же грабли! И Хоуп останется ни с чем. Разведет руками, признавая поражение… Чонгук впервые видит его лицо, не находя чего-то необычного в этом незнакомце. Это не у него с ним общие параллели, что в прошлом пересеклись и разошлись. Это не его тайна. В тишине щёлкнул курок, — Тэхён прицелился любимой береттой прямо Хоупу в лоб. Чонгук же, подумав о вещах более масштабных, чем разборка местного разлива, бросился закрывать окна, заглядывать в которые было страшно и опасно — хрупкое стекло может не выдержать напора извне и разбиться. Как разбивался изнутри и Чонгук… видимо поэтому и подумал о прикрытии первым. Хотел защитить хоть что-то более хрупкое, чем он сам. — Я же сказал, что едва у меня из рук пропадет заложник, то ты тут же достанешь ствол, чтобы убить меня. Но разве так встречают старых друзей, Тэхён?.. — Мы с тобой не друзья, — настороженно. Тэхён до предела напряжен и серьезен. Пропала знакомая игривость и шутовство. Маска треснула и распалась в мелкое крошево осколков… — Чонгук, зайди за мою спину. — Защищаешь его, как одну из своих девиц. Поразительно, — пафосно надломил брови. По виду едва-едва сдерживал, рвущийся наружу, ехидный смех. — Может быть, вы всё-таки перестанете хоть ненадолго вести себя, будто полные идиоты? — Чонгук устал сдерживать возмущение. Сколько оно в нём уже копится?! — Если вы не заметили, то нас в ловушку загнали! А снаружи куча тварей, что хочет нас тут всех сожрать!***
Идиотами быть не перестали, а после того, как убедились, что в доме будет безопасно отсидеть нападение ходячих мертвецов, вновь вернулись к своим разборкам. Тэхён всё-таки загнал Чонгука к себе за спину, и, удобно устроив на диване, помог расстегнуть ремни на бедре, чтобы стертая едва ли не в кровь кожа смогла передохнуть. Пробежка не прошла стороной, оставив следы на теле безвольного калеки… — Он на неё похож. Поэтому за ним бегаешь? Вопрос застал врасплох, Тэхён даже замер, вцепившись пальцами в протертую штанину чонгуковых чёрных джинс. Он избегал смотреть в глаза, разве что пялился в пустоту, весь напрягшийся. Весь совершенно чужой… потерянный. Странный. Он ничего не ответил на чужой выпад, поэтому нападающий продолжил наступать и попадать в слабые места с поразительной точностью. — Может посвятим человечка в наши с тобой тайны? А? Тэхён. Если он так дорог тебе, то имеет право знать о тебе правду. Не находишь? После того выкрика про идиотов Чонгук опять замолчал, безупречно играя роль наблюдателя. Он будто смотрел кино, жанр: трагедия и артхаус — совсем ничего не разобрать. И поймет только — действительно — посвященный. — Молчишь? — лезет ножом под кожу — абстрактно. Но ведь и словами можно убивать точно так же, как убивают холодной сталью. — Мне начать? И как бы ни было странно, непонятно. До усрачки страшно. Чонгук не смог побороть сам себя. Если с самого начала решил довериться и вручить тайну своего криптонита одному человеку, то… стоит продолжать настаивать на своей глупости? А глупости ли? Разве Тэхён не извинился за каждую ссадину (не только материальную), что Чонгуку он принёс по неосторожности. И даже сейчас! Сидит на коленях, прижав уши. Напуганный зверь, что боится потерять что-то очень важное в хрупкой жизни, которая может оборваться в любой момент. Чонгук берет холодные руки в свои, старается заглянуть в застывшие зрачки, что оживают, стоит Тэхёну прочувствовать такую нужную сейчас поддержку. «Я здесь» «Я с тобой» Так много скрыто в бессловесном жесте. — Зачем ты пришёл? — Тэхён встаёт, разрывая контакт, но не разрывая связь. Её уже никто не сможет разорвать. Будто по мановению волшебной палочки он переменился в лице, став вновь самим собой: дурашливая ухмылка, яркие глаза, заглядывающие в душу. Даже приосанился. Чья-то вера в тебя — это много больше, чем может показаться на первый взгляд. — А сам как думаешь? — Хоуп выглядывает из-за Тэхёна, уместившегося на диване Чонгука, задерживая взгляд на отставленном в сторону ножном протезе. Потом возвращает свой взгляд прямому оппоненту, но не растягивает губы в ответной ухмылке. Сам делается серьезным. — Пришёл напомнить о прошлом, которое ты не можешь просто так забыть, Тэхён. Ты и сам это прекрасно понимаешь. Да? Я надеюсь на это. Надеюсь хотя бы на то, что ты помнишь о паре десятков мертвецов, которых ты поклялся защищать ценой собственной жизни. Но позволил им всем подохнуть… А теперь строишь из себя благодетель! — Благодетель не всегда на стороне слабых и беспомощных. — Да что ты говоришь! Ублюдок! Ты и Сокджин! Вы никогда не боялись запачкать свои руки — их же можно просто взять и отмыть! Зато теперь один строит из себя семьянина, а другой играет в любовников с мальчиком-калекой. Самому не смешно? — Заткнись! — рявкнул, на мгновение исказившись в выражении лица гневом. Но вновь вернул беззаботность — так просто. — Думаешь, что знаешь всё? Всё, что тогда творилось в месте, которое каждый из нас считал своим домом? — Я был там тогда! Я всё видел! — Да, был… но едва ли ты мог трезво рассудить происходящее на твоих глазах безумие…***
История Тэхёна не полнилась чем-то важным. Самый обычный человек: родился и вырос, пошёл в школу, заводил знакомства, влюблялся, бросал, грезил блестящим будущим в сфере экономики; ему нравилась математика, анализ и всё то прочее, что было связано с цифрами и их подсчётом. Впереди его могло ждать всё, что угодно, но… разве был он готов принять на себя удар апокалипсиса? Раз и навсегда всё изменила внезапная вспышка вируса на западе. Новостные каналы сваливали вину на Британию, что без разрешения всемирной организации здравоохранения проводила эксперименты над новой вакциной против гриппа. Поначалу результаты тестирований подавались как положительные, но позднее стал проявляться целый букет побочных эффектов: жар, головные боли, неконтролируемая агрессия… Спустя несколько дней Британию закрыли на карантин, а по истечении недели новости прекратились вовсе. Оборвалась вся возможная связь с внешним миром; и мир, погрузившийся во тьму, наполнился хаосом. Уличные беспорядки и паника, первые заражённые… Тэхён помнил эти дни расплывчато. Проживая каждый час в страхе, он, его мать и две младшие сестрёнки заперлись в квартире, ожидая возвращения главы семейства, что не успел ещё переступить порог собственного дома, отработав дневную смену на металлургическом заводе… Наверное, он так там и остался. На своём заводе. Навсегда. Тогда ещё было непонятно, что всё стремится к уничтожению. Что мир умирает с концами — едва ли поверишь с ходу. Вроде бы и ждём каждый день конца света, прогнозируем, готовимся, но в самом деле никогда не ожидаем, что этот конец нас всё-таки нагонит. Нашествие пришельцев или зомби — просто фантастика, которой посвятили бесконечное множество самых разных историй. Просто выдумка, да? Жаль, что самые страшные вещи берут в привычку сбываться на самом деле… Пока семейство Ким укрывалось в своей квартире, снаружи проливалась кровь и рвалась человеческая плоть, поддавшаяся острым зубам бывших людей, — теперь же монстров, что не знали усталости и сна… Первый укус получила мама, выбравшись на улицу проверить обстановку. Никто не знал, что так получится! Они же даже не понимали, что именно происходит, проведя несколько недель на отшибе вселенной, и, как слепые кроты, вылезли, попав под тяжелый башмак реальности. Следующими заразились маленькие сестры, — получили укусы вместо поцелуя на ночь. Тэхён опоздал, застав утром сразу трёх зомби… Даже не смог попрощаться и сказать «прости». Они бросались на него, но он ничего не мог поделать — закрылся в своей комнате и плакал так долго, сколько слышал с обратной стороны вязкий хрип и шум, принадлежавший уже не его родным. Это были не они. Больше нет. И с этой мыслью нужно было смириться! Но возможно ли?.. …Уходя из дома, Тэхён так и не смог покончить с прошлым, позволив телам людей, которых он любил, упокоиться и перестать клацать челюстью после смерти. Он до сих пор считает этот выбор самой главной в жизни слабостью. Повёл себя, как самый настоящий трус, и считал, что никогда не заслужит прощения. Никогда… Понимаете?! За это он себя уже не сможет простить, как не старайся переубедить. Как выживал первые дни снаружи тоже помнит смутно. «Как-то» — самое верное определение. Лучше не придумаешь. Тэхён и не стремился запомнить, разве что отметил, что с концами падают только те ходячие трупы, которых он бил в голову, пробивая и череп тоже. А потом он нашёл Её. (У Неё не было имени) Они встретились случайно — просто пересеклись взглядами, приметив друг друга за воровством последнего продовольствия на пустующих магазинных полках. Пересеклись руками, направлениями, жизнями… заглянули в глаза друг другу, как два последних человека на Земле, застрявших на необитаемом острове. Тэхён тогда впервые в жизни познакомился с глухонемым человеком. Естественно, не знал языка жестов, зато умел читать короткие записки, которые Она оставляла ему, когда под руку попадались подручные средства для письма. Вместе провели несколько месяцев, карабкаясь наверх, старались выбраться из противной навозной кучи, которую свалил на их плечи мир. На детский интернат, построенный за чертой одного из бывших городов-мегаполисов, тоже набрели случайно. Так же случайно нашли там целый выводок детей и подростков вместе с перепуганным персоналом, что состоял только из женщин, большинство которых переступили черту среднего возраста. Едва ли Тэхён и его спутница были старше самых взрослых детей в интернате, но, тем не менее, на них почему-то возложили большие надежды, чем стоило бы возлагать. Дети тоже сразу привязались к новым гостям, признав их своими защитниками, которые без страха могли выйти наружу и прибить неизвестных доселе монстров. Но такая слепая надежда не могла продолжаться долго — Тэхён знал не понаслышке, что значит пребывать в неизвестности и верить до последнего в возможное спасение, пришедшее откуда-то свыше. Наверное… Хоуп был первым, кто решился выйти наружу. Тут-то они с Тэхёном и сблизились, найдя друг в друге родственную душу. Ну, такую, какую можно найти только посреди ужаса, пришедшего из самых страшных историй. И всё шло хорошо: на интернат не набредали толпы зомби, дети и взрослые работали совместно, приводя в порядок редкие грядки, прежде использовавшиеся для высаживания цветов, теперь же заново перерабатывались в источник хоть какого-то продовольствия в виде той же картошки. Пусть и в совсем мизерных количествах… Но всё заканчивается. Рано или поздно. К сожалению, это правило работает всегда. Её укусили… Тогда ещё Тэхён понятия не имел, что удаление конечности с эпицентром распространения вируса (в народе: укуса) может спасти человеку жизнь, поэтому Она медленно и мучительно умирала на тэхёновых руках, постепенно теряя себя, даже не могла кричать, потому что была лишена этой возможности ещё при рождении. Тэхён почти позволил Ей себя укусить, но Хоуп успел вовремя пробить новому ходячему мертвецу голову, — помешал убийству ещё живого… мертвеца. Этой смертью обозначился новый этап жизни Тэхёна, — тот этап, который он хотел бы забыть и стереть из своей памяти навсегда. Без права на восстановление. После Её смерти не только Тэхён, но и все, кто был рядом, потеряли прежние ориентиры. Человеческая мораль и принципы утратили своё значение под началом бесконтрольной жестокости детей. «Стать сильным» — вовсе не значит преисполнится жаждой крови не только мертвых, но и живых людей. Но здесь… некому было образумить толпу самых настоящих зверят, ведь даже взрослые женщины, поддерживали такое поведение и сами себя вели подобающе. Подводя итог: люди сходили с ума… Или просто учились выживать в новых условиях?***
— И что ты замолчал? Пропустил всё самое интересное! Как мы выбрались из интерната, как бросились грабить всех, кто попадался нам на пути, как убивали, как… делали всё, что душе было угодно! Пока не встретили Сокджина, мы были счастливы. По-настоящему. Нам никто не был нужен. Никто… — под конец голос, вначале полный силы, сорвался до хрипа, выдавая рыдания, спрятанные глубоко в груди. Тэхён не обращал на это внимания, — больше смотрел на Чонгука. Ему же и предназначалась эта исповедь, в которой на фоне слышались крики ходячих мертвецов… — Не говори за всех о счастье, — рассказчик тоже охрип, исповедываясь о своём темном прошлом. Только в процессе понял, что всё свёл в голове до пресловутой границы «до» и «после». Чонгук держал его за руку всё то время, которое продолжался бесконечный поток слов. Чонгук был рядом… И всё счастье Тэхёна (как бы сопливо это не прозвучало)… было в Чонгуке. Жизнь до Чонгука и жизнь… после. Теперь! — Действительно! Разве могу я говорить о счастье?! — плачущий сиротка теперь не казался опасным, лишь вызывая приступ жалости. Он был никому не нужен тогда, когда мир ещё не сошёл с ума. Не нужен и сейчас… никому на этом свете. — Каждому своё, — безжалостно. Но — если здраво рассудить — не Тэхён же первый полез на рожон, угрожая прирезать чьего-то любимого человека. — Я больше не хочу вспоминать наше с тобой общее прошлое. В нём был только холод и боль… А реальность такая же болезненная, в ней нет места копаниям в прошлом. Солёные слёзы обиды перепачкали щёки грязными дорожками, и руки потеряли прежнюю силу, роняя нож, наполняющий пространство металлическим звоном, ударом об пол. Будто что-то разбилось, даже не надломившись… Тэхён сделал один точный выстрел — прямое попадание в голову. «Прощай»***
Дорога к дому лежит через преодоление препятствий. Щёлк-щёлк — клыкастая пасть в миллиметрах от ранимой кожи, что нарочно покрыта гнилой кровью и внутренностями. Скрепит металл — сложный механизм, помогающий шагать вперед. Одинокие улицы, теперь никакие не одинокие — полнились хищной смертью, не засыпающей по ночам… В подобной обстановке свет путеводной звезды принадлежит вовсе не небесному телу, — это просто человеческая рука, ведущая за собой. В любой момент всё может оборваться, закончившись до обидного трагично. Но не оборвалось, обозначившись очередной победой над неминуемой гибелью. Чонгук с Тэхёном добрались до оставленной снаружи города машины и выдохнули, закрыв за собой двери. В салоне знакомо пахло сигаретным дымом. — Чётки принадлежали той девушке? — первый вопрос, сломавший тишину надвое. — Она была уверена, что вера в Бога её спасет. А чётки носила для того, чтобы вести счёт своим молчаливым молитвам, — Тэхён надломленно улыбнулся. Чонгук уже не впервые видел у него такое выражение лица. — А та семья, ну… — Чонгук нахмурился, не зная каким способом намекнуть на неприятное для сердца воспоминание. — Они напомнили мне маму и сестёр. Всё правильно, — одинокая слеза по щеке — будто отражение тех слёз, что пролились недавно. Больно — ощутимое чувство, повисшее в воздухе. Несмотря на собственные слова, Тэхёна до сих пор сжирали воспоминания. — Тэхён, — рука тянется к чужой щеке. Чтобы что? Утешить?.. Спрятать следы слабости, которую нельзя показывать никому на этом свете. Ну, или присвоить эту слабую тайну себе самому. Сек-ре-ти-ки. — Почему ты не спрашиваешь о том времени, что я провёл в интернате с теми детьми? Почему не спрашиваешь, за что я убил этого парня? Почему?.. — обрывается на середине рыданием, что не поддалось контролю. Целый мировой океан — ничто, в сравнении с тем, что может прятаться в одном конкретном человеке. Чонгук, помнится, разделил ложь, на три её категории, выделив статистику, как то, что может определить поведение Тэхёна. Тот лгал, хитрил, убивал и делал Бог знает что ещё. Статистика — это про него. Однозначно. Бесповоротно. До самого конца. Но не только потому, что лгал он всем вокруг, нет. Больше всего Тэхён всегда обманывал самого себя. Прятался в раковине, которая постепенно давала трещины, а в конце — вовсе разломилась на тысячи осколков. Искренность, спрятанная в обмане… Именно поэтому он и был так искренен в своей лжи. …Шапка бини, лукавая улыбка, кожаная куртка… только образ, сложенный временем, проведенным посреди врагов и монстров. Броня, что спасала испуганного человека внутри. И именно этот человек однажды не смог последовать заданию, убив ещё одного безвинного человека. Объятия недооценены. Их никогда не воспринимают всерьез до самого конца. Но разве не они могут образовать новую, более надежную броню? Две руки, как двери, приглашающие залезть в чужую грудь и согреться рядом с горячим двигателем — большим и живым сердцем, отбивающим по-своему бесконечный ритм. — Это было до нашей встречи, — простодушно. Разве Чонгук когда-то был сложным? (Ну, если только совсем чуть-чуть) — Хочешь, расскажу и покажу тебе, как я жил до нашей встречи? — тихий шепот в чужое плечо заплаканным, охрипшим голосом. — Ты жил до нашей встречи? Смех. Тоже хриплый. «Спасибо»***
— А ты мне не верил, — Тэхён не сводит глаз со странной парочки в отделе механики, обнимая стоящего рядом Чонгука за плечи, ещё и пальцем показывает. Некультурный. Ха-ха. Может себе позволить. — Смотри, как спелись. Юнги его всё-таки покорил. — Предлагаю поспорить, насколько хватит Чимина. — Ты не веришь в их искренние чувства? — Я не верю, что Чимин однажды его не пристрелит. — Хэй! — притянул ближе, чмокнув в щёку. — Ты же меня ещё не убил. — «Ещё», — ухмыляется, отражая чужое выражение лица. Играет бровями, но не выворачивается из объятий — просто поворачивается лицом к лицу. Так близко. — Это всего лишь вопрос времени и моего терпения. — Правда? — тихо, почти касаясь чужих губ своими. — Ага. Вокруг слипшихся магнитиков бродят люди, едва ли заостряющие внимание на чужом счастье — больше счастливые сами. …Прилавки полнятся товарами, которые раньше могли бы показаться мусором, а сейчас имели свой, особый вес: старые книги, комиксы, потертые вещи, замшелые украшения, даже кассетные плееры, — чего только не было в ассортименте. Хватало и любви… с достатком. — Подождёшь меня здесь? — Тэхён скорее ставит в известность, чем спрашивает. И уходит, разрывая объятия. Но не обрывая всё холодом — обещает обязательно вернуться. И Чонгук статично, как всегда, верит. Беззаветно. Взгляд цепляется за бренчащие в ладони чётки, а потом они исчезают из поля зрения вместе с их хозяином. Время не растягивается до противного надолго, — просто идёт, как шло до этого момента. Люди проходят мимо, здороваются, обмениваются краткими фразами о погоде и жизни… ведь здесь — за защитной стеной — жизнь (понимаете?!), жизнь продолжалась! — Заждался? — Тэхён — попутный ветер. Или молодой пират, вставший у штурвала и рулящий своим кораблем. Хаос и порядок идут в нём за руку, соседствуя без желания воевать. Чонгук смотрит на него и понимает, как понял в самый первый раз: он будет с ним до самого конца. — Нет. Я же знал, что ты придешь. «Если понадобится, то я буду ждать и целую вечность» — Держи, — неизменная улыбка, а в руке сверкает золотой осколок неба. — Что это? — Четырехлистный клевер на счастье, — сам надевает на шею, защелкивая замочек. Чонгук касается, согревшегося от чужих рук, драгоценного металла, и удивленно заглядывает в глаза напротив. — А ещё на удачу! — Я и без того удачливый, — фырчит, а подарок не снимает и вообще — не выпускает из рук. — Глупый… …Чёрные чётки остались в прошлом и отныне бренчат уже в других пальцах, считая новые молитвы… Живи!