Цикл: «Традиции и обычаи употребления шадди в Золотых землях»

Размер: драббл, 858 слов Пейринг/Персонажи: Ричард Горик, Рамиро Алва Категория: джен Жанр: повседневность, ангст Рейтинг: G Встреча с августейшими братьями в запутанных коридорах дворца — явный знак того, что этот день удачным не станет. Первым из-за поворота появляется Октавий, нет, принц Октавий: светлые волосы, светлые глаза, бледная кожа, которая легко краснеет на ветру, а вслед за ним этот южанин, черноволосый и синеглазый. Ричард думает о том, как же они оба выросли за эти пару лет, и странный контраст, так же, как и неявное сходство, проступают в них ярче. Но одно остается неизменным: когда он выходит навстречу братьям, Рамиро делает шаг вперед, будто заслоняя Октавия. Ричард не улыбается, но этот спонтанный жест его веселит. В Алве есть что-то от дикого зверя: он слушает инстинкты, а не голос разума. Ну какая опасность может поджидать принца и наследника престола в королевском дворце Олларии. Олларии, неслышно повторяет он. Сколько лет прошло — вся жизнь! — а ему никак не привыкнуть. Он родился в Надоре, но детство его прошло в Кабитэлле. Там он был счастлив. В Олларии он всего лишился: семьи, будущего, даже собственного имени. Сейчас у него есть хотя бы свобода — король милостиво отпустил его, позволив воевать во имя себя и старой родины с новым названием. Он свободен уже пять лет, и все равно не может привыкнуть. — Постой! Они разминулись с Рамиро Алвой пять минут назад, и вот настырный кэналлиец снова у него за спиной. Королевским менторам стоило бы научить его тому, что бегать по дворцовым коридорам несолидно. Ричард смотрит на кэналлийца, и неприязнь поднимается к горлу, как тошнота. Он похож на Рамиро-старшего. Отец говорил о нем — «неприятный человек», а потом забыл об этом, и они смеялись вдвоем, как друзья, только вот они не были друзьями. — Я давно не видел тебя здесь. Упорное молчание, похоже, на кэналлийцев не действует. — Это потому, что меня здесь не было. — Странно, обычно людям нравится бывать во дворце, а тебе — совсем наоборот. Ему не нравится Рамиро. Его отцу тоже не нравился Рамиро, правда, другой, правда, недолго; но он умнее. У него есть то, чего не хватало отцу — ценный опыт. — Тюрьма — она и есть тюрьма, — огрызается Ричард. — Даже если она во дворце. Это сбивает кэналлийца с толку, он теряется, но не надолго. — Думаю, заключенные в подземелье с тобой бы поспорили, — как-то мягко, без нажима отвечает он. Нет, решительно невозможно его отвадить. Намеки он игнорирует, на скрытую грубость не отвечает, молчать, должно быть, тоже не вариант — этот достанет и мертвого. Они столько лет прожили рядом: принц и пленник. Ричард ненавидел Рамиро, ненавидел себя самого — за то, что подвел отца и не защитил мать. А потом королева Октавия умерла, и его ненависть угасла. Тогда они оба осиротели окончательно. — Пусть поспорят с моим отцом, ему нашли место еще ниже. Рамиро снова перерезает ему путь. — Прости. Я не должен был так говорить с тобой. Я сожалею. Тройное извинение сбивает с толку, Ричард смотрит на кэналлийца, ожидая подвоха, а тот смотрит в ответ, открыто и прямо, как будто никакого подвоха и нет. — Что ж, тогда и ты меня прости. В конце концов, мой отец лежит не глубже твоего. Рамиро не вздрагивает, не меняется в лице, но глаза его темнеют, будто от боли. Ричард жалеет о своих словах через мгновение, но ведь сказанное уже не вернешь. — Ты хотел меня о чем-то спросить. Но я не люблю болтать. Просто… спрашивай, если хочешь. Или проваливай, мысленно добавляет он. — Вряд ли это хорошая идея, — задумчиво отвечает Алва. — Теперь я понимаю. — Если ты собирался ворошить прошлое, то да, ты это зря. Я не тот человек, с кем стоит говорить об отцах, и признаться, я не слишком люблю твоего. — Но ты хотя бы можешь его не любить, — Рамиро ловит удивленный взгляд Ричарда и объясняет: — Ты его хотя бы знал. Так вот, в чем дело. Вот, откуда такое удивительное терпение, даже когда речь заходит о памяти покойного отца. Воспитанник короля вырос — достаточно, чтобы начать думать о том, кто он такой на самом деле, и теперь ему нужны ответы… только над умением задавать вопросы ему бы еще поработать. Алва понимает его молчание по-своему. — Наверное, он тебе кажется ужасным человеком. — Нет, — решительно отвечает Ричард, и с удивлением понимает, что это правда. Алан Окделл не стал бы доверять ужасному человеку. А правда — она в том, что… — он был вовсе не плохим человеком. Скорее наоборот. И тем ужаснее то, что он совершил. Кэналлиец оглядывается по сторонам. — Пойдем. Сядем где-нибудь, например, у меня в кабинете, — Ричарду мерещится, или в спокойном голосе слышится почти мольба? — и там уж поговорим. Хочешь, сварю тебе шадди? — Ты? Сваришь? Разве таким, как ты, не положено иметь для этого целый полк слуг? Рамиро весело фыркает. — Это особое, заморское лакомство. Я привез его из дома, а с ним жаровню и все прочее. Местные слуги не умеют его варить. Кажется, они считают шадди какой-то разновидностью колдовства… Рамиро продолжает беззаботно болтать, но за этой болтовней стоит другая история, о которой он никому не расскажет. Из дома. Дом — не дворец, где вырос Рамиро Алва, не Кабитэлла-Оллария, знакомая ему с детства, дом — это, должно быть, та самая далекая Кэналлоа. Ричард представил себе Рамиро в пустом доме, давным-давно потерявшем хозяина. Вот он ходит по гулким коридорам, рассматривает портреты предков, ищет в отдаленно знакомых лицах правду, которой ему не хватает, и которую он никогда уже не сможет догнать. Потому что Рамиро Алва никогда не знал своего отца. Что ж, похоже, сегодня ему придется попробовать этот заморский «шадди».