Я знаю каково это — быть самим по себе В этом жестоком мире, где сердца Неминуемо превращаются в камень, Где ты одинока И устала дышать. Всё идёт не так, И ты просто не можешь больше терпеть эту боль. Я знаю, как это просто — отпустить, Сдаться отчаянию, что притаилось за твоей дверью, Потерять свою душу и чувства. Силы покинули тебя, И столько всего осталось недосказанным И несделанным. Малышка, просто не закрывай своё сердце. Милая, не подводи меня. «Don't Close Your Heart» by HIM
Обложенная диванными подушками и укрытая пледом, заботливо подоткнутым со всех сторон, Белла чувствовала себя принцессой на горошине, только без горошины. В общем-то это было не в новинку: за последнее время ей довелось побывать сразу несколькими диснеевскими принцессами. Для Эдварда она была его Белль, а для остальных парней так и осталась Белоснежкой ещё со времён тура. Сегодня, в день её выписки из больницы, все «гномы» собрались в квартире Эдварда, притащив с собой целую гору сладостей и огромного плюшевого медведя, из-за которого большая гостиная как будто сразу уменьшилась в размерах. Сет принёс ещё несколько книг, которые Белла давно хотела прочитать. Он был каким-то бледным и взъерошенным, непривычно тихим и молчаливым. Положил книги на журнальный столик и почти тут же ретировался, сославшись на срочную встречу, которую ему никак не отменить. В последнее время Сет как будто отдалился от них, возвёл невидимые барьеры, что очень расстраивало Эдварда. Каллен попытался с ним поговорить, но тот заверил, что всё в порядке, он просто устал после тура, устал от людей и хочет сейчас только одного: целыми днями валяться на диване с книгой. Три недели, проведённые в больнице, вконец измучили Беллу. Сама она никогда не болела настолько серьёзно, поэтому безликая палата и врачи ассоциировались с отцом, накладывая на собственную боль ещё и тяжёлые воспоминания, от которых она так старалась убежать, уезжая из Уотертауна. Если бы не Эдвард, в прямом смысле слова поселившийся в палате вместе с ней, Белла сошла бы там с ума или попыталась бы сбежать в тот же день, как смогла двигаться самостоятельно. Правила больницы не предусматривали совместное проживание пациентов со своими родственниками, но Эдвард был не тем человеком, которого волнуют какие-то правила. Каллен с нахальной улыбкой выслушал возмущения медсестры, наблюдавшей за тем, как он орудует ножным насосом, надувая матрас. Закончив с обустройством своего койко-места (благо размеры палаты позволяли), Эдвард пошёл к главврачу и, как он сам выразился, компенсировал созданные неудобства определённой денежной суммой. Эдвард спал на матрасе, питался в больничной кафешке, мылся в крошечной душевой, примыкавшей к палате, и развлекался тем, что писал новые тексты в своём любимом потрёпанном блокноте. А ещё тем, что портил жизнь Виктории — медсестре, продавшей его таблоидам. Палату огласил отборный мат, когда Эдвард увидел в интернете свои фотографии, сделанные той ночью на лавочке, и вопиющий заголовок над ними: «Его Инфернальное Величество избил очередную подружку. Это входит у него в привычку?» Эдварда затрясло, лицо перекосило то ли от злости, то ли от внутренней боли, на скулах заходили желваки. Белла была уверена, что вот сейчас он вскочит и запустит ноутбуком в стену. Однако вместо этого Каллен преувеличенно медленно закрыл его крышку и провёл по ней ладонью. — Я не мстительный человек, но это, блядь, уже слишком, — с ласковой свирепостью в голосе произнёс он. После этого Джеймс по поручению Эдварда занялся грязным таблоидом, а сам Эдвард — Викторией. Белла уже имела удовольствие испытать на себе язвительную остроту его языка, но это не шло ни в какое сравнение с жестокими шуточками и замечаниями, адресованными медсестре. Всякий раз, слыша их, Белла внутренне содрогалась или заливалась краской. Впрочем, жалости к этой сучке всё равно не испытывала. Надо отдать Виктории должное: она продержалась неделю. А в начале второй сломалась, резко и сразу. Разрыдалась и выбежала из палаты, едва не врезавшись в косяк. Однако Каллен решил, что счёт всё ещё не равный, и продолжил измываться над ней. Не удивительно, что сегодня, когда Беллу выписывали домой, Виктория едва не плакала от счастья. Белла не хотела, чтобы Эдвард уходил, но, засунув свой эгоизм куда подальше, не прекращала попыток выпроводить его домой. Он выглядел бледным, измученным, пусть и уверял, что совсем не устал и чувствует себя лучше всех. Белла знала, что Эдвард врёт. Она слышала, как он возится, возится и возится на неудобном матрасе. Видела, как по нескольку раз за ночь встаёт и курит, курит, курит у открытого окна, рукой отгоняя дым, чтобы тот не проникал в палату, но Белла всё равно чувствовала, как аромат сигарет смешивается с больничным запахом и оседает на её волосах. Именно так теперь пахла каждая ночь: больницей и сигаретным дымом, бессонницей и тревогой за Эдварда. А потом Белла вдруг поняла, что Каллен поселился тут не только ради неё — ему самому это нужно не меньше, чем ей. Эдварда продолжало ломать на части чувство вины, и там, дома, вдали от Беллы, оно возросло бы в разы. Ему необходимо было пройти через всё это вместе с ней, чтобы заговорить и унять собственную боль, чтобы заставить замолчать въедливое чувство вины. Он должен был заплатить свою цену. Белла поняла это в тот момент, когда ей впервые разрешили встать с кровати. Эдвард поддерживал её за локоть, но, несмотря на это, каждый шаг давался с таким трудом, будто она заново училась ходить. От напряжения заломило рёбра, но Белла отчаянно старалась не подавать виду, боковым зрением наблюдая за взволнованным лицом Каллена. Однако, когда боль пронзила живот, она не смогла удержаться и тихонько вскрикнула, прижав руку ко шву, задышала часто, по-собачьи, боясь сделать полноценный вдох, потому что он принёс бы с собой новую волну боли. Но даже сквозь собственные страдания Белла почувствовала, как обмер Эдвард, как окаменели его мышцы, а рука вцепилась в её локоть так, что она опять едва не вскрикнула. Опомнившись, Эдвард ослабил хватку и повернулся к ней лицом. Белла увидела, как нервно дёрнулся его кадык, услышала внезапно возникшую особенную тишину — наэлектризованную, тяжёлую, давящую на плечи, какую можно почувствовать только за мгновение до бури. Эдвард шумно сглотнул, преодолевая крошечное пространство между ними, и разразился шумным потоком извинений. Прислонившись лбом к её лбу, он, как сумасшедший, снова и снова твердил, что виноват, страшно виноват, и если бы не встреча с ним, ничего плохого с ней не случилось бы. Стоять было больно, Белла устала, но терпеливо дождалась, когда Эдвард выдохнется и замолчит. Тогда она положила ладонь ему на грудь и, поглаживая его, стала уверять, что он не прав, что, если бы не Эдвард, она бы поселилась где-нибудь на окраине Нью-Йорка, стала работать официанткой в третьесортной забегаловке и в конце концов непременно вляпалась в какое-нибудь дерьмо. Очень может быть, что её бы изнасиловали, убили, а тело выкинули на обочине малооживлённой дороги. Нарисованная Беллой картина произвела на Эдварда настолько сильное впечатление, что он расслабился и даже признал её правоту. Или же просто взял себя в руки, снова спрятав чувство вины подальше от её глаз. У Беллы отлегло от сердца, когда ближе к выписке Эдвард как будто стал понемногу успокаиваться. Он больше не курил ночами и ворочался не так активно. Иногда, проснувшись, она видела, как блестят в полумраке его глаза, устремлённые в потолок, но чаще, вынырнув из сна, Белла с облегчением понимала, что Эдвард спит. Смог ли он наконец простить себя? Или нашёл силы просто примириться с собой и с тем, чего уже не исправить? Белла не знала точного ответа, но одно знала наверняка — Каллен на верном пути. Рано или поздно находить выход из любой непроглядной тьмы всегда было одной из его сильных сторон. Ни одну из ночей, проведённых в больнице, Белла не спала нормально. Поначалу основной причиной была боль, которая мучила тело и не позволяла ей найти хоть сколько-нибудь удобное положение. Постепенно боль притупилась, стала терпимой, и на первый план вышла тревога за Эдварда. В Белле поселился упорный параноидальный страх, что с ним может что-то случиться. Например, пока она спит. Доходило до смешного. Если, выныривая из забытья, Белла понимала, что в палате очень тихо, мгновенно каменела, покрываясь липким потом. Поджимала пальцы ног и напряжённо, изо всех сил, прислушивалась — дышит ли Эдвард. Конечно, он дышал — бояться было нечего. И всё же уснуть Белла больше не могла. Теперь, когда они дома, всё должно было наладиться. Может быть, не сразу, но постепенно — обязательно. Дома было хорошо. За те полгода, что Белла знала Эдварда, она прожила в этой квартире всего ничего, но всё равно считала её домом. Наверное, причина заключалась именно в Каллене. Если где-то в этом мире у Беллы и был дом, то только рядом с ним. И пусть сейчас повсюду лежал слой пыли, а в застоявшемся воздухе ощущалась затхлость покинутого всеми жилища — Белле нравилось даже это. Это воспринималось как вызов и задача, требующая решения — то что нужно после трёх недель, проведённых на больничной койке. Первый шаг Белла уже сделала: открыла настежь окна, впуская жизнь в заскучавшую квартиру. Комнаты с благодарностью вобрали в себя звуки мегаполиса и тёплый майский ветер, заискрились пляшущими частичками пыли в полосках солнечного света, льющегося из окон. Сделать что-то ещё Белла не успела: Эдвард уложил её на диван в гостиной, объяснив это тем, что только здесь был телевизор. — Будешь развлекать себя просмотром ток-шоу для домохозяек, пока меня не будет, — насмешливо добавил он, поигрывая пультом. — Я не собираюсь целыми днями валяться на диване. — Хотя бы ещё два-три дня надо полежать. Это написано в рекомендациях врачей. Ты ведь их читала? Эдвард стёр с лица кривоватую улыбку и нахмурился. Между бровей пролегла уже знакомая Белле складка, означавшая «Будет так, как я сказал». Белла изобразила на лице смирение, решив, что, когда Эдвард уйдёт по делам, всё равно сделает по-своему. Каллен открыл было рот с явным намерением озвучить подозрения, вызванные чересчур быстрой капитуляцией Беллы, но в этот момент явились «гномы» с дарами для Белоснежки, и момент был упущен. Белла лежала и с улыбкой прислушивалась к голосам парней, доносившимся из глубины квартиры. Так приятно было снова увидеть их в полном составе. Слов было не разобрать, но, судя по смеху и отдельным эмоциональным выкрикам, они обсуждали что-то крайне интересное и, по обыкновению, их мнения разделялись. В дверном проёме показалась взлохмаченная голова Эдварда. На его лице красовалась улыбка — нежная и… смущённая? — У меня тоже кое-что есть для тебя. Эдвард кашлянул, пытаясь скрыть неловкость, и наконец показался полностью. В руках у него был огромный букет белоснежных лилий. В доме Каллена не водилось ваз, поэтому цветы предусмотрительно торчали из графина с водой, тем самым нарушая романтичность ситуации, добавляя ей будничности и обыденности. — Даже если я сейчас выгляжу охренеть как глупо, не смейся. Не вздумай смеяться! — выгнув брови, предупредил Эдвард. Слова Каллена и выражение его лица показались Белле настолько забавными, что она не удержалась и прыснула. — Да ты специально! — возмутился он. — Нет-нет, прости! Пожалуйста, прости! Я смеюсь совсем не поэтому, — замахала руками Белла, продолжая смеяться. — Ты выглядишь совсем не глупо, а очень даже мило. — Разве это не одно и то же? — Эдвард поставил импровизированную вазу на столик рядом с диваном и сел. — Конечно нет. Мне нравится, как ты выглядишь. Тебе идёт. И цветы мне тоже очень нравятся, они чудесные. Спасибо! — Белла потянулась к нему и оставила на его губах быстрый поцелуй. — С чего ты вообще взял, что выглядишь глупо? — Да чёрт его знает, — передёрнул плечами Эдвард. — Я давно разменял четвертый десяток, но ни разу не дарил цветов. Понятия не имею, как это делается. — Не знаю, станет ли тебе от этого легче, но я тоже ни разу не получала цветов. Понятия не имею, как это делается, — в тон ему ответила Белла. Её ладонь нашла его, их пальцы переплелись. — Значит, это наш общий первый раз, — ухмыльнулся Эдвард, крепче сжимая её руку. — Это лилии, — многозначительно заметила Белла. — Помнишь? — Да, лилии. И да, помню. В тот день, когда мы познакомились, я сравнил тебя с лилией среди красных роз. Тогда ты, конечно, не поняла, но это был комплимент. Я ненавижу розы. Они скучные и банальные, слишком приторные. А вот лилии… Знаю, не всем они нравятся, но для меня лилии — особенные цветы. Мама их очень любила. А ещё маки. — Так вот почему ты дорожишь той старой кружкой. — Кружкой? — Эдвард недоумённо нахмурился, но тут же грустно улыбнулся, поняв, о чём говорит Белла. — Ах да, та кружка с маками. Она мамина. Я немножко фетишист, знаешь ли. Вот кстати, маме я дарил цветы. Лилии. Но это совсем другое. Да и то всего несколько раз — в этом смысле я был не очень хорошим сыном. — Ты опять слишком строг к себе. Ты всегда к себе слишком строг. Так нельзя, Эдвард. — О да, я полон запоздалого и уже никому не нужного раскаяния. И это только часть из моих закидонов. — Каллен улыбнулся, но Белла уловила в его голосе горечь. — Скажи мне честно, Белль, тебе очень трудно со мной? — Что за чушь ты опять несёшь?! — довольно резко осадила его Белла. Она уже достаточно хорошо изучила Каллена и знала, что только так его и можно урезонить. Мягкие же, нежные увещевания воспринимались им с недоверием и чаще всего вызывали снисходительную улыбку. Однажды Белла непременно это исправит, ну а пока… пока пусть будет так. — Ради бога, заткнись! А ещё лучше заткнись и обними меня. Эдвард рассмеялся и лёг рядом. Уткнулся носом ей в плечо и нагло закинул на неё ногу. Как же приятно было снова ощущать на себе его тяжесть. Пусть даже столь невинную. — Мне с тобой хорошо, глупый ты осёл. С тобой я счастлива, — тихо сказала Белла, повернувшись на бок и прижавшись к нему. — Иногда я думаю о том, что мы могли никогда не встретиться, и тогда мне становится страшно. Страшно и сладко одновременно. Сладко от того, что мы всё же встретились, мы вместе. — Белла сделала глубокий вдох и с улыбкой добавила: — Больше никакого больничного запаха. Ты снова пахнешь Эрл Греем. — Эрл Греем? — удивлённо переспросил Каллен, приподнявшись на локте. — В смысле чаем? — Ну да. Разве я тебе не говорила? Ты — как крепкий, сладкий чай с бергамотом. — Неожиданно. С чаем меня ещё никто не сравнивал. — Эдвард улыбнулся, нависая над Беллой, и провёл указательным пальцем вдоль её скулы. — Теперь Эрл Грей — мой любимый чай, Лав-метал — моя любимая музыка, а лилии — любимые цветы… — Белла нежно погладила его по щеке, наконец-то идеально выбритой. — Я люблю всё, что связано с тобой. — Это не обязательно, Белль. Главное, люби меня. Потому что я… я так люблю тебя, что это слово кажется слишком тесным для моих чувств. — Улыбка сошла с лица Эдварда, во взгляде появилась такая глубина, что ничем не измерить. — Для меня полюбить кого-то — это как совершить прыжок веры. Я прыгнул, но ты должна меня подхватить. Просто не дай мне упасть. На самое дно. Снова. Эдвард наклонился и поцеловал Беллу — мучительно медленно, будто дразня и играя. Он обхватывал губами её губы, отпускал их и снова мягко, едва уловимо касался, проводил по ним кончиком языка, превращая поцелуй в сладкую, томящую пытку. — Эдвард, — со стороны дверей донёсся голос Джаспера. — Сейчас, иду! — не оборачиваясь, крикнул в ответ Эдвард. — Даже в собственном доме нельзя побыть наедине, — уже тише проворчал он, отстраняясь от Беллы, но по-прежнему не сводя с неё зелёных с поволокой глаз. — Пойду выпровожу их и вернусь, хорошо? — Белла кивнула. Эдвард ещё не успел встать с дивана, а она уже скучала по нему, как если бы он уехал в очередной заграничный тур. — У меня куча дел, которые нужно было сделать ещё три недели назад. Но сегодня я никуда не пойду. Будем вместе смотреть ток-шоу для домохозяек и валяться на диване. Закажем еду из ресторана. Как тебе такой план? — Звучит идеально. Только не из китайского ресторана. — Не из китайского. — Эдвард наклонился и звонко чмокнул Беллу в губы. Ему тоже было непросто оторваться от неё. — А вот с завтрашнего дня мне придётся целиком и полностью отдаться работе. Подумай, Белль, может, всё-таки расскажешь матери о случившемся? Она могла бы приехать сюда и побыть с тобой какое-то время, ну, не знаю… помочь как-то. Если мистер Мейсон не в силах отпустить её юбку, пусть и его на буксире тащит. — Ты и вправду любишь меня, раз готов пойти на такую жертву, — на лице Беллы расплылась довольная улыбка. — Но нет. Я не стану ничего говорить матери. Не вижу смысла. До больницы мы не общались с ней две недели, потому что я ей не звонила. Потом мы разговаривали дважды, но опять по моей инициативе. Знаешь, мне даже интересно, если я больше никогда не позвоню ей, мы что, совсем прекратим общаться? Станем друг другу никем? — Белль… — Нет, не говори ничего. Не надо меня утешать. Не хочу… не надо. Я уже смирилась с этим… почти смирилась. — Эдвард! — на этот раз Каллена позвал целый хор голосов. Он чертыхнулся и нехотя ушёл на зов парней. В гостиную зашёл Майк. Он явился вместе со всеми, но никто не возражал. Возможно, именно быстрота его реакции спасла жизнь Беллы, не дав ей истечь кровью. Это не повлияло на уход Майка из группы, но Эдвард стал относиться к нему терпимее, даже с лёгким намёком на благодарность. — Ну, как ты? — Майк неловко присел на край дивана и кивнул на ряд пузырьков с лекарствами, стоявшими на столике рядом с цветами. — Всё ещё не восстановилась? — Да ничего, уже более-менее. Белла не смогла бы объяснить почему, но сейчас, наедине с Майком, вдруг почувствовала себя не в своей тарелке. Она бросила взгляд на дверь, мысленно призывая хоть кого-нибудь появиться и спасти её. — Не могу перестать думать о том, что в этом есть и моя вина. — Майк сокрушённо покачал головой. — Если бы я тогда не позвал тебя покурить. Или чёртовы сигареты были бы у меня в кармане. Или если бы я не заболтался с Тайлером. Если бы я только знал… если бы знал, что всё будет так. — Ерунда. Ты не мог этого предугадать. Никто бы не смог. Это просто ужасное стечение обстоятельств. — Надеюсь, этих сучек найдут. — Да, я тоже надеюсь, но копы дали понять, что шансов не так уж и много. Одних фотороботов для этого недостаточно, а билеты, они, похоже, купили с рук. Вся надежда на то, что они попадутся на чём-то ещё. Белла невольно поморщилась. Она не хотела говорить на эту болезненную тему, а уж с Майком — тем более. Именно сейчас Белла поняла, почему ей так некомфортно с ним. Конечно, объективно Майк действительно был ни при чём и вроде как даже проявил себя в той ситуации наилучшим образом. Однако где-то на подсознательном уровне она всё равно возлагала на него часть вины. Где-то в подкорке засела упрямая иррациональная мысль, что, если бы не Майк, тем пьяным девкам не удалось бы до неё добраться. Они действовали на удачу, но им повезло, повезло из-за Майка. — Знаю, ты относишься к кокаину не очень хорошо, но иногда он может помочь. В самые тяжёлые моменты. Даже Эд не смог бы это отрицать. Уж он-то лучше других знает, что я прав. Не думай, я не принуждаю. Просто пусть будет, на всякий случай, — быстро проговорил Майк. Он положил на диван пакетик с белым порошком и подтолкнул его к руке Беллы. В первое мгновение она растерялась, переводя изумлённый взгляд с Майка на пакетик. Тот касался её пальцев, обжигал их. Задыхаясь от возмущения и злости, Белла раскрыла было рот, чтобы послать Майка ко всем чертям, швырнув ему в рожу его кокаин, но в этот момент в комнату заглянул Эдвард. — Майк, тебя парни уже заждались. — Каллен перехватил взгляд Беллы, и на его лице отразилось подозрение. — Всё в порядке? Белла заставила себя улыбнуться, накрывая чёртов пакетик ладонью. От одной только мысли, что Эдвард увидит его, к горлу подкатила тошнота. Неизбежно случился бы грандиозный скандал, даже драка. Крики, удары, кровь… Белла будто снова почувствовала, как ломаются рёбра. Нет, нет, нет… только не это!.. Она просто выкинет кокаин, а Эдварду ничего не скажет. Так будет лучше для всех. — Да, всё в порядке. — Майк поднялся с дивана. — Зашёл пожелать Белле скорейшего выздоровления. Всего вам хорошего, ребята, правда. Всего хорошего. Майк кивнул Белле и вышел. Эдвард проследил за ним напряжённым взглядом, но, снова посмотрев на Беллу, заметно расслабился. — Наконец-то они сваливают, — закатив глаза, прошептал он. — Закрою за ними дверь и вернусь. Оставшись одна, Белла резко села, сжав в кулаке злосчастный пакетик. В голове шумело, а сердце стучало будто бы в горле, мешая дышать. Первой мыслью было выкинуть «подарок» Майка в окно, но времени в обрез, да и кидаться из окна кокаином казалось не слишком удачной идеей. Уже на грани паники Белла зашвырнула его под диван и только тогда смогла перевести дыхание. Пусть полежит там, а завтра, когда Эдвард уйдёт, она достанет его и спустит в унитаз. В тот момент Белла была абсолютно уверена, что именно так и сделает.♫ ♪ ♫
Но она ошиблась. Ошиблась во всём. Дома не стало легче. Эдвард возвращался ближе к полуночи, только чтобы переночевать и утром снова умчаться по делам. Белла будто оказалась запертой в маленькой душной коробке вместе со всеми своими страхами, тревогами, навязчивыми воспоминаниями и мрачными мыслями. Находиться внутри было пыткой, но и выбраться невозможно. Потому что там, за пределами коробки, притаился необъятный враждебный мир, который может в любой момент нанести удар, сбить с ног и раздавить. В детстве Белла боялась оставаться дома одна, но не из-за мнимых монстров, живущих под кроватями, в старом шифоньере, принадлежавшем ещё бабушке Свон, или на чердаке. Беллу одолевала паническая мысль: «Что, если родители не вернутся?» Она могла долго стоять у окна и высматривать их или прислушивалась к звукам, доносившимся с улицы, — не подъехала ли к дому машина отца. С годами от этих детских иррациональных страхов ничего не осталось — лишь смутные воспоминания, вызывающие у повзрослевшей Беллы стыд и недоумение. А теперь они снова вернулись и стали ещё глубже и масштабнее, будто за годы своего отсутствия повзрослели вместе с ней. На следующий день после выписки из больницы, провожая Эдварда и наблюдая за его поспешными сборами — «Проспали, мы к чертям проспали!», — Белла почувствовала, как неприятно засосало под ложечкой. Двери лифта уже давно закрылись за Калленом, а она всё продолжала стоять на пороге квартиры и смотреть на них. Сердце в груди набирало обороты, в животе образовывалась вымораживающая пустота. Но по-настоящему Беллу накрыло спустя какое-то время. Это была паника — беспричинная, а потому не имеющая ни начала, ни конца. Можно снова и снова уговаривать себя, что всё хорошо, ты в безопасности, а всё плохое осталось позади — уговоры не действуют. Разум и логика летят к чёрту, уступая место первобытным инстинктам — неуместным и искажённым, разрушительным. Спасаться и бежать. Но куда бежать, когда источник страха в тебе самом? Белла металась по квартире, не находя себе места и не в силах остановиться, перемещалась из комнаты в комнату, от стены к стене. Она взялась за грязную посуду в раковине, но, сполоснув одну чашку, бросила это занятие. Схватилась за покрывало в спальне, но, кое как накинув его поверх одеяла, выскочила из комнаты с такой скоростью, будто чья-то рука высунулась из-под кровати, намереваясь схватить её за лодыжку. В конце концов Белла не выдержала. Она лихорадочно сунула ноги в кеды, смяв задники, и выбежала из квартиры. Этажом выше хлопнула дверь и раздался женский смех. Он не был похож на смех тех девиц, и всё же странным образом резонировал в Белле, вызвав новый прилив ужаса. Она ринулась обратно в квартиру, с грохотом захлопнула за собой дверь и, прижавшись к ней спиной, попыталась отдышаться. Нет, ей не заставить себя выйти на улицу. Белла оказалась в ловушке. Её намертво зажало в капкане страхов и воспоминаний. В тот момент она ещё не осознавала этого, но любой звук, чей-то голос, фраза, произнесённая в телевизоре, даже запахи вызывали у неё странные ассоциации с пережитым, воскрешали воспоминания, подпитывали страхи. Белла была как солдат, который, даже вернувшись домой, так и остался на поле боя, в самом пекле сражения. Отдышавшись и немного утихомирив страх, Белла скинула кеды и решительно вступила в борьбу с самой собой. Если она не может усидеть на месте, она не станет этого делать, но придаст своим метаниям по квартире хоть какой-то смысл, чтобы не казаться совсем уж безумной. Белла взялась за уборку. Это было правильно, логично и нормально. Неправильным было то, как дрожали её руки, и как колотилось сердце. Неправильным было то, что она физически задыхалась и постоянно останавливалась, чтобы перевести дух. Неправильным было то, с каким остервенением она намывала пол и гремела посудой, вкладывая в это всю свою ярость, неизвестно откуда взявшуюся и теперь кипевшую внутри. А потом она выдохлась. Рухнула на диван в гостиной, хватая ртом воздух, и уткнулась в него лбом, покрытым испариной. Сквозь гул в ушах и шум в голове, вызывающих тошноту, ясно вспыхнула мысль о пакетике кокаина — до этого мгновения Белла о нём и не вспоминала. Она знала, что нужно от него избавиться, но для этого пришлось бы отодвигать огромный диван, у неё же не осталось сил даже на то, чтобы дышать. Белла подтянула ноги к животу и сжалась в комок. Она не знала, который час, но за окном уже стемнело, значит, ждать возвращения Эдварда осталось недолго. Слава богу! Она пережила этот день. Она его почти пережила. Беллу забило в ознобе. Не меняя позы, она с трудом дотянулась до пледа, так и оставшегося на диване со вчерашнего дня, и укрылась им. В квартире стояла сводившая с ума тишина — противоестественная, давящая на Беллу, сжимавшая её со всех сторон, словно орудие пыток. Она щёлкнула пультом, прогоняя тишину бормотанием телевизора. Белла не плакала, не рыдала и не всхлипывала — бездумно таращилась в экран, не понимая, что именно тот показывает. А по лицу сами собой текли слёзы, но даже их она едва ли замечала. Беллу разбудил Эдвард. Он выпутал её из пледа и взял на руки, чтобы отнести в спальню. — Ты вернулся? — сонно пробормотал она, улыбнувшись. Она знала, что должна улыбнуться. — Ты надеялась на обратное? — губы Эдварда скривились в той самой усмешке, которая так ему шла. Он выглядел усталым, но довольным. — Я по тебе соскучилась. — Белла обняла его за шею и спрятала лицо у него на груди. Она не смогла бы сказать, что сейчас, с Эдвардом, все её страхи исчезли, но они хотя бы становились смутными и неясными — с ними можно было сосуществовать. — И когда ты только время нашла, чтобы скучать? Квартира выглядит так, будто здесь поработала целая команда из клининговой компании. Хотя я точно помню, что сказал тебе лежать и ничего не делать. — Эдвард как раз добрался до кровати и повалился на неё вместе с Беллой. Она только покачала головой и прижалась к нему ещё теснее. Темнота спальни надёжно скрыла её лицо, по которому прошла судорога, вызванная воспоминаниями о сегодняшнем дне. Беллу так и подталкивало рассказать обо всём Эдварду, поделиться тем, что так нестерпимо мучило, раздирало на части, не давало дышать, каждую минуту заставляло двигаться, как свихнувшуюся белку в своём колесе. Но вместо этого только плотнее сжала губы. Какое право она имела затягивать Эдварда на свою тёмную сторону? Что он мог сделать для неё? Сидеть рядом с ней сутками на пролёт и словно сторожевой пёс отгонять все её страхи и тревоги? Мучиться вместе с ней? Чтобы чувство вины снова пустило в нём корни? Нет, она не сделает этого. Она справится со всем сама. Прошло слишком мало времени — в этом всё дело. Надо просто перетерпеть и переждать. Постепенно всё забудется, всё пройдёт и вернётся на круги своя. Конечно, именно так и будет! — Больше не сходи так с ума, ладно? — Эдвард зевнул и повозился, устраиваясь удобнее. — Твой организм ещё не готов к таким нагрузкам. У тебя точно ничего не болит? — Нет, ничего. — «Болит. Нестерпимо болит внутри!» — Разве что рука немного ноет. Доктор сказал, что так и будет первое время, но руку всё равно надо разрабатывать. — Но не с таким энтузиазмом, хорошо? — Эдвард поцеловал Беллу в шею и закинул её ногу себе на бедро. — А теперь спать, Белль. Умираю, как хочу спать. Спать, спать и спать. Уже через несколько минут его дыхание выровнялось, и Белла поняла, что он уснул. Её сломил следующий день. Он был точной копией предыдущего, за одним исключением: ей больше нечем было себя занять. Она пробовала читать, пробовала смотреть телевизор, но не понимала ни слова из услышанного или прочитанного. Это сводило с ума, доводило до исступления. Никогда, даже после смерти отца, Белла не была в таком отчаянии. А отчаяние, как никакое другое чувство, толкает нас на странные, необдуманные, порой безумные поступки. Крайняя степень отчаяния правила Беллой, когда она двигала диван, чтобы достать чёртов пакетик. Но уже не для того, чтобы избавиться от него. «Ты ведь не всерьёз? Ты же не станешь этого делать? Не станешь?» — едва уловимо вопрошал голос разума. Но он был слишком слаб, напуган и не мог предложить хоть какую-то альтернативу. Всего одна дорожка. Всего одна. Просто чтобы не сойти с ума. Возможно, она и не поможет. Но дорожка кокаина помогла. Именно тогда Белла вспомнила о своей давней любви к кулинарии (теперь ей казалось, что это было так давно, будто в позапрошлой жизни и не с ней). Белле пришла в голову идея заняться готовкой. И не просто готовить что-то обычное и простое — творить шедевры кулинарии по видео-урокам и рецептам из интернета. И чем сложнее, тем лучше. Это убило бы время до прихода Эдварда, заняло бы руки нарезанием, взбиванием и перемешиванием, а голову — поиском и обдумыванием новых рецептов. На долгие две недели кухня стала убежищем Беллы. А дорожка кокаина — таким же утренним ритуалом, как чашка крепкого, обжигающе горячего кофе. Без неё собрать себя в кучу ей было не по силам. Действие кокаина заканчивалось довольно быстро, но, уже начав двигаться по кухне от плиты к столу, от стола к мойке, Белле удавалось сохранить эту двигательную инерцию до тех пор, пока очередной ужин из нескольких блюд не был полностью готов. Она дала себе слово, что никакой повторной дозы не будет, даже если её внутренний демон, поселившийся в Белле в ту ночь, разделившую её жизнь на «до» и «после», станет одерживать над ней верх, погружая в самые глубины паники и отчаяния. И пока Белла держала это слово. Она тщательно выбирала рецепты и заказывала на дом доставку нужных продуктов — обычно сумма в чеке выглядела неприлично огромной, но ни Беллу, ни тем более Эдварда это не волновало. Каллен воспринял её увлечение благосклонно и спросил, не хочет ли она пойти на кулинарные курсы. Белла ответила, что да, хочет, но позже, когда немного набьёт руку, чтобы не ударить в грязь лицом. Идея с кулинарными курсами действительно понравилась Белле, но она понимала, что не готова выйти в мир. Да что там, она не готова выйти даже на лестничную площадку. Нередко выбранные ею блюда были экзотическими. Помня об аллергии Эдварда, Белла звонила ему, чтобы спросить, безопасен ли для него тот или иной ингредиент. Если совсем уж начистоту, звонила она и для того, чтобы услышать его голос — это было ей необходимо, а названивая без повода, она могла вызвать ненужные подозрения. Первое время Каллен терпеливо и обстоятельно отвечал на её вопросы, но чаще всего он и сам не знал, есть ли у него аллергия, потому что никогда прежде не ел ничего подобного. Однако в какой-то момент не выдержал. — Белль, готовь, что хочешь. Я всё съем. — Эдвард произнёс это чуть громче шёпота, а когда сделал паузу, Белла услышала на заднем плане чьи-то голоса. Она явно позвонила не вовремя. — Если вдруг начну умирать, просто вколю себе лекарство. Всё, больше не могу говорить, увидимся вечером… нет, уже ночью. Голос Каллена в телефонной трубке звучал мягко и чуть насмешливо — обычное дело. Однако Белла услышала в нём раздражение. Ещё бы! Она наверняка его в конец достала. Совсем чуть-чуть — и он бросит её, обязательно бросит, потому что она ни на что не годна. Белла не знала, откуда берутся эти мысли, но в последние дни они нередко всплывали из глубин подсознания и основательно вгрызались в неё. И тогда она начинала двигаться ещё быстрее. Руки дрожали, да и в целом с координацией не ладилось. Вдруг ни с того ни с сего начинала кружиться голова, или темнело в глазах. Она что-то проливала, рассыпала, роняла. Разбила несколько тарелок и трижды обожглась о раскалённую сковороду. А сейчас, поговорив с Эдвардом, принялась самозабвенно орудовать ножом, нарезая грибы. Нож соскользнул и рассёк указательный палец. Белла вскрикнула от боли и машинально сунула палец в рот. Металлический вкус крови грубо вырвал её из реальности, перенеся на несколько недель назад — в лунную апрельскую ночь. Белла снова увидела, как перед глазами, за багровой пеленой, пляшет и растекается по тёмному небу свет фонаря. Снова услышала злобные голоса тех, кто наносил ей удар за ударом. Снова почувствовала разрывающую внутренности боль. Ноги больше не держали её. Вцепившись рукой в столешницу, она сползла на пол и разрыдалась. Безудержно, взахлёб, до ломоты в груди. Это был единственный раз, когда Белла ограничилась двумя блюдами, потому что, пока она скулила и подвывала, лёжа на полу кухни, третье и самое главное блюдо — жаркое из ягненка с водорослями вакаме и устрицами — сгорело к чёртовой матери. Закончив возиться с едой, Белла сервировала Эдварду стол и обессиленная валилась на диван в гостиной. Включала телевизор, потому что тишина по-прежнему казалась ей невыносимой, закутывалась в плед и изо всех сил старалась уснуть, чтобы дотянуть до возвращения Эдварда. Сама она не ужинала, ограничиваясь только тем, что перепадало ей, пока готовила и снимала пробу. Белла просыпалась от того, что Каллен садился рядом с ней на диван. Наклонялся и целовал её в приоткрытые во сне губы. Она обвивала руками его шею и с наслаждением вдыхала любимую смесь ароматов бергамота и табака — это был её первый вдох полной грудью за весь день. Каждый раз Эдвард звал её поужинать вместе с ним, но Белла уверяла его, что уже поела. Она лежала, замерев, и прислушивалась к тому, как он уютно гремит на кухне посудой. Только в эти минуты Белла чувствовала что-то схожее с покоем и удовлетворением. В остальное время её либо терзали панические атаки, либо накатывало странное чувство, схожее с тем, когда невыносимо хочется домой, но проблема в том, что ты уже дома. Поужинав, Эдвард возвращался, рассыпался в комплиментах и благодарностях за «охренительную вкусноту». Теперь к бергамоту и сигаретам примешивались ароматы красного вина и приготовленной Беллой еды. Эдвард поднимал её на руки и нёс в спальню — это стало их ежевечерним ритуалом. Они засыпали, обнявшись, что дарило Белле чувство относительной безопасности. И всё равно почти каждую ночь она просыпалась от очередного кошмара. Чаще всего Белла не могла вспомнить, что именно ей снилось, но всякий раз сердце рвалось из груди, причиняя физическую боль. Испуганная, она всем телом прижималась к Эдварду, целуя его куда придётся. Иногда в полусне он обнимал её в ответ слишком крепко — не до конца восстановившиеся рёбра отзывались болью, но Белла терпела, не ослабляя его хватку. Она боялась, что тогда Эдвард отвернётся. Теперь она не любила, когда он лежал к ней спиной: это отдавалось в груди тоскливым одиночеством. В такие минуты Белла думала, что теряет его, не понимая, что на самом деле теряет себя, день за днём. В один из вечеров Каллен разбудил её не привычным поцелуем — его рука нырнула под плед и пощекотала голую ступню. Белла дёрнулась всем телом, но, вовремя уловив родной запах, исходивший от Эдварда, сумела сдержать испуганный крик, уже готовый было сорваться с губ. — Привет, — прошептала она, заставив себя улыбнуться. — Привет. — Только теперь Каллен наклонился и поцеловал её. Слишком глубоко и требовательно для мимолётного поцелуя. — Заснула, пока смотрела «Голубую лагуну»? — Кажется, да. — Белла потянулась и зевнула. — Сегодня я совсем вымоталась: пекла шоколадный торт с вишней в коньяке. Это оказалось гораздо сложнее, чем я думала. Надеюсь, оно того стоило. — Ммм… даже звучит аппетитно. Но заснуть под «Голубую лагуну»… я думал, девочки такое любят. Кстати, это был мой первый фильм с обнажёнкой. Брук Шилдс разбила мне сердце. — И сколько тебе было? — Белла привстала, подперев голову ладонью. — Лет десять. — Вот, значит, откуда пошла страсть к «старушкам». — Знал, что ты это скажешь. — Пальцы Эдварда, всё это время игравшие с её ступнёй, скользнули вверх по ноге и остановились на коленке. — А я так и не посмотрела первую «Голубую лагуну». Только ту, что с Миллой Йовович. — Ну и ладно. Скоро у нас будет своя «Голубая лагуна». — И что это значит? — Через пять дней мы летим на остров. Правда, он обитаем, но это к счастью, потому что я полный профан в том, что касается строительства шалаша из пальмовых веток. И рыбная ловля самодельным гарпуном тоже не мой конёк. Да я и самодельный гарпун смастерить не смогу. На необитаемом острове мы и недели не протянули бы, — фыркнул Эдвард, закатив глаза. — Серьёзно? Море, солнце и песок… всего через пять дней? Последнее время Беллу ничто не радовало. Она просто перемещалась изо дня в день каждый из которых был точной копией предыдущего. Но сейчас вдруг почувствовала искреннее воодушевление, схожее с тем, какое испытывают дети накануне Рождества или своего дня рождения. Ей не нужно было ничего изображать: глаза сами собой вспыхнули радостью, а губы растянулись в искренней улыбке. — Если быть точнее, через четыре с половиной дня. Это частный остров Пти-Сент-Винсент в Карибском море. Брошюры обещают рай на земле и, сдаётся мне, не врут. Будем жить в бунгало у самого побережья. Их там немного, и все они в отдалении друг от друга, так что мы всё равно сможем сыграть в робинзонаду. Будешь моей Пятницей? — говоря это, Эдвард стягивал с Беллы плед, и теперь уже обе его ладони сжимали её колени. — Мне кажется, у Робинзона Крузо с Пятницей были не настолько близкие отношения, — многозначительно заметила она. — Ой, не факт, — насмешливо протянул Каллен. — После стольких лет вдали от женщин всё возможно. Белла рассмеялась. Удивительно! Оказывается, она ещё не забыла, как это делается. — Знаешь, Белль… эти детские воспоминания о голой Брук Шилдс… и мысли о ролевых играх на острове… и долгие недели целибата… Всё это охренеть как возбуждает. Руки Эдварда поднялись ещё выше, пальцы скользнули за края шорт, сначала неторопливо поглаживая, а затем надавливая, впиваясь в кожу. Он наклонился, его ладони в шортах Беллы переместились и с силой сжали ягодицы. Она резко втянула в себя воздух, задержала дыхание и только после этого медленно выдохнула. Нет, это не было сексуальное возбуждение в обычном понимании: то, что творилось с ней всё это время, заставило её либидо скукожиться до микроскопических размеров. Эта, как и все прочие радости жизни, стала ей недоступна. То желание, которое сейчас пробудил в ней Эдвард, было гораздо глубже эротического. Ощущая себя пустой, незначительной и ничтожной, она почувствовала нестерпимую потребность стать хотя бы частью чего-то по-настоящему огромного, важного и живого — стать частью Эдварда. Хотела, чтобы он заполнил её пустоту. — Продолжай… — прошептала Белла, обвивая руками шею Каллена и притягивая его ближе. — Мне нравится ход твоих мыслей. Мне нравится… — Нет, подожди. — Она почувствовала, как напряглось тело Эдварда, сопротивляясь ей. На лбу вздулась вена. Его взгляд ещё не растерял вожделения, но лицо стало серьёзным. — Всё, что я сказал тебе, — полная хрень. Голая Брук Шилдс и недели воздержания тут ни при чём. Это просто прикрытие, часть долбаной игры, которую я когда-то изобрёл. Прости. Мне всё ещё сложно быть честным. Иногда я забываю, что с тобой не нужно играть, не нужно прятать чувства и бояться быть уязвимым. — Эдвард плотно сжал челюсти и покачал головой, отрывисто вздохнул. — Я привыкну, я научусь, Белль. Обещаю. — Я знаю, Эдвард, знаю. — Она чуть улыбнулась, ласково проводя рукой по его волосам. Сейчас Белла как никогда понимала Каллена. — Но если всё это хрень, то в чём же правда? — Правда в том, что я люблю тебя. Я хочу тебя. Это ты возбуждаешь меня. — Эдвард снова наклонился к ней и, понизив голос, добавил: — А ещё в том, что я боюсь сделать тебе больно. — Не сделаешь. Всё уже прошло. — Но если вдруг, ты только скажи. Белла кивнула и снова потянула на себя Эдварда. Он был очень нежен и осторожен, снимая с неё одежду. С себя же скинул её торопливо, рывками, Белла отчётливо услышала, как хрустнули нитки, когда Каллен выпутывался из футболки. Его руки кружили над ней, кончики пальцев пробегали по коже, оставляя за собой россыпь мурашек, дразня, задевали соски. Когда ладонь Эдварда коснулась шрама на животе Беллы, с его губ сорвался судорожный вздох, полный горечи. Он замер, словно застигнутый врасплох каким-то болезненным открытием. Белла замерла вместе с ним. В голове, будто грозовые тучи, стали сгущаться мысли о том, что её шрам вызывает в нём неприятие или даже отвращение. Но до конца эти мысли так и не сформировались: Эдвард мягко накрыл собой Беллу, удерживая весь свой вес на одной руке, и поцеловал её с ласковым напором. Их животы соприкоснулись, и Белла ощутила твёрдость его члена. Только теперь её тело откликнулось внутренним жаром. Она закрыла глаза, стараясь сосредоточиться на нём, не дать ему снова потухнуть. Входя в Беллу, Эдвард сжал ладонями её бёдра — единственный грубый натиск, который он себе позволил. Каллен двигался в ней неспешно, ласкал губами шею и плечи, проводил по ним языком и снова жадно целовал её рот. Он окружал Беллу, заполнял собой. Он любил её. Полно и всецело. Никогда ещё их секс не был таким томным, тягучим и нежным. Никогда ещё Белла не чувствовала Эдварда так остро, как сейчас. Каждый его рваный вдох и выдох, каждое его движение, скольжение в ней, каждое прикосновение кожи к коже. Она прижималась к нему так тесно, как только могла, желая слиться с ним, потеряться в нём, забыться. А, быть может, наоборот, найти в Эдварде себя. С ним Белла казалась себе важной, настоящей и цельной. Он воскрешал в ней её. Только с ним она была в безопасности. Только рядом с ним она жила. До сегодняшней ночи Белла каждый день держалась лишь за одну цель: как-то дотянуть до возвращения Эдварда. Теперь у неё появилась новая цель: дождаться поездки на остров. Так, маленькими шажками и перебежками, Белла надеялась выбраться из своей темноты, населённой страхами.♫ ♪ ♫
Пти-Сент-Винсент действительно оказался маленьким кусочком рая посреди Карибского моря. Даже больше того, Белла будто попала на другую планету — прекрасную и безопасную. А потому все её страхи, панические атаки, депрессия и утренняя дорожка кокаина остались там, на далёкой Земле. Здесь же было солнце, жизнерадостно сиявшее на голубом небосводе; тёплое море, радовавшее глаз всеми оттенками бирюзы; белоснежный песок, напоминавший сахарную пудру, и укрытые сочной зеленью холмы. Но, что важнее всего, здесь был Эдвард. Всегда и везде рядом. Самый горячий сезон уже прошёл, а потому большая часть бунгало и пансионатов, расположенных в глубине острова, пустовала. Это усиливало ощущение отрыва от цивилизации — полная свобода и уединение. Они гуляли по острову, взбирались на холм Марни-Хилл, несколько раз выходили в море на яхте, но большую часть времени просто купались и валялись в теньке на шезлонгах. А вечерами лежали, обнявшись, в гамаке, натянутом между пальм, смотрели на темнеющее небо и бледные звёзды на нём, которые с наступлением ночи становились такими яркими и огромными, что захватывало дух. Никогда раньше Белла не видела таких звёзд. Ужинали на террасе ресторанчика, расположенного в отдалении у самого моря. Оттуда был сказочный вид на закат, в воздухе витал сладковатый аромат тропических цветов, украшавших столики, и горьковато-смолистый запах дыма от раскалённых углей в открытой кухне. Они наблюдали за тем, как солнечный диск медленно ныряет в море, разливая по его поверхности жидкое золото, и слушали национальную музыку, звучавшую тихим фоном. Их дневной рацион в основном состоял из возмутительно дорогого вина, сыра и фруктов. А ещё секса. Много секса. Эдвард со смехом называл это «уйти в отрыв». Они занимались любовью повсюду: на кровати, на диване, на полу, в душевой, у каждой из стен бунгало, отделанных природным камнем, а потому холодных и неровных. Они занимались любовью даже в море, что оказалось хоть и крайне романтично, но совершенно неудобно. В качестве эксперимента, раззадоренные парой бокалов Le Pin, попробовали слиться в экстазе в гамаке, но закончилось всё тем, что тот перевернулся, и они, хохоча, свалились на песок. Эдвард больше не боялся причинить Белле боль, не осторожничал — брал где и как хотел, всю целиком, со всей своей страстью, с такой же страстью отдавая ей себя. Он снова стал собой. Ну а Белла… Белла тоже очень старалась быть собой и большую часть времени ей это удавалось. Просто где-то в груди будто поселился маленький испуганный зверёк. Моментами он дремал, никак не напоминая о себе, а моментами скрёбся, царапая по рёбрам, вгрызался в неё изнутри. Но и во время душевного подъёма, когда Белла восторгалась красотой моря, неба и звёзд, когда страстно сливалась с Эдвардом воедино или когда, сидя рядом с ним и глядя на него, чувствовала переполнявшую её любовь и нежность, она не отдавала себе отчёта в том, что даже все эти положительно окрашенные эмоции отдают в ней чем-то болезненным и лихорадочным. Они — как натянутая до предела струна, которая вот-вот с визгом лопнет. Проблемы со сном тоже никуда не делись. Здесь, на острове, кошмары больше не мучили Беллу, но она раз за разом просыпалась на излёте ночи. Прижималась спиной к спящему рядом Эдварду и наблюдала за тем, как светлеет небо. Слушала утренние крики чаек, напоминавшие плач младенцев, разгорячённым лицом ловила прохладный, напитанный влагой ветер, проникавший сквозь приоткрытые стеклянные двери и приносивший с собой солёный аромат моря. Проснувшись в самый первый день, Белла сделала глупость. Осторожно выскользнула из объятий Эдварда и вышла к морю, приятно увязая босыми ногами в остывшем за ночь песке. Зашла в воду по щиколотку и остановилась, ощущая внутри странную, болезненную пустоту и бездумно всматриваясь в линию, где море сходилось с небом. Внезапный крик первой проснувшейся чайки напугал Беллу до чёртиков. Вздрогнув всем телом, она развернулась и опрометью кинулась обратно в бунгало. Даже не стряхнув прилипший к ногам песок, забралась в кровать и всем телом прижалась к Эдварду. Но даже там, рядом с ним, её сердце ещё долго продолжало бухать в груди. Беллу не случайно потянуло тогда к морю: помимо Эдварда, только оно давало ей ощущение душевного покоя и равновесия. Она много времени проводила в воде, плавая или просто лёжа на его поверхности. Приятно было чувствовать, как тебя покачивает на волнах, как солёная вода обнимает со всех сторон, расслабляя мышцы. Было в этом что-то магическое. Вот и сейчас Белла плавала, пока Эдвард лежал в шезлонге в обнимку с гитарой — то ли дремал, то ли сочинял новую песню. Она отжала мокрые волосы и вышла из воды — раскалённый песок обжог ступни. То шипя, то со смехом вскрикивая от боли, Белла добежала до соседнего с Эдвардом шезлонга и забралась на него, поджав ноги. — Это было горячо, — улыбнулся Эдвард, повернув к ней голову и поднимая на лоб тёмные очки. — Да уж, — фыркнула она. — Я как будто по горящим углям пробежалась. — Я не про песок, а про тебя. Это выглядело чертовски сексуально. Белла рассмеялась и, откинувшись на спину, подставила лицо горячему ветру. Они оба были светлокожими, поэтому их лежаки стояли под тентом с крышей из соломы. Оба всегда пользовались солнцезащитным кремом, но за время, проведённое на острове, кожа Беллы приобрела розоватый оттенок, а кожа Эдварда стала золотистой. Нет в мире справедливости. Белла отжала лифчик купальника — бирюзового, в цвет моря — и провела ладонью по животу, стирая с него воду. Пальцы задели шрам, и в груди будто что-то оборвалось. Это чувство стало настолько привычным, что Белла перестала обращать на него внимание. Только прилетев на остров, она сказала Эдварду, что очень рада тому, что у каждого бунгало свой отдельный выход к морю и личный кусочек пляжа. Ей не хотелось бы, чтобы кто-то пялился на её шрам. Белла боялась, что Эдвард начнёт убеждать её, мол, в этом нет ничего такого, и пусть все идут в жопу. Но, к счастью, он этого не сделал. Каллен и сам был любителем маскировки. Поэтому тут же предложил ей очевидный и разумный вариант: набить на месте шрама тату. Белла никогда, даже в подростковом возрасте, не мечтала ни о татуировке, ни о пирсинге, но сейчас восприняла эту идею с воодушевлением. Уже на следующий день Эдвард нарисовал в своём блокноте эскиз её будущей тату — лилию. И сделал это настолько быстро и искусно, что Белле стало ясно: музыка не единственный его талант. Пальцы Эдварда пробежались по струнам гитары, извлекая первые ноты «Ты — единственная». До этой минуты Белла никогда не слышала, как он поёт её вживую — только в записи. Она села, поджав под себя ноги и повернувшись к нему. Наблюдать за Эдвардом, когда он поёт или играет на гитаре, — особый сорт удовольствия, отказать себе в котором было выше её сил. — Нет, я ни за что Не сдамся! Ты — то сладкое и нежное, Что есть в моём сердце. Да, я совершил много зла, Но делал и добро. Просто поверь мне, любимая, Я не отпущу тебя! — пропел Эдвард, на словах «сладкое и нежное» сделав паузу и красноречиво облизнув губы. Его хрипловатый голос сливался с шумом моря и ветра и уносился высоко в небо — туда, где светило солнце и кружили чайки. В его густом, богатом голосе, как и в море, заключалась какая-то магия, проникавшая в сердце Беллы, дарившая ей умиротворение с самой собой и с окружающим миром. Для Беллы это был тот редкий идеальный момент, помогавший ей не сдаваться. — У нас случались неудачи, Мы были меланхоличны. Бог не на нашей стороне… Да, это действительно так! Мы продолжаем забывать это, Как и другие. И нет никого, Кто может разлучить нас. Ты — единственная, И я ни о чём не жалею. Каллен допел и отложил гитару в сторону, явив миру свой обнажённый член, до этого момента прятавшийся под её корпусом. — Эдвард! — воскликнула Белла, указывая ладонью на его причиндалы. — Что ты… — слова, подходящие случаю, не нашлись, поэтому она просто рассмеялась, качая головой. — А что? — выгнул брови тот. — Не для того я платил херову тучу денег, чтобы мои яйца прели в плавках по такой жаре. — И вообще. Раз это место считается раем, то почему бы мне не побыть Адамом? И уж если с робинзонадой как-то не сложилось, можем сыграть хотя бы в эту игру. — Предлагаешь мне стать Евой? — придав голосу томной сексуальности, спросила Белла. Она медленно, покачивая бёдрами, поднялась и поставила одну ногу на шезлонг Эдварда, до этого проведя по его животу пальцами. — Да, предлагаю. И требую причитающийся мне запретный плод. Каллен неожиданно привстал и резко дернул Беллу за руку. Она взвизгнула и повалилась на него. Что-то под ними с треском переломилось, и деревянный шезлонг подло сдался под тяжестью их веса. Они с хохотом перекатились на песок, не расцепляя объятий. — Всё-всё, не смейся, — сдавленно пробормотал Эдвард, стаскивая с Беллы мокрый, а потому неподатливый купальник, хотя и его рот кривился от едва сдерживаемого смеха. — Мы же собираемся заняться грехопадением. Это очень важное и ответственное дело. Будь добра, сосредоточься. — Что, прямо здесь? — спросила она, уже помогая Каллену разделаться с завязками на лифчике. — Само собой. Кажется, пляж единственное место, где мы этого ещё не делали. — Он поцеловал её шею и улыбнулся. — Ты солёная. Жалко, у нас нет текилы. Но и так очень даже хорошо. — Эдвард спустился ниже и провёл языком по ложбинке между грудей. — А если нас кто-то увидит? С холма отличный обзор. — Только озвучив эту мысль сквозь окончательно сбившееся дыхание, Белла поняла, насколько та возбуждает. — Точно! — Наконец откинув купальник в сторону, Эдвард снова перевернулся, оказавшись снизу. — Пусть видят твой идеальный голый зад. Пусть завидуют мне. Белла, не раздумывая, приняла вызов, читавшийся в его взгляде. Слова Каллена и этот взгляд стали для неё руководством к действию. Сейчас она была главной. Она решала, как и что с ним делать. Они оба этого хотели. Белла прикусила кожу на шее Эдварда — он коротко вскрикнул и сжал ладонями её ягодицы. Но Белла двинулась ниже, оставляя на горячей коже дорожку из поцелуев, и ему пришлось отпустить её «идеальный голый зад». Она кончиком языка пощекотала пупок, срывая с его губ смешинку. Добралась до татуировки внизу живота и стала медленно очерчивать языком её сложный узор, каждое переплетение линий, каждый завиток. — Ч-ё-ё-ёрт, — хрипло простонал Эдвард, верно угадав намерение Беллы. — Да я сам себе сейчас завидую! Ещё никогда она не делала этого, а сто лет назад просмотренные из любопытства и уже стёршиеся из памяти порно-ролики вряд ли могли служить пособием. Поэтому сейчас Белла действовала наугад, интуитивно, стараясь подавить в себе неуверенность. С Эдвардом ей было не страшно показаться неумелой и смешной. Белла обхватила ладонью его член в мягком поглаживании, обвела языком его головку, чуть оттягивая кожу вниз. Плотно сомкнула на нём губы, беря его в рот. Эдвард издал глубокий, гортанный стон, сквозь который угадывалось «Белль», и она поняла, что на верном пути. Белла ласкала его языком и губами, слегка посасывая и помогая себе ладонью. Другой рукой поглаживала живот и ноги Каллена, моментами задевая кожу ногтями — каждый раз он стонал и чуть поддавался бёдрами вперёд. Она наблюдала за реакцией Эдварда, считывала каждое изменение в нём, наслаждалась тем эффектом, что оказывали на него её ласки. Его взгляд — зелёная бездна, в которой тонули солнечные лучи. И она вместе с ними. Приоткрытый рот и рваное дыхание, быстро пульсирующая на шее жилка и ладони, утопавшие в песке, то и дело сжимавшиеся в кулаки, — всё откликалось в ней самой быстро нараставшим возбуждением, вызывало мучительно-сладостное напряжение, которое требовало немедленной разрядки. Она до боли хотела почувствовать его в себе. — Стой, Белль, — словно уловив желание Беллы, остановил её Эдвард. Слова едва пробивались сквозь тяжёлое, частое дыхание. — Я хочу… закончить не так… не сейчас… Иди ко мне… Он сел и подтянул к себе Беллу, сохранив за ней право вести в этом страстном танце. Она сама задавала ритм и глубину, двигая бёдрами всё резче, всё быстрее, стремясь скорее достигнуть освобождения. И руки Каллена умело помогали ей в этом, уверенно ведя их к краю. Его руки грубо ласкали её грудь; накручивали на кулаки волосы, оттягивая их назад; сжимали ягодицы, увеличивая амплитуду движений; надавливали Белле на плечи, заставляя её опускаться ещё ниже… ещё глубже. Всё ближе и ближе к краю… Задохнувшиеся от этого безумного секса, они лежали на песке, не торопясь разрывать телесную связь: им обоим нравилось, когда Эдвард оставался в Белле ещё какое-то время после оргазма, продлевая удовольствие единения. Обессиленная, но удовлетворённая, она распласталась на нём, слушая, как колотится в груди его сердце — ещё быстрее, чем её. — Это было просто охуенно, — с улыбкой резюмировал Эдвард, вернув себе способность нормально дышать. — Даже несмотря на… — Он рассмеялся, не сумев договорить. — Несмотря на что? — спросила Белла, упёршись подбородком ему в грудь. — Несмотря на то, что у меня полная жопа песка. Они обменялись понимающими взглядами и расхохотались.♫ ♪ ♫
— Тебе обязательно уезжать сейчас? — очень стараясь, чтобы голос не дрожал, спросила Белла, наблюдая за тем, как Эдвард закидывает в сумку сменное бельё. Через три часа самолёт, вылетавший из аэропорта Джона Кеннеди, должен был увезти Каллена в Хельсинки, где его уже ждали ребята из группы «Apocalyptica» («чуваки с виолончелями», как называла их про себя Белла) и Лаури Юлёнен — солист группы «The Rasmus». Все вместе они собирались записать какую-то крутейшую, по словам Эдварда, песню. Белла не сомневалась в её крутости — иначе и быть не могло. Но сама мысль, что она снова остаётся одна, без Каллена, вызывала тошнотворную панику. Что же будет с ней, когда за Эдвардом закроется дверь? Белла с трудом сделала вдох и сжала в кулаки заледеневшие пальцы. — Да, Белль. Мы должны были засесть в студии ещё осенью, но помешал наш тур. А с первого июля стартуют гастроли у «The Rasmus». Если мы не запишем «Горько-сладкую» сейчас, то не запишем уже никогда. — Ты же помнишь, что через неделю твой день рождения? — Это был единственный здравый аргумент, который могла привести Белла. Что ещё ей оставалось делать? Не умолять же Эдварда не уезжать. Не просить же его взять её с собой, будто она собачка, которой требуется уход, или горшок с чахлым фикусом, который засохнет без полива. Меньше всего Белла хотела показаться Эдварду навязчивой обузой и бесконечным источником проблем. — Помню, Белль, конечно, помню. Через неделю я вернусь. Я успею. Музыка уже записана, осталось наложить на неё наш с Лаури вокал. Это не займёт много времени. — Наша первая разлука, — голос Белла дрогнул, и на глазах выступили предательские слёзы. — Ах, так вот в чём дело, — Каллен улыбнулся, но быстро стёр с лица улыбку. Подошёл к Белле и, обняв её за плечи, притянул к себе. — Ну и что это, а? Ну что ты, моя горько-сладкая девочка? «Я сдаюсь призраку любви, и на преданность падает тень. Развей эти горько-сладкие чары надо мной, потерянным в объятиях судьбы. Горько-сладкая. Я несу этот крест, она стала моим проклятием. Развей эти горько-сладкие чары надо мной, потерянным в объятиях судьбы. Горько-сладкая», — тихо пропел он, раскачиваясь вместе с Беллой в такт мелодии, игравшей сейчас в его голове. Бархатный, вибрирующий баритон Эдварда напомнил Белле звук виолончели. Неудивительно, что парни из «Apocalyptica» пригласили его не только как автора текста, но и как вокалиста. Она гордилась им, но всё равно не хотела отпускать. Просто знала, что не выдержит без него. Две недели на острове вселили в Беллу уверенность, что она постепенно выходит из мучившего её болезненно-депрессивного состояния. Какие-то похожие чувства она испытывала после смерти отца, только на сей раз они были в десятки раз сильнее. Тогда Белла справилась — справится и сейчас. Просто нужно время и чуточку больше усилий. Если бы Белла знала о ПТСР, с которым невозможно справиться самостоятельно, она рассказали бы о своём состоянии Эдварду. Но Белла не знала. Нет, где-то о нём она слышала, однако в её представлении это было что-то, связанное с солдатами, вернувшимися с войны. Разве это могло иметь к ней хоть какое-то отношение? Со временем выяснилось, что да, ещё как могло. Но в тот момент Белла этого не знала. — Всего неделя, Белль, — поглаживая её по спине, успокаивал Эдвард. — Она пролетит незаметно. Не сиди в четырёх стенах, погуляй, прокатись по Гудзону и Ист Ривер, поглазей на Статую Свободы. Только одна никуда не ходи. Возьми с собой Сета, а то что-то он совсем пропал. Или Джаспера — он будет рад. Ты ему нравишься. — Да ладно тебе, — недоверчиво усмехнулась Белла, крепко обнимая Каллена за талию. — Нет, я серьёзно. Джас сам мне сказал. Они ещё немного постояли, обнявшись, посреди спальни. В конце концов Эдвард прижался к губам Беллы в долгом поцелуе, а затем отстранился и подхватил с кровати дорожную сумку. — Ну всё, мне пора. Если не выдвинусь прямо сейчас, то опоздаю на самолёт. Белла судорожно вздохнула и кивнула. Каллен быстро прошёл через квартиру, она — вслед за ним. — Будь умницей. Люблю тебя. — А я тебя. Эдвард ещё раз быстро поцеловал её и вышел — будто шагнул в другое измерение, недоступное Белле. Она прижалась лбом к двери, изо всех сил вцепилась в ручку и зажмурилась, уже чувствуя, как накрывает оглушение, сердце начинает бултыхаться в груди, сбиваясь с ритма, а в ногах появляется дрожь. Чувствуя, как в горле образуется ком, и становится трудно дышать. Паника, ужас и страх, когда не понимаешь, кто ты и что ты. Прежде Белла держалась за Эдварда и ради Эдварда. Сейчас держаться ей было не за что.