Декабрьский сад

Яркое зелёное жизнерадостное на первый взгляд растение символизирует горе и потери. Странно, не правда ли? Рылеев, как-то раз заходя в поместье Трубецких, застаёт дома только одного Сергея. На дворе суровый ноябрь, на нем надета теплая меховая накидка, а в руках — странноватое зелёное растение. Трубецкой вопросительно изгибает брови. — Алоэ. — довольно отвечает Кондратий, счастливо улыбаясь. Губы Сергея трогает улыбка: Рылеев рад своей находке как ребёнок. — Господин литератор, что в дверях стоите как бедный родственник? Или раздевайтесь, или уходите, — отшучивается Трубецкой, забирая горшок с растением, чтобы гость мог снять верхнюю одежду. — Где ты нашёл его вообще? — На ярмарке увидел. Какой-то иностранный купец бесплатно отдавал, лишь бы не замёрзло на холоде. Я, конечно, забрал, но как жене это объяснить не знаю, — они проходят в кабинет Трубецкого, куда им сразу же подают горячий чай, — Благодарю. — он неспеша отпивает пару глотков, продолжая свою речь. — Жена моя, ненавидит все эти иностранные растения, говорит, мол, они приносят горе и беды всякие. Чушь, я считаю. — Если ты хочешь, можешь оставить его у меня. Я не против, а сам будешь приходить ко мне, любоваться на свою драгоценную колючку. — Сергей добродушно улыбается, находя компромисс, и Кондратий отвечает ему тем же. И растение спасено, и они смогут видеться чаще… Оставшийся вечер уходит сначала на длительное, но совсем не утомляющее чтение стихов Рылеевым, и трапезу. Карие глаза его горят, стихи, их представление Сергею и его похвала доставляют невероятное удовольствие, и Кондратий потратил бы так не вечер, а всю жизнь. Лишь бы рядом с Трубецким. А к ночи все границы опять стираются, выстроенные стены рушатся, и горячее дыхание Трубецкого вновь обжигает шею Рылеева. Князь тянется к сладким губам, оставляя на них и не только влажные поцелуи. Слуг было велено отпустить… Теперь все по-другому: Сергей за каким-то толстым мужланом спрятался, наблюдает за тем, как самого близкого ему человека вешают. Волосы на голове дыбом встают, страшно, стыдно, что на его голову как и всем остальным не накинули петлю. Все там были, все виноваты, а он стоит здесь как последний подонок. Сам бы в петлю залез, лишь бы Кондратий жив. У Трубецкого никого почти нет — только Екатерина Ивановна, но и та, вряд ли будет долго горевать из-за преступника, а у Рылеева жена любящая, маленькая дочь — Настасьюшка. Как они без него будут, без крыши над головой, с фамилией повешенного преступника? Все вокруг злорадствуют, мол, ради пятерых дворян так долго виселицу собирали. Веревки старые, «и слава богу! Рвутся!» — думает сначала Сергей. Живое тело Рылеева отрывается от деревянной конструкции, с губ срывается секундный вздох облегчения. Выть хочется от боли, от безысходности, от ужаса, когда их обратно ведут на казнь, снимая мёртвые тела совсем молодого Бестужева-Рюмина и Пестеля. Кондратий не увидел его в толпе, не захотел. Сергей теперь предатель для него, последний трус. И это отчасти верно. Лучше бы пошёл с ними, а сейчас уже задыхался в петле? Может. Яркое июльское солнце светит прямо в глаза, но Сергей все равно продолжает смотреть на голову, волосы, открытую часть лица Рылеева, пока тому еще не накинули мешок. Слёзы скатываются по его щекам, а из горла вырывается тихое хриплое «нет!», и Трубецкой исчезает как только палач сносит опору из-под ног. Николай Павлович конечно лучшее ему наказание придумал. Сергей бы умер лучше, чем одному остаться, без Рылеева. Не уберёг, сам подвёл к смерти и сам не умер. Он закрывается в кабинете, прижимает к груди платок, который Кондратий забыл здесь в их последнюю встречу, вдыхая его запах. В груди все сжимается, а на глаза попадается злосчастный алоэ.

Синдром выжившего.

— Жена говорит, мол, он приносит горе и беды. — Ты веришь в это? — Я поэт, верю в то, что вижу, а в милом зелёном растении я вижу лишь жизнь. Душа Рылеева теперь расцветает в нём.