Слеза утопшего

*Весной в Корее темнеет с 6 часов вечера.

      На часах телефона было около шести вечера, когда я вышла из пятиэтажного здания над одной из дверей которого ютилась надпись «Веломастерская», подсвечивающаяся белым цветом. Как оказалось, именно этот сервис ремонтирует велосипеды во много раз лучше, нежели остальные. Это объясняло то, почему когда я пришла туда, было целое море людей. Пришлось простоять примерно час в очереди, чтобы обратиться к сотрудникам со своей проблемой. Один из них осмотрел моё средство передвижения и заключил, что возни с ним не возникнет, загвоздка в замене колёсных камер, которые у них, как раз под мой велосипед закончились. Их нужно было закупить, поэтому починку завершат ориентировочно к завтрашнему вечеру. Я пошла им навстречу, тем более что за свои услуги они не попросили залога, да ещё пообещали, что ремонт обойдётся в незначительное число вон. С такими условиями я и раздумывать не стала и с лёгким сердцем оставила им своего «жеребца». До завтрашнего вечера я уж как-то потерплю и обойдусь без него. Кстати, единственное о чём меня попросили в сервисе – не опаздывать, то есть, постараться прийти в веломастерскую в течение рабочего дня в назначенную дату. Услуги их сервиса пользуются немалым спросом, потому они опасаются, что их склад может чрезмерно забиться от объёма велосипедов, требующих починки. Чтобы этого не происходило, они просят клиентов забирать свой транспорт вовремя. Я отнеслась к этому с пониманием, а потому возражать не стала.       Прямо сейчас я шла по незнакомому мне району Пусана с разблокированным телефоном, который демонстрировал на экране карту с указателем по направлению к дому. Это не первый мой опыт использования карты города, а всё потому, что я нечасто куда-то выбираюсь. Маршрут, который я выучила наизусть называется «Дом→Цветочный магазин Соён→Университет→Дом», на этом всё. Если я и выхожу куда-то, то лишь по инициативе Соён и то с картой. Метро, автобусами и даже такси я стараюсь не пользоваться в целях экономии денег и самовольного изучения города для более точного запоминания улиц. И вроде бы в голове что-то откладывается, но пройти этим же маршрутом в дневное время суток я вряд ли осилю.       Здесь слишком много переулков и тёмных закоулков, которые, похоже, ещё не скоро закончатся. К тому же, от этой мрачности даже слюна не желает сглатываться, зато воображение продолжает расти.       - Господи, напугал! – эмоционально взрываюсь я, подпрыгнув на месте чуть ли не до пожарной лестницы одного из жилых домов, когда заиграла мелодия звонка. – Да, Соён?       - Как ты, Кей? Успела на последние две пары? – её голос никогда не меняется. Задорный и немного озорной.       - Д-да, но на послед-нн-ей случайн-о-о засну-л-л-а.       - Без последствий? – внезапно её тон стал взволнованным.       - Сказали, на следующ-е-ем занятии я, возможно, п-попад-у-у под опро-с-с.       - Вот попала, – сочувствует мне Соён.       - Попроб-бую разобраться-я с этим, – пытаюсь её отвлечь и не тревожить.       - Кей?       - Д-да?       - Что с твоим голосом? – явно переживает она.       - А что с ним? – как могу, выкручиваюсь я.       - Ты как будто.., замёрзла? – несмотря на то, что мы разговариваем по телефону, я чувствую, как крепчает её волнение. – Ты не дома?       - Вышл-ла выбросить м-мусор. Не думал-ла, что на улиц-це будет так х-холод-дно, – вру я, улыбаясь в трубку, чтобы звучало убедительней.       Если я расскажу Соён, что возвращаюсь из веломастерской, она спросит «что случилось с велосипедом?». Если отвечу на это, то она спросит «как ты умудрилась наехать на гвозди?» и так по цепочке мы в итоге придём к тому, что я выложу ей весь яд сегодняшнего учебного дня, и в который раз буду уговаривать подругу не делать ничего, что бы могло навредить мордоплюю.       Соён в курсе всего, что происходит между мной и одногруппниками, но по моей же просьбе старается не вмешиваться. Из-за этого она постоянно спрашивает как мои дела на учёбе. Я пытаюсь рассказывать ей исключительно хорошее. Соён замужем, у неё семья, ей ни к чему лишние заботы. Я не хочу, чтобы она была обременена поиском решений моих, назовём их, «детских» проблем. Я не хочу, чтобы, в принципе, кто-то был обременён мной.       - Ты же не врёшь? – прямо в яблочко и я понятия не имею, чем допустила свой прокол.       Да, мне не холодно. Мне страшно, очень страшно. Пульс ходит ходуном от пяток к голове и отдаётся ритмичным стуком в висках. И это не успокаивает. Окутывающая со всех сторон темнота не успокаивает. Всё то время, пока мы болтали, я шла вперёд, интуитивно, без сложенного по памяти маршрута. Мне было боязно оставаться там – в месте, где практически не слышно звуков, которыми живёт ночной мегаполис: стуков бокалов из ресторанов, галдящей вовсю клубной музыки, и едущих машин, трубящих моторами. Может, это всё и было, но либо далеко, либо глубоко за моим сознанием, на которое давила тьма и нечестное, по отношению ко мне, блеклое освещение светильников, приваренных к краям жилого здания.       Я не помню на каком моменте ускорила свой шаг, но это превратило обстановку в ещё более нагнетающую. Теперь, в связи с быстрым передвижением, мне начинало казаться, что за мной кто-то следует, и не просто крадётся, а будто тютелька в тютельку ступает по моим же следам. Наверно поэтому я дрожала, ведь пальто было на мне и согревало сильнее, чем ему полагалось.       И почему именно вчера перед сном я решила посмотреть ужастик? Почему именно в нём была похожая сцена с маньяком-убийцей? Весь период сцены, когда маньяк убивал загнанную в угол девушку, а потом бессердечно закидывал мешками с мусором её мёртвое тело в том же проулке, я плакала. И сейчас, кажется, у меня будет дежавю, но на этот раз в роли жертвы выступит не какая-то актриса, взятая на роль в кино, а я – Кей Драмфорт, простая студентка Пусанского Национального Университета, что заплутала не в тот район.       Когда я пробегала мимо высокого контейнера под мусор, то услышала внезапное шевеление, доносящееся из него. Тогда мои ноги споткнулись друг от друга, при попытке отскочить вбок, и повалили моё тело вниз. Я плюхнулась как бревно, но, к счастью, осталась жива и не покалечена. Моими спасательными подушками оказались мешки с рыбой и, судя по «благоухающему» запаху, исходящему от них, она была протухшей.       - Прости, что не поверила Кей. Кажется, ты и вправду выбрасываешь мусор. Так громко было слышно. Ты, что неделю не убиралась?       Рада, что подруга поверила, но как-то печально, что тебя сравнили с мешком отходов.       - Ага, накопилось, – шустро ответила я, затем отвела динамик подальше ото рта, чтобы Соён не слышала, как громко я привожу дыхание в норму, впрочем, так же как и эмоции.       Оглянувшись назад, я заметила, что никого за мной нет, и, вероятнее всего, не было. Со мной поиграла жутчайшая сила фантазии, вызванная недостаточной мерой привыкания к отсутствию освещения. Тоже самое относилось и к контейнеру. Через некоторую долю времени из его крышки показалось два ярких зелёных глаза четырёхлапого создания, которые при столкновении наших взглядов скрылись от меня. Когда чёрный бродяга выпрыгнул из контейнера, то включил далеко не третий рычаг передач, и унёсся от меня в бездну не просветной темноты, едва я успела рассмотреть его тонкий хвост.       - Впредь не затягивай. Не хватало, чтобы ты ещё ощутила на себе атаку нежданных членистоногих «квартирантов», – напоминает Соён о худших последствиях не выноса мусора.       - В таком случае меня атакуют дважды. Госпожа Ли гостей-то не разрешает приводить, представь что будет если она узнает о «квартирантах»? – посмеиваюсь я.       Мне значительно полегчало. Примерно через здание виден край дороги, по которой несутся машины и ходят люди. Помимо них, я, кажется, вижу вывеску супермаркета, точь-в-точь такую же, как и возле своего дома. И хоть вся моя одежда пропахла рыбой это не повод расстраиваться. Такой путь мог закончиться куда плачевней.       - Как заботливая соседка сверху, накапать пару капель корвалола ты ей будешь должна, – подхватывает мой юмор Соён, от которого нам обоим становится веселее. – Я сбросила тебе новый текст. Нужно его перевести до послезавтра.       - Слушай, Соён, ты уверена, что в твоём роду не было интуистов? – оттряхиваю себя от пыли, когда встаю с мешков.       - Да, клянусь, не было! – восклицает та, уже и, не удивляясь, отчего я её об этом спрашиваю.       - А как тогда всякий раз, когда у меня практически заканчиваются деньги тебе удаётся подкидывать мне работёнку, м?       - Не знаю! Совпадение, наверное, – смеётся она.       - Ну, да, – и я тоже.       Знакомство с Чон Соён было чем-то вроде пересечения планет. Я родом из Сан-Франциско. Мой папа кореец, а мама американка. С детства меня принуждали учить два языка – корейский и английский. С английским проблем не было, но вот в корейском хромала разговорная речь. Для исключения ссор в семьях, в связи с недостаточными навыками владения второго языка, и по обоюдному согласию, мы решили, что я поеду учиться заграницу. Проблемы были с проживанием, ведь вся моя семья, включая бабушек и дедушек, либо живёт в Америке, либо переехала туда ещё со времён моего детства. Это и стало ключевой нитью завязки нашего с Соён знакомства. Она нашла меня по объявлению в интернете, которое гласило, что я нуждаюсь в комнате на время поступления в университет. Платой за проживание она предложила перевод текстов с английского языка на корейский, иногда наоборот. Это был превосходный вариант, который я не могла отбросить. Когда мы впервые встретились с Соён в аэропорту, она сказала, что для метиски я не выгляжу сногсшибательно, как это часто бывает, но подчеркнула, что при виде меня сразу бросается не столько пшеничного оттенка волосы, сколько цвет глаз. Соён уточнила, что они очень выразительные за счёт двойного века, да ещё и светло-карие. К слову о моей внешности, как раз всё то, что перечислила подруга, окружающие, особенно те, которые контактировали со мной впервые, заостряли внимание на тех же самых особенностях моей внешности.       Сейчас же всё поменялось. Если до зачисления мы с Соён ещё не были так близки, и моё проживание зависело от перевода текстов, то на данный момент всё обстоит иначе. Теперь, мы подруги, и я живу не у неё в соседней комнате, а в студийке, за которую плачу посредством заработанных денег от всё тех же переводов. Ввиду бизнеса и семьи, Соён не справляется с ними сама, и я ей в этом помогаю, что идёт нам обоим в плюс. За первый курс Соён хорошо подтянула меня в разговорной речи по корейскому языку, а я её по английскому, который является одним из обязательных для её будущей профессии – преподавателя иностранных языков.       Мы закончили болтать около часа назад, когда я покинула тот самый супермаркет, мелькавший мне своей вывеской в конце тёмного проулка. Ён рассказала о том, как прошёл её день, а затем отключилась, перед этим извинившись, что ей надо заниматься диссертацией. Я же продолжила заниматься тем, чем начала – следовала по указателю стрелки на экране телефона по сокращённому пути, через малозаселённые дома безлюдного района. Ногами передвигала быстро, но не от страха, а от желания поскорее прийти и завалиться спать. Из-за эмоциональной встряски, не так давно, я почувствовала усталость. Она сопровождала меня вместе с частыми зевками и медленным морганием. Полагаю, по причине этой самой не сосредоточенности я и запнулась обо что-то острое, выступающее из старых плит тротуара.       Два падения за день? Не слишком? И если предыдущее обошлось без травм, то это оставило свой отпечаток на коленке и внутренней части ладони. На капронках образовались дыры, а на ладонях ранки, с выступающей наружу кровью. Точка опоры пришлась на руки, потому неудивительно, что они пострадали сильнее.       Я присела на колени, подогнув те под себя, и потянулась к карману сумочки за влажными салфетками. Благо я сидела под фонарём. Не пришлось искать отлетевший где-то на метр телефон и тратить зарядку на фонарь, которая близилась к 20%. Возможно, от той же усталости я не испытывала боли исходящей от свежей раны, ни когда её получила, ни в этот момент, когда протираю её от крови и песчинок пыли. Со стороны, можно увидеть лишь то, как от пощипывания я хмурю носик, образовывая, таким образом, на нём маленькие складочки кожи.       С рукой я возилась недолго. Стёрла всю алую жидкость, затем встала, выбросила испачканную салфетку в ближайшее мусорное ведро, а после вернулась за телефоном. Странно, но мне кажется, когда я наклонилась, то боковым зрением увидела некий синий блеск. Вернувшись к месту, где оступилась, я обнаружила источник того блистания, что теснился между двумя асфальтовыми плитами. Я вытащила его с шестой попытки, хотя ещё на четвёртой хотела сдаться.       - Так это о тебя я запнулась? – обратилась я в некуда, внимательно рассматривая грязную и тусклую подвеску в руке, едва отливающую синим от давнейшего «захоронения», закреплённую на серой цепочке. – Хм-м, – я поджала губы и озрилась по сторонам, в поисках потенциального владельца вещи. Хотя, кому я вру? Видно же, что об этом предмете давно забыли и вообще, по всей видимости, избавились. Может, владельца найти не выйдет, но сдать вещь в ломбард и получить за неё какими бы маленькими они ни были, но всё же какие-то деньги, – удачный расклад.       Пока никого нет, я быстро кладу вещицу в задний карман сумки и спешу уйти отсюда подальше.       Никогда не знаешь, что ещё может приключиться.       ♠♠♠       Домой я вернулась в двенадцатом часу ночи. Лохматыч ещё не спал, а потому встретил меня на пороге с улыбкой во всю моську. Я взяла кота, при этом почёсывая ему за ушком, в качестве благодарности за любовь и долгое ожидание.       - Загулялась я сегодня.       - Мяу, – жалуется он, расплываясь как медуза у меня на руках.       - Обещаю, что заглажу свою вину перед тобой, но чуть позже.       Я опустила любимца на пол, который расслабленно вытянулся лапами вперёд, и прошла глубже в центр студийки.       Позади меня располагались, пока что ненужные мне туалетный столик, зеркало во весь рост, висящее у двери и шкаф. Справа, такой же ненужный – белый, а в некоторых частях и салатового цвета, кухонный гарнитур, включая холодильник, плиту и барный стол с двумя высокими стульями возле них. Слева от меня был выход на балкон, а перед ним, как бы выделяя проход, стоял сиреневый угловой диван, на который я первым делом закидываю сумочку, попутно ступив на мягкий тёмно-зелёный ковёр. На нём стоит журнальный столик с декоративным цветком, недопитой кружкой воды, свежим яблоком, закрытым ноутбуком и разбросанной парочкой тетрадей. Рядом с ним стоял серый пуфик, на который запрыгнул Лохматыч и устремился взглядом во включенный мной телевизор, размещённый на белой тумбе напротив дивана и с прибитыми над ней полками, заполненными книгами. Всего на двух из них были расставлены различные цветы. Вообще, они есть не только здесь. Более обширный сад ютится на балконе, а ещё два средних горшка папоротника по обе стороны от моей двуспальной кровати. Она находится ещё дальше от входа и ограждена от кухни стеклянной стеной разрисованной серыми ветвями деревьев, но не закрыта ей до конца, чтобы оставался проход к ванной, расположенной за стенкой телевизора. Туда собственно я в первую очередь и иду, попутно выудив из комода свежее нижнее бельё.       ♠♠♠       Электронные часы холодильника напомнили мне, что время перевалило за полночь, а я до сих пор не сплю. Естественно это проблема для студента, которому завтра рано вставать на учёбу. И всё же, что я сделаю, если только сорок минут назад вышла из ванной, плотно поужинала острой курочкой и выпила бутылочку спрайта, которые были быстро доставлены курьерской службой. Настроения готовить не было, а вкусно покушать очень хотелось. Как-никак хорошо приготовленное блюдо живенько поднимает настроение и, видимо, поэтому я мою миски Лохматыча, пританцовывая у раковины под музыку от негромко работающего телевизора в пижаме из шёлка и собранными в высокий хвост высушенными волосами.       - I love ya, Every day every night latata, I love ya, Every day every night latata! – на последнем слове в песне, незаметно для себя, отбиваю пяткой ритм по полу и пою громче.       Но шкодила я не долго.       Едва начав петь второй куплет, песня перестала играть. Грешила на госпожу Ли, которая вполне была способна выйти на площадку и отключить мне свет в щитке, но виновницей сегодня оказалась не она. К тому же, электричество в квартире было.       - Ах ты, проказник, – ругаю я своего кота, но это скорее походит на то, что я просто разговариваю с еле уловимой строгостью, то есть вообще с нулевой. Лохматыч сидит на диване, а под хвостом прячет пульт от выключенного телевизора. – За то, что сделал, не получишь вкусняшек целую неделю.       - Мяу.       - Нет, не подлизывайся. Говорю, что не получишь, значит не получишь, – в одну из вымытых мисок наливаю свежую воду из-под крана и ставлю её на специальную подставку, что стоит у меня под ногами, а когда беру вторую пустую миску, куда обычно насыпаю Лохматычу поесть, то ощущаю его шерсть возле себя, вместе со звуком чего-то волочащегося по полу. – Это же моя сумка.       Я опускаюсь на корточки к своему любимцу, который выпускает изо рта ручки сумки и ластиться об мои влажные руки.       - Думаешь, добьёшься своего таким способом? – я уже на полпути, чтобы сдаться.       Лохматыч отбегает от меня к сумочке и ныряет своим носиком в её открытый самый большой отдел, немного обнюхивает, а затем облизывается, и как бы упрашивая, на меня смотрит.       - Эх, согласна. Что-что, а вкусняшки запрещать нельзя, – выдохнув, вконец сдаюсь я и беру сумку. Достаю из неё упаковку сосисок, которую купила сегодня в супермаркете и распаковываю. Не тратя много времени, очищаю пару штук от плёнки и нарезаю кружочками на дощечке, следом кладя коту в миску. Зная, что я заканчиваю, Лохматыч встаёт на задние лапы, а передние опирает о мою ногу в области колена и, напевая, мурлычет.       - Всё, всё, держи, – ставлю миску на подставку, к которой кот сразу припадает и начинает уминать её содержимое так, будто бы пару минут назад ужинала одна я. – Я бы точно не лишила тебя сосисок за то, что ты выключил телевизор, Лохматыч, – говорю я, но кот не обращает внимания. – В отличие от меня ты помнишь, что за подобный шум нас могут выселить. А я не в силах себя сдерживать, когда слышу хорошую музыку. Она так расслабляет. Это похоже на то, словно тебя отключают от системы, которая диктует жить по правилам, и пускают в свободное плавание, где нет ни забот, ни печали, а только всепоглощающее наслаждение.       Понимая, что уже достаточное время изливаю душу своему любимцу, я ныряю в карман сумки и извлекаю из неё ещё один предмет, о котором чуть не забыла. Беру чистую губку, смачиваю водой, капаю на неё жидким мылом, следом наношу щепотку соды, и начинаю аккуратно чистить украшение из серебра. Минут десять-пятнадцать и оно принимает надлежащий вид. Цепочка блестит своим роскошным серым цветом, а подвеска тёмно-синим. Кстати о ней, непонятно что она мне напоминает – перевёрнутую сосульку или же каплю морской воды. Для сосульки она вообще-то не сильно вытянутая, а для капли морской воды чересчур тёмная. Загадочная вещица и.., красивая. Наверняка, её потеряли. Кто такую выкинет? Может, лучше дать о ней завтра объявление вместо того, чтобы сдавать в ломбард? Остановившись на этом решении, я лёгкой походкой направляюсь к зеркалу в прихожей и встаю напротив него. Не знаю почему, но мне очень хочется примерить эту красоту, может, чтобы почувствовать себя женщиной аристократического круга. Хотя бы на пару минут, потому как по вещи видно, – она действительно дорогостоящая и кому-то важна.       Я не спеша завожу края цепочки за шею, и пытаюсь закрепить замок. Вожусь достаточно долго и секундами подумываю оставить эту идею, но то, как это украшение смотрится в отражении, заставляет меня продолжать. Ещё одна минута и замок защёлкивается, а я облегчённо выдыхаю, встряхнув слегка затёкшими руками. Длина цепочки мне в самый раз, не длинная, не короткая и главное не достаёт до груди, которая остаётся всё такой же скромной даже при аккуратном глубоком декольте пижамы. Правильно говорят, что украшения визуально делают из тебя леди, но только визуально, от манер тоже зависит немало.       Форма подвески всё равно в мыслях меня не отпускает. Я верчу её двумя пальцами и прикидываю новые варианты, чтобы, наконец, прийти к стопроцентно верному. Правда, долго я на этом не зацикливаюсь. Первым сигнальным зивком организм сообщает, что уже пора спать, а вторым, если я буду это оттягивать, то завтра мой сон будет настолько крепким, что будильник, трезвонящий на всю квартиру, сквозь него не пробьётся.       Я, доверяя своему самочувствию, тянусь обратно к замку, чтобы снять с себя цепочку. Между тем, в комнате внезапно светлеет как днём, и буквально через доли секунд раздаётся разительный гром. Я наблюдаю за тем, как Лохматыч от страха несётся в ванную с вздыбленной шерстью, словно кучей иголок. Это его обычная реакция на плохую погоду, которую вообще-то на сегодня синоптики не передавали.       Вторая, а затем и третья вспышка. За ними устрашающий гром и обильный ливень. Такое чувство, словно природу чем-то разозлили, и теперь она обрушила на весь Пусан свой неконтролируемый гнев. Но внезапностью было не только это.       В это же время подвеска стала светиться как лампочка, но этим не придавала тусклому освещению помещения больше яркости. Я забеспокоилась от столь непредвиденной мистики и попыталась поскорее вернуться к тому, с чего начала. Но комната почернела. Складывалось впечатление, будто в неё закинули дымовую шашку, что наполняла помещение не серым дымом, а густо-чёрным. Я на всякий случай вдохнула больше воздуха и закрыла рукой нос. На данный момент у меня в приоритете стояла собственная жизнь, а не снятие украшения.       Не зная, что дальше мне преподнесёт этот туман, я уверенным шагом пошла к балкону и открыла нараспашку его дверь, подперев горшком цветка «Толстянка», спущенного с подоконника. Разгонять руками дымку оказалось сложнее, чем я полагала, или точнее невозможно. Она не уходила, наоборот, её скапливалось ещё больше, но, слава богу, была не ядовита, потому как я уже несколько раз успела вдохнуть этот воздух от неумения надолго задерживать дыхание.       Бушующая стихия ветра заявляла о себе прохладой, что проникала в квартиру всё богаче с каждым мгновением. Она касалась моих обнажённых участков кожи, провоцируя, таким образом, одну из функций организма, которую мы привыкли называть мурашками.       Чтобы избавить себя от холода я прохожу вперёд вдоль спинки дивана, двигаясь прямо до шкафа за чем-то, во что можно было бы укутаться и дождаться испарения черноты, намертво повисшей в квартире. Мои шаги были медленными и осторожными, но не приравнивались к черепашьим. Я ориентировалась в помещении по полу, который из всего здесь имеющегося чётко видела, как свои ноги, как свою тень. Хотя последнее меня стало смущать. Делая шаг за шагом, я наблюдала за тем, как тень, следующая за мной по пятам, постепенно вытягивалась и серьёзно росла в плечах. Мой слух твердил о том, что сзади никого нет, а зрение напрочь это опровергало. Возможно, если бы я хоть как-то разбиралась в физике, то вполне могла бы дать этому логическое объяснение и лишний раз не тревожить себя беспокойными мыслями, которые только и делали, что запускали в разум петарды волнения.       Я дошла до шкафа без последствий, встав возле него правым боком. Тень была всё такая же ненормальная и, как и я, неподвижна. Не уверена, но это ли не последствие дымки? Как газ, что действует не ядовито, а скорее шизоидно? Есть в этом логика или же нет, выбирать не приходится. Я здесь, чтобы укрыть себя от холода, который всё никак не хочет меня отпускать.       Из-за пристальной слежки за тенью, я улавливаю то, как она дублируется в две совершенно неидентичных друг другу, когда разворачиваюсь к шкафу. Теперь та, что ближе точно моя, в таком случае… чья та дальняя?       Моей храбрости едва хватает на то, чтобы повернуться назад с не зажмуренными глазами и без тряски в коленях. Обстановка давит, сжимает форменный шар, состоящий из нервных импульсов во что-то, что напоминает плоскость и без моего на то разрешения пускает её внутрь воображаемой мясорубки, которая отзывается извне излишним переминанием пальцев рук, скрещенных воедино, и принуждает сию же секунду врасти в пол. Вот значит, как чувствует себя невинный кролик, случайно угодивший в лапы стае чёрных ягуаров. И пускай он здесь лишь один, весь в чёрном, без рисунков на ботинках, в брюках с завышенной талией, рубашке плотной ткани и пальто. Его овальное лицо чуть наклонено вперёд, форма глаз хоть и маленькая, зато сам взгляд пристальный, частично мёртвый, линия бровей широкая и прямая, нос маленький с почти незаметной горбинкой, верхняя и нижняя линия губ чрезмерно пухлая, полагаю из-за ботокса, отчего и привлекает к себе в значительной мере внимания. Пусть незнакомец и выглядит передо мной серьёзно, но не пугает, лишь пробуждает интерес того, откуда он взялся и почему туман собирается вокруг него одного?       Сквозь неизведанную стену мистики продалбливается мой чистый разум и кричит о том, какая я легкомысленная. Стою перед парнем, не задумавшись хотя бы на мгновение, что практически раздета, а потому моментально стягиваю чуть ниже задравшиеся вверх пижамные шорты, после чего крестом кладу руки поверх груди, этим перекрывая незнакомцу открытый вид на своё тело. Он внимательно проследил за этим жестом, вплоть до его окончательного неподвижного расположения, что меня смутило, а его почему-то рассердило. Со стороны казалось, что радужки его глаз заливаются чернилами негатива, и что этому нет конца. Его губы сжимаются воедино и как ещё нижняя не поранилась от нещадного надавливания верхнего ряда передних зубов? Впрочем, крови из губы не показалось.       Парень, не применяя сил, вдруг протягивает руку к моей подвеске и еле уловимо до неё дотрагивается. Украшение мигом уходит под кожу так, словно его туда вдавили. Крик от душераздирающей боли в груди вылетает до того скоропостижно и до того громозвучно, что, как мне кажется, преодолевает звуковой порог, который был издан одновременно со мной новой вспышкой молнии. Я падаю на колени, задыхаясь удушьем, исходящим из грудной зоны. Прикладываю руку к цепочке с подвеской, которая по моим соображениям должна была поранить кожу, возможно, задеть кости от такого сильного удара, но я не ощущаю её. Её нет, нигде. Она не расстегнулась, не упала, не застряла в коже, а вероятнее всего прошла сквозь грудную клетку. Я бы предположила, что она в ней и испарилась, но нет. Вслед за удушьем последовала убивающая свежая боль, которая сопровождалась вначале синим свечением, просвечивающим мою кожу изнутри, а затем багрово-рыжим. Место грудины начало адски жечь. По ощущениям это было похоже на то, как мне пронзили мечом эту часть тела до основания и вместо того, чтобы оставить всё вот так или вытащить холодное оружие, принялись выводить им с нещадным надавливанием какие-то контуры, от которых я сплёвывала кровью. Это мучительно, несравнимо ни с чем. Дерёт кожу и как насосом высасывает остатки сил.       Я кое-как опираюсь на выставленные впереди колен руки и кричу, но уже тише, вероятно, сорвала голос. А он стоит и бездушно смотрит. Убийца-незнакомец.       - Помоги, – непонятно как проговариваю я, слабея с каждой секундой. Но он бездействует, ужесточает взор. – Пожалуйста, – упрашиваю я до тех пор, пока количество боли не умножается. А это происходит и разрывает мне зону от ключиц до надгрудья, заставляя откинуться спиной к стене и на износ кричать и плакать, выть как окутанный огнём зверёк, и заживо умирать от высокой степени ожогов. И пока я значительно меняюсь на глазах этого парня, он же меняется лишь тем, что со стороны виска по его лицу от основания волос графитового цвета скатывается влажная капля. И едва она успевает упасть на пол, как этого парня, под звук громыхающего ансамбля молний, с головой окутывает тьма и он пропадает из виду.       Ушёл и даже не раскрыл причину своего поступка. И что теперь? Что со мной будет?       Видимо, эту боль придётся терпеть до наступления смерти, потому что я не знаю, сколько ещё смогу выдержать. Давление падает, пульс слабеет и, несмотря на то, что тумана уже нет, видимость комнаты плохая из-за потери чёткости моего зрения ввиду всего этого.       Бороться становится сложнее. Голова опускается вниз из-за нарастающей изнурённости, тоже самое касается и рук. Губы сушит, будто я в пустыне, а веки уже слипаются, как самый сладкий мармелад.       Мне бы уступить, отдать победу неласковым ощущениям, что разрывают область над грудью, однако то, что на ней проявляется, вовлекает меня в круговорот былых чувств, во главе которых пребывают отвращение и плач.       Пока я была отвлечена вопросами «куда пропала подвеска» и «чем же я разозлила того незнакомца», на месте украшения вырисовывалось близкое мне по духу изображение – цветок Олеандр. Наблюдать за этим – зрелище не из приятных. Складывалось впечатление, будто твоё тело изрисовывает мастер татуировок, правда изнутри грудины, да ещё и непонятно чем. Зато ты отчётливо видишь, как выводится каждая мелкая деталь, каждый плотный контур лепестка, и всё это претворяется в одно большое художество, которое мне совершенно не нравится. Потому что мне очень больно, потому что где-то из этих линий вытекает кровь, потому что где-то они припухшие, и потому что это не просто татуировка, а шрамирование, которое останется со мной на всю жизнь.       Я никогда не хотела уродовать себе кожу какими-то рисунками. Для меня это дико. Более того, татуировка образовывается не по моей прихоти и не насильно каким-то человеком, а страшным мистическим способом, и когда дорисовывается, плен боли в мгновение покидает меня, позволяя свободно дышать. Я вдыхаю как можно больше воздуха, недостающего до этих пор в моих лёгких, и незаметно для себя погружаюсь в глубокий сон с мыслью о значении, изувечившего всю мою зону от ямочки на шее до надгрудья, цветка Олеандр – предостережение.