Пламя

Темно. Темнота сжимает пальцы на горле, прижимается близко-близко, дышит в лицо – и, вздохнув, отпускает. Вельзевул хорошо знает темноту. Она сотни раз озаряла ее кострами и свечками, она молилась Темноте, как эти святоши в храмах молятся Богу, она знает ее животную, близкую, вполне реальную силу. Темнота хорошо знает Вельзевул. Здесь, где нет ни окон, ни свечей, ни даже факела, они впервые могут говорить на равных. Забавно – все так уверены, что лишают ее силы, когда она впервые познает сам вкус и запах Силы. - Забавно, - говорит Вельзевул на дознании, чувствуя на запястьях грубые прикосновения освященных веревок. В неверном, рваном свете факелов ее фигура кажется особенно темной. Она словно отталкивает весь свет, думает дознаватель, бесстрашно встречаясь взглядом с насмешливыми глазами ведьмы. День против ночи. Льдисто-голубой против черного. Михаил не будет отвечать. Михаил посмотрит на дрожащий огонек свечи, возьмет в руки перо и холодно кивнет палачу. Дознаватели не пачкают рук. Дознаватели чисты перед Господом. Больно. Боль Вельзевул тоже отлично знает; она целовала ее пропитанные кровью губы, и от поцелуев оставался металлический, солоноватый привкус. Теперь они просто в ином положении – она и ее вечная спутница. Теперь они думают, что с ее помощью над Вельзевул можно взять контроль. - Может быть, поговорим? – она облизывает пересохшие губы, насмешливо глядя на дознавателя. Палач ее не интересует. Она могла бы остановить ему сердце одним прикосновением, если бы у нее были развязаны руки, если бы у нее была возможность погасить свечу и отдаться Тьме. - Ты готова сделать признание? – уточняет Михаил, деловито обмакивая перо в чернильницу. Вельзевул широко ухмыляется. - Может быть. А ты? *** Она еще может говорить. Ей принесли воды – судя по привкусу, святой, но Вельзевул охотно делает глоток и улыбается своему отражению. Михаил смотрит на нее, и на самом дне ее глаз, подернутых равнодушием – усталость. Вельзевул ее видит. - Знаешь, - она потягивается, сводя руки над головой, словно снова висит на дыбе, - я ведь могу тебе все рассказать. Тебе ведь это нужно? - Мне нужно твое признание, - Михаил разрывает цепь между их взглядами, склоняясь над бумагой. – Ты виновна в отступничестве, в поругании имени Господа нашего, и в наведении болезней на деревню. Это правда? - Знаешь, что правда? – Вельзевул жмурится, как будто бы она лежит на мягкой постели и греется у огня очага. – Что ты выдала себя за мужчину, чтобы оказаться в рядах Святой Инквизиции. Ты веришь в то, что богоугодное дело искупит этот грех? Михаил поднимает глаза, и рука с пером на мгновение застывает над бумагой. Капля чернил похожа на каплю крови, сорвавшуюся с края кинжала. - Ты лжешь, ведьма, - ее голос холоден и бесстрастен. - Неужели? – Вельзевул улыбается, и от этой улыбки мечется, пугаясь, огонек свечи. – Повторишь это перед ним? Она кивает на распятие на стене. Фигуры Христа на нем почти не видно в темноте – только едва различимая тень. Михаил отводит глаза, и между ними клубится ее молчание. - Я подчиняюсь Ему, - она поднимает глаза вверх, туда, где за низким потолком, за тяжелым облаком тумана, окутавшего города, есть Небеса, - но уж точно не тебе. Ему и судить меня. А здесь, - она снова возвращает свой ледяной взгляд Вельзевул, - здесь я – суд над тобой. - А ты не думала, что там, - Вельзевул легким движением подбородка повторяет ее жест, - ничего нет? Что однажды ты умрешь, и душа твоя не вознесется к Небесам, не узнает вечного блаженства, и что там еще вы пишете в своих книгах? Что будет только вечная Ночь, та Сила, что древнее и тебя, и меня, и всего нашего мира? Перо легко скользит по бумаге. Михаил почти не слушает – только качает головой, почти брезгливо отстраняясь от этих слов. - Это уже больше похоже на признание, - бесстрастно произносит она. Вельзевул закатывает глаза. - Ты ведь все равно напишешь там то, что хочешь услышать, - она пожимает плечами. – Зачем меня допрашивать? - Господь всегда дает шанс на покаяние, - негромко отвечает Михаил. – Даже таким нечестивым душам, как ты. - Если я раскаюсь, ты меня отпустишь? – быстро спрашивает Вельзевул. Темнота подбирается к ее плечам и падает на них, как плащ. С темнотой она сочтется. - Разумеется, нет, - губы Михаил впервые трогает улыбка. – Но ты сгоришь в огне с чистой душой. Этого ответа и следовало ожидать, думает Вельзевул, и почему-то ей становится до безобразия, до отвращения легко и свободно. Тьма спадает с ее плеч, чтобы раскрыться невидимыми крыльями, крыльями, заслоняющими ее и от распятия, и от взгляда Михаил, и от того, что люди по глупости назвали грехом. Невесть откуда ворвавшийся ветер гасит чадящую на столе свечу. Гортанный смех, заполняющий все вокруг, никак не похож на покаяние.