Пламя

- “Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»”… Михаил произносит слова размеренно и ровно. В тонких пальцах, избавленных от грубой кожи перчаток – аметистовые четки, с каждым вздохом отщелкивающие одну бусину по шелковой нити. Камень в ее руках никак не может согреться. - “Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы… За плечами Своими сокроет тебя, и под крыльями Его будешь надеяться, – как оружие окружит тебя истина Его”… Молитву до́лжно читать с полным сосредоточением, но Михаил никак не может сосредоточиться. Губы повторяют знакомые строки, которые она произносила уже тысячи раз – а ее разум далек от Бога и от смысла этих простых, ясных слов, которые должны пролить на ее душу хоть каплю света. Одна свеча способна разогнать вечную Тьму. Она всегда была свечой – сияющим огнем, тянущимся к Свету, неужели она отступит или убоится? Неужели она поверит в слова, которыми демоны искушают запутавшихся, самых слабым духом? - “Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень”… Господи, спаси меня и сохрани от соблазнов, думает Михаил, опускаясь на колени. Губы ее продолжают перебирать слова, так же механически, как пальцы – лиловые четки. Ни молитва, ни хрупкий солнечный луч, пробивающийся из высоких стрельчатых окон, не сгоняют Тьмы с ее души. Что-то поселилось в ней самой, что-то, как яд, разъедающее душу, разрушающее ее по мелким частицам. - Разве Господу угодна столь бесстыдная ложь? – шепчет ей Вельзевул снова и снова, и голос этот становится таким живым, что Михаил невольно вздрагивает, оглядываясь назад через левое плечо. «Не тебе знать, что угодно Ему». - “Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих, на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею”… Вельзевул тихонько поет в своей камере – ее почти не слышно через стены, и чертит собственной кровью, оставшейся на губах и спине, странные знаки на стенах. В ее песне почти нет слов – но она знает, что ее слышат. Слышит Тьма, сгустившаяся у самой спины, с которой она не расстается. Слышит Ночь, которая обязательно настанет над этим миром, которой слышно все, о чем просят дикие, свободные дети ее. Оказаться бы сейчас на берегу реки, с несвойственной тоской думает Вельзевул, расплести на косы высокие прибрежные травы, вдохнуть весенний ветер, ощутить хоть каплю той прежней, бескрайней силы, что заставляла ее подниматься в воздух, словно птица. Танцевать бы в кострах, веселой, злой, сжигать бы в огне все беды и злые слова, а поутру – смотреть, как тянется тонкая, кривая лента черного дыма от пепелища. «Ты будешь моя», озлобленно думает Вельзевул, выдергивая пару соломинок из матраса, на котором она сидит и безучастно смотрит в маленькую решетку под самым потолком. Огонь факела протягивает ей ладонь – он такой же пленник здесь, как и она, ему нужно рвануться в леса, разгореться, сминая сухую траву, жадно облизывая янтарные стволы вековых сосен. - “За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое”…- одними губами произносит Михаил, склоняя голову, и ей кажется, что сами стены храма давят ей на плечи и спину. Вельзевул что-то бессвязно шепчет огню и пеплу, огню и крови на своих руках. «Ты будешь моя, и я проведу тебя по дороге в твой Ад».