After Us

Я помню свои одиннадцать лет, чудесное было время, никаких забот. Мы с друзьями лазили по деревьям, возвращаясь домой поздно грязными, но счастливыми донельзя. Мать неодобрительно качала головой, но каждую вылазку верила моим заверениям, что это было в последний раз. Отец стоял в сторонке, отчитывая за безрассудность, а когда мама скрывалась из виду – улыбался и трепал меня по макушке. Говорил, что для этого и нужно детство, что ещё есть время, чтобы жить. Вспоминая его слова спустя столько лет, кажется, что время закончилось на теплых маминых объятьях и тихом голосе отца. Тот день был слишком особенным, даже под страхом смертной казни я бы не смел забыть яркие детали. Хоть и эти детали оставляли послевкусие горечи, заставляя сердце биться быстрее от воспоминаний, оставляя на душе неизгладимое впечатление. Мама помогла собраться в школу, где я отсидел положенные часы, и с чувством выполненного долга возвращался домой. В голове крутилась ненавязчивая мысль о длинном уроке истории, где снова была тема средних веков. Не жаловал я этот предмет – он скучный. Учитель монотонно рассказывал о прошлом зевающим ученикам. Не углублялся, не разъяснял, абсолютно без эмоций говорил простые, совершенно неинтересующие детей слова. Довольно часто мы слышали замечания вроде «никаких разговоров», «не вертись, сядь прямо» и «сейчас выйдешь» его безэмоциональным голосом. Папа часто твердил, что старая добрая история нам незачем. В силу возраста мы просто ещё не проникнемся всей тематикой. После изнурительного дня ребята предлагали мне прогуляться – я отказался, ссылаясь на мнимую болезнь. Не говорить же им, что я хочу променять их компанию, потому что мы с родителями собирались сходить в кино после школы. Я помню, как посмотрел на совершенно чистое, ярко-синее небо в последний раз. Тогда мы только вышли из дома, как загудела сирена. По некоторым улицам, на вышках, крепились вещатели — большие рупоры с множеством проводов. Они стояли на случай, если нужно будет срочно эвакуировать город. Я никогда не видел, чтобы они включались, да и ничто не предвещало их включения, а паранойя властей все же оказалась не напрасной. Первым от шока очнулся отец; он пытался нас с мамой успокоить, только поддаваясь массовому недоумению, мы почти его не слышали. Голос диктора громким эхом разнёсся над головами у ничего непонимающих людей. — Внимание! Это не учебная тревога! Всем гражданам следует немедленно пройти в убежища Гражданской Обороны! Он был выставлен на повтор, и мужской голос вещал об одном и том же. С каждым разом паника на улицах возрастала. Всего лишь миг — этого достаточно, чтобы мирные жители обезумели. Всего лишь несколько секунд, и мои папа и мама изменились. Они стали серьёзными, погрустнели. Я смотрел на них, думая только о том, что же всё-таки случилось. Отец крепко взял меня за руку, направляясь туда, куда созывал нас диктор, убеждая, что рядом есть безопасное место. Туда, куда вели указательные голограммы, которые появлялись на каждом шагу. Впереди нас бежали люди, заполняя улочки. Мы успели, но у бомбоубежища собралась целая толпа. Все они хотели спастись, даже если ценой была чужая жизнь. Я не мог отвести глаз от упавшей женщины, которой почему-то никто не хотел помочь. Меня отдернула мать, цепко схватив за другую руку. Все что-то говорили – панически, испуганно, на грани истерики. Толкались, топтались на месте, поднимая лишний шум. Под давлением столпотворения я четко почувствовал, как одна из теплых ладоней выскользнула из моей. Повернувшись к маме, я увидел, как несколько охваченных паникой людей оттолкнули её; я закричал, когда перестал видеть родное лицо рядом, этот взгляд серых глаз. Все произошло настолько быстро, что я даже не успел все до конца понять. Небо вдруг озарила яркая жёлтая вспышка. Все, кто смотрели вверх и видели это явление, схватились за глаза и болезненно застонали. Массовая истерия усилилась, когда некоторые от боли попадали и конвульсивно задергались, издавая дикие крики. Солдат в силовом костюме втянул меня в бункер. За мной зашёл отец, мамы нигде не было. Когда это понял папа – было уже поздно. Герметичные ворота закрылись, мы с отцом оказались последними, кто вошёл. В гермозатвор ударила взрывная волна. В тот день я впервые увидел слёзы родного человека. После того, как грань, отделяющая нас от внешнего мира, сомкнулась, отец впал в ступор. Он бы так и стоял у ворот, если бы не бомба, по всей видимости, упавшая недалеко. Земля содрогнулась, крепкий бетон в высоком потолке стал сыпаться мелким крошевом. Что-то опять ударило в ворота и только это вывело отца из оцепенения. Нас повели по винтовой лестнице, которая уходила вниз очень глубоко, она казалась бездонной из-за некой пропасти посередине. Вместе с нами шли оставшиеся у входа солдаты. Они были уже без силовых костюмов, одеты в форму зелёного цвета, на их лицах были самые разные эмоции: у кого-то растерянность, у кого-то скорбь, но не было паники. Солдаты не поддавались эмоциям, все действовали по инструкции. На лифте почему-то ехать было нельзя и нам пришлось спускаться минут тридцать, а то и час. Это изрядно изводило всех уцелевших. Женщины плакали, прижимая к себе своих испуганных и непонимающих детей. Мужчины нервно оборачивались, стараясь держаться ближе к семьям. Солдаты повели нас в широкий длинный коридор. Отовсюду слышались взволнованные голоса, сопровождающие рявкали на особо буйных, которые поднимали шум. Где-то плакали дети. В голове были мысли только о том, что мама осталась на поверхности. Нас просто отправили в толпу. Отец не проронил ни слова. Он находился в состоянии шока и со мной не говорил, не пытался что-то объяснить. Даже когда я осторожно старался его позвать, даже когда он видел горячие слезы на детских щеках. Держал меня за руку и следовал указам солдат. Всех, кому удалось спастись, собрали в коридоре. На больше чем тысячу людей одного его не хватило, и солдаты решили не собирать всех в одном месте, а просто включили динамики. Над толпой поднялся мужчина. Человек крепкого телосложения, все в той же форме, как и все военные, его отличали только погоны лейтенанта. И огромные, свисающие ниже подбородка черные усы. Мне он напомнил казаков, которых я видел на картинках, просто одежда другая. Он привлёк к себе внимание, громко закашлявшись, и начал говорить, когда все замолчали: — Сегодня в 2089 году не только нас, а и весь оставшийся мир накрыл огонь ядерной войны. Нам неизвестно, кто или что стало разжигателем для таких последствий, правительство молчит и не отдает никаких приказов, высшего командования тоже не было слышно, было ощущение, что все поумирали, ни единого слова. Удар был неожиданным для всех. Нас спасло лишь то, что купол защиты от ракет и система оповещения уже давно не зависит от людей, а является искусственным интеллектом, в противном случае мы бы не выжили, — его интонация переходила от тихого проникновенного, до вселяющего надежду. Люди стояли со скорбным выражением, старались держаться. Они сами видели, что уже ничего нельзя было изменить, но были и те, кто падали в обморок или находились в состоянии апатии, они ничего не слышали и не видели. — Из личного военнослужащего состава я – самый старший по званию, младший лейтенант Нестор, — серьёзно сказал он. — Да и имеет ли значение, кто это разжег? Это уже произошло, нам остается только надеяться, — сделав небольшую риторическую паузу, сказал Нестор. — Случилось то, чего не ждали и надеялись, что не произойдет никогда. Теперь нам нужно думать о будущем, — он резко сменил тему. — Хоть этот бункер строился с надеждой на то, что войны не будет. Это не значит, что он плохо обустроен. Здесь все построено по новейшим технологиям — автономный ядерный реактор, он рассчитан на пятьдесят лет автономной работы, — тут он слегка запнулся, как будто что-то вспоминал. — У нас осталось сорок пять. Есть биофермы. Но для них нужны рабочие, персонал был и есть, но его немного, и он следит за состоянием и количеством животных. Так что мясо из рациона никуда не пропадет. Нам повезло, этот бункер рассчитан на тридцать тысяч человек. Нас же примерно в два раза, а то и в три, меньше. Мы надеемся, что вы, граждане, будете нам всецело помогать в силу своих возможностей и знаний, а у кого их нет – будете учиться у тех, кто знает. Нам нужны инженеры, работники для биоферм и разнорабочие для обстройки бункера, все же нас мало, а он огромен. Нужны люди, которые будут заниматься переписью поступивших, его распределения по уровням и секторам. Это нужно делать сейчас. Желающие заняться – поднимите руки, — сказал он серьезным и внушающим тоном. Таких людей за шуточным разговором со своими друзьями папа сравнивал с каким-то Лениным, но кто это, он мне так и не сказал. После конца речи началось бурное обсуждение, кто-то пытался выкрикивать свои должности, кто-то что-то спрашивал. Чтоб всех успокоить, мужчина рявкнул: — Все, кто готов помочь с переписью и распределением населения, поднимите руки! В обозреваемой мной толпе нашлось всего лишь шесть человек, и одним из них был мой отец. Я обернулся, поднимая взгляд заплаканных глаз, разглядывая кибернетическую руку. Посмотрев ниже, оказалось, у этого человека был не только протез руки – ноги по колено были тоже металлическими. Они выглядели сложным механизмом и рассматривать мне его не хотелось. Меня привлекло другое, его лицо: он был смугловат, нос слегка с горбинкой и глаз. Один глаз был ненастоящим. Увидев такое непривычное зрелище, я испугался и отвел взгляд. Больше не пытался на него смотреть. — Хорошо, пройдемте за мной, — сказал усач и сошёл с возвышения. Отец пошел, так и не отпуская мою руку. Он помрачнел, стал грустным, но таким спокойным, смирившимся. И я даже не знаю, что приводило его в движение в тот момент, что не заставило его сдаться. Может я, может его собственная жажда жизни. Я так и не спросил, хотя, где-то на подкорке сознания мелькали догадки. Нас вели по какому-то коридору, к небольшому лифту. Перед тем, как мы зашли, кибернетик изумленно спросил: — А разве после бомбежки шахта не сложилась? — Нет, не сложилась. Этот лифт построен так, чтоб землетрясения и смещения почв его не задели. Шахта этого лифта стоит посередине бункера, как и лестница. Смещения почв не могут сюда добраться. Разве что трясти будет, хоть и сильных толчков пока не было, но верх до сих пор бомбят. Надежд на отсутствие их не питайте. Хорошо одно – мы под пятью километрами земли, и это дает нам преимущества. Может замурует, но инструменты для пробития выхода наверх у нас есть, хоть и в скором времени они нам не пригодятся. Радиация рассеется до нормы только через лет тридцать, сорок, а до этого наружу вылезать не придется. На одном дыхании ответил лейтенант, он волновался, но старался не подать виду. — В смысле тридцать или сорок лет? А разве не под семьдесят? — Все никак не унимался кибернетик. — Так, — он только и успел задохнуться возмущением, — не умничай. Если я так говорю, значит, оно так. Бомбы не те. В последнее время в них, — мужчина запнулся, подбирая правильные слова, — не использовали сильных изотопов, да и изотопы хоть и новые, но не являются главной поражающей силой. Расчёт больше на вирусы и мутагены, например, в некоторых ракетах может быть палочка туберкулёза, которая проживёт лет десять, да ещё и держаться в воздухе будет, поэтому фон спадёт быстро, а насчёт ядерных электростанций, — он задумался, — если уж на то пошло, то скажу. На такие случаи придумали изолирующий механизм, и когда они перестанут действовать или работа нарушится, что без людей приведёт к выбросу радиоактивного излучения. Он сработает и не даст распространиться заражению. Это не такая секретная информация, но обычные граждане об этом не должны были знать. Ради их же безопасности. Дальше нас провели на ярус выше. Отца и того мужчину, даже скорее юношу, который так меня напугал своими непривычными протезами, куда-то увели. Меня позвала молодая девушка, в той же форме, что и все военные, с добрым и милым взглядом янтарных глаз. Таких людей я ещё не встречал и из любопытства подошел к ней. — Пойдём, отведу тебя в твою новую комнату, — она присела рядом со мной на корточки, через силу улыбаясь. — А папа? А мама? — Тихо спросил я, на последних словах всхлипывая. — Папа поработает и придет, — девушка оглянулась и осторожно спросила, — а где твоя мама? — Она там, — я указал на потолок. У неё заслезились глаза. Она встала, взяла меня за руку и повела в неизвестном направлении, едва слышно сказав: — Мама не сможет прийти. *** Ох, сильная была женщина, не поддавалась эмоциям... Жаль, что убили её, грёбаные нарики, поубивал бы. Дочка её, моя ровесница, осиротела, мы с отцом её приняли к себе. *** Когда папа вернется, он мне все расскажет. Сейчас я решил осмотреть комнату. Наша квартира такой большой не была. Все стены сделаны из какого-то непонятного мне материала, на вид это бетон, на ощупь прохладный, а в комнате весьма тепло, даже жарко. Хоть комната ничем не выделялась, она по-своему была красива и уютна. Было несколько кроватей – одна двухъярусная и две двуспальные. Кто-то повесил огромный ковер над одной из них. И весь пол у кроватей ими устлан. Разными, большими и маленькими, расписными и не очень. Напротив кроватей висел плоский телевизор с тоненьким экраном, полностью из одного стекла. — Зачем он тут. Мы ведь скоро уйдем, — я провел по нему кончиками пальцев. — Сейчас тревога закончится, и мы уйдём домой. — По прежнему пытался я себя успокоить. После долгого дня и всей этой суматохи мне захотелось спать. Я даже не заметил, как уже лежал на первом ярусе кровати и засыпал. Меня разбудил звук открывающейся двери, это был папа и кибернетик. Мне донесся отрывок их разговора. — Что нас ждёт дальше? — Весьма печально спросил отец. — Не знаю, амико, — с печалью в голосе сказал кибернетик, но тут в его голосе резко поступила надежда. — Ляшко, слушай… все мы сегодня многое потеряли, ma questa non è la fine. — И что ты сейчас сказал? — С насмешкой произнёс отец. — Ой, прости. Я сказал это не есть конец для нас… Для детей, им предстоит жить и возрождать человечество, — эти слова до сих пор крутятся у меня в голове, эта устремлённость, вера в лучшее будущее, он умеет вселять уверенность. — И кстати, похоже меня поселили с вами. — Ну раз уж так — вместе веселей, — даже слегка улыбнувшись, ответил отец. Они зашли в комнату. Когда кибернетик наступал на бетонный пол, слышался стук стали, и механизм в протезе работал как амортизатор у машины. Кибернетик наступал – механизм слегка вдавливался вниз, а когда поднимал ногу – наоборот. Если думать о том, что он все же человек, несмотря на его особенность, то можно даже привыкнуть к этому странному облику. Он осторожно улыбнулся мне, а я тогда подумал что, он не так уж и страшен. — Алеша, знакомься, это Сальвадор. Он из Италии, но полжизни прожил у нас. Ты вроде хотел там побывать. Правда, съездить не получится, а вот рассказать он тебе сможет, — сказал папа, присев ко мне. Кибернетик помахал мне своей нормальной рукой. Он был гораздо моложе папы. Ну может лет двадцать – двадцать три. Единственное, к чему я, наверно, не привыкну в его облике – это к его левому глазу. Он был искусственным и светился красным и зелёным цветами. Что такое могло с ним произойти, что он остался без ног, левой руки и глаза? Я спрашивать не стал. — Папа… А мама, она..? — Алёш… Мамы больше нет. Она осталась там наверху, и мы её больше никогда не увидим. Мы двое с тобой остались, — сжав мою руку и сев передо мной на корточки, еле выдавив из себя эти слова. На глазах его проступили слёзы. Эти слова дались ему сложно, он буквально заставил себя проговорить их. На меня обвалился шквал эмоций, мне хотелось плакать. Я хотел уснуть и проснуться так, чтобы это все оказалось сном, только боюсь этот кошмар будет продолжаться. От безысходности у меня потекли слёзы. Я бросился отцу на шею и как можно крепче обнял его. Ведь теперь это единственный родной мне человек, оставшийся в живых.

***

На следующий день папа ушел работать, меня же определили во что-то типа школы. Учили правда там не урокам, а зачем-то, обращению с оружием, инженерии, просто тренировали. Для чего — я так и не понял. Спрашивал у папы, он говорил про какие-то мутагены в бомбах, что когда мы выйдем наверх, там будет немного не так, как было. Что животные будут мутировать от тех самых мутагенов, и что прямо сейчас на поверхности уже зарождаются новые существа. Ещё начались землетрясения. Один раз, в такой момент, я оказался в лифте. Трясло так, что едва ли можно было удержаться на ногах, лифт из-за толчков не мог подниматься. Лишь как только все закончилось, мы смогли подняться до следующего яруса и выйти из него. Это было страшно. Казалось, что лифт вместе с шахтой сейчас схлопнутся, однако этого не случилось. Каждую ночь мне снилась мама и время до войны. У меня никак не получалось смириться с тем, что прошлого мира больше нет.

***

Спустя девять лет начали урезать пайки и людям это не понравилось, начались бунты. Тогда лейтенант снова выступил перед толпой, изрядно уже истощённых от голода обитателей бункера, готовых забить на будущее и разорить биофермы до конца. Уже как три недели они работали на износ, их холеная долговечность оказалась не полной правдой. Выступая перед толпой, Нестор говорил: — Сегодня нам придется решить наше будущее, — было видно, слова давались ему с трудом, ведь паёк урезали всем. — Либо мы помрем от голода, — опять запнулся, — либо организуем отряд для того, чтобы они добрались до росрезерва, но мы не можем обещать то, что они вернутся или выживут, — немного выдержал паузу, чтоб до людей дошло, — в росрезерве есть то, что нужно для восстановления биоферм: корм, семена, биореагенты для более быстрого роста посевов, вода. С его ресурсами мы сможем прожить до тех пор, пока реактор отживет свое. К тому времени на поверхность точно можно будет выходить. Те кто готов выйти в отряде к росрезерву и осознает все риски и всю значимость, поднимите руки. Желающих оказалось мало. Кто-то выкрикнул: — Это самоубийство! — Люди, что отправятся туда, станут героями. Мы до сих пор не смогли связаться с другими бункерами. Одни помехи. Мы, может, последние остатки человечества! — грозно сказал он, сжимая кулаки, — Главой отряда пойду лично я. Количество не увеличивалось, но среди этих людей оказался мой отец. Я тут же поднял руку, но меня остановил холодный метал протеза Сальвадора. Он заговорил своим холодным, внушительным голосом: — Подумай, амико, перед таким решением. Люди правы, это самоубийство. Твой отец станет героем. Он делает это ради того, чтобы ты выжил. В чем будет смысл того, что вы оба умрёте? — Может ты и прав, — ответил я, немного помедлив. В этот момент на моё плечо упала ещё одна рука и раздался спокойный, как никогда раньше, голос отца: — Сальвадор прав, Алёш. От смерти нас обоих смысла не будет, — он тяжело вздохнул и начал говорить Салу, — приглядывай за ним, если наихудшие ожидания подтвердят. — Но, Ляшко! Я хотел идти с тобой, — было возмутился Сал, но тут же отец его осадил. — Куда ты в таком виде пойдешь? Кто уж точно не выживет, так это ты. Где мы тебе замену для облучённых протезов найдём? Или как на тебя одеть противорадиационный костюм? — тут отец слегка поперхнулся от нервов. — Понимаешь, Сал? Я понимаю, Алёше уже двадцать, и он в праве решать сам что ему делать, но присмотри за ним. Сделай так, чтобы он выжил и вместе с остальными нашими детьми возродил былое человечество. Ведь именно об этом ты мне говорил при первой нашей встрече, именно ты вселил в меня надежду на лучшее. Пообещай мне, что присмотришь за ним. — Si fratello. Lo prometto*, — что-то сказал Сал с утвердительными интонациями. — Опять ты на итальянском говоришь. Насколько я понял это «да», — уже улыбаясь, сказал папа. — Si, — опять ответил Сал. — Всех добровольцев просим пройти за мной, — послышался голос Нестора. — Все, мне пора. Алёша, не унывай и если я не вернусь… — он немного погрустнел, но тут же оживился, — живи ради моих идей, ради возрождения человечества. И именно в этот момент я понял, как он постарел. Седые волосы, морщины на лбу, некая пелена в его взгляде. Видимо в тот день он осознал, что отжил свой век. Если и будет умирать, то с пользой. Почему-то мне показалось, что у них все получится. Я пошел окончательно попрощаться с отцом и всеми добровольцами, все они были в основном в возрасте сорока пяти — пятидесяти лет. Один Нестор был самым молодым — ему тридцать девять. — Нестор. Может, останешься? — спросил один из добровольцев. — Нельзя. Народ не так поймёт, — решительно ответил лейтенант. — Но кто останется после тебя? Кто будет командовать этими людьми? — Он, — сначала мне показалось, что Нестор указывал на меня, но потом я понял, он указывал на Сальвадора. — Cazzo! — пробурчал под нос итальянец. — Так, не надо там! Из всех моих приближенных после Лашко, лучше всех подходишь именно ты. У тебя голова на месте хотя бы, — с нотками возмущения и обиды сказал Нестор. — Si comandante. Хорошо. Сал не любил кем-то командовать, не любил быть ответственным. Я, ещё работая с ним на перестройке бункера, это заметил. А ещё к нему не очень хорошо относились товарищи из шестого блока. Хоть он и изолирован от остальных, приход к власти Сальвадора определённо добавит обитателям шестого блока стимулов для бунтов и попыток вырваться. Для более лёгкой организации жилья и переписи бункер разделили на блоки, всего их было девять, но эти разделения были формальный, ведь власть по прежнему была только у Сальвадора, он считался главнокомандующим всего бункера и все дела решались под его контролем. Сам же шестой блок изолировали относительно недавно, года четыре назад. Туда скинули всех людей, которым не нравилась политика Нестора и присутствие в бункере таких людей как Сальвадор. Об этих индивидах, думаю, стоит рассказать поподробней. Они похожи на секту. Говорят, что люди с искусственными протезами — это не люди. На них не обращали внимания, пока одного из кибернетиков не избили до полусмерти, тогда попытавшись заступиться за него, под раздачу попала и мать Занны, та самая женщина с янтарными глазами. После инцидента почти всех их отправили в шестой блок, как тех же недовольных властью. Также туда кидали тех, кто воровал, через край пьянствовал, употреблял наркотики и психически нездоровых. Такие люди считались социально-опасными и подвергающими риску выживание других. Таким образом, шестой блок насчитал в себе примерно тысячу человек из всех одиннадцати, но он сам весьма большой. Конечно, это опасно — скидывать таких людей в кучу, но не выкидывать же их на поверхность. Я обнял отца на прощание, по лицу непроизвольно потекла слеза. Я решил не затягивать прощание, чтобы не расплакаться, поэтому сразу попрощавшись отправился в столовую, на обед. Столовая оказалась пустой, пришлось есть в одиночестве. Хоть паёк и урезанный, но чувство голода он заглушает. На обед был жиденький борщ, почти без гущины и по вкусу напоминающий только воду с привкусом свеклы. На второе был салат и зелёный лук. Мясо из рациона убрали до тех пор, пока биофермы не восстановятся. Хоть в чём-то можно позавидовать шестому блоку, у них таких проблем нет. Они изолированы и обеспечивают себя едой сами. У них своя биоферма. От нас они зависят только электричеством и водой. В силу того, что они изолированы, они не знают, что ситуация у нас медленно стремиться к голоду. Оно и к лучшему, никто не знает, что им может прийти в голову. Нежелательно напросились воспоминания об последнем их бунте, по спине прошёл холод. Тогда по всему бункеру разнёсся вой сирены и включилось аварийное освещение. Рядом со входом в шестой блок слышались удары, а потом небольшой взрыв. Тогда сектанты устроили резню. Всех парней, которые охраняли вход, расчленили, буквально разорвали на части тогда нам пришлось впервые применять огнестрел. Полегло не так много людей, но сектанты показали, на что они способны. С тех пор мы укрепили дверь. Я самолично наварил на неё десяти сантиметровый лист металла, в то время это не на шутку пугало, хоть меня и прикрывал человек с автоматом, но кто знает, что взбредёт в их прокуренные головы. От воспоминаний меня отвлёк мягкий женский голос: — Привет, Алёш. Передо мной стояла кучерявая, низенькая девушка. Нос был слегка подернут, а глаза блестели янтарным цветом наверно от слёз. — Привет, Занна, — улыбнулся я. — Как думаешь дядя Ляшко вернётся? — С печалью, еле сдерживая слёзы спросила она. — Конечно, отец вернётся, — серьёзно ответил я. — Ты уверен? — Спросила она шмыгнув носом. — Я знаю, — слегка приобняв, сказал я ей. Оставив вроде бы успокоившуюся Занну доедать обед, я отправился в нашу комнату, лёг на кровать и сам не заметил, как отключился. Меня разбудил шум сирены, видимо опять шестой блок. Только я об этом подумал как ко мне в комнату завалился какой-то мужик в драном балахоне, у него под капюшоном блестели почти чёрные глаза. В руке он держал серп и стекающая по нему кровь заставила меня впасть на время в ступор. Он замахнулся и стал напирать на меня. Я, очнувшись от ступора, будучи в лежачем состоянии уткнул ноги ему в грудь и со всей дури их выпрямил. Незнакомец не удержал равновесия и упал, в этот момент мне несказанно повезло. От моего финта он выкинул серп в воздух, а когда тот упал, он слегка надрезал ему сонную артерию. Из шеи стал бить фонтан темно-бурой жидкости, которую даже кровью не осмелишься назвать. Недавно съеденный обед комом подошёл к горлу, я с трудом удержав рвотный позыв заметил нечто странное. Здоровый человек на его месте, уже бился бы в агониях, но этому было все равно. Он пробовал встать, но не смог, его голову прошила пуля моего небольшого пистолета, содержимое черепной коробки оказалось на противоположной стенке , в комнате повис запах крови. Когда я расправился с ним, я понял неприятную вещь: мои ноги — они отекли, и ими было не пошевелить, не мог же я их сломать от перенапряжения, максимум растянул. Тут меня вырвало, прямо на ковёр. Не смог все-же удержать. Это безумие закончилось примерно через час. Меня отнесли в мед пункт, сделали рентген, оказалось я всё же их сломал, точнее вердикт был — вывих, причём довольно неестественный. Я так и не понял. Мне просто вправили кости, наложили каких-то повязок на колени и отправили отдыхать.

***

Сегодня шестой блок снова взорвал дверь. Не пойму как они эти удобрения в бомбы переделывают. Да ещё в такие мощные. Слава богу я не тот, кто будет восстанавливать дверь, её так в этот раз сильно покорежило. Главная проблема этих взрывов в том, что не найти того, кто это сделал. Причём человек он явно не простой, скорее всего просто им помогает. Не стану я загружать и без того уставшую голову. Пойду досыпать свой сон, раз там уже убрались. Идя в комнату, я заметил кучу встревоженных лиц. Все были на нервах, все боялись. Только я был спокоен все из-за обезболивающего.

***

Неделю. Уже ровно неделю не было отряда. Мне было уже тоже не по себе. Все в бункере их уже похоронили, даже не говорили о них. Смотрели на меня с каким-то отрешением и сожалением, да и не только на меня. Под такие взгляды попадали все родственники ушедших. Я зашёл к Салу в кабинет, где тот сидел мрачнее тучи. — Связь с ними так и не получилось поддержать. Хватило только на триста метров, а дальше одни помехи. Грёбаная радиация… грёбаное излучение. Из-за него не работает связь. И из-за него я не смог пойти с ними, — непонятно, то ли злясь на себя, то ли оправдываясь, говорил мне Сал. — Что мне говорить людям? Да ещё эти сектанты опять вылезли. — Н... не знаю, Сал. Может… — только я начал говорить, как в кабинет вбежал радист. — Они пришли! Они смогли! — Радостно говорил он. — Но какой ценой. Они пробыли на таком излучении почти неделю. Выживет из них хотя бы кто-то…? — с горечью ответил Сал. Я уже не слушал его, моя голова была занята только тем, как они. Я бежал ко входу с неимоверной скоростью. Никогда так не бегал. Мы открыли внутренние гермоворота. Отряд с поверхности обдало воздухом и омыло какой-то жидкостью. Все кто в силовых костюмах, обвешаны освинцованными мешками, те же, кто был без них, несли один такой. Они не спешили заходить. Все повылезали из силовых костюмов, и просто упали, но не замертво. Когда Сальвадор поднёс счётчик Гейгера к одному из силовых костюмов, он часто-часто затрещал, а потом и вовсе перестал работать. Наверное, если бы не антирад, они бы не дошли до нас вовсе. Поломка счётчика гейгера повергла Сальвадора в шок. Слава богу он накинул свинцовый плащ и дозы не схватил. — Что же нас ждёт, когда реактор перестанет работать, — себе под нос сказал он. Тем временем моего отца, Нестора и остальных раздели, отнесли в лазарет. Одежду мы решили сжечь, чтобы не излучала, а вот силовые костюмы никуда не деть, только оставить их за гермоворотами и как-нибудь изолировать, теми же свинцовыми палатками. Прогнозы врачей были удручающими. Практически у всех, кроме Нестора начали излучать кости, а это если не смерть от лучевой болезни, то смерть от рака щитовидки или любого другого органа. К тому же у большинства обнаружился боевой штамп туберкулёза. Всем осталось жить примерно неделю. Только на Нестора возлагали надежды, он не заразился. Он мог выжить и прожить ещё года два три, а если повезёт, то и четыре. В отличие от всех своих товарищей по несчастью, мой отец был в сознании. Он мне рассказал все, что он увидел на поверхности. Я сидел в противогазе и слушал его рассказ: — Алёша, помнишь, какой на вид снег? — Помню, — от этого голоса и от вопроса что-то больно сжалось в груди. — Он же был белый? — Да… — А теперь он чёрный… — отец закашлял, но продолжил — знаешь, что мы увидели, когда пробились наружу? — он сделал паузу, собираясь с силами и продолжил обречённый голосом. — Ничего, сынок… Абсолютно ничего. Ни малейшего живого существа на протяжении всего пути, ни одного дерева, только чёрный снег, если это можно считать снегом… — Он скорчил гримасу боли и закашлялся. — И холод. Мы пытались идти по компасу, но он работал очень странно. Мы трижды проходили мимо, хотя бы шли в ту сторону, и то повезло. Но потом ещё пришлось откапывать вход. Буря. Она началась внезапно, но и также внезапно закончилась. Потом искали нужное нам, — он опять закашлял и на этот раз на его руке осталась кровь, — Пшено, семена, консервы, биореогениы, для людей уже не пойдут, а вот животным на раскормку, самое то. После увиденного там… я не знаю, поступил ли я правильно. То, что там сейчас, — он указал в потолок, — позитива абсолютно не внушает. — Ты поступил правильно, то что не пустил меня с собой. Это тоже было правильно, — я немного запнулся. — Ты и весь отряд дали людям шанс прожить ещё лет десять, а то и двадцать, может, даже и больше. Ты герой для этих людей. Ты герой для своего сына и для внуков, если таковые будут, — у меня снова потекли слезы, сердце начало сильно биться, буквально обливалось кровью. — Обязательно будут, — пробормотал он улыбаясь, но потом опять посмурнел. — Запомни, Алёша, мои слова. О таких людях как я или Нестор точно забудут. Не пройдет и месяца с нашей смерти. Такова сущность большинства людей. Знаешь, оставь меня. Мне надо поспать.

***

На следующий день отца не стало, как и всех, кто был в отряде. Один Нестор продолжал бороться с лучевой болезнью и у него получилось: он ослаб, у него начал расти зоб, но он остался жив. К руководству правда не вернулся, объявил Сальвадора главой, несмотря на его протесты. Благодаря их подвигу, биофермы снова нормально заработали. Пайки перестали быть урезанными, а позже мы даже расширили свои возможности в скотоводстве. Если бы не Сальвадор и Занна меня бы уже депортировали в шестой блок за чрезмерное пьянство. Только эти два человека смогли вытащить меня из такого состояния.

***

Целых тридцать лет, на поверхность больше никто не выходил. Нестор умер через год после того самого похода. И правда, как завещал мне отец, люди быстро позабыли о тех, благодаря которым они живы. У меня родился сын, Занна умерла при родах - самое тяжёлое лишение в моей жизни, если бы не сын, я бы давно уже был мёртв, после смерти она оставила это кучерявое чудо, он был весь в меня, те же зелёные глаза, курносый. Единственным отличием было то, что у меня нет веснушек и кожа была более тёмная. Он знал все и про то, кем был его дед, и кто такой Нестор, и то, почему у Сальвадора так много искусственных имплантов. Я с детства рассказывал ему обо всем, что было, и он вникал в каждое слово. В отличие от меня, пятидесятилетнего, Сальвадору было лет шестьдесят, но он и не думал стареть или умирать. Мне кажется, что если сравнить молодого Сала и сегодняшнего, отличий будет не найти. Все это пролетело перед глазами, за считанные секунды и вот я уже в реалии, а не в забытом многими прошлом. Прошло сорок лет после бомбёжки. Атомного реактора хватит ещё на лет пять, но лучше не рисковать. Шестой блок так и существовал отдельным особняком от остального бункера, если они там вообще живы. В последнее время они вообще не проявляли активности. Химичили что-то с дверью, но похоже все же смирились. Мы получили сигналы других бункеров, оказалось, что мы не единственные, кто выжил. Один бункер уцелел в Швейцарии. Так же несколько бункеров у нас в России, один находится где-то под остатками Москвы, но перестал выходить на связь года два назад, один на Урале, остальные находились за Уралом и точного местоположения не говорили. Так как не уверены, что-то место, где они были, осталось именно тем местом. Они говорили, что у них были очень сильные землетрясения, и им казалось, что бункер под ними движется. Были бункера и в Северной Америке. Австралия и Африка молчали. Именно сегодня настал день, которого ждали все уже с самого начала как оказались тут. День выхода на поверхность. День, в который решится наша дальнейшая судьба и судьба всего оставшегося человечества. Ведь сидеть в бункере вечно не представляется возможным, реактор перестанет работать и все мы тут просто задохнёмся без той же самой вентиляции. — Жаль не все дожили до этого момента, кто-то ведь умер, ни разу не видев неба, — с тоской подумал я. Даже Сал, который в последний раз выходил на публику год назад, приготовил речь. — Сompagni!* Сегодня в 2129 году. Ровно через сорок лет после начала войны! Мы выйдем на свет! Grazie ai grandi sacrifici* мы сейчас здесь, и мы живы! Все мы должны помнить тех, кто умер, доставая нам припасы! Нашего первого главу, всех остальных добровольцев! — Он вскинул руки в сторону толпы. — Они, дали нам шанс на выживание, все и на все, что мы сегодня увидим, пусть это даже будет пустошь. Siamo! possiamo sopravvivere e far rivivere l'umanità!* — Уже чуть ли не орав, сказал Сальвадор. Люди привыкли, что он иногда говорит на итальянском, но сегодня он его употребил намного больше, чем обычно. Толпа даже не заметила это. Все люди, дети, подростки и старики радостно кричали. Настолько их вдохновила простенькая, но значимая для них речь Сальвадора, у кого-то даже виднелись слёзы на глазах. Тут послышался стук, а потом крик. Все затихли и перепугались. Потом уже поняли, что это кто-то в шестом блоке смог взломать динамики. — Нас то выпустите? Чи нит? — с непонятным акцентом произнес незнакомец. — Мы подумаем об этом, — сказал Сал в микрофон. — Боишься, да? Боишься, что убьют? Не волнуйся, все сектанты померли от передозов, — с усмешкой в голосе сказал неизвестный. — Даже если это так, мы подумаем над этим. Тут нужен референдум, я один это решить не смогу, надо поговорить с безопасниками, а ещё для начала мы пробьёмся на поверхность. — Да не кипишуй, начальник! У вас есть проходы уже, че ты нам пиздишь? — Все старые проходы надо расчищать. А вы, товарищ заключённый, уж слишком борзый. Мне надоел этот разговор. Либо ты уходишь из эфира, либо мы к херам обрубаем тебе электричество, — вспылил Сал. — Да ладно, начальник, все ухожу. Только не оставляйте нас замурованными и если выпустит, то я - глава шестого блокаМ мы не зависимы от вас и зависимым не будем...