Джинен думал, что выпитый залпом стакан виски, поможет отключить мозги. Но нет, он отлично все осознает. Мало того, вместо хоть какого-то решения, в памяти, абсолютно некстати — или все же кстати? — всплывает фраза, прочитанная в одной из многочисленных книг: “Если сомневаешься и не знаешь, как поступить, представь, что ты умрешь к вечеру, и сомнения тотчас разрешаются: тотчас же ясно, что дело долга и что личные желания”.
Джинен думает, что автор — кто это, кстати, был? — говорил о чести и что важно именно это. Перед смертью-то. По скромному мнению Джинена: автор вообще не шарит.
— Джинен! — старший хватает его за подбородок, заставляя смотреть в свои жадные глаза, — На меня смотри и говори уже давай.
А что Джинену ответить? “Я не хочу, чтобы ты трахал меня без смазки, пошли на диван?” Так Джинен вообще этого не хочет. Вернее, не таким образом. Он не успевает что-либо сказать, его толкают на стол и подтаскивают к краю за бедра. Футболка тут же пропитывается кофе — ощущения не из приятных. Джинену хочется возмутиться и встать, но он вдруг чувствует губы и зубы Джебома где-то на линии кромки домашних штанов. Джинен дергается. Мелькает мысль втащить старшему с ноги, но тот крепко надавливает на таз и ведет ртом по паху, слегка сжимая и прикусывая. Джинен же стискивает зубы и зарывается рукой лидеру в волосы. Джебом берет головку и посасывает прямо сквозь ткань штанов — Джинен теряется в моменте и лишь поддается вперед, приподнимаясь и стараясь получить больше.
— Что, нравится? — голос током течет вдоль члена Джинена, отчего он непроизвольно вздрагивает и издает неопределенное “мгмм”. Но ему все еще кажется это неправильным и хочется остановить происходящее. Хоть тело и кричит “да!”, сердце болезненно сжимается от осознания последствий, поэтому:
— Джебом, пожалуйста, остановись.
Вместо ответа с него одним движением стаскивают нижнюю одежду и полностью втягивают в горячий рот. До основания. Когда язык старшего начинает вырисовывать головокружительные спирали, Джинен давится попыткой прекратить это все и лишь закусывает губу. Он не успевает насладиться, пожалуй, лучшим минетом в своей жизни, как старший рывком за руку тянет на себя, врезаясь то ли поцелуем, то ли укусом. Но и это неожиданно прекращается. Джинен же подсознательно тянется следом. Он почти догнал чужие губы, но, в миллиметре до, ловит смешок старшего.
— Джинен, — слова обжигают, Джинен больше не хочет говорить. Он сдается и запирает сердце, — Эй, Нен-и, да открой ты глаза, — старший надавливает на затылок.
— Ну что? — это резко, но Джинену уже наплевать, что будет завтра; наплевать, что чувствует старший, да и чувствует ли что-то вообще; наплевать, что чувствует он сам. Ему просто хочется унять желание. Как там — представь, что умрешь к вечеру?
— О как, дерзишь? — смех старшего легкий и словно бьет под дых — Джинену приходится крепче захлопывать дверь к сердцу, ведь смех Джебома всегда странно действует: младшего буквально начинает трясти изнутри наружу.
Джебом проезжается влажной дорожкой по скулам, выцеловывает шею, оставляя несдержанный засос, что болью откликается прямо в мозг.
— Блять, аккуратнее! — младший хочет оттолкнуть, но хватка слишком сильная, поцелуи нетерпеливо-требовательные, а чужая рука вдруг горячим грузом ложится на член и начинает уверенно ласкать.
— Слушай, малыш... — не убирая руки, не отрывая губ, мурашками по шее, — Ты мне так и не ответил: остаемся здесь?
— Не называй меня “малыш”, придурок, — раздраженным полустоном фыркает и злится: на старшего, на всю эту ситуацию и на себя. Что не смог оттолкнуть, что поддался и теперь уже не способен остановится. Он обвивает Джебома ногами, притягивает, и наконец-то целует сам. Немного отчаянно, цепляясь пальцами за футболку, словно боясь, что тот вот-вот исчезнет.
— Смазка и презервативы в спальне, — Джинен кладет голову на плечо и прижимается всем телом, будто ища защиты и одновременно понимая, что не там ищет, — Но, Джебом… Завтра ведь наступит. И ты пожалеешь об этом всем.
Старший ничего не отвечает, сгребает Джинена со стола и тащит в спальню.
— Где?
— В тумбочке.
— Футболку сними. Она мокрая вся.
Джинен застывает, ему неловко. Настолько, что он подтягивает ноги и приобнимает сам себя, стараясь прикрыться и спрятаться.
— Почему все еще в ней? — шепотом горячим сзади, а руки уже тянут прочь единственную оставшуюся на Джинене вещь.
— А ты? — Джинен не решается повернуться.
— А что я? — поцелуями по позвонкам, пальцами по телу, задерживаясь на внутренней части бедра одной рукой и невесомо касаясь соска - другой. Джинен покрывается покалывающими мурашками возбуждения вплоть до пальцев ног. Джебом ближе к себе подтягивает, дышит горячим воздухом в затылок и порхает руками по всему телу, по каждому миллиметру кожи, куда может дотянуться.
— Сядь на колени, — вибрациями по лопаткам, что струятся и перекатываются по оголенным нервам.
Джинен послушно садится, все еще боясь обернуться. Первый палец пробивает холодом и Джинена ознобом передергивает, но старший обнимает второй рукой, на себя укладывает и шепчет возбужденно:
— Тише, Нен-и, расслабься. Знаешь, как тяжело сдерживаться и не отыметь тебя без подготовки? Поэтому помоги мне и расслабься, будь добр, — к первому пальцу добавился второй, а губы ведут легко, едва касаясь, по плечу, отвлекая от всего на свете. Через пару минут и вместе с третьим пальцем Джинен глубоко втягивает воздух и насаживается сам, откидывая голову назад.
Джебом слегка сдавливает младшему горло и прикусывает мочку уха, начиная двигать рукой с удвоенной скоростью. Джинен откликается тяжелым дыханием, покрасневшими кончиками ушей и запускает руку в волосы старшего, стараясь то ли оттянуть от своей шеи, то ли прижать сильнее.
— В тебе умерла звезда порнографии, малыш, — пальцами по чужим губам.
— Заткнись, Джебом-а, — возбуждение сжирает, а глупые комментарии почему-то распаляют еще больше. Может дело в голосе? Джинен ведь так любит его голос…
— Блять, Джинен, все, я больше я не могу, — пальцы покидают тело с неловким звуком, что хлюпает на задворках сознания. Джинен хочет повернуться, но:
— Нет, сиди так, — голосом властным, приказывающим. Джинен слышит, как старший расстегивает ремень. каждый звук громче в разы почему-то. Джинену ужасно хочется развернуться, он хочет смотреть. Но:
— Нет, — еле слышно, хриплым шепотом, языком от уха и ниже.
Джинен бы возмутился, но старший слегка приподнимает и входит: усаживая, пронизывая, выворачивая наизнанку. Это резко и неожиданно, и Джинен лишь воздух ртом хватает. Он хочет попросить не торопиться, а Джебом обманчиво нежно кладет руку на поясницу, мягко надавливая, к себе крепче прижимает и голову Джинену аккуратно поворачивает. Целует. Глубоко, не оставляя кислорода и тут же срывается на темп, быстрее сердцебиения. Поцелуй прекращается зубами на губах, руки больше не обнимают. Старший откидывается назад, не останавливаясь ни на секунду. Это слишком быстро и слишком жестко — каждый толчок болезненно врезается пряжкой ремня в нежную кожу. Джинена подбрасывает так, что он падает на колени, упираясь локтями в кровать, у самого края. Еще чуть-чуть и он бы свалился к чертовой матери, но старший подхватывает, бедра чужие сжимает, впиваясь пальцами, вытрахивая протяжный стон, что глушится одеялом, зажатым в зубах.
У Джинена ноги разъезжаются, руки не держат, а стон переходит в крик, когда амплитуда движений увеличивается настолько, что Джинена тело перестает слушаться. Хватка становится сильнее, пальцы до синяков вдавливают, а потом старший тянет за волосы — внезапно, уверенным рывком. Джинен отрывается от спасительной опоры и теряет равновесие, заваливаясь назад и упираясь в Джебома.
Старший оборотов не сбавляет, волосы крепче сжимает, ртом в шею вгрызается. Это слишком, это больно, но Джинен лишь беспомощно вскрикивает и за чужие ноги хватается, пытаясь удержаться.
Джебом, наконец, приостанавливается, пряжка ремня все еще больно давит на заднюю часть бедра, но Джинен не чувствует почти ничего, только мелко дрожит и старается воздуха в легкие побольше набрать.
— Нен-иии, — интонациями насмешливо-дразнящими, — Кто бы знал, что ты умеешь так орать, — у старшего дыхание сбито, голос низкий, растекающийся от сознания к кончикам пальцев.
— Заткнись, Бом-а, — почти неслышно, силясь не упасть и прижимаясь ближе, — Пожалуйста…
— Пожалуйста - что? — цепляя зубами, лаская руками.
— Пожалуйста… — шелестом вместо голоса, кладя руку поверх руки старшего, сплетая пальцы на собственном члене. Джинен на грани. Джинен приподнимается и опускается, пропуская максимально глубоко в себя. Джебом отвечает засосом настойчивым и отпихивает от себя. Опрокидывает на кровать, переворачивает и за ноги подтаскивает.
Джинен погружается в черную дыру безграничного, подавляющего чужого желания. Ему нечем дышать. Его поглощает красота старшего: холодный отблеск темноты в глазах; спутавшаяся челка; губы, что красным пятном выделяются на бледной коже; капельки пота на лбу и висках, что смешиваются и переливаются, и норовят вот-вот сорваться. И футболка промокшая, очерчивающая стройное тело, к которому так хочется прикоснуться. Джинен тянется, чтобы дотронуться, край цепляет и тянет вверх, дыхание перехватывает, а пальцы нерешительно ведут по прессу.
— Сними… — требует и умоляет одновременно.
Джебом усмехается, стаскивает футболку и руку чужую перехватывает. Наклоняется медленно, прожигая взглядом. Джинен тянется навстречу к губам манящим, глазам обещающим, но старший улыбается издевательски и входит — на всю длину, стремительно, не оставляя возможности вывернуться, стоном одним на двоих. Губы в губы, запахом виски и кофе, руками переплетаясь.
Скорость такая, что Джинен даже кричать не способен. Еще никогда так: чтоб воздуха не было, чтоб ноги немели, чтоб ногтями впиваясь до крови в ладони. Джебом алкоголем крепким прямо в рот дышит, по венам растекаясь, обрушиваясь беспощадно, что Джинен лишь орет надрывно, оставляя след зубов на чужом предплечье.
Джебом раз за разом вдавливает его в кровать: грубо, насквозь, руками вжимая за плечи, вытрахивая последние силы. Пот с его волос капает прямо в глаза. Темп какой-то нечеловеческий и Джинену кажется, что еще чуть-чуть и он просто отключится. Он тянется рукой к своему возбуждению, но старший опережает, прикасается лишь парой пальцев к головке, а Джинена тут же разрывает.
— Джебом! — собственный крик бьет по барабанным перепонкам, тело словно ломается по всем суставам одновременно, выгибается, болезненно отдаваясь толчками по позвоночнику. На границе сознания Джинен чувствует, как его вбивают в мокрые сбитые простыни, и ловит чужую судорогу, стоном громким в уши, спазмом удовольствия по дрожащему телу.
***
Джинену сложно прийти в себя, а Джебом, что грузом тела на нем лежит, совсем не помогает. Младший пытается оттолкнуть, но каждое движение отдается болью. Джебом понимает и так — откатывается и ложится рядом, тяжело дыша.
У Джинен абсолютно пусто в голове, а тело не слушается: ноет и саднит практически везде. Он впервые осознает значение выражения “оттрахать до полусмерти” —именно так это все сейчас и ощущалось.
— Ты… — голос не поддается и Джинен думает, что нужно бы выпить что-то согревающее для связок, но сил шевелиться нет вообще, — Мы должны поговорить об этом.
— Не сейчас, — интонации какие-то равнодушные, что сердце Джинену сжимают. Но сам понимает, что разговаривать сейчас действительно не имеет смысла. Хочется только заснуть поскорее. А еще хочется, чтобы когда проснется — старший был рядом. Желательно, чтобы обнимал. И желательно, чтобы по-человечески объяснил это все. Но Джинен уверен: шансы минимальны.
Младший думает, что следует встать и пойти помыться, но он просто не может заставить себя подняться. Он поворачивается на бок и смотрит на расслабленное лицо Джебома: глаза закрыты, дыхание мерно вздымает грудь, влага на теле красиво поблескивает в темноте. Джинен жадно всматривается и хочет, чтобы утро не наступило. Он засыпает, борясь с внутренними противоречиями, где разум говорит, что произошедшее — катастрофа, а сердце довольно трепыхается от надежды.
***
Джебом прислушивается к дыханию младшего, смотрит на часы: пять утра. Он медленно и очень тяжело трезвеет, а в мозгу красным неоном и пулеметной очередью: “Блять! Блять! Блять!”
Когда становится понятно, что Джинен уснул, он аккуратно встает, подкладывает младшему подушку под голову и заворачивает в одеяло, отмечая подтеки засосов на шее и синяки на бедрах.
“Блять! Блять! Блять!”
Он поднимает футболку и тихонько выходит из комнаты, застегивая по пути джинсы.
Кухня встречает бардаком: на столе в луже кофе лежит опрокинутая чашка, жидкость все еще капает на пол, где валяются штаны Джинена. Полотенце почему-то лежит в раковине, а один стул перевернут.
Джебом приводит все в порядок, делает себе чай и находит обезболивающее. Голова раскалывается, во рту пустыня, а тело отдается ломотой по всей поверхности. Хочется застрелиться. Он без понятия, как допустил это. Последние три часа были как под тяжелыми наркотиками, где ты не отдаешь отчет в своих действиях и делаешь только то, что диктуют сиюминутные импульсы. Единственное, что понятно: соджу с виски мешать нельзя ни при каких обстоятельствах. Кажется, это сочетание отключило в нем все, что делало его самим собой.
“Завтра ведь наступит” — шепотом младшего куда-то под ребра.
Джебом впервые так ненавидит себя. Он не представляет, как это все объяснить Джинену. Да он даже себе этого объяснить не может.
“Приехали, Им Джебом. Это пиздец. Это просто глобальный пиздец” — в голове вакуум. Он не знает, что делать, куда идти и какие шансы, что завтра все-таки не наступит.
Он не может здесь оставаться. Если он увидит глаза младшего и опять посмотрит на эти синяки… Он точно убьется. Джебом оставляет на столе записку, одевается и выходит в предрассветное утро.
Завтра уже почти наступило.
Джебом смеется, слегка по-сумасшедшему, ведь нормальный человек сейчас остался бы и попробовал исправить ситуацию, делая все возможное, чтобы хоть как-то оправдаться и вместе понять случившееся. А у Джебома в голове вдруг всплывает мелодия, четко ложащаяся на воображаемый нотный лист, и строчки рифмуются тонкой вязью под аккордами.
Это не нормальная реакция сознания. Но только не для Джебома, видимо. Он вызывает такси и едет в студию.
“Если не знаешь, что делать — делай, что можешь”
