Когда прилетает аист

      Прошло полгода. Марио и Франциско старались не думать о потерянном ребенке, да и о детях вообще. Они жили настоящим, настроившись на позитив и полностью расслабившись. Дождавшись летнего межсезонья, когда в футбольном чемпионате наступил перерыв, супруги сменили окружение и вырвались за пределы привычной московской суеты. Провести долгожданный отпуск парни решили в самом романтичном городе мира – Париже, который летом особенно красив – элегантный и легкомысленный одновременно, веселый и грустный, яркий и немного размыт дождями.       Со щенячьим восторгом в глазах супруги бродили по улицам столицы Франции, жадно вдыхали её воздух, пропитанным запахом жаренных каштанов, разглядывали людей, которые, вопреки всеобщему мнению, вовсе не были одеты по последней моде, общались с ними на пальцах, на смеси русского, английского и французского языков, смеялись, заблудившись в метро, сидели в ресторанчиках, пили шампанское, ели устриц и улиток, бродили по Монмартру, с благоговейным трепетом любовались Собором Парижской Богоматери, вернее, тем, что осталось от него после пожара. А потом, уставшие от ходьбы пешком, сидели, обнявшись, у фонтана возле Лувра и делились впечатлениями, проживая целую гамму эмоций и телесных ощущений, целовались безо всякого стеснения, наслаждались городскими пейзажами и обществом друг друга.       Побывать в Париже и не увидеть его визитную карточку - Эйфелеву башню – нереально и даже недопустимо. Она словно зовет туристов к себе, манит изысканными формами и изгибами. Она особенно красива в вечернее время, когда искрится тысячами огней, а на смотровой площадке почти нет людей.       С огромной высоты город виден, как на ладони. Волшебно и совсем не страшно, даже не смотря на раскачивающийся под порывами ветра пол.       В крепких объятиях Марио Франциско млел, ни о чем не думая, распадался на атомы в этой сине-сиреневой, сверкающей мириадами звезд и огней, дурманящей ночи. С какой-то кафешки лилась негромкая музыка, звучавшая где-то на грани восприятия. В такие моменты влюбленным казалось, что весь мир пел только для них.       В отель парни возвращались поздно вечером, усталые, но довольные и счастливые, принимали душ и заказывали ужин в номер, упиваясь каждым прожитым мгновением. В каждой минуте, проведенной вместе, было столько нежности, что хватило бы на сотни лет.       Каждую ночь Марио и Франциско страстно занимались любовью, полностью растворяясь друг в друге. Кровь пылала в венах, поцелуи лились рекой, долгие и всепоглощающие чередовались с мимолетными и робкими. Водоворот эмоций кружил и накрывал с головой обоих. Марио отдавал возлюбленному себя всецело и без остатка, со всем пылом страсти, он наслаждался, соединяясь со своим омегой, этим прелестным юношей, который тяжело дышал под ним и каждым своим движением поощрял идти вперед. Каждой клеткой своего тела Франциско ощущал, как Марио переполняет восторг обладания, его превосходство альфы, которому вновь и вновь хотелось отдаваться с кроткой покорностью. - Мой… Ты только мой… - горячо шептал Фернандес, все крепче обнимая супруга, и эти слова каждый раз звучали для Франциско, как впервые. - Умру я без тебя… Ни дня не смогу… - мексиканца била сладкая дрожь, он сжимал бедра и замирал, стараясь продлить волну удовольствия как можно дольше.       Подаваясь навстречу Марио всем своим естеством, расцветая волшебным цветком только для него одного, Франциско двигался в такт с ритмичными толчками альфы, а когда тот изливался в него тугими струями, едва не бился в экстазе. После разрядки влюбленные еще долго ласкали друг друга, не размыкая сплетения расслабленных и обессиленных тел, и вскоре засыпали, накрепко обнявшись, как половинки единого целого, неделимые.       Отпуск пролетел незаметно, пришло время возвращаться домой в Москву. Белокаменная встретила парней сырой и промозглой, не свойственной для середины августа, погодой. Свинцовые низкие тучи тяжело нависали над городом, грозя в любой момент разразиться холодным проливным дождем. Серые и унылые городские пейзажи нагоняли скуку и превращали хорошее расположение духа в плохое.       Последнее время Паленсию преследовали перепады настроения, он то злился на Марио, то обижался без причины, с трудом сдерживая слёзы. Мексиканцу было неловко из-за собственной неуравновешенности, которая раньше не была ему присуща, он стыдливо опускал глаза и извинялся перед мужем, который, однако, не сердился и всегда беспрекословно прощал. - С тобой все в порядке? – спрашивал Фернандес, проникновенно вглядываясь в прекрасные темно-карие глаза Франциско.       Ответа на вопрос Паленсия не знал. Он и сам не понимал, что с ним происходит, но что-то происходило точно. В нем открылась какая-то неведомая ранее сторона, и это было странное и неуютное ощущение.       Жизнь била ключом. Стартовал новый чемпионат, предстояла нешуточная борьба и за внутреннее первенство, и за попадание в еврокубки. Тренер армейцев, Виктор Михайлович Гончаренко, спуску не давал никому, строгий наставник был мастером своего дела, порой даже беспощадным, и крепко держал в руках бразды правления командой, поэтому все без исключения футболисты ЦСКА работали в поте лица и выкладывались на полную катушку. Франциско был игроком старательным и дисциплинированным, но однажды и он не выдержал.       Все произошло девятнадцатого сентября, в День рождения Марио. С самого утра Паленсия был взволнован и переживал по поводу предстоящего торжества.       После череды физических упражнений Франциско почувствовал себя плохо, но тренировку кое-как отбыл, хотя это стоило ему больших усилий. В раздевалке же ему стало не на шутку дурно. Сердце в груди делало какие-то невероятные прыжки, кульбиты и остановки, лицо покрыл липкий пот, из-за невозможности втянуть воздух в легкие, которые словно смяли, как клочок бумаги, появился леденящий страх смерти. Он холодной струйкой лез за шиворот, расползался вдоль позвоночника, и, в конце концов, полностью заполонил сознание Франциско. Мексиканец устало сомкнул веки и выпал из действительности.       Под кабинетом клубного врача сидел бледный как мел Фернандес. В мыслях он ярко представлял, что могло бы происходить всего в нескольких метрах от него, за этой дверью: Франциско, бьющийся в конвульсиях или же вовсе не подающий признаков жизни, в глубоком обмороке. "Как он там, без меня? – Марио чувствовал, как у него от ужаса шевелятся волосы на голове, а в горле встал вязкий ком, - он же такой маленький и беззащитный".       Бразилец корил себя за то, что сейчас он не мог быть рядом с любимым и держать его за руку. Но сейчас никак нельзя. Доктор должен выявить причину странного недомогания Франциско и объяснить, насколько все серьезно. Марио ждал приговора и одновременно боялся его услышать.       Упершись локтями в колени, Фернандес обхватил голову руками. Длинными пальцами он перебирал каштановые кудряшки, и это немного отвлекало и успокаивало его.       Почувствовав чью-то тяжелую ладонь на спине, Марио дернулся от неожиданности. Капитан ЦСКА Игорь Акинфеев пришел подбодрить его, помочь добрым словом. Фернандес правда сейчас, как никогда, нуждался в поддержке. - Я не знаю, что с ним происходит, - темные глаза Марио еще больше потемнели от горечи и отчаяния, - я не переживу, если с ним что-то случится. Он и так не отличается крепким здоровьем, не хватало ему еще и заболеть.       Игорь устремил взгляд куда-то вдаль, и по его губам скользнула мимолетная улыбка: - Скорее всего, он не болен, - задумчиво произнес Акинфеев, а когда Фернандес удивленно приподнял брови, добавил: - каждой омеге рано или поздно нездоровится, но не из-за болезни, а из-за беременности. Возможно, ты скоро станешь отцом, Марио.       Напоследок похлопав товарища по плечу, Игорь ушел. Речь капитана заставила Марио облегченно выдохнуть и призадуматься. Не верить Акинфееву оснований не было, он сам омега и без сомнения разбирается во всяких омежьих делах. Но душу терзали сомнения, а надежда на то, что в паре Паленсия-Фернандес появится третий, маленький человечек, билась в агонии, но слова Франциско сначала встряхнули Марио, а потом заставили землю уйти из-под ног: - Любимый, у нас всё получилось… У нас будет ребёнок…       Фернандесу захотелось подхватить мексиканца на руки, закружить по кабинету, задушить в объятиях, но, помня о том, насколько уязвимы некоторые омеги в первые месяцы беременности – одно неосторожное движение может спровоцировать срыв – не стал этого делать. Целомудренный поцелуй в лоб, теплая ладонь, скользящая по гладким черным волосам Франциско, и счастливый взгляд говорили сами за себя и выдавали всё обожание альфы.       Вдохновленный радостной новостью, Паленсия быстро пришел в норму и даже попытался встать с кушетки, но Марио его остановил: - Отдохни еще немного, а я тем временем принесу твои вещи. И мы поедем домой.       Франциско остался один. С блаженной улыбкой на лице он вспомнил последнюю ночь перед отъездом из Парижа, самую горячую и чувственную, когда они с Марио решили оторваться напоследок. Хоть это и казалось маловероятным, но именно после нее мексиканец ощутил, что чудо произошло. Зарождение новой жизни – чем не чудо? Франциско прикрыл глаза в околдовывающей душу эйфории. На сердце было трепетно, празднично и немного волнительно.       Поток мыслей мексиканца оборвался в тот момент, когда дверь кабинета протяжно скрипнула, и послышались тяжелые шаги. - Марька, это ты? – спросил Франциско, не открывая глаз. - Нет, это не Марька, - услышал Паленсия знакомый недовольный голос.       Перед ним стоял главный тренер Виктор Гончаренко. Франциско не мог взять в толк, с миром ли пришел к нему Михалыч, или хочет отругать, но на всякий случай привстал. Голова кружилась, но скорее из-за недавнего удара о пол при падении, чем из-за нового положения, и Франциско смиренно молчал, глядя на тренера. - Вы совсем, что ли, офигели? - в светло-голубых глазах Виктора Михайловича вспыхнул недобрый огонек, готовый превратить Паленсию в горстку пепла, - мне не нравится эпидемия беременностей в моей команде. Сначала Обляков, потом Сигурдссон, теперь вот ты. А у нас Лига чемпионов, я уже молчу про чемпионат. Кого прикажешь ставить в атаке? Вот возьму и не отпущу тебя в отпуск. И выкручивайся, как хочешь.       Холодный тон тренера резанул по живому, и Франциско вздрогнул, прогоняя озноб. На глаза навернулись слезы, но мексиканец усилием воли подавил их, мысленно выругав себя за излишнюю сентиментальность. Что-то сжалось и больно напряглось в низу живота, и Паленсия инстинктивно прижал руку к источнику боли. Там находилось самое дорогое и сокровенное, которое отныне станет для Франциско дороже жизни. Он защитит их с Марио ребёнка, чего бы ему это не стоило. Видя, как глаза юноши испуганно заметались, Гончаренко смягчился: - Ладно, я же пошутил. Береги себя. А в команду вернешься, когда восстановишься после родов.       Франциско не нашел, что ответить, лишь отметил про себя, как гадко физически и морально ему сделалось после неудачной тренерской шутки. Мексиканец явно прочувствовал, что отныне ему нельзя нервничать, чтобы не навредить ребенку.       В течение нескольких недель все шло хорошо. Франциско, радуясь своему новому положению, порхал, как птичка, и гордился тем, что ничего не боялся, что с легкостью нарушил запреты врачей. Он чувствовал себя победителем, человеком, который сможет обмануть судьбу. Ведь он уже не просто любящий супруг, а будущий отец. Он дарил всю свою нежность не только Марио, но и крохотному комочку внутри себя, выстраданному и зачатому в любви.       А потом Франциско почувствовал на себе все неприятные симптомы беременности. Он почему-то был уверен, что если в первый раз у него не было никаких признаков, то и во второй все эти прелести обойдут его стороной. Но вышло наоборот.       Его тошнило от всего: от запахов, от воды и еды, даже от воздуха, который он с трудом втягивал маленькими вдохами, а потом старался как можно дольше не выдыхать. Иногда у него поднималась температура, из-за которой Франциско чувствовал слабость и был как выжатый лимон, но уснуть не мог, ведь его донимали изнуряющие рвотные позывы. Пустой желудок крутило, сотрясало мучительными спазмами и выворачивало до пятидесяти раз на день. Для слабого здоровьем Франциско это стало настоящей пыткой, а по утрам начинался сущий ад: бедный юноша был не в состоянии даже подняться с постели, корчился от боли и тихонько хныкал, как маленький ребенок.       Он не мог ничего есть, даже воду его организм принимал через не могу. Вместо того, чтобы набрать вес, Франциско похудел и осунулся, но оставался всё таким же красивым, как раньше. "Я всё выдержу. Скоро все пройдет, - думал Паленсия, хватая воздух ртом и потирая красные от напряжения глаза с полопавшимися капиллярами, - лишь бы с малышом все было в порядке ".       Франциско осторожно поглаживал напряженные мышцы живота, в низу которого обозначился небольшой бугорок, где рос и развивался результат их с Марио любви. Ради них Паленсия готов был перетерпеть любую боль и страдания. Хоть как сильно он мучился, но ни на миг ни о чем не пожалел.       Марио утром уходил на тренировку, а возвращался лишь вечером, поэтому не мог видеть, как плохо его мужу. Перед приходом Фернандеса мексиканец делал над собой усилие и заставлял подняться с постели, принять душ, причесаться, собрать волосы в пучок на затылке и встретить своего избранника вкусным ужином. Когда нутро выворачивает наизнанку от любого запаха, готовить очень непросто. Покачиваясь от слабости, Паленсия рисковал потерять сознание прямо у плиты.       Однажды он так устал от постоянной дурноты, что отправился в аптеку за специальными таблетками. Получасовая прогулка настолько утомила его, что он едва держался на ногах, а, открывая входную дверь, медленно сползал вниз по стенке. - Франциско, бедненький, ты болеешь? – покачала головой сердобольная старушка-соседка, - ты неважно выглядишь, бледный такой.       Мексиканец лишь кивнул головой в знак приветствия и скрылся в квартире. Начинал накрывать новый приступ, и юноша боялся, что его стошнит прямо в подъезде.       Вопреки ожиданиям, таблетки оказались бесполезными и не помогли. Паленсия ругал себя за то, что он какой-то тупой и неправильный, даже медикаменты его не берут.       Марио успокаивал супруга и очень его жалел: невесомо целовал в щечку или висок, а потом ложился рядом и, обнимая со спины, гладил уже обозначившийся животик любимого. От близости родного человека Франциско становилось чуточку легче, и он засыпал чутким тревожным сном.       Франциско обещал друзьям прилететь в Мексику на День рождения их дочки, но в связи с плохим самочувствием вынужден был поменять свои планы. Перелет был ему противопоказан, турбулентность могла навредить как ребенку, так и отцу. Паленсия умом понимал, что еще один выкидыш он не перенесет. Марио старался подбодрить расстроенного Франциско: - Не раскисай, мы обязательно слетаем в Мексику, но позже, как только тебе станет полегче. Мы и твою бабушку с дедушкой навестим, и Бруно с Иваном. А хочешь – будешь рожать в Мексике, у себя на Родине. Как ты на это смотришь, солнышко?       Конечно же, Франциско был в восторге от этой идеи. Наблюдаться в московской клинике ему не хотелось. Он успел побывать в больнице, но от ее посещения у него остался неприятный осадок и печальные воспоминания.       Врач, увидев результаты обследований Паленсии, пришел в ужас, и, даже позволив себе ругнуться вслух, выписал направление на прерывание беременности по медицинским показаниям, пока еще позволял срок. - Иначе ты умрешь, - доктор говорил так просто и спокойно, вроде бы оглашал смертный приговор десятки раз на день, - твой организм не справляется и отторгает плод. - Да как Вы смеете мне такое говорить?- взорвался мексиканец, но тут же привел в порядок свои эмоции. Когда он нервничал, у него больно скручивало живот, - как можно убить живое существо? У него сердечко бьется. Лучше уж я умру сам. Я отказываюсь от прерывания. Давайте, что там Вам нужно подписать для отчетности, я подпишу.       От Марио Франциско таился. Незачем ему знать всю правду. Они ведь так счастливы вместе, что Франциско не имел права все испортить в один момент. А скоро их станет трое. Именно трое. В этом Паленсия ни капли не сомневался и не хотел верить в безрадостный финал, в то, что скоро его жизни придет конец, ведь чего боишься, то обычно и случается. Франциско был бесстрашен. Даже тяжелая беременность его не пугала, даже вопросом "а что же будет дальше " он не задавался, искренне веря, что вскоре ему станет лучше и ничего плохого не произойдет. Не он первый и не он последний, главное, что с ребёнком все в порядке. Доктор сказал, что, судя по всему, Франциско носит сильного альфу, который, утверждая свое право на жизнь, медленно убивает своего отца.       Когда наступила двадцатая неделя, Паленсия ликовал. Тошнота досаждала меньше, появился хоть какой-то аппетит. А вот вялость и сонливость никуда не делись, Франциско мог проспать целый день и проснуться только перед приходом Марио. - Ты мне совершенно не нравишься, любимый, - Фернандес замечал и неестественную бледность супруга, и темные круги под его горящими лихорадочным огнем глазами, - завтра же едем в больницу, и я не успокоюсь, пока не выясню, что с тобой.       Марио грозился так каждый день, а на следующий ему уже не хватало твердости характера, чтобы взять своего омегу за руку и отвести к врачу, да и Франциско делал вид, что чувствует себя хорошо.       Однажды у мексиканца хлынула из носа кровь. Когда Марио увидел это зрелище, у него внутри все сжалось и похолодело. - Я немедленно вызываю "скорую ", - произнес он голосом человека, которого всё достало.       Но Паленсия оставался спокойным и безмятежным, и это спокойствие немного передалось и Фернандесу. - Волноваться нет причин. Это абсолютно нормально в моем положении, - мексиканец плотно прижал полотенце к ноздрям, пытаясь остановить кровь, которая пачкала руки и белую футболку, - это просто всплеск гормонов. Если не веришь, почитай вон там.       И указал на свой планшет с открытым бэби-форумом.       Фернандес поверил супругу. Он знал, что меньше всего на свете Франциско хотел бы причинить вред их ребенку.       С тех пор Паленсия, как только начинал чувствовать подозрительную пульсацию в голове, плавно переползающую к переносице, сразу закрывался в ванной и не выходил до тех пор, пока кровотечение не прекращалось. Чтобы Марио не пугать…       Но в один прекрасный день у Фернандеса лопнуло терпение. Вернувшись домой с тренировки, он нашел Франциско на кухне без сознания. Не помня себя от страха, Марио схватил на руки бесчувственного омегу, и ринулся на улицу. Единственным его желанием было взять из гаража машину и отправиться туда, где его мужу смогут помочь.       В приемном покое больницы темно и пустынно. Одна лишь молоденькая медсестра и дежурный врач, в котором Франциско узнал своего старого знакомого, который год назад предостерегал его. - Тебя же предупреждали, - нахмурился доктор, внимательно глядя то на своего пациента, то на его результаты анализов, - но ты ослушался и забеременел. Ты хоть представляешь, чем для тебя все это закончится? Как можно так безответственно относиться к своему здоровью? - Что же теперь делать? У меня есть хоть малейший шанс? – в голове Франциско до сих пор отдавал эхом страшный диагноз, заставивший рухнуть жизнь в одночасье. Даже в 21 веке рак звучит как приговор. Мексиканец готов был ущипнуть себя, чтобы побыстрее проснуться, стряхнуть с себя этот страшный сон. - Неужели ты думал, что сможешь обмануть судьбу? Если твои родители умерли от лейкемии, то понятное дело, что и у тебя она будет. А тяжелая беременность лишь ускорила процесс. - Что будет с ребенком? Он родится? – Франциско чувствовал, что его затягивает в какой-то глубокий колодец, из которого нет выхода. - Да, он здоров. А вот ты… Ты рискнул, но потерпел поражение. Тебе остается только уповать на Бога. Химиотерапию до родов тебе нельзя, а потом может быть поздно.       Из кабинета врача юноша вышел испуганным и растерянным. Слёз не было, лишь чувство неизбывной тоски, несбывшихся надежд. - Как ты? Все в порядке, солнышко? – голос Марио звучал как-то нереально, будто в вакууме. - Да, - мексиканец обреченно упал в объятия мужа, стараясь не смотреть в глаза, ведь Марио по глазам может всё прочитать, - у тебя будет сын, Марька…       Фернандес легонько отстранил Франциско от себя и нежно охватил его лицо ладонями: - Почему же только у меня? У нас.       Паленсия не стал развенчивать этот миф и утверждать, что оговорился. У него не хватало духу рассказать всё Марио, ему было невообразимо стыдно из-за собственного эгоизма, из-за того, на что он обрек своего мужа и не рожденного ребенка. Франциско чувствовал себя преступником. Преступником, который убьет сам себя, сделав несчастными двух дорогих сердцу людей: ребенка сиротой, а супруга вдовцом...       Он расскажет обо всем Марио. Но уже завтра. А сегодняшний день пусть станет особенным. Это последний день, когда они счастливы…