Пиздец. Смерть. Будапешт.

Миссия по внедрению и копированию данных провалилась ещё на этапе планирования. Их кто-то сдал. Когда Клинт и Наташа под видом Чеда Боумана и Эрики Лэш, специалистов по кибербезопасности, переступили порог вражеского штаба их тут же попытались схватить. Попытались. Их гнали десять километров, а потом пришлось петлять ещё два, чтоб точно со следа сбить, и до точки эвакуации добраться. У Романовой нога прострелена, а начавшаяся метель не облегчала поиски той лачуги, из которой их должны забрать. Бартон с напарницей наперевес, ввалился в их временное убежище, понадежней закрыл дверь и принялся разводить камин. Пальцы не слушались, замерзли, так что он едва их чувствовал. 
 — Связь, — севшим голосом напоминает она. 

 Клинт окидывает ее взглядом, — повязка, которую он наложил во время последнего привала немного помогла, кровь больше не хлестала ручьем — и, решив, что за несколько минут с ней ничего не случится, выходит в коридор. 

 Нат стягивает мокрые ботинки и куртку, покрывшуюся ледяной корочкой, отбрасывает поближе к камину, чтоб прогрелись и радуется, что в огонь не угодили. Мазать ещё не начала. Значит не все так плохо. Стягивает с пыльного дивана какое-то покрывало и кутается в него, облокачиваясь и прикрыв глаза, откидывает голову на этот самый диван. Адски хочется спать. Его шаги и голос доносятся, словно сквозь толщу воды. 

 — Нат! — Снова зовёт по имени, встряхивает и похлопывает по горящим щекам. Она с трудом разлепляет глаза, в горле першит, говорить трудно и наверное не стоило бы, но она все равно говорит. 

 — Дерьмовые новости? 
 
 — Я собирался сказать «плохие», но ты права. Фьюри говорит метель не на шутку разбушевалась. У нас то все еще не так плохо, но скоро дойдет. Видимость нулевая, так что за нами прилететь смогут только часов через двадцать. Когда все стихнет. Она думает, что тут бы подошло просто и лаконичное «Мы в полной заднице». 

 — Давай тебя подлатаем, — говорит скорее сам с собой.
 Клинт её на руки подхватывает и опускает на пол возле камина с разгорающимся огнем. Электричества нет и единственный дополнительный источник света это фонарик в его кармане. Рядом ставит раздобытую бутылку, полотенца и пачку просроченного печенья. 

Он отвязывает самодельный жгут из лямки рюкзака и отодвигает повязку на её бедре. 

 — Черт, там все присохло. Придется сдирать. 

 Она кивает и откидывает голову назад, рассматривая потолок и покачивающуюся, от пробирающегося сквозь щели ветра, люстру. А кровь в висках пульсирует тупой болью. Клинт возится где-то с минуту, пытается ей больно не сделать, себе под нос периодически ругается. 

 — Нат, — зовёт и, встречаясь с ней взглядом, серьёзно говорит. — Мне нужно снять с тебя штаны. Не хочу резать. Если вертолет не сможет сесть поблизости из-за бури, придётся идти. Так что они тебе ещё понадобятся. 
 — С каких пор тебе нужно разрешение чтобы стащить с меня штаны? — задает она риторический вопрос. Оба знают что он просто её мозгу отключиться не дает, каждый шаг озвучивает, говорит лишь бы рот не закрывать, чтобы она за его голос цеплялась. И это работает. Гватемала, Брюссель, Лихтенштейн, Осло или окраина Сибири. Сломанные ребра, ножевое, сотрясение, гипотермия или пулевое. Ритуал, обычай, правило или традиция. Не важно. Не важно, кто кого с того света вырывает — в этот раз — важно лишь то, что это работает уже лет десять как. А на названия и условности им обоим как-то плевать. Всегда было. Она лежит на старом деревянном полу, давая ему полную свободу действий. Клинт быстро разбирается с пуговицами и молнией — делать это приходилась и в ситуациях с меньшим освещением и пространством — Наташа приподнимает корпус, чтобы ему было легче стащить, плотно облегающую тело, ткань. Она молчит, когда он вместе с тканью сдирает присохшую к ней кровь и кожу, молчит, когда он ей рану поливает чем-то алкогольным из той бутылки и обтирает полотенцем. И не то чтобы она боли не чувствует, нет. Болит пиздец как. Но она все чувства притупляет, весь оставшийся контроль над телом и силы отдает на то чтобы не отключиться, на то чтобы продолжать его слушать. Клинт обычно или в подробностях рассказывает что и в каких количествах он съест, когда домой вернутся, попутно, пытаясь вспомнить, какая из прошлых миссий была хуже этой, или высказывает все свои недовольства условиями, ЩИТом и всем прилагающимся. В независимости есть ли на нем коммуникатор или нет. Наташа предпочитает высказывать все, что она думает о «любви» Клинта встревать в самые безнадежные ситуации самому Бартону, на нескольких языках одновременно. И каждый раз, когда он думает, что Наташа использовала на нем уже все свои ругательства, она вновь удивляет его богатством русского языка. Иногда им удается поспорить кто будет выполнять всю бумажную работу после задания. А иногда все на что хватает сил — это слушать. Клинту даже начинает казаться, что она отключилась, он зовет её по имени, но Наташа безучастно пялится в потолок. Дрейфует где-то между реальностью и забвением. Он плотно обвязывает её бедро одним из полотенец, на котором сразу же выступают красные разводы, склоняется над её лицом. Волосы липнут к мокрому, от выступившего пота, лицу, взгляд расфокусированно мутный, она тяжело дышит сквозь приоткрытые губы. — Хей, Нат, — она заторможено переводит взгляд на него. Она ничего не говорит, лишь немного хмурит брови в немом вопросе. — Надо зашивать. Пулю сейчас не вытащить слишком плотно и глубоко засела, а кровь остановить нужно. Она кивает. Клин чувствует как горит её кожа под его пальцами, чувствует её стеклянный взгляд всквозь себя. Метель все сильнее, за окнами все замело в слепящий белый, а ветер всё настойчивей прорывается через щели. — Нат, — мягко, насколько это возможно, повторяет он, убирая волосы от её лица. — Отдохни, ладно? Я разбужу тебя когда это все закончится… Наташа чертовски ему благодарна, потому что сил уже никаких нет, и темнота накрывает, как только она позволяет себе закрыть глаза. Она знает, что Клинт сдержит своё слово, позаботится о ней, не даст умереть в какой-то глуши, как и сотни раз до этого. Потому что бывало и хуже.