⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Антон был щуплым деревенским мальчишкой, живущим в домике на самой низине долины. Он сильно отличался внешне от местных — белобрысый, тощий, с зелёными глазами. Когда-то в деревню проездом заскочил приятного вида молодой человек, запудрил голову одной женщине, наобещав ей с три короба, а после проведённой вместе ночи уехал, как ни в чём не бывало. Вот и родился Антон в этой деревне, но выглядел, словно чужой. Он с детства был высок и хил, всегда бежал позади всех и падал, путаясь слабыми ногами в выступающих из-под земли корнях. От этого в играх с соседскими ребятами ему каждый раз доставалась самая неинтересная роль, последнее место в команде и пожизненное звание догоняющего, ведь догнать без поддавков он никого не мог. Особо задиристые любили поддразнивать его кличками разной степенью обидности: от палки-копалки до каланчи. С работой у Антошки тоже не ладилось. Для коз и прочей живности авторитетом он не являлся, и они усердно игнорировали все его попытки вывести их из загона или наоборот, загнать домой. Лопата, тяпка, метла — всё буквально валилось из рук. От косы, понятное дело, деревенские бабки отгоняли его за версту. Нет нужды в долгих объяснениях, почему церковь и уроки священника были для мальчишки отрадой. Слабость и неуклюжесть, захватившие его тело, не распространяли свою власть на юный ум, жаждущий знаний. Не имея возможности играть с ребятами и помогать взрослым, ему ничего не оставалось, кроме как посвятить себя науке, литературе и искусству. Мальчишка всегда с живым интересом нёсся на занятия, чтобы внимать мелодичному голосу священника. Занимал первый ряд, охотнее всего отвечал на вопросы, самозабвенно вглядывался в морщинки на его лице, ловил мимолётные жизнерадостные улыбки и движения рук. Антон всеми фибрами души уважал мудрого священника. Это был единственный человек в деревне, который видел в Антоне не проблему или ходячее недоразумение, у которого ничего не получится, а именно человека и личность. И от этого на душе было очень тепло.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Антон мчался со всех ног на вершину холма. Он спотыкался, не различая дорогу из-за потока солёных слёз, падал, раздирая и без того сбитые коленки в кровь, забивая землю под ногти, пачкая одежду в траве и грязи. Он ревел, но снова поднимался, лишь бы добраться до вершины, вбежать в объятие таких родных белых каменных стен и наконец почувствовать себя дома, защищённым, среди святых, молча взирающих на него с иконы и фресок. Арсений поправил темную чёлку, проходясь по ней длинными пальцами. В это время дня прихожане не имели обыкновения приходить в церковь, поэтому он собирался посвятить себя молитве. Подобные разговоры с Богом он любил проводить в своём саду, куда и направился. Уже отворив дверь на задний двор, он вдруг услышал, как отворились тяжелые входные двери, и коридоры церкви заполнили тихие всхлипывания. Арсений удивлённо развернулся, чуть склонил голову, и направился к главному залу, быстрее спасать заблудшую душу. Мужчина вгляделся в ряды скамеек, и уже намётанным глазом определил, откуда исходит плач. Его взгляд заметно потеплел, когда он заметил светлую копну волос на склонённой, обхваченной руками голове. Двери церкви были гостеприимно открыты для всех, но всё же гораздо приятнее было встретить на своём пороге прилежного ученика, чем очередного пьяницу и дебошира. — Что тебя тревожит, Тоша? — мягко спросил священник, склонившись над мальчишкой. Антон вздрогнул и поднял зарёванные глаза. Шмыгнул носом, протёр лицо испачканным рукавом, лишь размазывая по щекам сопли и грязь. — П-простите, отец Арсений, я н-не услышал, как вы подошли. Я д-должно быть отвлёк вас… Прост-тите. — Всё в порядке, не нужно извиняться за то, что пришёл за помощью. Так ты расскажешь что случилось? — Это опять мальчишки. Эд с его реб-бятами… Я думал, они хотят со мной дружить. А они меня об-бманули и насмехались. Мне так больно, отец Арсений. Я знаю, что не должен на них злиться или осуждать, но я не могу, не могу. — Всё в порядке, Тоша, — священник успокаивающе погладил его по голове. — Нет ничего плохого или постыдного в твоих чувствах. Бог их понимает. Эти ребята — испытание, посланное тебе свыше. Ты всё преодолеешь, Тош, и станешь сильным и добрым юношей. — И тогда мать больше не будет говорить, что я никчёмный? — с надеждой, так очевидно плещущейся во взгляде, спросил Антон. — Никогда. Было ли дело в умиротворяющей атмосфере церкви или в самом священнике, но после таких простых слов мальчишке действительно стало легче. Он немного успокоился, прекращая всхлипывать, и широко улыбнулся Арсению, на что получил сдержанную улыбку в ответ. Антону всегда её хватало, чтобы печали тут же начинали отступать. — А теперь, Тош, если тебе стало легче, можешь сходить и умыться. Негоже мальчишкам в таком виде расхаживать. Антон осмотрел себя придирчивым взглядом и ойкнул. На секунду ему даже стало стыдно оттого, что он явился в церковь, к отцу Арсению, таким грязнулей. Мальчишка вскочил, почтительно кивнул священнику и убежал умываться. Благо, коридоры церкви он знал лучше родного дома и быстро добрался куда нужно. Умывшись прохладной водой, попадающей в церковь прямо из подземной горной речушки, он пригладил растрепанные волосы и повернул назад, намереваясь вернуться в зал. Но тут внимание мальчишки привлекла одна небольшая деревянная дверь. И не было в ней ничего необычного, кроме того, что вела она прямиком в сад и всегда была наглухо закрыта от посторонних. А сейчас, неплотно притворённая, она пропускала в тёмные коридоры церкви полоску солнечного света. И так и манила отворить её полностью, чтобы наконец заглянуть в чудесный сад, который раньше доводилось видеть лишь кусочками из-за высокого забора или цветных окон. Антон стоял с протянутой рукой, не решаясь открыть. Отец Арсений наверняка будет недоволен. Но… Он же без тёмных умыслов. Одним глазком то можно. Мальчишка толкнул дверь и протиснулся за неё, оказываясь на улице. — Ох, — только и смог вымолвить он, очарованный красотой. Закатное солнце окрашивало все листочки в приятный глазу тёплый цвет. Мягкий ветер доносил до носа яркие ароматы. Антошка шагал по выложенным камнями дорожкам, и сквозь тонкую подошву сандалий чувствовал, как они нагреты солнцем. А цветы… Цветы были невероятны. Особенно для маленького деревенского мальчишки, который в жизни столько цветов не видал. Вот кукурузу, пшеницу — это да, этого в деревне полно. А на цветы редко кто решается тратить силы и удобрения. Пытливый взгляд окинул весь сад, стараясь запомнить каждый цветочек, но особенно его вниманием завладели нарциссы, гордо вскинувшие крупные бутоны. Видимо, деревенские не зря говорят про любовь священника к этим цветам. Антон и сам готов был в них влюбиться. Он протянул палец, никак не решаясь потрогать прекрасный лепесток. — Нравится? — раздалось из-за спины. Антон вздрогнул и обернулся, смущённо закусывая губу и пряча руки за спиной. «Отец Арсений никого не пускает в сад. Ой как мне сейчас попадёт», — детский страх заполнил разум пугливыми мыслями. — Простите, — выдохнул Антон, пристыженно склонив голову. — Я не хотел, оно было открыто, правда. — Прям так уж и не хотел? — с доброй усмешкой спросил отец Арсений. Мальчишка потупился. — Хотел конечно, но я знаю, что мне сюда нельзя, я больше не буду, правда, не рассказывайте пожалуйста моей матери, она меня побьёт, — жалостливо попросил Антон, у которого на глазах уже стали собираться слёзы. Он представил какое наказание его ждёт дома, если все узнают, что он нарушил покой священника. — Не буду рассказывать, если ответишь, нравится ли тебе сад. Антон встрепенулся и с надеждой взглянул на священника, даже не пытающегося сдержать лёгкую улыбку, появившуюся на устах. Всё-таки отец Арсений был очень хорошим, не зря Антон так уважал его и его уроки. — Мне очень нравится! Особенно эти, как их там… нарциссы, вот! — он с упоением ткнул пальчиком в белый цветок. Священник посмотрел на него с глубокой задумчивостью, сквозившей в небесно-голубых глазах. Антошка считал, что такие глаза бывают только у самых добрых и светлых людей. Недаром практически у всех деревенских были карие — так и связывали их со всем мирским и недалёким. Свои же зелёные Антон не любил. «Глаза — это зеркало души», — услышал он как-то от своей соседки. Быть может тогда вся его непутёвость из-за глаз? Быть может, если бы его маленькая душа была окрашена карим, а не зелёным, то он бы смог стать своим среди ребят. — Знаешь, Антош, — вывел мальчишку из размышлений мужской голос, — если тебе действительно нравится сад и эти цветы, то ты можешь приходить сюда. — П-правда? — по-детски восторженно произнёс Антон. — Но вы же раньше не разрешали, почему теперь можно? А точно можно? А мне или всем? — посыпался град вопросов. Священник поднял руку, призывая к тишине. — Я не зову тебя сюда, чтобы ты игрался, Антош. Мне, по правде говоря, уже давно необходима помощь в уходе за этим садом — я всё старался его разрастить, поражённый красотой, но совсем не подумал о том, как с ним справляться. Если ты приглядишься, то увидишь, что он порос сорняками, а цветы не такие яркие и крепкие, как могли бы быть, — устало произнёс священник, оглядывая растения. — Что-то привело тебя сюда, может сам Господь открыл пред тобой дверь. Я верю, что раз это произошло в стенах священного места, то значит, что ты должен быть здесь, и я не буду этому препятствовать. Так что приходи сюда, когда почувствуешь волнение на душе. Займи свои руки трудом, а разум и сердце посвяти Богу. Этот сад мне всегда помогает избавиться от скверных дум и обрести душевный покой. — Я обязательно буду приходить, отец Арсений! Каждый день буду, обещаю! — с огнём в глазах ответил Антон. Солнце неминуемо клонилось к закату, мальчишка попрощался и убежал, сверкая пятками, его наверняка уже ждали дома. Священник так и остался стоять в саду, задумчиво, чуть склонив голову, глядя на детскую спину. Когда дверь за ней затворилась, Арсений мотнул головой, и коснулся пальцами того бутона, к которому тянулся Антошка. Этот цветок вырос в саду позже остальных, и, казалось, ещё хранил в себе юную свежесть. Священник развернулся и прошествовал к деревянной лавочке, примостившейся на самом краю сада. На самом краю обрыва. Впереди были лишь вершины гор и огненный диск закатного солнца. Внизу, через несколько сотен метров свободного падения, бурлила река. За спиной возвышалась церковь и колыхались бутоны цветов на ветру. А Арсений сидел на этой самой лавочке, будто на границе миров, и возводил в небу глаза в немых молитвах.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Знойное лето высушивало траву на холмах и наливало фрукты сладостью. Антошка любил это время. Он вставал с утра пораньше, как мог помогал по дому и бросал лакомство непослушному соседскому псу. Тот в благодарность бежал с мальчишкой рядом по мокрой от росы траве, радуясь новому дню и утреннему солнцу, сопровождая его до вершины, на которой возвышалась церковь, белые стены которой были окрашены в розовый цвет рассветными лучами. Там Антошка протягивал руку к персиковому дереву, растущему у самого входа, срывал сладкий плод и с вожделением впивался в него зубами. Сок стекал с губ, бежал по руке прямиком до острого локтя, с которого уже каплями падал на землю, где их старательно слизывал пёс. Мальчишка щурился, улыбаясь, трепал пса по буйной голове, кидал ему остатки персика, а сам, вытерев руки о штанину, направлялся в церковь. Священника он неизменно заставал в одной позе. Он сидел у иконы, припав на колени и сложив руки в молитве. Антон, не решаясь ему мешать, тихо затворил за собой дверь и присаживался на скамью. Наверное, ему стоило бы тоже использовать это время для молитвы. Но вместо этого мальчишка лишь завороженно разглядывал спину священника. Его тёмные вихры волос, чуть сгорбленную фигуру, подсвеченную разноцветными витражными стеклами. Антон сам не понимал, почему для него это так важно, но в такие моменты священник казался таким возвышенным и хрупким, что Антошка не мог отвести взгляда. В такие моменты, когда рядом не было глупых деревенских мальчишек, которых нужно наставлять на праведный путь, или раздавленных тяжелой жизнью взрослых, бесконечные жалобы которых священнику приходилось выслушивать, Арсений и церковь словно принадлежали только ему, Антону. И этот факт находил отголосок в детской душе и заставлял её трепетать. Но вот священник заканчивал молитву и оборачивался, чуть улыбаясь и деланно строго глядя точно на Антошку. Где бы он ни сидел, в какой бы части зала не находился — у двери, прислонившись к ней спиной или прямо на передней скамье, отец Арсений сразу же цеплял взглядом его угловатую фигурку. У мальчишки проходили мурашки по коже в этот момент, словно его поймали с поличным за чем-то непристойным, словно утренняя молитва священника была слишком интимной, личной. Но священник лишь улыбался своей мягкой тёплой улыбкой, и у мальчишки больше не оставалось выбора, кроме как смущенно улыбнуться в ответ, ведь уголки губ сами собой так и норовили разъехаться в стороны. После этого, если у церковной школы не было назначено занятий, то Антошка бежал в сад, опережая священника и нетерпеливо поджидая того у двери. Он по-настоящему полюбил этот сад. Полюбил цветочный аромат, разноцветные бутоны и теплый ветер. А особенно полюбил взгляд, полный благодарности, которым священник одаривал его после очередной политой и/или избавленной от сорняков грядки. Ковыряясь в земле и таская воду в старых громоздких вёдрах, он наконец чувствовал себя нужным. Не просто хорошим учеником, а именно полезным работником, тем, которым никоим образом не мог стать в деревне, сколько бы ни старался. В отличие от матери, которая за любую промашку могла высечь прутьями, Арсений никогда его не то что не бил, но и даже не ругал. Ни за пролитую воду, ни за по-неосторожности помятый цветок. Лишь мягко вздыхал и показывал как надо, взяв его руки в свои и направляя. Ближе к полудню солнце начинало палить столь нещадно, что голова кружилась, а пот лил в три ручья. Тогда священник подходил к Антошке, трепал его по макушке и протягивал кружку, полную прохладной ключевой воды, к которой мальчишка тут же жадно припадал губами. Ему нравилось, что священник о нём заботится, ведь он мог вполне сказать Антону, чтоб тот сам бежал за водой, как обычно делали все взрослые. Он мог просто его спровадить после работы и сказать, чтоб шёл домой обедать и отдыхать, и тогда Антону бы больше ничего не осталось, кроме как понуро спускаться в долину, ведь перечить священнику он не мог. Но Арсений словно его понимал. Понимал, что в деревню, где ходит стайка разбойных ребят и хмурых усталых взрослых, Антошка не хочет. Что ему там не место, что он словно чужой. Поэтому священник приносил поднос со свежеиспечённым хлебом и козьим сыром, который так любил мальчишка. Они садились на скамейку, спрятанную в тени деревьев да холодных церковных стен и ели, созерцая похорошевший от их работы сад. На десерт были неизменные персики, сорванные прямо с веток над головой. Немного отдохнув и отдышавшись, Антошка начинал с искорками любопытства поглядывать на молчаливого священника. Тот всегда выглядел немного опустошённо, когда находился в саду. Слегка печально, слегка очарованно, слегка восхищённо. Антон бы хотел, чтобы и ему подарили такой взгляд. Такой особенный, необычный, наполненный чувствами и мыслями, о которых Антону ничего неведомо. — Отец Арсений, — тихо тянул он, пытаясь привлечь внимание и дёргал священника за рукав, — а расскажите ещё историю. И он рассказывал. Про Бога, про людей, про то, как устроен мир за пределами деревни. А Антон с замиранием сердца внимал, ни на секунду не отводя взгляд. Арсений смотрел вслед сбегающему с холма мальчишке. Антошка всегда казался лишним в здешнем обществе. Слабое тело, но острый и пытливый ум — противоположность любого местного, недаром его не любили ни взрослые ни детвора. Арсений, как и наказывал Бог, всегда старался помогать слабым и обездоленным, поэтому и разрешал мальчишке проводить много времени в церкви, загружал его работой, чтобы не слонялся без дела и не чувствовал себя сломанным и бесполезным. Сплошная выгода по всем фронтам — в деревне нет погрома и рассерженных жителей, Антошку не гоняет палками буйная детвора, а Арсению легче — он уже немолод и не может заниматься всем сам. Да и компания смышленого солнечного мальчишки, которого не просто загнали сюда родители «потому что так надо и принято», а которому действительно интересно, всегда прибавляет настроения.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
— Ваш сад так красив, отец Арсений, — сказал Антошка, смахнув испачканной в земле ручонкой пот со лба. Он остановился перевести дух от работы и с удовольствием разглядывал возвышающиеся перед ним нарциссы. Священник улыбнулся. — Уверен, скоро он станет ещё прекраснее благодаря тебе, Антош. Ты за ним так усердно ухаживаешь. — Это всё, чтобы помочь вам, вы же так много делаете для деревни, а они не понимают! — в сердцах воскликнул мальчишка. Священник приблизился и успокаивающе погладил его по голове. Антошка зажмурился и прильнул к тёплой руке, словно маленький шкодливый котёнок. — Не суди людей, Антош, особенно их мысли, которые тебе неведомы. Я помогаю им и не требую ничего взамен. И может тебе так и не кажется, но на самом деле они чувствуют направленное на них добро и когда-нибудь научатся не только его брать, но и отдавать. — Когда-нибудь я повзрослею и уеду отсюда, правда-правда! — проговорил мальчишка, запрокинув голову и глядя священнику прямо в глаза. — Я поеду в большой город и буду учиться, чтобы стать таким же умным, как вы и тоже просвещать людей. — Это хорошее желание, Антош, — Арсений одобряюще кивнул, а мальчишка заметно погрустнел. — Но тогда мне придётся уехать от вас. Но я обязательно вернусь! А перед отъездом подарю нарциссов для вашего прекрасного сада, как все делают. И тогда вы будете меня вспоминать, тогда вы меня не забудете. Ведь так? — Обязательно. Я буду каждый день молиться за тебя, — священник окинул взглядом сад, будто что-то высматривая и спросил. — И куда бы ты хотел, чтоб я посадил подаренные тобой цветы? — Там, прямо у скамейки! — Антон ткнул пальчиком в сторону обрыва. — Мне нравится сидеть там с вами, смотреть на закат и кушать персики. — Хорошо, я запомню. Антошка улыбнулся во все тридцать два, которых на самом деле было на порядок меньше. Где-то между рёбер он чувствовал щекочущее его счастье. Он и раньше не мог оторвать взгляда от священника и всегда становился на пару пунктиков радостнее в его компании, но с тех пор, как они стали проводить больше времени вместе, Антон стал словно сам не свой. Даже дома он нередко ловил себя на мыслях об отце Арсении — что бы тот сказал по поводу обзывающихся ребят, как бы заступился за него перед матерью, когда она в очередной раз ругала мальчишку за пролитый суп. Засыпая, представлял смешинки в небесно-синих глазах и ласковые поглаживания по голове. А в душе при этом словно шевелилось ожившее тепло, которое так и рвалось наружу.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Хмурое небо изливало из себя столпы дождя. Крупные частые капли с силой разбивались о землю, превращая её в грязь. Они словно были призваны чтобы скрыть мир вокруг — на расстоянии в десяток метров уже ничего было не видно, кроме размазанных серых силуэтов. В церкви было темно, но сухо, в отличие от сырых деревенских домов. Дождь громко барабанил по крыше и окнам, словно настукивая одному ему известную мелодию, но её перекрывала другая — величественная, протяжная и слегка печальная. Старый орган, подвластный маленьким пальчикам, порхающим над его клавишами, извлекал из себя историю, скрытую в нотах. Иногда плавную и спокойную, заставляющую задуматься, иногда стремительную и полную знакомых каждой живой душе эмоций. Антошка любил орган. Может быть потому, что музыка вызывала в нём отклик, может из-за учителя, который когда-то сам дни и ночи мог проводить за этим непокорным инструментом. Антону нравилось пробовать, нравилось испытывать себя. Даже когда что-то не получалось и вместо красивой мелодии из труб вырывались корежащие тонкий слух священника звуки, даже тогда мальчишка не сдавался и пробовал ещё и ещё, пока наконец не получал одобрительный кивок. И вот теперь он играл красиво, мелодично. Пока что это была едва ли не единственная мелодия, которая получалась без ошибок, так, как надо. Антон ударял по клавишам под аккомпанемент дождя. Глаза напряженно бегали по уже давно знакомым нотам, но он всё равно не отводил взгляд, опасаясь сделать что-нибудь не так и разрушить всё, нарушить момент и заставить Арсения неосознанно хмуриться. Священник стоял рядом, опираясь спиной о перила. Его глаза были закрыты, черты лица расслаблены. Он запрокинул голову и покачивал ей, думая о чём-то своём, утопая в окружавшей его музыке. Антон заиграл быстрее, жестче. Ему отчаянно хотелось привлечь внимание Арсения. Чтобы тот посмотрел, похвалил. Ведь Антон заслуживал похвалы — никто в деревне не играл так хорошо, как он. Кроме самого священника, конечно. Но мальчишка ещё ни разу не слышал, как он играл. Учил его, показывая ноты и как их извлекать из инструмента, разбирал ошибки — это да. Но чтобы прям сыграть хотя бы кусочек пьесы — нет, никогда. Хотя взрослые поговаривали, что раньше молодой священник играл много. Что произошло? Несчастная любовь, наверное, никто точно не знал, но в народе бытовала именно эта версия. Что молодой священник, ещё будучи юношей, влюбился в деревенскую девчонку. Они проводили тогда много времени вместе, гуляли, читали, а из церкви то и дело изливались органные пьесы, которые он для неё играл. А потом она просто взяла и уехала. Не любила она деревушку в горах, всё грезила о большом городе, о разных людях, чей разум не крутится вокруг скота, который нужно пасти, да полей, которые нужно вспахивать. Людях, которые собираются там в тавернах по вечерам и делятся умными мыслями. Вот однажды она и не выдержала, да умчалась, даже не собрав толком вещи. А бедному влюблённому священнику на прощание подарила нарциссы, которые с тех пор стали его любимыми цветами. После этого никто и не слышал, как Арсений играет. «Возможно он сейчас вспоминает её, — с несвойственной ему злостью думал Антон. — Я играю для него, а он думает о ней. И как он не поймёт, что был никогда ей не нужен, раз она так просто от него ушла. Я бы никогда не заставил его горевать!». По венам потекла ревность вперемешку с обидой. Антон раньше не знал столь жгучего сочетания чувств. Он с остервенением забил по клавишам, выбивая из органа угрожающие звуки. Вся его злость будто просочилась от сердца в лёгкие и жгла горло. Антошка закашлялся. Арсений повернулся на мальчишку, пытаясь понять, что произошло. Почему вдруг музыка перестала быть такой шаблонной. Не просто бездумно повторённые с бумажки ноты, отточенные до автоматизма, а словно прогнанные через призму души. Арсений любил это звучание. Живое. Редкое. Мальчишка кашлял. Кашель был уже не первый день, но местный врачеватель делал припарки и уверял, что Антошка слегка простудился и скоро должно пройти, да и сам мальчишка слабость или что-то подобное не чувствовал, так что никто особо и не волновался. Но сейчас Антошка закашлялся действительно сильно. Священник подошел, чтобы похлопать его по спине, но вдруг замер, зацепившись взглядом за клавиши. На одной из них лежало что-то белое и скомканное. Арсений осторожно протянул чуть дрожащую руку и взял влажный от слюны лепесток. По позвоночнику прошёл холодок. — Ты первый раз откашливаешь лепесток? — потухшим голосом спросил священник притихшего мальчишку и сел перед ним прямо на мануал органа. — Нет. Несколько дней уже, но в основном вечером, поэтому вы не видели, — Антон поднял взгляд и совершенно не понял выражение лица священника. Злится? Раздражен? Грустит? Обеспокоен? — Простите меня, отец Арсений. — За что? — За это. Я, наверное, не заметил, и как-то проглотил один из ваших цветков. Поэтому я лепестки откашливаю, да? Мне очень жаль, я не знаю как так вышло, я не хотел рушить ваш сад. — Тише, — Арсений положил руку ему на голову и потрепал волосы. — Ты не глотал цветков, Антош, и не рушил мой сад. — Тогда что со мной происходит? Эти лепестки такие красивые и они мне очень нравятся, но почему же мне тогда так больно когда я выкашливаю их, отец Арсений? Разве что-то столь возвышенное и невинное, как красота и цветы может причинять боль? Священник хмурился, переводя взгляд с одного предмета на другой. Антошка терпеливо ждал. Он не воспринимал свой кашель и парочку вылетевших лепестков всерьез. Ну подумаешь — проглотил что-то, ходить-то может и отлично. Поэтому обеспокоенность священника и его видимое замешательство выбило мальчишку из колеи. — Помнишь, я когда-то рассказывал, что люди иногда просто не в силах нести в себе все те чувства, которые им дарует Господь. И тогда всё это чистое и непорочное вырывается из души и начинает прорастать цветами. — Такими же прекрасными, как в райском саду? — восторженно спросил мальчишка. Арсений кивнул, пряча грусть в глазах. — А какие это цветы? У всех они одинаковые? — Нет, Антош, они разные, — священник покрутил в пальцах влажный от слюны лепесток, — но у тебя будут нарциссы. — Они же очень красивые! — обрадовался Антон и хлопнул в ладоши. — И вы их больше всего любите, это хорошо, что у меня они растут, вам обязательно понравятся! — Да, Тош. А пока сыграй мне ещё. — А вы будете на меня смотреть? — настороженно поинтересовался мальчишка. — Обязательно. Антошка улыбнулся, довольный собой, и заиграл. А священник сидел, не отводя от мальчишки задумчивого взгляда и обращался в небо с немым вопросом: «За что?».⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Арсений видел мальчишку каждый день. В церкви во время уроков, в саду, за органом. Видел, что кашель усиливался. Что мальчишка улыбался, но теперь вместе с лепестками вылетали и капли крови. Арсений закрыл глаза, подставляя лицо закатному солнцу. Он прекрасно знал, что с ним происходит. И знал, что это из-за него. Эти искорки в ребячьих глазах когда Антошка на него смотрел, этот неуёмный энтузиазм, когда тот рвался выполнять все его просьбы. А Арсений просто не понимал за что. За что с ним это делает Бог? Это же его план, не так ли? План на мальчишку, план на священника. Но раз это Божий план, то он просто не может быть плохим. Арсений активно убеждал себя в этом. В том, что его Бог всего лишь хочет поскорее забрать мальчишку к себе и сделать прекрасным крылатым ангелочком, как на полотнах художников. Тогда Антошка действительно будет счастлив и свободен. Ведь он так не подходит для этой земли. Арсений молился. Постоянно молился за его душу. Мальчишке уготовано место на небесах, а он, Арсений, должен его проводить. Всё должно быть хорошо, таков Божий умысел. А он ведь просто не может быть неправильным. И он свято верил в это.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Воскресенье стояло теплое и солнечное. В церкви была, казалось, вся деревня. Люди пришли послушать службу, отпустить грехи и просто отдохнуть от работы. После официальной части все высыпали на улицу в тень деревьев, растущих у церковных стен. Тут росли и яркие жёлтые лимоны, и сочные персики, гроздьями свисающие над головами. Тут и там постелили холщовые мешки на которых разложили принесённые из домов яства — пирожки, свежий козий сыр, хлеб, куски вяленого мяса, вино. Атмосфера царила расслабленная — взрослые болтали, обсуждая свои скромные новости, на которых не были ни сил ни времени на рабочей недели, дети сновали туда-сюда и кидались сорванными с веток лимонами. Антошка хотел было побегать с ними, но он тут же стал всеобщей целью и, получив сразу несколько синяков, забросил это дело. — Отец Арсений! — раздался тонкий голос. Арсений улыбнулся деревенским мужикам, с которыми обсуждал сорта вина, извинялся за то, что вынужден прервать их беседу и обернулся на голос. К нему подошла полноватая темноволосая женщина среднего возраста, на щеках которой алел румянец. — Здравствуйте, Елена. Давно вас тут не видел. Как вам служба? Женщина смущённо улыбнулась, словно извиняясь. — Да, я всё не могла найти времени зайти в церковь, столько хозяйства! Да ещё и старик наш в прошлые выходные приболел, не могла оставить его одного, — женщина всплеснула руками, на что Арсений кивнул — мол, всё понимает, и скверных мыслей не держит. — А служба ваша добротная, проникновенная, всегда не могу наслушаться. Мать Антошки выглядела действительно воодушевлённой. Арсений прекрасно знал, что хоть и женщина далека от науки и искусства, никогда не стремилась разглядывать фрески и читать книги, даже Библию, но в нём, священнике, она души не чаяла. Может от того, что тот казался таким возвышенным и недосягаемым, может из-за света, который проливал в сердца и умы людей, а может и вовсе от того, что обещал спасти её душу. В любом случае, обычно грубая и сильная женщина всегда смущалась перед ним, словно юная девчонка. Вот и теперь она заламывала руки, неловко открыв рот, пытаясь что-то сказать. Священник ободряюще улыбнулся и кивнул, чуть прищурив глаза от яркого солнца. — Я просто хотела отблагодарить вас, отец Арсений. — За что? — Вы очень помогли с Антошкой. Вы же знаете, какой он… ну… проблемный. Куда ни пойдёт - вечно одни хлопоты, и никакой помощи. Совсем несносный мальчишка, другие так хорошо и со скотом управляются и с посевами, а этот, — она раздраженно махнула рукой в неопределенном направлении, — уже и не знаю что с ним делать. Его и как только не наказывали — и били, и еду забирали, а всё равно никак за ум не может взяться, ох, не могу с ним. Он ещё и приболел, кашель какой-то… Арсений стоял с вытянувшимся лицом и молча слушал. И слушал, и слушал. А в душе начинало клокотать и разливаться что-то совсем не возвышенное, напротив, что-то порочное. — И вот он всё последнее время у вас проводит, говорит, помогает с чем-то. Я очень рада, что вы за этого балбеса взялись, извините конечно, он вам, наверное, столько неудобств уже успел принести за это время, но может хоть вы его научите. Да и в деревне лишний раз не ошивается, мне хоть не приходится выслушивать эти обзывания в его адрес, хоть отдохну и… Арсений поднял взгляд и с какой-то доселе неведомой ему злостью посмотрел на женщину. Она тут же замолкла и побледнела в благоговейном ужасе, словно почувствовала что-то, словно глаза священника действительно горели огнём. — Да как ты смеешь, — прошипел он, приближаясь к ней. Его лицо скривилось в отвращении. — Ты же его мать, Елена. Ты должна за ним следить и учить его. Учить, а не бить, это разные вещи. Он способный и ему нужно внимание, нужно, чтобы в него верили! Ты его мать, а совсем не любишь его, сравниваешь его с другими детьми. Он страдает, а ты просто отреклась от него и скинула на другого человека! Последнюю фразу священник произнёс слишком громко. Практически сорвался на крик, его лицо покраснело, а на шее пульсировала жилка. Женщина судорожно вздохнула. Арсений огляделся. Все взгляды были обращены на него. Удивлённые, ошарашенные, недовольные. Ещё бы, священник же никогда не повышал голос, не осуждал, не выходил из себя. Арсений выдохнул и пригладил волосы вспотевшей ладонью в попытке успокоиться. — Прошу прощения, — обратился он ко всем и сцепил руки в замок. — Я вынужден вас покинуть, пойду помолюсь. А вы продолжайте выходной, Господь наказал отдыхать. Арсений спешно удалился в развевающейся от быстрого шага черной робе и скрылся в коридорах церкви. Последним что он увидел был испуганный взгляд Антошки, который тот переводил то на мать, то на священника. «Сколько он слышал?». Арсений припал к кресту, осев на пол и сгорбившись. Он чувствовал себя ужасно. Он действительно винил Антошкину мать. Ведь если бы она его любила, если бы уделяла бы ему хоть чуток времени от того, сколько она проводит с мужчинами, то наверняка Антошка бы был не таким. Ему бы не пришлось бежать в церковь в поиске любви, признания и понимания. В поиске простого человеческого прощения и уважения. Тогда мальчишка бы не влюбился так глупо и наивно, тогда не прорастал бы сейчас изнутри прекрасными нарциссами. Тогда бы он сейчас не умирал. Глупо и грешно винить в чём-то простую женщину. Да и в чём? В том, что мальчишка быстрее встретится с Богом? Разве есть в этом что-то плохое? Конечно нет. Его Бог бы не стал забирать душу невинного мальчишки, если бы это было чем-то плохим.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Время обеда. Арсений с Антошкой сидели на своей любимой скамье у обрыва, среди цветов. Проведя несколько часов за работой, они изрядно вымотались и ими овладела сладкая нега. Мальчишка лениво кусал бутерброд. — А это что? — священник указал на синяк, пестреющий на Антошкиной руке. — Это мать. Она сказала мне, что вы всегда были с ней любезны и обходительны. А с тех пор, как я у вас работаю, вы стали ей пренебрегать, и вот накричали даже. Она думает, что это из-за меня, что это я вас испортил. Сказала, что во мне много греховного, и вот мои грехи и вас отравляют. Взгляд священника потемнел. — Ты же понимаешь, что это не так? Что это неправда, что она не права? — Я не знаю. А вдруг я, кх… — мальчишка закашлялся. Надрывисто, с хрипотцой. Он кашлял и кашлял, не имея сил остановиться, а из него сыпались белоснежные лепестки, окропленные красной кровью. Мальчишка морщился, часто дыша и растирая слезящиеся глаза. Вдруг он зажмурился и начал царапать пальцами шею, будто пытаясь что-то достать. — Тише, Тоша, дыши, всё хорошо, — ворковал Арсений, бессильно положив руку на маленькую спину. С последним порывом кашля из горла наконец выпал он. Бутон. Целый, почти распустившийся бутон среди отдельных лепестков. Священник осторожно взял его в руки, с трепетом, будто это было самое ценное и хрупкое сокровище, которое можно сломать одним неловким движением. — Ого, — восторженно выдохнул мальчишка, вытирая остатки крови и слюны с уголков рта. — Он такой красивый. Красивее всех остальных, правда? — горделиво отметил Антошка, кидая косые взгляды на растущие в саду нарциссы, и заискивающе глядя на священника, желая получить одобрение. — Это самый красивый цветок, Антош. Ты позволишь мне сохранить его? — Конечно! Скоро я откашляю много цветов и все подарю вам, обещаю. Только вот, — Антошка с волнением теребил уголок своей рубахи, — он весь в крови. Это плохо, да? Я знаю, что когда идёт кровь, это плохо, значит что-то не в порядке. И мне очень больно. Священник долго молчал, закусив губу и что-то обдумывая. — Ты говорил кому-нибудь? — спросил он наконец вместо ответа. — Матери или врачу? — Нет. Они знают что я кашляю, но я никогда не показывал им лепестки. Я не хочу, чтобы они видели такую красоту. Они не поймут. Я хочу, чтобы их видели только вы. И я… я почему-то чувствую себя лучше рядом с вами. В смысле кашель не уходит, но он не такой неприятный, как вечером, когда я дома, — мальчишка замялся. — Что такое? — Я… ночью я не могу спать. Меня мучает то жар, то кошмары. Арсений с беспокойством вгляделся в маленькое лицо, в глаза, оттененные крупными кругами. Антошка действительно казался утомлённым. Он даже пару раз засыпал во время занятий, проповедей или на этой самой скамейке в саду. — Но здесь, в церкви, ты можешь спать? — Рядом с ва… в смысле здесь? Да. Вроде, да, — скомкано ответил Антон и почесал бровь. — Тогда поспи. А вечером я извинюсь перед твоей матерью, и скажу, что забираю тебя в церковь на постоянную работу. Так ты можешь не беспокоиться о лепестках и кошмарах. — Я не против, — Антошка лениво улыбнулся и устроил голову на коленях священника, покрытых тёмной тканью, — думаю, она тоже не будет против. Арсений сидел, слушал мирное посапывание и перебирал светлые волосы на угретой солнцем макушке.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
— Конечно, отец Арсений, я буду очень благодарна вам за это! — активно закивала Елена. Арсений почтительно улыбнулся. Он и не ожидал другого исхода этого разговора. Мать Антошки сама пришла на исповедь в церковь после работы. Тот факт, что священник на неё вспылил очень волновал женщину. Ещё бы — как ей получить одобрение Господа, если она не может получить даже одобрения священника — слуги Божьего. Так что она без раздумий приняла все его предложения по переселению сына. Дальше от людей, под надзором умного и уважаемого человека — что тут может не устраивать? Закрыв тяжелую дверь за последним прихожанином, Арсений направился в сад. Антошка сидел там, один, в темноте. Он запрокинул голову и смотрел на звёзды, украшающие небо своими рисунками. Свет полной луны отражался в его глазах. Несмотря на тихий шаг священника, Антону не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что тот подошёл и стоит рядом, прямо за спиной. Антошка, казалось, его чувствовал, ощущал всеми фибрами души. Его дыхание, его взгляд, его аромат — жаркого солнца, ветхих книг и молодых цветов. Мальчишка чувствовал, как аура священника буквально обволакивает со всех сторон, и крохотное сердце в его груди начинает биться чаще, и счастье вместе с кровью разливается по организму. И когда в груди нарастает напряжение, а лепестки начинают щекотать лёгкие, то он откашливает цветы через саднящее горло, вместе с кровью, вместе с разлившемся по ней счастьем. И тогда оно каплями рассыпается повсюду — на руки, на одежду, на деревянную скамью, пропитывает траву под Антошкиными ногами. А Антону больно. До слёз больно. Но он терпит. Потому что он не слабак. Потому что он счастлив. Ведь священник стоит близко-близко. Так близко, что можно коснуться рукой. — Антош, — раздался уставший голос, — твоя мать разрешила тебе переселиться сюда. Будешь спать в комнате для послушников. Она раньше была моей, но давно уже пустует, с тех пор, как отец Павел почил, и я переселился в его покои. — Хорошо. — Выпей, — Арсений протянул ему стакан со сладковатой жидкостью, — должно снять боль. Антошка послушно осушил посудину. В горле запершило, мысли стали ватными. Посидев ещё немного в тишине под звёздами, они вернулись в церковь. Мальчишка клевал носом на ходу, поэтому он вцепился в подол рясы священника, дабы не упасть. — Тут пыльновато, но у меня не было времени убрать, — обескураженно отметил Арсений после того, как открыл дверь, ведущую в маленькую полу подвальную комнатку. — Ничего. Я завтра приберу, — Антон окинул помещение взглядом и остался более, чем доволен. Кровать в углу, оконце, закрытое витиеватой решеткой и небольшая тумбочка. И всё это было его. И главное — прямо в церкви, подальше от глупых деревенских мальчишек, рядом с Арсением. — Тогда помоги мне застелить кровать. Антошка, кряхтя разбирался в сторонах одеяла, пока священник устилал простыню. Закончив, он зажег свечку на тумбочке от лампадки и потрепал мальчишку по голове. — Мне посидеть здесь, пока ты не уснёшь? — Если можно. Арсений улыбнулся и присел на край кровати. — Что со мной будет? Порою я чувствую себя таким слабым. А в груди так тесно и колко. Будто цветов всё больше, будто скоро им не хватит места. И иногда мне кажется, что они меня истощают. А я бы очень хотел вырастить вам целый букет, — шептал Антон, хватаясь пальцами за руку священника. — Как думаете, я смогу? Священник зажмурился, потирая пальцами виски. Меж бровей залегла складка. — Ты обязательно сможешь, Антош. А потом ты станешь ангелом. Господь очень любит цветы и всех, кто сумел прорастить их в душе, забирает к себе, летать средь бескрайних небес. — Я хочу на небеса. А я увижу оттуда вас? — Обязательно увидишь. — Хорошо, — Антон зевнул, — а расскажете мне историю? — Тебе уже спать пора, — священник потрепал мальчишку по голове и поправил ему одеяло. — Спокойной ночи, Антош. — Спокойной ночи. Мужчина развернулся и направился к выходу, оставив на тумбе зажженную свечу. — Отец Арсений, — протянул Антон напоследок, заставляя священника обернуться в дверях, — спасибо за лекарство, мне теперь почти не больно.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Арсений не мог уснуть. Он стоял у распятия, грозно взирающего на него с высока. Черты лица Иисуса, по задумке творца, были омрачены страданием. Арсений, казалось, должен был отлично изучить это лицо за долгие годы. Знать каждую чёрточку, каждую мимическую морщинку. Но это была ложь. Каждый раз лицо, взирающее с распятия представало в новом свете. И сейчас на нём будто застыло пренебрежение. Неужели к нему, Арсению? «Мне теперь почти не больно», — в ушах звенела небрежно брошенная мальчишкой фраза. Почти. Это роковое отвратительное «почти». Арсений готов был взвыть. Он никак не мог заглушить боль Антона, как ни старался. Он мог её приуменьшить, мог избавить его от кошмаров и бессонницы, заключив в церковь, посадив рядом с собой. Но никак не убрать насовсем, навсегда. Он не мог вырвать прекрасные цветы, иссушающие и пронизывающие юное тело. Это, наверняка, проклятие. Его проклятие, из-за которого невинный мальчишка страдает. Не может такое идти от Бога. А если так, то он, Арсений, недостоин этой церкви. То его душа недостойна спасения, то вечно ему гореть в Аду с такими же проклятыми, как он сам. «Но… Но разве Господь мог допустить такое? Мог допустить в свою обитель священника, душа которого охвачена дьяволом? — лихорадочно думал Арсений. — Нет. Не мог. Господь бы не позволил такому произойти, не позволил бы испорченному священнику забирать детскую жизнь». А значит, всё хорошо. Значит цветы это никакое не проклятие, это дар, который поможет Антону оказаться там, где его ждут. Где его место. А Арсений будет вести его и поддерживать, будет выкладывать дорожку из цветов, пока Антон не обрастёт крыльями и не взлетит. И Арсений стоял у божественного лика, сложив руки перед собой и молил, обращаясь к Богу. Молил о душах, о спасении, об Антоне. И с каждой молитвой задвигал мысль о проклятие всё дальше в закрома сознания. Ведь это не что иное, как божественный дар.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Антону плохело. Он уже не мог беспечно бегать по утренней траве, собирая капельки росы на босых пятках. Он постоянно носил с собой тёмный платок, на котором кровь, которую он откашливал вместе с цветами, была не так заметна. Лекарство, которое по несколько раз в день давал ему священник, помогало справляться с болью. Да и сам священник тоже. От вида его улыбки в груди Антона будто распускался новый цветок, но вместо боли он чувствовал лишь блаженство. Антон много времени посвящал саду. Он совсем не выходил в деревню, забросил уроки, но исправно по несколько часов проводил в саду, ковыряясь в земле рядом с душистыми цветами. Его будто тянуло туда. Всё остальное время он играл. Тяжелая органная музыка всё чаще и чаще наполняла собой стены церкви. Конечно, в деревне про это узнали. Теперь люди приходили в свободное время не только помолиться, но и послушать. Невидимые Антону, сидящему на скрытом колоннами балконе, они были там, внизу. Кто-то слушал молча, кто-то его хвалил, обращаясь к священнику. Они думали, что мальчишка для этого и живёт в церкви — стал послушником, учится грамоте да музыке, и помогает уже немолодому священнику справляться с хозяйством. А Антон злился. Злился каждый раз, когда слышал сладкий мелодичный голос Арсения снизу. Среди чужих людей, обсуждающих его, Антона. Будто им было дело. Будто они его любили всё это время. Нет. Они попросту отнимали у него Арсения. И тогда Антон с остервенением стучит по клавишам, выливая в этот жест всю ревность, бушующую в душе. И все сразу замолкают. Потому что такая музыка пробирает до дрожи и заставляет мурашки бежать по коже. А Арсений слышит и всё понимает. Он извиняется перед прихожанами и поднимается на второй этаж, к Антону. Встаёт рядом с ним, опираясь о перила и молча смотрит с лёгкой улыбкой. А мальчишке этого достаточно. Теперь Арсений с ним. Теперь он спокоен. И мелодия снова становится мягкой, ласкающей слух, и отзывающейся в душе.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
В деревню, на большой повозке, приезжает торговец. Детишки радуются, заглядываясь на невиданные игрушки. Взрослые интересуются новыми семенами, инструментами и яркими одеждами. Кобылу отгоняют в стойло и сытно кормят. — На сколько вы задержитесь здесь? У нас через неделю праздник в церкви, может погостите? — спрашивают деревенские бабы, сверкая румяными щеками. Мужчина им, очевидно, пришелся по душе — коренастый, харизматичный, с бесовскими глазами и длинными волосами, завязанными в хвостик. — Чего б не задержаться? Нравится мне в ваших краях — задержусь, конечно! Торговец останавливается в одном из домов вместе с одинокой вдовой. Будучи религиозным человеком, узнав про церковь, он в тот же вечер решает подняться на холм и посетить её. — Здравствуйте, а вы кто? — слышится детский голосок, как только мужчина заходит в церковь. — Я только приехал, много всего привёз, торговец я, — улыбается мужчина. — Звать Сергей. А ты кем будешь? — Антон, — немногословно ответил он, чуть хмуря брови, и пряча руки за спиной. — Отец Арсений скоро придёт и встретит вас. — Хорошо, тогда я посижу здесь. Сергей украдкой рассматривал насупленного мальчишку. «Кожа да кости, ей богу», — поразился он его бледности и нескладности. Вскоре пришёл священник. Он встретил нового гостя широкой улыбкой. — Добро пожаловать. Должно быть вы тот торговец? Видел, как вы приехали, — Арсений указал куда-то в сторону окна на вопросительный взгляд. — Двери нашей церкви всегда открыты желающим. — У вас тут красиво. Не во многих деревнях я видел такую церковь! — Давайте я вам всё покажу, — священник обернулся на мальчишку, прячущегося от незнакомца за спиной. — Антош, ты можешь пока идти отдохнуть. Мужчины быстро нашли общий язык. Они говорили о книгах, об искусстве, о городах, людях и нравах. Сергей рассказывал о странствиях, Арсений рассказывал о Боге. Все темы были им родны и интересны. Они и не заметили, как начало смеркаться. Тогда священник любезно одолжил факел, чтобы торговец не заплутал во тьме и проводил до дверей. Уже выходя Сергей вдруг хлопнул себя по лбу, вспомнив: — Я всё спросить хотел про того мальчишку, как его, Антона, во. Он болезненно выглядит, всё в порядке? — на лице мужчины промелькнула обеспокоенность. — Да. В смысле, он всегда был хрупким, поэтому его и отправили в церковь — с тяжелой работой не справлялся, — Арсений с секунду подумал, потом решил, что в деревне всё равно расскажут, так что добавил. — Правда у него последнее время кашель нехороший, но я беру у врача лекарства, вроде помогает. Торговец закивал, принимая новую информацию. — Если что-то нужно, отец, только скажите — у меня с собой целая корзина всяких снадобий, мало ли что в дороге случится. У хороших докторов брал, городских, — горделиво произнёс Сергей и похлопал себя по груди Священник почесал щетину на подбородке и осторожно произнёс: — А обезболивающего там не найдётся? Прям… Сильного. То, которое делает местный врач никуда не годится. — Найдётся. Принести? С вас, отец Арсений, ни гроша не возьму. Хороший вы человек, я сразу понял. — В таком случае буду весьма благодарен. Мужчины разошлись, оставшись довольными после долгой продуктивной беседы. Если Арсений давно не встречал кого-то столь начитанного и имеющего богатый жизненный опыт, то Сергей давно не имел возможности поговорить о Боге с кем-то знающим, чувствующим.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Наутро торговец пришёл в церковь, не забыв прихватить склянку с лекарством. В главном зале священника не оказалось. Сергей уже было сел на скамью, думая подождать его здесь, как и в прошлый раз, но вдруг старый орган словно ожил, и из него полилась ангельская музыка. Мужчина запрокинул голову, приметил балкончик на втором этаже и ведущую к нему винтовую лестницу. Он поднялся туда, влекомый мелодией, осторожно ступая по ступеням, дабы не заскрипели. И увидел там Антошку. Тот играл с закрытыми глазами, полностью отдавая себя инструменту. Движения были широкими, стремительными — маленькие пальцы порхали над клавишами. Он был совсем не похож на того неуверенного блёклого мальчишку, которого Сергей видел вчера — напряженный, чувственный, он словно сошёл с полотна художника. Антошка его не замечал. Словно смахнув чары, навеянные голосом инструмента, торговец вгляделся повнимательнее. Мальчишка был нездоров. И нет, не из-за кашля, про который упоминал священник. У уголка рта засохла струйка крови, а пол под ногами был устлан бутонами и лепестками. «Неужели…», — глаза Сергея округлились от догадки. Он подошёл быстрыми шагами и схватил Антона за кисть, переворачивая руку тыльной стороной к себе. Мальчишка дёрнулся от неожиданности. Музыка смолкла. — Что вы делаете? Вам сюда нельзя! — воскликнул Антон с какой-то смесью испуга и злости, и быстро выдернул руку. А мужчина уже успел всё разглядеть. Успел разглядеть разодранную кожу у запястий и прорывающиеся из вен тонкие стебли. Поздняя стадия. «Сколько ему осталось?». — Уходите отсюда! Я, я позову отца Арсения и он… кх, — Антон закашлялся, прикрывая рот кулаком. На него брызнула кровь. По лестнице раздались спешные шаги и на балкончике показался запыхавшийся священник. Он замер, оглядывая развернувшуюся перед ним картину, оценивая ситуацию. На него смотрели испуганные глаза Антона и недовольные, обеспокоенные — Сергея. — Пойдём отойдём на пару слов, — хмуро прошептал торговец, и, не оглядываясь, прошествовал вниз по лестнице, всё ещё сжимая склянку с лекарством в руках. Арсений подошёл к Антону, тот протянул руки и обнял священника, утыкаясь носом в его грудь. Раздались всхлипы. — Всё будет хорошо, Антош, — Арсений мягко провёл рукой по детским волосам, отстранился и пошёл за Сергеем.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
— Вы же знаете, что это? — спросил мужчина, как только священник присел рядом на скамейке, стоящей у входа в церковь. — Да. — А он? Арсений молчал. Сергей сверлил его взглядом пару десятков секунд, будто пытаясь принять происходящее. — А в деревне? — продолжил он допрос. — Нет. — Так значит, это из-за вас, — не вопрос, утверждение. Они снова замолчали. Оба хмурые, погруженные в мысли. Где-то недалеко стрекотали цикады. — Не смотри на меня так, — наконец не выдержал Арсений. — Я ничего не могу с этим сделать. Это не лечится. А ответить взаимностью, — он горько усмехнулся, — я не могу. Всё место в моём сердце занял Бог. Да и разве нужна мальчишке любовь старика? Но я… я правда стараюсь, чтобы ему было легче. — Я понимаю, — ответил Сергей, — но всё равно не могу на это смотреть. Я не виню вас, просто не смею, но это ужасно. И что думает об этом сам Бог? — Это… это испытания посланные им. Он просто хочет забрать Антошку к себе, пока тот чист и невинен. Пройдя через муки, он воспарит, — вдохновлённо ответил священник, что не ускользнуло от Сергея. — Я бы очень хотел в это верить, отец. Буду молиться за его душу, чтоб так и случилось. Но что если… что если это проделки дьявола? Я всегда размышлял об этом. Про это, хм, явление, так мало информации. За время моих странствий я пару раз встречался с этим. Даже однажды видел последние секунды, как душа покидает тело. И я не могу это забыть. Эти цветы… Это что-то греховное, чертовское. Я… я просто не могу, отец. Арсений молча кивнул, искоса наблюдая, как торговец встаёт и протягивает ему склянку. — Давайте ему по несколько ложек в день, должно помочь от боли. А сейчас простите меня, отец Арсений, я пойду, мне нужно отвлечься. Мужчина удалялся вниз по холму. Арсений так и сидел на скамейке. Он запрокинул голову к небу. Слова торговца подняли с уголков сознания тревожные мысли самого священника, которые тот так отчаянно отрицал. И всё пошло по новой. Его вера в то, что это — дар, по кусочкам рушилась. «Проделки дьявола», — стучало у него в голове. Проклятие. Если это проклятие от дьявола, то он — проклятый священник. Священник, оскверняющий собой святое место. «Разве ты мог допустить такое, Господь?»⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
— Антон! — окликнули мальчишку, когда тот, кусая персик, уже было собрался зайти в церковь. Он обернулся. Поднимаясь по холму, к нему спешил торговец, размахивая каким-то предметом в руках, и слегка щурясь от закатного солнца. Мальчишка остановился, молча наблюдая за тем, как мужчина приближается, сбиваясь в ногах. Наконец взобравшись, он остановился, упёрся руками в колени и с облегчением выдохнул, пытаясь отдышаться. — Не привык я по таким поверхностям скакать, — будто извиняясь произнёс он, махнув рукой на траву, уходящую вниз. Антон всё ещё молчал. Сладкий персиковый сок стекал по его пальцам. Мужчине отчего-то было жутко неуютно под пристальным взглядом впалых зелёных глаз умирающего ребёнка. — Антон, ты прости меня за то, что случилось утром. Я тебе, вот, книжку принёс в подарок, — Сергей протянул книгу. Мальчишка недоверчиво поглядел, но всё же взял, засовывая подмышку. — Спасибо. Но больше сюда не приходите. — Почему? Антон грустно покачал головой. — Вы что-то сказали утром отцу Арсению, да? Он весь день после этого ходит сам не свой. Какой-то потерянный и будто виноватый. Он постоянно молчит, — мальчишка поморщил нос. — У него мысли тяжелые, я чувствую. Мне не нравится, он будто не со мной. — Прости, — выдохнул Сергей. — Ничего. Просто больше не приходите сюда. Пожалуйста, — Антон вошёл в церковь, закрыв за собой дверь. Сергей ещё долго смотрел на закрытую дверь. Ему было жаль. Но он тут ничем помочь не мог. — Господи, спаси его душу, — прошептал мужчина.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Антон был зол. Жгучая обида разъедала его изнутри. Зубы до боли сжимались, а из глаз текли слёзы. На коленях лежала подаренная торговцем книга, открытая на странице с рисунками. На первом изображена прекрасная девушка, изо рта которой сыпались красные лепестки роз. Она улыбалась, положив руку на сердце. Так красиво. На втором рисунке была она же. Но уже иная. Тощая, как скелет, с покрасневшими выпученными глазами, из которых текли слёзы. Всё её тело было оплетено розовыми стеблями. Они вырывались изо рта, из шеи и наконец прямо из груди, из сердца, разрывая плоть и пробивая себе путь через рёбра. «Последние секунды», — увидел подпись с десяток минут назад Антон и его прошиб холодный пот. В душу закрались зачатки паники. Нехорошее предчувствие. И тогда он прочитал текст, который иллюстрировали картинки. И теперь он здесь. Обманутый и преданный. Никому ненужный. Плачет над книгой. Один, в своей комнате. Антон встал, пошатываясь. Ноги плохо его держали, но он пошёл, опираясь о стену. Арсений был у алтаря. Как всегда. Стоял там, прямо под распятием, сложив руки в молитве. Мальчишка со злостью кинул книгу, стиснув зубы, и уже толком ничего не разбирая из-за застилавших глаз слёз. Она попала священнику прямо по виску, а потом упала на алтарь с глухим ударом. Арсений дёрнулся от неожиданности и схватился за голову. Сквозь его пальцы просочилась струйка крови. Он в непонимании обернулся и увидел стоящего у стенки Антона. — Антош, что случилось? — обеспокоенно произнёс мужчина, оглядывая мальчишку. — Вы всё знали! Вы лгали мне всё это время! — так неистово кричал он, что Арсений пошатнулся от обилия обиды и ненависти, наполнивших детский голос. — Я не понимаю, что т… — священник сделал шаг ему навстречу, широко раскрыв руки. — Я умру! Умру! И очень-очень больно. Там написано, что это не просто чувства, как вы говорили, — Антон ткнул пальчиком в сторону книги, упавшей на алтарь и Арсений наконец обратил на неё внимание. Она открылась на странице со страшными картинками, показывающими мёртвую девушку, насквозь пронизанную шипами роз. — Это любовь! Лю-бо-вь. Это всё из-за вас! Там написано, что мне не придётся умирать, если вы полюбите меня тоже! Вы же можете меня спасти. Я ещё не готов идти на небеса и становиться ангелом. Я ничего не видел. Я хочу поехать в большой город и поступить в университет, как та ваша девушка. Пожалуйста, — его голос сорвался на всхлипы, — пожалуйста, спасите меня. Чего вам стоит меня полюбить? — Прости, Антош, — Арсений протянул к мальчишке руки и прижал его к себе. — Прости, Антош, но я люблю только Бога, он занял всё место в моём сердце. Но Бог любит тебя. Он всех нас любит. И он уже тебя ждёт. — НЕТ! — Антон с неведомо откуда взявшейся силой оттолкнул священника. Тот полетел спиною прямо на деревянный крест. Раздался треск. — Бог не любит меня, раз уготовил мне такое. И вообще, откуда вы знаете?! В книге ничего нет про Бога и про ангелов. Цветы просто пронзают её. Там написано, что тело сгниёт на удобрение. — Тело не вечно, это нормально. Но душа всё равно устремится на небеса. — ХВАТИТ! Вы не можете этого знать! А что, если не устремится? Я не хочу больше ничего об этом слышать! — Антон поднял голову, посмотрев в синие глаза. — Ясно же, что вы не собираетесь меня спасать. Мальчишка развернулся и ушёл, громко всхлипывая и размазывая слёзы рукавом. Арсений остался стоять. Ошеломлённый, опустошённый и потерянный. Где-то в глубине коридоров хлопнула дверь. Священник медленно обернулся. — О, нет! Господи… — руки мужчины безвольно обвисли вдоль туловища. Плечи опустились. Арсений упал на колени. Совсем крошечный, он сидел под распятием, о которое ударился, когда его оттолкнул Антон. По кресту шла большая трещина, которая касалась тела Иисуса, вгрызалась в него, оставляя новую рану. «Господь покинул это место?»⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Антон перестал играть. Церковь стала безмолвной, опустошенной, мёртвой. Её стены больше не услышали ни одной ноты, извлечённой из органа мальчишескими пальцами. Антон насовсем перебрался в сад. Просиживал там целыми днями среди цветов, под тенью персиковых деревьев, на скамейке у обрыва. Работать он больше не мог — нарциссы захватывали всё больше его тела, высасывая последние соки, иссушая и ослабляя. Лепестки стали прорываться сквозь вены — на руках, шее, ногах. Он постоянно кашлял кровью и бутонами. Заглушать боль помогала отданная торговцем настойка, которую Антон исправно принимал каждые несколько часов. Антон мало говорил — горло саднило. Зато он много читал и наблюдал. За солнцем, за рекой, за ветром, гуляющим по полю, за соседским псом, скачущем по холмам. За Арсением. Антон обижался и злился. За то, что обманул, за то, что не полюбил. Но его чувств это не меняло. Он всё с тем же трепетом прислушивался к мелодичному голосу, всматривался в черты лица и плавные движения рук, ловил на себе обеспокоенный и чуть печальный взгляд синих глаз. Арсений думал, что всё изменилось. Что после того, как сорвался Антон, Господь наконец узрел всё, что происходит. Что трещина на распятие — это его кара. Что он покинул эту деревню, эту церковь, покинул Арсения. И теперь всё будет по-другому. Но по-другому не было. Церковь продолжила стоять, а деревенские продолжали ходить на исповедь. Арсений не чувствовал изменений. Он был удивлён. Ведь он должен же был что-то почувствовать, если бы Бог на самом деле его покинул? Ничего не менялось, кроме Антона, который теперь был до невозможного тихий. Он будто закрылся и ушел в себя. Их со священником общение ограничивалось тем, что Арсений несколько раз в день приносил ему еду и лекарство прямо в сад, а вечером помогал готовиться ко сну. В таком темпе прошла практически неделя. Антон заскучал. Злость сошла на нет, а обида, пусть и ещё терзала его сердце, но она даже рядом не стояла с тем светлым чувством, которое мальчишка испытывал к священнику. В субботний вечер Антон, вместо того, чтобы молча принять еду и лекарства, вцепился в рукав священника и потянул к себе на скамью. — Прости меня, Антош, — прошептал Арсений, глядя на светлую макушку. — Я не знаю, смогу ли вас простить. Но… но я больше не в обиде. Вы же не виноваты, что не можете меня полюбить, — мальчишка немного помолчал, пережевывая кусок мяса.— Что со мной будет? Я стану ангелом? Только ответьте честно на этот раз, — он поднял свои глубокие зелёные глаза на мужчину. — Я уже не знаю, Антош. Я правда в это верил. И верю. И буду молиться за твою душу, я обещаю. Но я не знаю. Антон кивнул, принимая ответ. Он был на удивление спокоен. Слишком спокоен для ребёнка. Для умирающего ребёнка, которого некому было спасти. — Вы поиграете мне? — с желанием спросил мальчишка, — На органе. — Если ты хочешь, — согласился Арсений и поцеловал его в макушку. Это малое и единственное, что священник мог сделать для Антона. Арсений играл. Впервые за столько лет он играл, целиком отдаваясь музыке, пропуская её через себя. Они с Антоном поменялись местами. Теперь тот сидел совсем рядом, облокотившись о перила, и внимал мелодии, пронимающей до дрожи. С раскрытым от восхищения ртом и горящими глазами он следил за руками мужчины, за длинными пальцами, невесомо касающимися клавиш, порхающими над ними. Антон никогда не слышал ничего столь прекрасного, столь лёгкого и трепещущего. И это всё было для него. Пусть священник не мог подарить ему свою любовь, но он подарил частичку своей души, вырывающейся из органа вместе с музыкой. — Спасибо, — прошептал мальчишка, смаргивая проступившие от эмоций слёзы, когда Арсений закончил и поглядел на него. — Иди сюда, — мужчина распахнул руки и Антон шагнул в объятия.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
Арсений чувствовал как жизнь ускользает вместе с утекающим сквозь пальцы временем. Он остался на ночь в комнате Антона. Тот не желал засыпать — боялся уже не проснуться. Боялся больше не увидеть своего священника. И Арсений понял. Он взял книгу, рассказывающую о путешествиях да дальних странах и читал её всю ночь, пока под утро мальчишка наконец не провалился в беспокойный сон. Сам священник так и не лёг спать. День празднества. Придёт вся деревня — будут гуляния, кушанья, пляски и огни. Обычно Арсений был рад таким дням — все весёлые, счастливые, живые, однако сейчас его голова была занята одним Антоном. Он ещё со вчерашнего дня рассеянно прибирал церковь, украшал её, принимая помощь от нескольких особо активных прихожан и отвечая на их вопросы. Празднество началось ещё в деревне. Все наряжались, вплетали ленты в волосы, хозяйки готовили кушанья к столу. Собравшись всей деревней они пошли на холм, сопровождая свой ход песнями. Наверху, в тени деревьев и стен накрыли разномастный стол, который освятил Арсений. Затем церковный хор мальчиков пел псалмы и духовные песни. Наступил вечер. На холме у церкви зажгли большой костёр, вокруг которого собралось всё внимание. Празднество постепенно перешло к менее официальной части. Люди были навеселе — захмелевшие, громкие, весёлые. Одни танцевали и пели нескладно, от души, кто во что горазд. Другие расслабленно общались между собой. Вместе со всеми веселился и торговец. Детишки постоянно так и норовили то кинуть что-то в костёр, то прыгнуть самим. Раньше Арсений бы был не прочь посидеть в кругу и пообщаться, перехватывая сквозящие в воздухе эмоции. Но сейчас его душа страдала из-за Антона, одиноко проводящего вечер где-то в недрах церкви. Присоединяться к празднику мальчишка не мог, да и не хотел. Вместо этого он обложился книгами, и заверил мужчину, что всё в порядке и тот может идти — нельзя же проводить праздник без священника. И тот ушел, но на душе его было неспокойно. Несколько раз за день он приходил к Антону и приносил вкусные кушанья. Они сидели рядом, мальчишка упирался лбом ему в плечо и вжимался всем телом до того момента, как священнику не приходилось уходить. Арсений чувствовал нарастающую тревогу. Солнце клонилось к закату и окрашивало всё в насыщенный багровый цвет. Священник извинился перед компанией за свой уход, захватил принесённую кем-то сладость, и направился в церковь. Антона он нашёл в саду, на его любимой скамье у обрыва. Мальчишка полулежал на ней, отрешенно глядя на закат. — Вы пришли, — прошептал он, закашлявшись, когда Арсений присел рядом с ним. — Да, — мужчина раскрыл руки, позволяя Антону улечься ему на колени, — прости за сегодня, что не мог уделить тебе больше времени. — Вы опять уйдёте? — Нет. Нет, Антош, больше я не уйду. Священник аккуратно обнял мальчишку, чтобы не навредить. Тот казался не тяжелее пёрышка. Цветы пробивались отовсюду, нежная кожа была в кровоподтёках. Мальчишка хрипел, тело его не держало. Они оба знали, что теперь Арсений его не отпустит. Будет сидеть тут до конца, подставляя лицо закату и перебирая тонкие волосы. Они долго молчали, наслаждаясь вечером. Антон казался умиротворенным, будто ему больше ничего и не надо, кроме Арсения и заката, грозящего стать то ли последним, то ли бесконечным. Время будто растянулось. Мальчишка даже на секунды поверил, что оно совсем остановилось. Что он будет целую вечность лежать в объятиях священника, которые он так любил. Так любил, что готов был умереть, что бы это ни значило. Но время всё-таки шло. Оно текло невыносимо стремительно, не останавливаясь ни на секунду. И вдруг Антон почувствовал, что что-то пронзило его сердце. «Нарциссы». Резкая и невыносимая боль заставила его зрачки сузиться, из горла вырвался сдавленный крик. — Антош? — паника сквозила в голосе священника. Он беспомощно смотрел на бегающие глаза мальчишки, на его руки, хватающие воздух. — Нет, нет, Антош, не уходи, нет. Арсений был не готов. Не готов расстаться с этим подвижным солнечным мальчишкой, которым Антон некогда был, пока не превратился в живой скелет. Не готов расстаться с глазами, цвета сочной зелени. С органной музыкой, с вечными вопросами на всевозможные темы. Арсений отчаянно цеплялся за мальчишку руками, словно этим мог его спасти, мог вернуть хотя бы ненадолго. — Ты станешь ангелом, Антош, я обещаю, — быстро зашептал священник ему на ухо. — И ты увидишь меня с неба, увидишь этот сад, эту церковь и… Антон мазнул пальцем мужчине по губам, не давая закончить. На детском лице появилась искорёженная болью улыбка сквозь которую прорывались пузырьки крови. — А может и не стану. Может я просто умру и не увижу вас с неба, — потерянно прошептал он, борясь с частой одышкой. Язык стал неметь и заплетаться. — Когда-нибудь, в другой жизни, через много-много лет, но мы снова встретимся. И я буду боготворить вас, словно единственного истинного Бога. Того, который не позволит мне умирать в страданиях. А вы будете видеть меня своим Ангелом, присланным на Землю, чтобы спасти вашу грешную душу. И тогда вы в меня влюбитесь, отец Арсений. Тогда вы меня спасёте. Антон умер с последними лучами уходящего солнца. Умер, раздираемый прекрасными цветами и всепоглощающей любовью. Умер на руках того, кто так и не смог полюбить в ответ, того. С навек застывшей на устах лёгкой улыбкой. С лица Арсения капали тяжелые горячие слёзы. Он готов был кричать. Он уже не мог. Священник навис над крохотным телом, сотрясаясь в страданиях. Где-то вдалеке слышались песни. Народ веселился, пока Антон умирал.⋅⋆⊱╌╍╌╍╌⋇❬✛❭⋇╌╍╌╍╌⊰⋆⋅
На следующее утро, прямо перед рассветом, торговец уехал. Уехал и забрал с собой Антошку. Никто даже не удивился его побегу. Мальчишка всегда был лишним в этой деревне, куда бы ни привёз его добродушный торговец, там мальчишка имел большие шансы обрести дом, чем здесь. И, конечно, Антон не забыл про традицию дарить священнику цветы перед отъездом. Именно поэтому в саду появились новые нарциссы. Большие, красивые, они росли прямо у скамьи, что была на краю обрыва. Так говорили в деревне и свято в это верили. Арсений сидел в саду, возведя глаза к небу. Он думал, что всё будет, как прежде. Что ничего не изменится. Что Антошка, как и другие, отправится к Богу. Он всегда свято в это верил. В свой дар, своё предназначение — находить ангелов среди людей и провожать их в последний путь. Дар, который с каждым разом всё больше казался ему проклятием. С каждым откашлянным лепестком, испачканным кровью. С каждым стоном нестерпимой боли. С каждой последней потерянной улыбкой, выжатой через силу. Но Арсений всё равно продолжал любить Бога всем сердцем, не впуская в него других. Бог ведь был с ним даже после всех этих жертв, от которых остались лишь врезавшиеся в подкорки мозга воспоминания да прекрасные цветы, гордо растущие в саду. Проклятие. Это не может быть ничем иным. Священник, из-за которого мучительно умирают люди. Проклятие давно поглотило его душу, сделало её чёрной и пустой. А Арсений всё ещё продолжает себя оправдывать. Себя и эти трупы, окружающие его в немом укоре. Но ведь… Может это ни дар и ни проклятие. Может нет никакого божественного замысла по которому всё происходит, где каждому событию, каждому человеку отведено своё предназначение. Может Антону не суждено было умирать, а Арсению — становиться причиной его смерти. Может это всё просто происходит. Может Бог нем к его молитвам не потому, что Арсений не заслужил даже своей пожизненной службой. «Может, никакого Бога и нет» Арсений стоял на краю сада в молчаливом ужасе. Сада, который давно уже стал его персональным кладбищем. Рядом колыхались Антошины нарциссы, пробивающиеся из-под земли и растущие прямо из его крохотного тела. Нарциссы… Они укоризненно качали бутонами из разных уголков, хороня под собой его страшную тайну. Неужели в деревне действительно верят, что люди периодически просто берут и уезжают ни с того ни с сего? Мужчина прошёл вглубь сада и грустно улыбнулся, сжимая бледными пальцами нежный лепесток. Это были те самые цветы на первой могиле. Первом безымянном захоронении. Те, с которых началась эта дурацкая "традиция", приносящая только боль. По щеке священника прокатилась слеза. Теперь Арсений остался один. Не так один как раньше, когда он мог молитвами обращаться к Богу, который заменял ему весь мир и людей вместе взятых. Нет… Абсолютно один. Священник без веры. Без смысла и цели. Священник без Бога и без души. Он замер, абсолютно опустошенный. Для него ещё никогда не было так тихо.