Новая жизнь Уилла Грэма

Он почти слышит этот тихий щелчок, с которым последняя деталь паззла встает на свое место. Пробелов больше нет, картина целостна и ясна, настало время взглянуть в глаза истине. Ганнибал не убил его тогда не потому, что ему помешали. Он просто… Не смог? Уилл чувствует себя последним психом, когда думает такое. Ведь он сам составлял психологический профиль Чесапикского Потрошителя: доктор Лектер – хладнокровный убийца, которому чуждо все человеческое. Безжалостный, беспощадный, не знающий стыда и привязанностей, готовый на все ради удовлетворения своей жажды. Он сам вписал эти слова в личное дело Ганнибала Лектера. А теперь… Уилл словно лишился земли под ногами и падает, падает в бесконечность и темноту. Внутри разливается острое чувство пустоты. Ему казалось, он знал о Ганнибале все. Его привычки, его пристрастия, даже почерк его убийств. Он часами бродил по чужой квартире, рассматривал картины, скульптуры, искал пометки на полях книг, десятки раз перечитывал ежедневники и письма. Но теперь Уилл вдруг понимает, что не знает о Ганнибале абсолютно ничего. - Но ты же не можешь… любить, - с болью в голосе шепчет Уилл. – Психопаты не могут любить. - Я смею все, что можно человеку. Кто смеет больше — тот не человек, - декламирует Ганнибал и улыбается одними губами, но взгляд его остается странно печален. Уиллу хочется засмеяться в голос и расплакаться, он на грани истерики. - И что теперь? - А теперь, Уилл, нам остается пережить эту ночь, - Ганнибал смотрит на наручные часы, потом на темноту за окном, из коридора доносится собачья возня. - Ты отравил меня, но яд подействует только к утру? – Уилл трет слезящиеся глаза. - Боюсь, что все ровно наоборот. Скорее уж я отравлен тобою, Уилл Грэм, раз за три года не смог забыть. И раз не смог убить, - последнее Ганнибал говорит с какой-то затаенной нежностью. Уилл вздрагивает. - Еще не поздно исправить, - криво улыбается он. - Не поздно, - соглашается Лектер, застегивает рубашку, встает из-за стола и убирает тарелки в раковину. Звук льющейся воды царапает нервы не хуже скрипа пенопласта о стекло. – Но это обесценивает мою жертву. - Жертву? – тихо спрашивает Уилл, а потом его словно прорывает, и с каждым словом его голос звучит все громче, все отчаяннее. - Ты дважды хотел убить меня, и оба раза у тебя почти получилось. Ты манипулировал мною, предал мое доверие, воспользовался им, чтобы уйти от закона… Ты сознательно довел меня до точки невозврата! Ты почти свел меня с ума! Уилл вскакивает на ноги и бьет кулаком о стол. Остатки посуды подпрыгивают, хрусталь жалобно звенит. Но он не может остановиться, его несет почти против воли, откуда-то изнутри поднимается волна: все то, что было в нем, похороненное, год за годом, словно на дне колодца, вдруг разом просит выхода. Уилл чувствует себя плотиной, которая не может сдержать напора, ему почти больно от собственного крика. - Мне пришлось уехать из собственного дома! Оставить друзей, лишиться работы! Из-за тебя я здесь!.. - Уилл почти срывает голос, так громко он кричит. А когда замолкает, то в помещении повисает звенящая тишина. Он дышит тяжело, словно пробежал марафон, дрожит от нервного напряжения, по его лицу катится горячий пот. - Осторожнее, - Ганнибал в два шага оказывается рядом и берет его ладонь в свою. Только сейчас Уилл замечает, что в порыве гнева разбил бокал, а потом сжал в кулаке осколки. Теперь вся крахмальная скатерть покрыта красными пятнами крови и вина. - Черт, - выдыхает он устало, боль чувствуется странно притуплено, словно он пьян. - Садись, - Ганнибал чуть толкает его назад, а сам выходит из кухни. Уилл вяло думает, что можно было бы попробовать бежать. В гараже есть набор охотничьих ножей, а в спальне – пистолет. Но едва ли Ганнибал не подумал о таких важных деталях. Лектер возвращается назад через полминуты, в руках у него аптечка Уилла. - Ты хорошо ориентируешься в моем доме. Ганнибал хмыкает, отвинчивает крышку антисептика, поливает окровавленную руку Уилла прозрачной жидкостью, от которой раны начинает сильно щипать. - Здесь все точно так же, как в твоем старом жилище. Грэм вздрагивает, когда Ганнибал опускается перед ним на колени. Мелькает и исчезает нелепая мысль о том, что грязный пол его кухни – не лучшая компания для дорогой ткани докторских брюк. - Зажимов нет, так что потерпи, - словно маленькому ребенку, говорит Лектер, а потом аккуратно разжимает сведенную судорогой руку. – Не сжимай, сейчас все вытащу. Пальцы Ганнибала горячие от воды, чуть влажные, но удивительно ловкие: он легко подцепляет ногтями глубоко засевшие осколки и вытаскивает их. Это почти не больно, Уилл морщится только однажды – когда Лектер ощупывает глубоко засевший под кожей кусок стекла, обрабатывает антисептиком острый кухонный нож и делает надрез, через который выдавливает инородное тело. - Вот и все. Ганнибал еще раз дезинфицирует раны и быстрыми, ловкими движениями накладывает повязку из марлевой салфетки и эластичного бинта. Уилл шевелит отчего-то занемевшими пальцами, подвижность прежняя, значит, ничего серьезного. Лектер все еще сидит перед ним, странно спокойный, почти умиротворенный. Теперь Уилл смотрит на него сверху вниз и замечает, что с их последней встречи у доктора прибавилось седых волос. Ганнибалу ведь уже за пятьдесят, вдруг понимает Уилл. И от этого внутри становится так странно… Между ними разница в десяток лет, они по разные стороны баррикад, один из них охотник, а другой жертва, но… Тогда почему? Почему этот совершенный, истинно томпсоновский Высший мутант стоит перед ним, преклонив колени, словно ожидая чего-то? - Ты все еще хочешь... Хочешь меня съесть? – Уилл спотыкается на середине фразы, от того, как странно она звучит. Ганнибал облизывает свои пальцы, они испачканы в крови Уилла. Один за другим, словно это не кровь даже, а сладкий вишневый сироп. От этого внутри Грэма влажным и горячим растекается отвращение, напополам с чем-то неизведанным доселе. - Ты вкусный, Уилл Грэм. Вкуснее, чем все, кого я пробовал. В чужом голосе и взгляде Уиллу мерещится издевка. - Но ради тебя я нарушил все правила своей игры. В надежде разорвать тот порочный круг я пошел на самые отчаянные меры. Уилл представляет, как доктор оперирует сам себя, глядя на монитор. Интересно, Эбигейл ассистировала ему? Наверняка. Ведь дочь Гаррета Джейкоба Хоббса едва ли испугается вида крови. - Ты угостил меня своей… плотью в надежде, что это поможет унять твой голод? - Верно, Уилл, - кивает Ганнибал. – Все гениальное просто. Ты – многим больше, чем просто надкушенное яблоко, чем незавершенный гештальт. Ты нечто особенное. Уиллу хочется поежиться, словно на него дохнуло холодом. До него, наконец, доходит истинное значение произошедшего: Ганнибал не играет с ним, не мучает и не ставит очередной жестокий эксперимент. Он просто хочет сохранить ему жизнь. - Я долго думал, как оградить тебя от собственной… Жажды, - медленно, словно подбирая каждое слово, говорит мужчина. – Я очень надеялся, что время и расстояние сумеют помочь мне забыть. Но это было наивно. От тебя не избавиться, Уилл, ты как раковая опухоль: сначала едва ощутим, почти незаметен, но с каждым днем все явственнее, все отчетливее. И вот уже нельзя сказать, где заканчиваюсь я… И где начинаешься ты. Уилл едва может пошевелиться, он растерян, разбит, выпит досуха одним глотком. Уиллу пятнадцать, когда Нина Росс, краснея и запинаясь, призналась ему в любви. Это случилось после физкультуры, она позвала его за футбольное поле, долго мялась, а потом выпалила на одном дыхании: - Уиллятебялюблю. Он не понял ее с первого раза, нахмурился, чуть наклонился, переспросил. Нина смутилась окончательно, спрятала лицо в руках, но повторила, на этот раз громко, почти срываясь на крик. Они встречались до самого выпускного, но накануне бала рассорились в пух и прах из-за какой-то ерунды. Нину тогда пригласил Тим Колфер, а сам Уилл не пошел на выпускной. Взял отцовскую машину, теплую куртку, пару сэндвичей и поехал на Лисье озеро, где просидел на берегу до самого утра. Перед рассветом ему даже показалось, что на другом берегу мелькнула лисица. Рыжая, пушистая, с изящными черными лапами и пышным хвостом. Родители так и не узнали, что он не был на выпускном, только удивились, что его нет на совместных фото. Он соврал им тогда, что выпил слишком много и не показывался на глаза учителям. Уиллу двадцать шесть, и Элис Саммерс соглашается выпить с ним кофе. Он почти боится ее, так хороша она в своем коротком летнем платье и туфлях на острой шпильке. Боится, даже когда они съезжаются вместе. Но в один прекрасный день она, словно невзначай, роняет эти три слова. - Я люблю тебя. Следующие два года Уилл думает, что хотел бы жениться на ней, купить дом и, может быть, даже завести собаку, на которую у Элис не будет аллергии. Например, маленького черного аффен-пинчера или ирландского водяного спаниеля. Они расстаются внезапно, Элис предлагают работу в Европе, Уилл видит условия контракта и понимает, что она не откажется. Никто бы не отказался. Они говорят, что берут «тайм-аут», чтобы все обдумать, но оба знают, что это наглая ложь. Между ними все кончено. Уиллу сорок один, и Ганнибал Лектер, его бывший психиатр, его бывший друг, его несостоявшийся убийца, говорит, стоя на коленях: - Я люблю тебя. Уилл не думает о танцах, о домике с белой изгородью в ипотеку, о гипоаллергенной собаке. Он думает о Чесапикском Потрошителе и том, куда катится его жизнь. - И я бы не хотел причинять тебе вреда, - добавляет Ганнибал таким обыденным тоном, словно бы и не он только что признался ему в любви. - Но ты все еще хочешь… - Хочу. Поэтому мы будем ждать утра, при свете солнца все становится яснее. - И если после восхода тебе все еще будет хотеться меня?.. - Об этом мы подумаем утром, - прерывает его Ганнибал. – А сейчас давай немного отдохнем, тебе нехорошо от стресса и потери крови. Уиллу хочется расхохотаться от этого участливого, заботливого тона. Ему нехорошо… Ну надо же. Но он не сопротивляется, позволяет Ганнибалу вести. Они идут в его спальню, здесь все так же, как он оставил с утра – «гнездо» из одеял, рубашки, разбросанные по полу, шаткие стопки книг. - Надеюсь, ты не будешь против, если я предложу тебе разделить кровать? Уилл застывает, хмурится, он не совсем понимает, что именно… - Я не спал больше суток, - продолжает Ганнибал, как ни в чем не бывало, и разувается. – Я займу половину у двери. Из стратегических соображений, как ты понимаешь. Свой пистолет в тумбочке ты не найдешь, извини, но мне пришлось позаботиться об этом. Уилл не удивлен, он обессилен. Он почти валится на предложенную половину кровати, вытаскивает из «гнезда» колючий плед и заматывается в него по уши. Равнодушие, с которым он относится к собственной судьбе, должно быть, поразительно. Но три года – триста шестьдесят пять суток, помноженные на три дают больше тысячи дней. Тысячу дней он ждал нападения. Тысячу дней он высматривал знакомый силуэт в толпе и вздрагивал от каждого шороха. Он устал бояться. - Если поутру надумаешь съесть меня, то не буди, хорошо? И сделай это не больно. - Хорошо, Уилл, - раздается над самым ухом насмешливо. Уилл отодвигается на самый край постели, ему кажется, что он никогда не уснет, но сон, вопреки всему, милостив к нему как никогда. - Доброй ночи, Уилл - слышит он, словно сквозь толщу воды, и погружается в темноту. Он почти надеется, что не проснется больше. - Доброй ночи, Ганнибал… _________________________________________________________ «Я смею все, что можно человеку. Кто смеет больше — тот не человек» - цитата из пьесы Уильям Шекспир «Макбет». Инстинкт смерти (влечение к смерти) — понятие психоанализа, перенятое З. Фрейдом у Сабины Шпильрейн, которое служит в его произведениях для обозначения наличия в живом организме стремления к восстановлению первичного (неживого, неорганического) состояния. Противопоставляется влечению к жизни. В некоторых случаях отождествляется с агрессивным влечением, или же энергией мортидо. Гештальт незавершенный— в контексте психотерапии понимается как неудовлетворенная потребность, стремящаяся к удовлетворению. При нарушениях естественной саморегуляции какая-либо потребность прерываются организмом, что приводит к хроническому напряжению и неспособности к осознаванию и актуализации новых потребностей.