***
Тина входит в коридор и видит себя. Немного сутулого, больше лохматого, с задумчивыми глазами старика. Балан. Взгляд на него, как спичкой о коробок, короткий. Но этого достаточно, чтобы её тело до краёв наполнилось густой тяжёлой энергией. Точка невозврата пройдена. Приговор отбит в висок молоточком, одно рычащее, которое и шёпотом боится произнести: «Родной». Теперь она вытащит его с закрытыми глазами, угадает, из любой толпы, ямы и, сейчас, с этого стула. Она уже тогда знала, стоило увидеть его в первый раз, что с ними случится. Предчувствие любви. Возможно не сразу, но это неизбежно.***
Кароль, переставляя свинцовые ноги, проходит вперёд и опускается рядом с ним, чтобы локоть к локтю. Оказавшись близко, замечает его сведённые к носу брови, напряжённые пальцы, которые змейкой бегают по экрану телефона. Кажется, он её даже не видит. Рука не успевает коснуться уже привычных запонок, а слова родиться, как Дан подпрыгивает и продолжает набирать сообщение. Он остаётся напротив, но не рядом. Если спросят, то она не сможет внятно объяснить. Тина сейчас сама себе не принадлежит. Только эхо внутри прыгает мячиком для пинг-понга: «День закончится и дальше его рядом не будет». А ей так хочется зацепиться за него, чтобы знать, что дальше и мысль обрывается. Сама себе не даёт признаться. — Как папа? — из холодного железа сразу в голову. Метко. Она умеет. И отличное понимание того, что он уполз раненный в свою пещеру, не спасает. Знает, что не должна трогать. Но не может остановиться, иначе эхо смениться на вой. У неё получается. Тёмные глаза перестают врезаться в экран телефона, а пальцы печатать. Теперь Дан внимательно смотрит прямо ей в лицо и шевелит кадыком, сглатывая неожиданность, которой напомнила ему кто она. — Папа балуется. Не хочет пить лекарства. Не хочет сдавать анализы. Говорит, что устал. Быстрый поцелуй в лоб, почти в висок, говорят там шестая чакра. И он над ней высок, как гора, а она — лампа. Уходит, взбивая воздух поднятой рукой с растопыренными пальцами и оставляя сидеть одну в их коридоре и ненавидеть цвет его стен. После команды режиссёра оба старательно улыбаются. Песням, участникам, соседним креслам, но не друг другу. Она хочет, чтобы он вернулся, был с ней словами, глазами, руками. Хочет, чтобы его мир снова стал крутиться вокруг её красного кресла, но этого не происходит. И Тина слетает с катушек, теряя на ходу всякий контроль. В душный перерыв наблюдает, как Дан закинул ноги на подлокотник и что-то травит Завадюку. Она подходит к нему так, чтобы попасть в поле зрение. Неприятно цепляет ногтями щёку, выдёргивая наушник из его уха, и на кривой ухмылке выговаривает: — Балан, а ты сегодня на нас пиариться будешь или позже? — обхватывает рукой его стаканчик с кофе, отпивает и истерично доигрывает до конца, закапывая себя сама. — Закрой. Свой. Рот, — он ставит для неё точку после каждого слова. У Тины талант не рассыпаться на публику. Складывается на колени только по ту сторону двери. Одиночество начинает летать самолётом и месит крыльями внутренние органы в кровавую кашу. Плачет так сильно, ребёнком, до хрипоты. Ногти скребутся об обратную сторону двери. Узнаёт в этом Пашу и впускает. Ей нужен человек. Орлов садится на диван, закидывает ногу за ногу и хочет заплакать сам, потому что она его друг. Он не пытается поднять её с пола, завалить объятиями, платками и вопросами, потому что будет только хуже. Сдержанно указательным пальцем поправляет очки, молчит и ждёт, когда Тина будет готова. — Кажется, это была плохая идея. — Вернуться? — он слышит её голос и перестаёт считать платья на длинной вешалке. — Да. — По-моему, ты хорошо справляешься. — Оно заметно, — нервно хохочет и машет перед своим лицом руками, продолжая оставаться ближе к земле. — Ты такая независимая. И при этом так зависима, — для себя или для неё делает заметку на полях жизни. Сейчас она утонет в памяти, но потом Тина будет на крючок цеплять слова Орлова снова и снова. — Паша, — она произносит его имя, отделяя каждый слог, — я взрослая девочка, которая приняла решение. Правильное решение. — Тогда почему я сейчас вижу, — он мягко показывает на неё, подпирающую дверь без знака вопроса, — ты плачешь из-за него? — Из-за себя. — Зачем ты ему сказала про пиар? — Хотела, чтобы он, сука, вылез из своей грёбаной пещеры. Она выдыхает, выкручивает все пробки и окончательно взрывается словами: — Стоит нам оказаться рядом, я теряю контроль. У меня мозги в семнадцать лучше работали. Я забываю о своём решении, готова тут же передумать, а потом принять снова правильное решение, а потом ещё раз передумать, и так раз за разом. Это не нормально, — она говорит, снова срываясь на грудной хрип, но продолжает, — меня бесит моя слабость! Меня бесит, что я слежу за его глазами, настроением, проблемами. Меня бесит, что у него что-то случилось, а я не знаю что это. И меня бесит, что меня это вообще волнует. Губы перестают шевелиться настолько быстро, вытирает слюну с лица и уже тихо добавляет: — Я снова стала зависимой, — хватает ртом воздух, будто рыба, — я не хочу это чувствовать. Паша молчит, не решаясь задать вопрос, с которым периодически сталкивался нос к носу, когда видит их вместе. Пробует: — Тин, почему ты тогда всё закончила? Я, правда, не понимаю почему. С любым другим бы понял. С ним — не понимаю. И не получает. Чистосердечные признания заканчиваются. Она не готова морально и физически возвращаться в тот день, раскладывать всё по полочкам перед Пашей и дать себе сомневаться не телом, а умом. Её решение было взвешено на всех весах мира. Против голосовала только вагина. На самом деле сердце. Но о вагине всегда было думать проще. — Прекрати измерять нормальностью. Это просто вы. Вы, вы, вы, — у Орлова заедает, будто он сейчас близко на сетчатке кадр за кадром смотрит их кино. Как обнимаются прежде, чем успевают отдать себе в этом отчёт. Как вместе выключаются. Как бьются в нежности. Как отвечают на все его личные: «Зачем это всё», — вы с ним такие. Вот и всё. Дан уязвим и легко подрывается на мине, которую подкладывает ему Настя. Он быстро загорается, бросаясь в конфликт, не сдерживает себя и показывает острые зубы. — Меня здесь завтра не будет. Она впереди своих мыслей, которые имеют её во все отверстия, оказывается рядом у его ног. Поёт колыбельные словами, лёгкими касаниями пальцев по руке, голой грудью — всем, что находит. И остаётся стоять рядом, даже когда Вова начинает зудеть в наушник. «Прекрати измерять нормальностью. Это просто вы. Вы с ним такие. Вот и всё». Голос Паши громче всего. Он, кажется, вообще не из этого мира, поэтому знает что-то ещё. А потом просит прощение за свои слова, которыми дала ему по лицу час назад, и спрашивает наконец-то так просто: — Что у тебя случилось? — Дома случилось. Закончим, и я тебе потом всё расскажу, ладно? — Ладно. Ты не уйдешь? — он молчит и гладит её щёку большим пальцем. Первая улыбка выпрошена. Он остаётся напротив, рядом. Её обнимает спокойствие. Она готова подавать ему патроны, чтобы отстрелить всех Насть, экосексуалов и пыль, которая мешает сегодня ему дышать. — Ну, чего ты так на меня смотришь? — Любуюсь, можно? И сам себе отвечает: «Можно». Они встречаются почти на следующий день, ночью, в коридоре. Все команды трещат по швам от участников. Чемоданы аппаратуры собраны. Она расслабленная лежит животом на стульях, скрестив сзади ноги, и записывает в свой ежедневник. Боится забыть. — Тина, ты так пошло лежишь, — он приближается широкими шагами. — Я за твои фантазии не отвечаю, Дан Балан. Разговаривают, будто шторма не было, отмотай несколько часов назад. Желание скорее вынырнуть, забыть и остаться держаться на ровных ногах. — Что ты пишешь? — Мемуары, — продолжает отвечать, нарочно не поднимая головы. — Редкость сейчас. Писать на простом листе, а не в телефоне. — Так пиши на простом листе, — она отрывается, чтобы встретиться с ним глазами и бросить вызов. — А чего ты мне грубишь? — Ой, точно. Молчу, а то придётся снова просить прощение. — Ну, уж нет теперь. Здесь только реализовывать свои пошлые фантазии. В один прыжок он оказывается около, заламывает её правую руку за спину и наваливается своим тяжёлым телом. Тина чувствует тёплое дыхание на затылке, и как оно прерывается от того, что он успевает усмехаться. А потом чуть дёргается, когда шершавый язык оказывается у неё за ухом и губы мужские начинают посасывать мочку. Сознание выпрыгивает щелчком: «Стоп». Кадры не записываются, затираются, выпадают. И она снова включается только через пару минут, когда Дан её отпускает, чуть не слетая со стульев вниз. Она проиграла ему, потому что очень того хотела. — Ты идиот. Хохочут и расходятся по разным углам. Забирает с собой её тревогу — он. Она привязывает к себе его печаль.***
В день рождения лучше всего понимаешь, что у всего есть конец. И у тебя тоже. Каждый год Тина хотела его умышленно случайно проспать. Уже с утра ей казалось, что она в королевстве кривых зеркал. Вокруг так много желающих перевязать атласным бантом счастье и подарить его ей. Только ошибка в том, что они дарят ей своё счастье, которое никак не похоже на её. Сто раз перечитывает написанную от руки сыном открытку, который желает спеть лучшую в мире песню и говорит, что папа обязательно сегодня ей вечером зажжёт звёздочки. Команда музыкантов во главе, конечно, с Пашей организовывают ресторан. И ждут её вечером. Орлов предупреждает, что будут все свои, улыбаться никому не надо, просто быть. — Покушаем, поиграем, поплачем, ладно, взорвём пару салютов. Ну, приедешь? — Приеду. Тина собирается, ловя себя за руку уже который раз, она ждёт. Трогает телефон, не читает сообщения, потому что среди них не видит его. Готова поверить, что не дождётся. Он забудет или просто не захочет, потому что для Балана это личная территория. Он не пачкает чьи-то день рождения фальшивыми поздравлениями. И устраивает праздники только для семьи. В киевском ресторане, Паша не обманул, никому не нужны подробности. Они уютной толпой проводят просто вечер, чтобы ей было комфортно, разговаривая обо всём на свете зажёвывая и запивая вином. Играют в настольные, слушают лекции от Орлова и тонут в бумажном салюте, устроенном музыкантами. Сегодня поют для неё. А потом она снова хватает телефон, чтобы среди ярких окошек с буквами не найти его. Орлов стоит за плечом и знает: — Тин, он уехал работать в Одессу. И Паша забирает её в плен. Они сидят друг напротив друга вдвоём, и он смешно рассказывает про волшебные пилюли, какие-то барокамеры, как у инопланетян, и про девушек, с которыми познакомился вчера на своём детоксе. И так продолжается, пока Кароль не видит мерцания старой Nokia сообщением.«Я привезу тебе море. С днём рождения».
Все краски вокруг смешиваются в одну. Уши закладывает. Она закрывает глаза и улыбается дураком во все зубы. А когда ловит на себе взгляд Паши, визжит и падает лицом в подушки на диване: — Не смотри на меня, Орлов! Она не хочет подниматься, чтобы он видел её такой. Обнажённой. На неё такую может смотреть только тот, кто придумал это. Орлов сам начинает давить ризориус и улыбаться, вспоминая, видел ли он вообще Кароль с такими глазами. Кажется, из тех сейчас искры посыплются градом, всё начнётся со скатерти, а потом этот ресторан сгорит к чёрту. Тина поднимается, выпрямляет спину и складывает руки на коленях, пытаясь спокойно смотреть на Пашу правильной школьницей. — Ну что, животное? — у неё получается ничего. — Кажется, теперь праздник начался? Не надо. Не надо мне говорить, кто там тебе написал. Всё понятно, — в менеджера летит самая большая подушка. Тина танцует, сняв каблуки. Ей, кажется, что теперь её где-то очень сильно по-настоящему ждут. А, значит, у жизни появился смысл. На столах остаются только чашки кофе и недопитые бокалы, как ручка ресторана проворачивается. Он спешил к ней со всех ног, ныряя в ветер и улыбаясь. Праздновал за себя и, прежде, за неё. Ничего не ждал взамен. Но надеялся, что она почувствует. — Всем привет. Крепкой ладонью за запястье вытаскивает её из-за стола. Она цепляется за угол платьем, летит к нему на грудь и заливается смехом, чувствуя ледяные руки за спиной. Дан подмигивает Паше, благодарит за сданные явки и пароли. Отрывает её от себя, потому что верить можно только глазам, и убеждается. Она дышит в его руках радостью. Они ищут первый коридор и остаются в нём. Садятся друг напротив друга и трясутся от переизбытка эмоций. У неё руки дёргаются, а его горло такая пустыня, что сложно начать говорить. — Я так боялся не успеть. — Успел. И Дан начинает рассказывать, как Одесса пыталась оставить его себе. Сначала она отменила самолёт, потом заставила на пару с его глупостью потерять документы, а дальше дала стеклянной дверью в аэропорту и рассекла бровь. Тина тут же начинает дышать ему в лицо, хмурится и пальцем чертит по порезу. — Болит? У него по лицу бегают мурашки и веры нет, что она сейчас рядом. Не так как раньше. Она сейчас принадлежит ему вся. И если он скажет, что болит, побежит за бинтами, будет дуть, заботиться и нервничать до последней секунды, пока эта дурная рана не зарастёт. А если услышит: «Раздевайся», разденется и сама опустится на колени. — Всё хорошо. Я привёз тебе море, как и обещал. Достаёт бутылку, льёт себе на руки и начинает брызгать ей в лицо. Она отворачивается и Дан не может поймать реакцию, но ещё через чуть слышит, как Тина заливается смехом. У него получилось. Кароль сама бросается ему на шею, шепча: «Давай обниматься», и что не такое уж это море и солёное. И неужели все эти пакеты он привёз ей. Они стоят мокрые и счастливые. Дан снова сыпет своими историями, а когда замечает что она отвлекается и поворачивает голову влево — подкрадывается. Кладёт руку на тонкую шею и бьёт ровно губами в губы. Движения робкие, невесомые, будто он целуется первый раз, боится что-то сделать не так и от этого случается самый честный поцелуй. Отрываются друг от друга и продолжают разговаривать о чём угодно, но не об этом. Оба делают вид, что так было всегда. — С днём рождения, Кароль. — Нет, это всё хорошо, — волны её уносят ближе к себе. — Что это? — Бутылка, море… — Тебя надо любить на 100 процентов за себя. И ещё на 99 за тебя, — он сокращает расстояние, и прижимается своим лбом к её светлой макушке. — Дан. — Закрой уже свой рот, — Тина слышит это не первый, но интонация красит те же слова совсем другим цветом, — и поехали, ты же хочешь, чтобы этот дурацкий день закончился. Я знаю. Она крепко держится за его руку. В носу щекочет от подступающих слёз, что не выпустит. И «Спасибо» летит по всему коридору, заворачивая за угол.