***
Утром она просыпается первой. Комната напоминает снежный спуск в горах. Светло до рези и холодно. Вчера они забыли закрыть окно. Балан лежит голый и спиной в позе младенца, поджав ноги под себя. Привык спать один. Голова, вместо утренней каши, начинает переваривать доказательства. Им не жить вместе. Разные страны. Работа без выходных. Её сын. Женя. А он из тех мужчин, который никогда не будет кому-то принадлежать. После таких романов, женщины выходят замуж за правильных. Они покупают дом, рожают двоих детей и заводят собаку. Одна большая попытка забыть и склеить сердце. Медленно ведёт глазами по нему обнажённому, похожему не на сильного мужчину, который всю ночь вертел её так, как им двоим хочется, а на утомлённого самим собой и немного жизнью человека. Ей становится необходимо их приравнять. Простынь оказывается на полу, а голое тело Кароль повторяет контур его, коленями упираясь в ноги Балана. Кладёт руку ему на грудь и чувствует, как глухо бьётся сердце. Дан открывает глаза, нащупывает сознание и укладывает её голову себе на плечо. — Почему ты это не сделал со мной раньше? — Тина аккуратно убирает корку в уголке его глаза после сна, — Ты же знал, что можешь. — Знал, чего греха таить. — И? — Ты мне не друг. Не хочу просто заниматься с тобой сексом. Не буду донором смермы, потому что ты хочешь ребёнка, — он поворачивается в её сторону, переставая говорить в потолок, — Мы с тобой достойны большего, чем тот коридор. Не ожидала, что так быстро выбросит в окно все её сомнения и будет перед ней чист. Ей нужно было знать, что она для него важна. Нужно было потрогать руками то, что потрогать между ними нельзя, только если он это не обличит в слова. И он сделал. Кароль с детства была правильной девочкой, которую не надо заставлять прятаться за мужскую спину. Она с удовольствием прятала руки в карманы мужу, и не знала ничего о строительном плане дома с кучей комнат, зарплате музыкантам, бесконечных счетах. А потом пришлось дом достраивать самой, вбивая гвозди. Спаси себя сама. Прятаться стало не за кого. Пришло время познакомиться с собой и как можно быстрее, чтобы не сдохнуть, выпятить сильные стороны. Стать лицом к ветру. Со временем привыкла, что раньше казалось тяжёлым, стало будничным. Она и забывать стала часто, что когда-то было по-другому. Сама себя воспитывает. Избавляется от пороков: не воровать, не врать, не гордиться. Промахивается, не всегда точна, но потом долго просит прощение. Себя саму простить всегда сложнее. Поэтому она не хотела думать, что делать с Баланом, который свалился на её голову. Дальше пустота. Шрам на его щеке, такой яркий вблизи, не оставляет шансов, чтобы не дотронуться. Начинает спускаться по теперь вечной царапине на коже губами, замирая раз, два, ещё, три. — А ты нежная, Кароль, — делает паузу, задумываясь, — Знаешь, что женщина нежностью лечит? Знаешь. Она мотает головой так сильно, что волосы прячут лицо и смущение. Сбегает недалеко, на соседнюю подушку. Дан поворачивается и начинает вглядываться нарочно, пока она не станет смотреть на него в ответ. — Чего ты хочешь? — Дешёвого кофе с заправки. — Там есть растворимый. Тина набирает в электрический чайник воду, чтобы заварить коричневый порошок в чашки. Перебирает руками по кухне и плавно оборачивается, смотрит на него распластанного по сжёванному белью. Не сдерживается, широко-широко улыбается, застряв в солнечных лучах. Она сейчас рыжая. И Балан зовёт её: «Ли… Лиса». Её новое имя на это утро, острое, обласканное, его. — Отпустило? — Что ты сказал? — врёт, прекрасно слышит и чувствует, как сердце обнимает бомбу. Он снова её разгадал и почему-то от этого так хорошо. — Ты думала, что стоит трахнуться со мной, всё пройдёт. Я спрашиваю, отпустило? Тина смывается за угол в душ. Подносит руки к крану под воду и разворачивается с пятки на носок. Застаёт Дана, когда тот выливает недопитый кофе в раковину. Отворачивает его от кухни, опускается голыми коленями на кафельный пол и носом утыкается в живот. Кожа пачкается слюной. Мокрые пыльцы цепляют боксёры, задевая головку члена, он мычит. Ещё чуть, и её тёплый рот вынуждает Балана просить, шептать. Глаза бегают по лицу напротив, рассматривая будто заново: большие чёрные зрачки, губы без краски, открытые поры, контуры и изъяны, которые кажутся лучшими чертами. Они засыпают дважды.***
На её теле полно его отпечатков. Занимаются сексом везде, как подростки, в зале, сортире, машине, его квартире. Её фантазии восстают из мёртвых. Везде, кроме её дома. Балан чувствует, когда она начинает с ним прощаться, пытаясь в неделю, будто в чемодан, запихнуть одну большую жизнь. Часто присылает сообщения, в которых рассказывает про сегодня и даёт установки на будущее. Отдаёт все свои любимые маршруты: «Тебе там точно понравится». Пару раз срывается на звонки и просто так тараторит всю ночь напролёт про платья, гитару, кошку, такую большую и иногда лишнюю грудь, хотя этого ему точно не понять. Кароль похожа на комнату, заваленную вещами, и в ней нужно убраться. Но выходит только вещи перекладывать с одного места на другое. Отправляет ему сообщением:«Мы можем поговорить без зрителей?».
«Я работаю сегодня на студии. Закончу, подъезжай, поговорим».
***
Первое, что видит — его босые ноги. И обгоняя: «Не нужно», снимает свои ботинки, идя к нему по полу в тонких колготках. Цепляет гвоздь. Где-то между пальцев капрон рвётся. Дан обнимает её крепко. Впервые хочется вырваться, иначе то, зачем пришла, уйдёт под воду, а дальше и она сама ляжет на дно. В воздухе повисает больное. — Ты уезжаешь? — он чувствует, но задаёт этот глупый вопрос, который дал бы им отсрочку. — Нет, — губы двигаются по его шее, отвечая коротко. Он всё ещё держит её в своих руках. — Решилась со мной поговорить, — кольцо из рук размыкается. Они садятся плечом к плечу. Фоном тихая музыка. И Тина думает, что это какое-то кино, которое снимает психопат, и даже с саундтреками. Пытается понять кто это, но не слышит слов, и удивляется самой себе. Зачем они ей. Чтобы потом как-то включить в машине, наиграть на рояле или так возбудиться страданиями, чтобы написать свою музыку? Балан коротко дёргается телом и это мгновенно возвращаёт её к нему: — Сразу тебя попрошу, не перебивай меня. Сложно подбирать слова, — на деле всю эту речь она раз за разом прогоняла, таскаясь сегодня по Киеву и сидя перед этой студией в машине, будто боялась недосказать. — Не буду. — Ты ведь умный человек. Понимаешь, что в какой-то момент перестал быть для меня просто, — тяжёлое дыхание разрывает фразу. Она запрокидывает голову наверх, хочется оставаться перед ним смелой и сильной, чтобы такую уважал и не забыл. Он коротко поворачивает голову, оценивая шторм по десятибалльной шкале, отворачивается. Продолжает, как и уже сама Кароль, смотреть вперёд. — Перестал быть просто мужчиной из соседнего кресла и моей постели. Сначала я испугалась, потом всё стало серьёзным. Но, — она по привычке начинает перебирать пальцами, забрасывает ногу на банкетку так, что её колено оказывается на его ноге, ищет опору, — я понимаю, что это не может жить. — Ты всё ещё замужем? — Я всё ещё замужем. Ты хороший человек, Дан. Но у меня есть другая любовь. И я не понимаю, как могу любить ещё кого-то. А на меньшее ты не согласен. Ты и не достоин меньшего. Я благодарна тебе. Ты меня согрел. — Спасибо за искренность, — он смотрит вниз на её порванный капрон и выпавший большой палец в слегка треснувшем красном лаке, — и прекрати меня соблазнять своими рваными колготками, Кароль. Так громко фальшивит, когда смеётся. Но хочет сейчас это делать, чтобы ей было легче. Сглатывает, обнимает одной рукой, крепко надавливая на кости плеча: — Пока. — Пока. Мужчинам тоже бывает больно, когда дверь закрыта с обратной стороны. Но он не бежит за ней следом, не пишет несколько похожих друг на друга сообщений, не просит остаться. Он так сильно её любит, что отпускает.***
Очень быстро перепрыгивает пару ступеней, уворачиваясь от ослепляющих конфетти и камеры, и сбегает к ней одной, стоящей между двух пустых кресел. Протягивает руку, выданную финалом «Голоса» тем самым говоря, что она твоя. В этом жесте нет снисхождения. В нём заключена правда. Женщина не должна совершать подвиги. Она придумана для того, чтобы подвиги совершали ради неё. И он выиграл только потому, что у него за спиной стояла она. Причина его сильных рук, ровного дыхания и полного сердца. Тина отмахивается, оставляя материальную победу в его руках. И чувствует на дне живота то, что ей раньше не было знакомо, обнимая. Она ведёт себя так, будто это она только что снова стала первой. Глаза светятся, пуская адреналин по венам. Искренно шепчет: «Я счастлива», и ладонью треплет его по щеке. Он позволяет себе украсть ещё несколько минут её жизни и бросить их в общую копилку воспоминаний, задерживая её руку в своей руке.***
Она лежит в темноте с мокрым лицом. Колени прижаты к груди, ладони собраны в кулаки, и рот широк открыт. Маленькой девочке хочется кричать. Тина с ней разговаривает, успокаивает, обещает, что всё обязательно наладится. Нужно только потерпеть. На постель прыгает кошка. — Ну что ты, Жемука, помолчи мне здесь немножко. Иногда тот, кто уходит первым, первым и гибнет. Утром руки прилипнут к столу, забрызганному каплями сока. Большая тарелка с половиной разодранного на дольки апельсина придавит записку:«Eat. He is sweet. Mom with love».
Прилетел.