Пепел и серебро

      В пустой комнате не раздаётся ни звука. Вернее, так кажется только на первый взгляд. Если прислушаться, если унять свои хаотичные мысли и прислушаться, можно уловить размеренное дыхание двух человек и едва различимые шорохи песчаных часов. Только вместо песка пепел, что сыплется так медленно – кажется и вовсе не убывает, — но сейчас это абсолютно не напрягает. Как и тишина, что повисла между двумя людьми, сидящими в противоположных углах комнаты.       В этот раз здесь нет ни входа, ни выхода. Здесь вообще нет ничего — прямо так, как они и хотели. Как хотел каждый из них. Возможно, было бы лучше, если бы здесь не было никого… Хотя нет, не было бы. Что бы ни говорили друзья, знакомые, враги, что бы ни думали они сами, сколько лет они бы ни враждовали, в последнее время лишь друг друга они и могли терпеть. Потому что были похожи. До одури. И убегали даже совершенно одинаково. Все дороги ведут в тупик, не правда ли?              Героизм или предательство, победа или поражение, честь или бесчестье — все эти громкие слова стали пустыми фразами, выкуренными втихомолку бычками или кровью, текущей по пальцам.       Чужой, фантомной кровью, которая смешивается с твоей собственной и захлёстывает с головой в беззвучной истерике.       «Ты герой, Гарри!» — восторженно произносит кто-то, чье лицо выглядит так же, как и сотни других — подумать только, даже близкие люди, которым он разрешает звать себя так, сейчас неотличимы от прочих. Потому что их истинные лица спрятаны внутри, они угасают в собственной скорби так же, как и он, и снаружи остается лишь маска. Маска, которая заставляет улыбаться и восхищаться их героическим другом на людях, а наедине лишь подливать в болезненном молчании огневиски — или обычного виски, купленного у магглов и потому обладающего особым вкусом. Они многое пережили вместе. Но пережили каждый по-своему, каждый потерял что-то своё, каждый потерял… кусок своей души, и лишь он, Гарри Поттер, по-прежнему хранил свою в целости. А значит… значит ему было «лучше». Этот немой упрек, кажется, был осязаем, и от него хотелось кричать, оправдываться, извиняться, но… Он не делал ничего. Потому что хотелось тому, старому Поттеру, мальчишке, который с открытой душой устремлялся в волшебный мир. А новый… вернее, нынешний Поттер просто желал покоя и тишины.       Он мог уйти из толпы. Скрыться в доме на Гриммо, заявиться в любой из домов старых друзей и забаррикадироваться в комнате, даже снять обычный дом у магов или магглов, но это бы не помогло. Потому что не только взгляды и обезличенность толпы разрушали его. Не столько. Призраки павших в этой войне. Близкие люди… и многие другие. Первые дни после окончания он провел в Мунго, а потом… потом — на похоронах. Неделю, две, три — сколько было похорон? Было даже создано особое кладбище «Героев и жертв», на котором хоронили умерших во время войны магов и пострадавших во время захвата власти Волан-де-Мортом полукровок. Он часами бродил там, всматриваясь в лица и вымаливая прощение. За то, что так долго не мог победить. Пытаясь освободиться. Но в итоге стало лишь хуже, и теперь к нему приходили еще и эти люди.       Они никогда ничего не требуют. Они не зовут его героем. Ни о чем не просят, ни о чем не жалеют, ни о чем не думают. Они просто есть. Живые — застывшие в едином миге на потертой бумаге колдографии — мертвецы. Его сны — паутина колдографий.       И именно поэтому слово «герой» кислотой растекается по коже, заставляя его убегать. Пролет за пролетом. Этаж за этажом. Лестница уходит прочь, но он перепрыгивает и с легкостью устремляется дальше. Створки сами распахиваются перед ним, и он пробегает несколько шагов по пустому полу, а после падает на колени перед огромными песочными часами, наполненными пеплом. Рвано дышит, отползает в сторону, потом забивается в угол, поджимая испачканные колени и вздрагивает — лишь единожды, выворачиваясь наизнанку и ломая ногти о каменный пол комнаты, что с такой силой сжимает рука.       А после он слышит, как повторно открывается дверь и внутрь внешне прочным, но разбитым внутри образом входит Малфой, тут же закрывая за собой. Дверь плавно исчезает, и на секунду в серых — столь ясно заметных сейчас — глазах проблескивает ужас. Он уже заметил, с кем оказался здесь, но выйти не смог, так как дверь попросту растворилась без следа. Дело секунды. Желание комнаты.       — Похоже, нам обоим нужна передышка? — с усталой насмешкой, пародируя самого Драко, произносит Гарри, смотря прямо в глаза своему бывшему врагу. Ужас, показавшийся было на мгновение, моментально исчезает, и всё лицо аристократа меняется в привычной усмешке. Той привычной, которую не мог натянуть никто другой — даже Гарри. Той, что позволяла узнавать его среди толпы людей, и той, что не изменилась после войны. Малфой не отвечает ни слова, но его насмешливый взгляд с этой смесью язвы и улыбки так и говорит, что вся вина в пропаже злосчастной двери лежит на Поттере. Даже если сейчас они оба понимают, что никакой ошибки не было. В комнате. Ошибка была в каждом из них.       Слизеринец показательно доходит до противоположного угла и опускается в него, откидываясь к стене в столь же показательно-расслабленной позе. Повисает тишина, но её оттенок совсем другой… В нем нет обвинений. Лишь привычный спор, в этот раз немой, разворачивается между двумя старыми противниками. Несколько секунд они смотрят друг на друга с вызовом, не отводя взгляда, выискивая в чертах человека напротив то, что вызывает одиночество среди бывших друзей, что вызывает чувство неправильности, но… не находят. И одновременно обрывают зрительный контакт, опуская взгляд в пол, закрывая глаза.       Пепел равнодушно сыплется вниз, вместе с тем совсем не меняясь в количестве, а двое изгоев — победитель и проигравший — просто сидят по углам комнаты, обретя покой там и с тем, где ожидали меньше всего. Они впервые могут остаться наедине со своими мыслями и проблемами, не боясь ни увидеть чужие, такие живые, но такие фальшивые лица, ни услышать крик — один громкий крик, что сплетается из сотен и застревает в собственном горле хрипом.              О, эти крики… Он помнит их. Никогда не сможет забыть. Не позволит самому себе, ведь побег от них — слабость, слабость, недопустимая для наследника рода Малфоев. Очернённого, осквернённого, но не сломленного древнего рода. Хотя… Вовсе не поэтому.       Он не позволит себе забыть их, потому что лишь настоящий пожиратель способен забыть вопли умирающих невиновных людей так же легко, как моргнуть. Он не очередной пожиратель. Он это он. И пусть в секундном забытье руки тянутся к горлу с желанием выдрать этот крик из себя, то ли желая избавиться от него, то ли принять; пусть тонкие пальцы раздирают кожу на горле и ему приходится носить шарф даже в теплое время; пусть в ушах вечный звон и какофония, адская звуковая смесь… Пусть! Такова его цена, отданная войне. Такова её часть…       Он хорошо держит маску. Ему не привыкать к тому, что он окружен врагами — кажется, усмешка въелась в его губы куда сильнее метки на предплечье. Он привык к ненависти, он привык к одиночеству, он привык… к бесконечной войне. Поэтому он по-прежнему здесь, в Хоге, в этой ненавистной ему ранее школе. Здесь война не прекратится. Не в этот год. Не с ним. И находиться в привычном окружении, пусть и столь колюще-ядовитом, куда приятнее, чем сходить с ума от воя, разрывающего дом по ночам. Воя, который впитал дом. Воя, который Драко уже слышал перед тем, как кто-то из слуг темного лорда бросал аваду, словно выкидывал фантик.       Многие его ожидания оправдались. Слизеринцы искренне считают его предателем, и потому ненавидят — яростно и отчаянно. Он впитывает их ненависть кожей и всеми органами чувств, запоминает, выстраивает защиту и всё больше закрывается в себе. Остальные факультеты тем более не нужно просить о ненависти — о, даже справедливые грифы однажды собрали всю свою ярость и зажали его в бывшем кабинете защиты от темных сил. Разломали палочку в щепу, сломали пару костей и чуть не придушили шарфом, но даже здесь ухитрились облажаться. «Убийца» споткнулся, ухватился одной рукой за стол и сдёрнул шарф. Драко тогда рухнул на землю, силясь втянуть воздух против своей воли, а грифы замерли, смотря на свежие следы. И после свалили. Вот так просто. Оставив наедине с тишиной, нарушаемой лишь его собственным рваным дыханием и покалыванием на губах.       А потом он услышал рыдания — не свои, матери. Не его, полукровки. Матери-полукровки, на глазах которой убивали её собственного сынка, так как она могла знать, где был Поттер. Этот-чертов-Поттер-за-которого-умерли-сотни.       Тогда его нашел какой-то из новых профессоров. Палочку подобрали новую, его несколько дней продержали в лазарете, но внешне психика у него была всё еще в допустимом порядке. Всё списали на нервный срыв, на последствия войны, и, разумеется, все увечья он наносил себе сам.       Горькая усмешка касается бледных губ — надо же, какая ностальгия, — а взгляд невольно поднимается по полу к ногам в противоположном углу. Только сейчас Малфой понимает, что комнату наполнил какой-то странный звук. Стук. Чёртов Поттер снова не может усидеть на месте и зачем-то стучит по полу ногой. Ах да, к слову о Поттере. Только он и портил привычную жизнь Драко, только он нарушал кольцо ненависти, что пытался натянуть себе на шею аристократ.              Поттер не смотрел на людей. Вообще. Его взгляд всегда проходил насквозь — Малфою, вечно следящему за обстановкой, чтоб не лишиться головы, это было прекрасно видно. Но иногда, когда они сталкивались, взгляд героя войны вдруг на долю секунды становился осмысленным. И этот проклятый Поттер вдруг улыбался. Дергал скулами, словно хотел что-то сказать, что-то, чего так желал услышать сам Драко — но никогда не говорил. И за это слизеринец его ненавидел, ненавидел искренне и глубоко. Как раньше. Как всегда?..       — Эй, герой-шизофреник, не мог бы ты прекратить свои нелепые подергивания? — ядовито произносит он, с ухмылкой отмечая тот факт, как дёргается Гарри при слове «герой», и в глазах его появляется искра гнева.       — Заткнись, Малфой. И не смей называть меня так.       — А то что, Поттер? Натравишь на меня своих друзей? Или, может, всю свою «армию Поттера»? Ох, нет, точно. Ты же герой. Твои слова неоспоримы…       — М а л ф о й… — протягивает Гарри, медленно поднимаясь по стене и говоря даже с неким рычанием, от которого по коже словно вьется колючая проволока. Драко смотрит на эти полные гнева глаза и победно ухмыляется, понимая, что движется по нужному пути. Сейчас эти зеленые глаза смотрят так же, как смотрела на него Нагайна. И это так манит… сейчас… Ещё пара ударов, и ненависть поглотит его давнего врага, а тот, несомненно, поглотит и самого Драко.       — Что, П о т т е р? Слава уши режет? — очкастый как-то странно бледнеет и вздрагивает, но Малфой и не думает останавливаться, поднимаясь тоже и делая пару шагов навстречу. — Или, может, ответственности боишься, ммм? Умирать не страшно, страшно жить, не так ли? — кажется, он снова попал. Как же просто его пробить. Идиот. Ты вообще защищаешься? Ну же, давай… — Уж прости, герой, но сейчас тебе сбежать не удастся. Остаётся лишь ждать, когда твои дружки о тебе вспомнят. В этом году вы так холодны… интересно, когда это произойдет? — на секунду Драко даже поддаётся. Обнажает одну из «уязвимых» своих тем — тех, на которые так легко найти оскорбление. Он ведь тоже растерял свою свиту. Только вот его с этой грани не пробьёшь… Но если бы чёртов Поттер хоть попытался…       — МАТЬ ТВОЮ, МАЛФОЙ! — рявкает Гарри вдруг так внезапно и громко, со всей силы ударяя по стене кулаком — слышится хруст, и на костяшках расплывается темное пятно, но кожа цела. Драко уже не обращает на это внимания. Потому что в зелёных глазах он не видит зверя, о, нет, Поттер смотрит устало и опустошённо, а после вдруг, вымученно усмехнувшись, шепчет: — Ты так хочешь заставить меня закричать?.. — и этот вопрос выбивает почву из-под ног. Отголоски Мэнора заставляют слизеринца вздрогнуть всем телом, пошатнувшись. Гарри видит это. Но молчит.       А затем герой вдруг улыбается той-своей-тупой-улыбкой и едва слышно произносит:       — Да ты всё тот же Драко, как я погляжу?.. — и приваливается спиной к стене, а после сползает по ней, роняя очки, но не делая и движения в их сторону. Он просто закрывает глаза и моментально проваливается в лихорадочный сон.       Малфой отшатывается к стене и прижимается к ней спиной, вновь задыхаясь, но на этот раз и пальцем не касаясь кожи. В голове словно набатом отдается «всё тот же Драко».       Он всё тот же, что и был. Он по-прежнему Драко. А значит…       Его борьба не была напрасной.