***
Стоит закрыть глаза, и по коже пробегает приятный и знакомый холод. Драко даже чуть улыбается от внезапного чувства ностальгии, но в следующий момент он узнает этот холод. И распахивает глаза в ужасе. Неясные тени пляшут на стенах подвала Малфой-мэнора, принимая и впитывая в себя все, что происходит здесь, смешивая отголоски эмоций и криков, втирая их в ледяные камни. Драко едва дышит, не в силах сдвинуться с места — он сам словно камень, вжатый в стену, непоколебимый и в то же время беспомощный. Он знает, что сейчас будет. Он не желает этого. Но он ничего не может поделать. Сколько криков впитал он в себя, сколько их раздавалось в голове и стенах — самых настоящих застенках — некогда светлого поместья… Сколько крови, пусть и не покинувшей тело, но столь отчетливо проступившей во взглядах, льющейся прямо из глубин разума и пятнавшей его собственную душу, видело это поместье? Слишком много для того, чтобы забыть. Слишком много для того, чтобы молить о прощении… — Драко… — голос матери раздается в ушах, спасительной соломинкой падая на поверхность омута, в глубины которого его затягивают события, — Мой дорогой Драко… Прошу… Только ты сможешь сделать это… Только так мы можем им помочь… Только это мы можем… Он молчит, не в силах выдавить и звука, смотря в глаза своей матери, подмечая чуть подрагивающие губы и руки, что сильнее необходимости сдавливают ткань прекрасной шали, поправляя ее. Он смотрит, словно спрашивая у нее, когда же все это закончится? Но она лишь прячет свою боль внутри, и, медленно моргнув, унимает дрожь, а затем тихим, сдержанным — и столь чужим — голосом произносит: — Отведи его, Драко. Отведи его к матери. Парень поднимает взгляд на дверь в нескольких метрах от себя и механически направляется туда. Он не говорит. Не смотрит. Не чувствует руки мальчишки-полукровки, когда тянет его за собой по мрачной петле подземелий. Он не вздрагивает, когда измученная женщина-маг прижимает своего сына так крепко и сильно, когда поднимает к нему молящий взгляд, в глубине которого стоят слезы — он не вздрагивает, но мертвенный холод проползает под кожу, и аристократическая бледность обращается бесцветностью нежити. А затем он видит в ее зрачках нескончаемый ужас, и, словно слыша скрип шестеренок в своей голове, когда движутся мышцы, усмехается. Не дрогнуть. Не отвести взгляд. Не взглянуть за спину. Не сжать руки. Не скрипнуть зубами. Словно мантру он повторяет себе эти фразы, когда на плечо ложится серая рука, внешне мягко сжимающая его плечо — и чуть ли не ломающая ключицу на самом деле. Не дрогнуть. Не обернуться. Не сжаться. Не закричать. Сделать выдох. — Молодец, Драко… — ласковые, но жуткие слова льются в уши Малфою и он словно окаменевает, весь обращаясь в слух, — Ты подал мне прекрасную идею… Юношу мягко отталкивают, и он плавно отступает, освобождая вход в тюремную комнату. Не отшатнуться. Не бежать. Не впиться в кожу до крови. Серая фигура вступает в комнату по-змеиному изящно. Тот, кого нельзя называть, движется мягко и стремительно, но эта внешняя мягкость уже давно никого не может обмануть. Он подходит вплотную к женщине, и та вся сжимается, пряча сына в своем теле, укрывая его, смотря на своего мучителя и врага с какой-то обреченной яростью. Она знает, что не переживет этого дня. Она знает, что у нее нет шансов на победу. Но загнанный в угол зверь дерется куда отчаяннее… Драко не замечает, когда входят остальные. Отца или Северуса здесь сейчас нет, как нет и матери, и он остается совершенно один. Понимая, что замер слишком надолго, Малфой вновь вращает непослушные шестеренки, заставляя себя скучающе пройтись до угла и прислониться к стене, наблюдая за всем происходящим в пол-оборота, скрестив руки на груди и не выдавая свои эмоции. Ему кажется, что каждый из присутствующих слышит то, с каким скрипом ему удается сделать хоть шаг, но он все равно идет. Так, как учил отец. Так, как должен идти аристократ. — Лоррис, дорогая, неужели я так много от тебя прошу?.. — голос темного лорда звучит все так же ласково и искусственно, и от этого кожу словно пробивает десятками игл, — Это ведь такая малость — всего лишь одно имя и одно место… Один человек… Ты ведь знаешь его. — Гарри Джеймс Поттер, — голос женщины звучит зло, несмотря на боль и муки, она буквально выплевывает это имя в лицо темного лорда, — Герой газет, мальчик, который выжил… — Волан-де-Морт весь подбирается, чуть наклоняется, не отрывая взгляда от окровавленных губ говорящей волшебницы, когда та на секунду замолкает, словно обдумывая свои следующие слова. На миг Драко думает, что сейчас она сдастся, расскажет все, что знает, и эта пытка, наконец, закончится… он не думает, что будет после, он просто не желает видеть, что будет сейчас. Но женщина усмехается — горько и честно, а после договаривает: -…чтобы исчезнуть в неизвестном направлении в разгар войны. Лицо темного лорда замирает, он несколько мгновений еще скользит взглядом по лицу волшебницы, словно ища на нем зацепки, но не находит ничего, что желал. Его глаза холодеют, зрачки по-змеиному сужаются и он распрямляется, отступая на шагназад — но не разрывая зрительного контакта. — Очень жаль, Лоррис. А ведь я надеялся, что ты будешь умнее. Видимо, ты оказалась в рядах слизерина по ошибке. Он взмахивает рукой, и Беллатриса, смотревшая на женщину с нескрываемым голодом и ненавистью, счастливо оскаливается, а после воздух прорезает круциатус. Драко с силой впивается взглядом в движения палочки в руках у тети, стараясь отдалиться от привычных криков. Заклинания сменяют друг друга, и Малфой словно оказывается в огромном каменном мешке, где кроме него и криков нет ничего. Он кожей ощущает змеиный взгляд на своей коже, и потому не движется, даже не поворачиваясь. Усмешки давно уже нет на губах — это плохо, но выше его сил, да и подобной ложью он никого бы не смог обмануть. Даже себя. Особенно себя. Удары круциатуса как удары адского хлыста сменяют друг друга с рваными паузами. Женщина терпит до последнего, но все же срывается на крик после особенно долгого и сильного заклятия. Оцепеневший в ее руках мальчишка тихо всхлипывает, приковывая к себе десяток пар глаз. Драко тоже бросает на него взгляд, а после на секунду переводит глаза выше, на лицо темного лорда, и тут же вновь впивается им в стену. Нет. Нет. Нет-нет-нет. Только не это. Только не снова. Нельзя кричать. Нельзя дрожать. Нельзя сжимать пальцы до крови. Ты сильный, Драко. «Только ты сможешь сделать это». — Мальчишка, — бросает одно слово Волан-де-Морт, и пожиратели тут же устремляются вперед. Женщина прикрывает сына от заклинания, но оно и рассчитано для нее — пацаненка выдирают из парализованных рук и прижимают к полу. Драко смотрит — не желает того! — но смотрит, не отрываясь, не в силах издать и звука, сделать и шага, он просто смотрит на то, как беззащитное тельце, не успевшее прожить и шести лет в этом отвратительном мире, распинают под взглядом из самой преисподней. Он не видит взгляда матери — та все еще находится под парализующим заклятием, — однако знает, что не вынес бы его… Даже без этого все защитные механизмы трещат по швам. — Это был твой выбор, Лоррис. Я не даю вторых шансов. Круцио! Красный всполох разорвал полумрак. А детский, отчаянный вой разорвал что-то внутри самого Драко. Словно это он вновь бьется на холодных камнях в бесконечной агонии, словно это он сейчас умирает за чужую тайну, словно это его пробивают пустые, широко раскрытые от наслаждения глаза, словно бы это из него сейчас рвутся наружу такие громкие — но такие тусклые, неспособные передать всю боль, освободить от нее звуки. Парень не замечает, как встряхивает все его тело, как рефлекторно он делает шаг, отшатываясь в сторону двери и пытаясь закрыть уши руками, и потому в следующее мгновение обмирает напуганной птицей. Острые пальцы сжимают потянувшиеся к голове запястья, сжимают до синяков и хруста, а змеиный ледяной взгляд приковывает к себе, не позволяя убежать или спрятаться. Утягивая на самое дно. — Сслушшай! — абсолютно равнодушно, не принимая возражений, произносит темный лорд. Запястья, кажется, сейчас развалятся на куски, хрустнут и разлетятся на сотни осколков, как разлетается что-то внутри, и больше всего Драко хочет вырваться, вывернуться, убежать, но… Он не может. Потому что дикий, оглушительный вой матери, с которой спали удерживающие заклинания, словно гильотина разрезает воздух. Волдеморт как куклу отшвыривает его в угол комнаты, и Малфой вжимается в стену плечами, до ужаса желая закрыть глаза, но лишь раскрывая их шире, судорожно впитывая происходящее. Женщина бросается к сыну, но один из пожирателей, уловив одобрение повелителя, равнодушно выплевывает аваду. И тельце, бьющееся в агонии, резко обмирает, растворяясь в зеленоватом отблеске. Мать падает. Падает на колени перед сыном, не в силах ни завыть, ни зарыдать — стеклянный взгляд прикован к застывшему в вечной муке личику, и она, кажется, даже не слышит смеха убийц. Женщина прижимается лицом к ладоням, поджимая губы, и Драко смотрит на ее лицо, не отрываясь. Темный лорд первым замечает что-то странное и вскидывает палочку, но уже не успевает. Лишь на секунду его опережает вспышка зеленого света, устремившаяся прямо внутрь головы из плотно прижатых ладоней женщины. А в комнате, словно приговор, звучит мертвый голос, пропитанный магией:— Obliviate.
Пожиратели смерти пораженно замолкают, атмосфера в камере пропитывается удушающим гневом их господина, но Драко не чувствует его. Он, не отрываясь, смотрит в стеклянные глаза женщины, блаженно улыбающейся у трупа собственного ребенка. А затем его тело скручивает от внезапного заклятия, и Малфой проваливается в омут. -…послушай, если мы передадим Поттера в руки темного лорда, то нам все простят… Слушай. -…все будет так, как и должно быть, ты понимаешь?.. Слушай. Отец нервно и одобрительно улыбается, и, кажется, его голова сама по себе непроизвольно кивает, однако смысл фразы все никак не может пробиться сквозь равнодушный, повелительный голос в голове. Ссслушшай! И он слушает. А грязнокровкаГрейнджер кричит от боли. И ей вторит вой. «Ты должна была просто сказать, где он! Почему ты не смогла сделать даже этого, бесполезная тварь!»Гарри Поттер.. Мертв!
Выходи, Драко.
Молодец, Драко.
Затылка касается палочка.
Вопли тех, кто умер сегодня в этом старом замке, разрывают его на тысячи частей.
Слышишь?
Ссслушшай.
***
Гарри абсолютно не хочет засыпать, и сердце по-прежнему колотится, как загнанная птица, не успокаиваясь. Так что он просто блуждает взглядом по комнате, то замирая на пепельных часах посреди выручай-комнаты — единственного предмета, что еще в ней остался, — то бегло оглядывая фигуру Малфоя. Тот совершенно не движется, и даже дыхания его не слышно… Что? И почему он не заметил этой тишины раньше?.. Неестественной, тягучей тишины, которую даже падение пепла в часах не нарушает? Черт! Он не отдает себе отчета, когда бросается вперед через комнату, падая на колени перед своим врагом и встряхивает того за плечи — оцепеневшие плечи, словно у деревянной статуи, от которых веет странным холодом. — Эй, Малфой! Малфой, мать твою! Приди в себя! Проснись наконец! Ты слышишь меня?! И стоит ему произнести последнюю фразу, как по телу слизеринца словно проходит волна, заставляющая его сжаться, отшатнуться, отпихнуть Поттера с поразительной силой. Когда он вскидывает взгляд, в нем проступает столько ужаса, что у Гарри словно выбивает дыхание. И он, не отводя взгляда, вдруг тихо, словно извиняясь, произносит: — Послушай меня, ладно, Малфой?.. С этой комнатой что-то не так. Нам нужно выбираться отсюда. Драко смотрит на него, и ужас постепенно отступает из серых глаз, уступая место боли — поглощающей и затягивающей. А затем слизеринец опускает веки и так же тихо, горько произносит: — Нет, Поттер, это с нами что-то не так. Но ты прав. Пора выбираться отсюда. Словно подчиняясь его словам, в стене медленно появляется дверь. Драко уходит первым, оставляя Поттера в одиночестве. Его глаза вновь прячет насмешка и отстраненность, а внутренний стержень позволяет шагать спокойно и уверенно. Однако даже идя по безлюдным коридорам Хогвартса, он все еще слышит живую, спокойную фразу.Слушай меня, Малфой.
И он слушает.